И звёзды в небе — твое отражение,
Им никогда тебя не затмить!
Всё потому что, в моем сердце сверхновые
Горят перламутром, подражая твоему свету.
И в унисон наше дыхание,
Пар снежным блеском вьется во тьме.
Моя милая Кимми,
Я никогда не посмею отвести от тебя взгляда!
Словно Небом и Солнцем,
Я очарован тобой!
Вместо обжигающего ментола и перечной мяты — приторная горечь, слишком сладкая, чтобы было приятно, а знакомое бодрящее послевкусие лайма забывается в дурманящем пережженном карамельном сиропе. И губы её чересчур мягкие и пухлые, но где же излюбленный обветренный бархат? Почему тело обволакивает запахом мёда и свеч, где затерялся привычный сердцу аромат дождя, ветра и хвои? Почему же заместо изумрудного сияния глади напротив голубеет морская волна? Где же моя Ким, как так получилось, что я остался наедине с Бонни и целую её? Хотел ли я этого? Конечно же, нет! От чего-то я чувствую, что Кимберли прямо позади меня, смотрит, не верит… Каждая клеточка кожи трепещет от ужаса, волосы дыбом встают, нет, не могу позволить этому случиться, не могу просто стоять, разбивая ей сердце. Не для того я бережно держал его в своих тёплых руках, заново собирая по осколкам, и все усилия лишь чтобы вновь разбить хрупкие чувства в стеклянную крошку? Моя любовь к тебе, о непревзойдённая, нежная Кимми, возведена в абсолют, ты моя святая реликвия, моё внеземное, неприкосновенное божество, но, невзирая на все различия между нами, ты всё же выбрала меня, спустилась с небес на землю, протянула руку такому невзрачному парню как я, Рону Так-Себе. И вот чем я смог ответить на истинные чувства своей девушки? Нет! Не хочу становиться предателем и изменником, смотри же Ким, ибо я не собираюсь больше быть размазней в твоих глазах, всего лишь отвергнуть назойливую, противную Бон-Бон ведь проще-простого? Только почему тело парализовано и не слушается, почему ноги подкосились, а руки, повиснув, обмякли? В голове будто распушилась вата, вытесняя здравый смысл. Ким всегда боролась с врагами, пока я лишь отсиживался и убегал, но вот настал мой черед, мое сражение, только сегодня ненавистный соперник — я сам, мои потаенные страхи и комплексы, внутренние демоны и девушка, вцепившаяся в меня ногтями, словно утопающая. Хочу отстраниться, оттолкнуть, но не могу взять себя в руки, решиться, и от этого мне противно. Жгучий стыд и разочарование болезненно раздирает грудь, разламывает кости. Что-то громко хрустит, звенит, будто хрусталь, и кажется, это треснувшие рёбра, моя разбитая совесть, стёртая в порошок. Всё моё достоинство, моя честь сейчас — просто пыль воспоминаний из прошлого. Так мерзко от самого себя, от неподъёмных оков бессилия. Я помню, как однажды стал поддержкой для Кимми, когда казалось, что надежды больше нет. Я был тем парнем, кто не сумел помочь, но не позволил сдаться и прекратить попытки. Разве я сам себе никогда не говорил, что неважно что произойдет, ни за что не отступай и не позволяй этого и дорогим для себя людям? Значит, сделать шаг назад, разорвав запретный поцелуй, вовсе не трудно? «Рон, ты слишком много думаешь, чёрт возьми, действуй уже!»— так однажды ты мне сказала. И была совершенно права. В чем прок от всех этих назойливых мыслей, если я ничего не могу сделать, если по-прежнему раню свою девушку? Будь сейчас на её месте, то чтобы ощутил? Неверие, страх, смятение, разъедающую ревность пополам с презрением и ненавистью? Нет, вовсе нет, думаю, верный ответ — боль. Всепоглощающую, затмевающую любые логические доводы, невыносимую боль, словно рассыпавшуюся соль на кровоточащие раны. Вот, что я бы почувствовал. Возможно, острую обиду, желание сбежать, закрывшись от всех, ведь это самое настоящее предательство, отливающий металлическим переливом клинок, вонзенный в спину. Но вот чересчур горячие губы снова сминают мои более напористо, поцелуй выходит опасно страстным и нежеланным. Чужой язык так и норовит оставить тонкую ниточку слюны между нами, будто доказательство запретной связи, проникнуть в рот, несмотря на то, как сильно я сжал челюсти и неосознанно отстраняюсь, стараясь отвернуться. Все тщетно, смуглые нежные ладони опускаются на мои щеки, царапая бледную кожу, утонувшую в шоколадно-кофейных веснушках. Морозные мурашки пробегают по телу от невесомых прикосновений подушечек пальцев, имитируя лёгкий удар тока. Я чувствую явное отличие от рук Ким: нет мозолей от бесконечных скитаний по миру и миссий, слишком бархатно, но недостаточно мягко и осторожно. Движение Бонни — резкие и как будто нервные, смазанные и неуклюжие, у рыжеволосой же несмотря ни на что — лёгкие, уверенные, такие аккуратные, словом, самые идеальные, но естественные, будто это возможно — передать все оттенки чувств только прикосновениями. На это способна лишь она, девушка, знающая меня с далёкого детства, девушка, что разглядела во мне что-то хорошее. Ласка от смуглокожей направлена только на удовлетворение своего эго. Совершенно не то, как мне нравится. Этот поцелуй — точная противоположность Ким, слишком неискренний, демонстративный, мокрый и с послевкусием горчащего мёда. Хочется его поскорее затмить, сплюнуть и навсегда забыть. Жаль невозможно повернуть время вспять, перечь все попытки дотянуться до меня. Пора все это прекратить, иначе, кажется, её липкая слюна разъест весь мой рот, точно серная кислота. Я делаю стремительный, слишком резкий шаг в сторону, наконец-то отстраняясь, разрывая эту мерзкую интрижку, прежде чем слышу давно знакомый, такой полюбившиеся мне родной голос: «В чём дело?» — и все в моём сердце обмирает, тает, точно первый снег, я млею, задыхаюсь, когда слышу нотки укора, и понимаю — не успел, чёрт возьми, не успел! Паника окатывает с ног до головы холодными волнами, будто я тону посреди моря, скованного ледяным щитом, в глотке словно встал липкий ком, стенки и вовсе склеились, а слова превратились в непонятную кашицу из терпкого сожаления и вины. Я вижу в изумрудном омуте искры разгорающейся ярости, потому спешу ответить, выпалить ещё несформированное признание, только чтобы не чувствовать острого укола совести, слишком болезненного, чтобы было возможно вынести. — Я не целовал её, это она меня! Взмах рукой, будто перечеркиваю произошедшее, возможно ли всё обратить в простое недопонимание? Но губы Ким предательски дрожат, а пушистые брови хмурятся — нет, невозможно, куда же спрятаться от осевшего осуждения в зелёных, чуть влажных хрустальных живых глазах? Как же так вышло, что я обратился в печаль глубоко залёгшую у переносицы, которую всегда старался стереть, вернув лицу прежние нежные черты умиротворения? — Тебе понадобилось двенадцать лет на первый поцелуй со мной, — отстранилась, скрестила руки у груди, держит дистанцию. Что же мне делать теперь? Невольно подмечаю, как мокнут светлые ресницы, как мелкие осколки раздробленного света собираются в уголке. Как далеко следует зайти, где найти достойное оправдание или смелость признать свои ошибки? Зрачки мечутся по сторонам в бесконечном поиске, но ответа нигде нет. Кимберли же выжидает, точно до последнего цепляется за тлеющую надежду, точно всё ещё способна довериться мне. И это ранит только сильнее, ведь я вовсе не достоин такой слепой веры. — Погоди, постой минутку, — только и успеваю выдавить из себя я, прежде чем ощутить, как холодный пот заструился по спине, как ладони стали ледяными и влажными, как нервы, словно струна, натянулись, вызывая боль в мышцах, как испарина легла росою на лоб и виски, как в край учащенное дыхание оборвалось, когда Ким сделала шаг навстречу, но вовсе не в мою сторону. — Не знаю, чего ты хочешь, но это слишком низко даже для тебя! — нежная, лёгкая, крепкая рука взмывает птицей вверх, тонкий длинный палец, будто пистолет, направлен прямо в сердце смуглой девушки, словно немой вызов. Завороженный, я наблюдаю за дуэлью, чувствуя, как головокружение и тошнота медленно подбирается все ближе и ближе. Кто-нибудь, пожалуйста, вдохните в мое тело жизнь, потому мне кажется, что я вот-вот рухну кометой вниз на колени, осяду на землю, унижаясь прямо перед моей богиней. — Ах, так, поборница какая! — мерзко протягивает Бонни, заранее ощущая невыгодность своего положения. Я практически чувствую запах зависти и досады. Да, конечно, будто ты то и в правду не поборница… Во плоти, знаешь ли, Бон-Бон. Я сжимаю покрепче челюсть, всё ещё ощущая отвратительный привкус на губах. — Да, это так! — сверкание уверенности, расширенный зрачок, вытесняющий радужку. Ким, точно грациозная кошка, готовая до последнего воевать за своё. Я чувствую, как страх и смятение постепенно поглощают дух темноволосой, но, может быть, это просто перенапряжение и тремор в моих бледных руках? — Ты, — новый выпал в сторону Ким и этот наглый взгляд с характерным прищуром. Раздражение охватывает меня, разгоняя теснившееся в груди бессилие. Может быть, со стороны я и растерян, но внутри груди полыхает необъятное пламя, однако я решаю его чуть утихомирить, чтобы увидеть, отступит ли моя девушка. Конечно, ответ уже известен, но… — Ну! — вместо колких слов, только пронзающий, прожигающий взгляд потемневшей зелени, еловые веточки в радужке и оскал. В ожидании вскипает кровь в венах. Пульсация неприятно бьет в голову. Я дрожу, будто провинившийся глупый мальчишка, хотя, в прочем, ведь так и есть — просто недотёпа, обративший взор на лакомый кусочек и мечтающий его заполучить любой ценой. — Ну?.. Я… — тихий вздох и… Взрыв. Неужели это и вправду искренние слёзы? Такие блестящие, словно разбитое стекло, такие острые и горькие, прозрачные, как родниковая вода. Слёзы — выражение нашего отчаяния, знак того, что мы пересекли линию предела, немой крик в никуда просто потому, что невозможно более сдерживаться, он переполняет нас и, как следствие, неконтролируемо срывается вниз, разбиваясь в звёздную пыль. Просто вода с солью и ничего завораживающего в случае Бонни, хотя Ким на мгновенье застыла в исступлении, оглядывая опустившуюся на колени девушку. — Ладно, э-э… — милосердно опустив руку на голову, зарываясь пальцами в каскад волос цвета насыщенного какао, ты словно всепрощающий ангел, хотя инстинктивно всё ещё чувствуется трепет обиды. И так всегда: почему же ты продолжаешь всех прощать, будто это само собой разумеется? — Не хватало ещё истерики, — уязвленный, сухо вторю в ответ я, пожимая плечами. Да, женские рыдания вовсе не трогают моë сердце, только если это не слёзы Кимберли или друзей, которых, между прочим, у меня не так уж и много. Ха-ха, Рон, какой же ты всё-таки циник, как ты вообще смог завоевать чью-то любовь? Однако из тихого лепета Ким вытягивает обрывочные слова, соединяя их в предложения и разбирая смысл, объясняя на пальцах, что конкретно сейчас произошло и почему Бонни так раздосадована. Выходит я просто парень на замену, потому что Бон-Бон кто-то осмелился бросить? Это так… Омерзительно. Противно. Тошнотворно. Даже не знаю, как всё это описать, мысли заполняют голову, распирая, её словно переполненный воздушный шар. Дотронься, и лопнет. — Бонни, мне жаль. И рикошетом в голове, будто свист пули, так покойно: «Жаль, Жаль, Жаль…» Правда ли я это слышу или это всего-навсего моё воображение? Кимми, почему ты так говоришь? Разве не должно тебе быть жаль меня? Какое же унижение быть чьей-то заменой… Глубоко задумавшись и упуская обрывки фраз, слова протекают водой сквозь пальцы, и я вовсе не замечаю, как мое Солнце опускается рядом с девушкой на корточки и неразборчиво что-то мягко шепчет, будто общаясь с ребенком. — Мне? Твоя помощь? Но у меня даже гордости не осталось…— снимаешь мысли с языка, Бон-Бон. Вот точно: «Гордости не осталось». Ну же, Кимберли, посмотри на меня, мне так необходимо видеть глубину изумрудного омута с перламутровыми разводами и светло-серебряной рябью у матовых зрачков! Разве я о многом прошу? — Я согласна. Мы переглядываемся с Ким, и я вижу решительный огонек её дивных глаз и глубоко затаенную, хорошо припрятанную боль. Вечером. Вечером я выну этот осколок разбитого сердца, расставив точки над «i», скажу ей, как сильно её люблю, как не могу без неё, без обжигающего дыхания на своей коже, без ритмичного сердцебиения, ощущаемого всей грудью во время бесценных объятий. Но а сейчас, просто кивну, ободряюще улыбнувшись уголками губ, я знаю, она все поймет и без слов. Нам они вовсе и не нужны, чтобы услышать друг друга. И всё же, мне так хочется сказать: «Моя маленькая девочка, прошу, не забивай свою голову лишними мыслями, ведь всей душой принадлежу тебе, готов преподнести к твоим ногам свое сердце, как доказательство чистой искренности. Ты мой солнечный свет, мое счастье и радость, моя драгоценность, навеки я лишь твой. Позволь же мне прикоснуться губами к твоим тонким бледным запястьям, где голубеют нежные вены, позволь тем самым закрепить ту особенную безмолвную связь между нами. Пусть это будет нашей клятвой вечной верности, чтобы между нами ни произошло. Позволь же мне раствориться в твоих глазах цвета весны и кипящей жизни, цвета моей первой и последней любви». Однако все божества глухи к мольбам. И Ким тоже остается равнодушна к моему безмолвному монологу, подхватывая заплаканную девушку. Её желание помочь поражает, наверно, поэтому я её и люблю, ведь с добротой относиться к каждому — задача вовсе не из простых, даже решение интегралов несравнимо с этим. А я так и продолжаю стоять позади, прожигая спину рыжеволосой, задыхаясь от кипящих, рвущихся наружу чувств, которым я беспрекословно вновь поддаюсь. Такой уж вот я, Рон Так-Себе, неисправимый романтик. Мягкие и плавные движение, нежная и крепкая опора — Кимберли состоит из потрясающих контрастов, пленяющих изо дня в день. Кажется, я влюбляюсь в неё каждый день заново, сильнее и сильнее, ведь это не девушка, а трепещущий огонь, согревающий и обжигающий. Золотистые искры по ветру. А я будто бензин, готов вспыхнуть от одного её взгляда, адресованного лишь мне. Чувствую как губы мерно запульсировали в такт сердцебиению, и даже прикосновения холодных пальцев не помогает собраться с мыслями. «Поскорее бы остаться наедине» — вот, о чем я могу только думать. «Как насчёт свидания вечером?» — вот, что я тихо лепечу девушке на ухо, обжигая дыханием мочку. Лицо Бонни болезненно исказилось от зависти, но это вовсе не важно, ведь взор мой обращён только к Ким, в моей ладони покоится её маленькая, словно высеченная из мрамора и морской пены, изящная узкая рука. «Рон, может сходим на танцы сегодня в семь?» — отвечает она. «Ты больше не злишься на меня?» — с сомнением уточняю я, виновато опуская взгляд в пол. «Злюсь, — честно сознается она, — но хочу как можно скорее простить». Малиновые сумерки, мрак, цвета пыльной розы и звёзды, будто кокосовая стружка рассыпанная по темнеющему небосводу. Мы сбежали ото всех, и у нас ещё полтора часа на прогулку, чувствуя ласковые поцелуи тёплого ветра на коже, и по стаканчику кофе — у неё пряный латте, у меня ванильное капучино. Над нами, словно наваждение, клубится молочный тающий пар, витает приторный аромат счастья. Вот бы этот вечер никогда не заканчивался, не прекращался в прохладную свежесть ночи, разводящую нас по разные стороны. Без девушки под боком коротать часы всё более одиноко. Невыносимо. Кажется, будто бы это не любовь, а болезнь, патологическая зависимость, только мой наркотик совсем не таблетки, а звонко смеющиеся рыжеволосое божество. Мне так необходима она рядом, слышать её лёгкое дыхание подобно сладостной неге. Я чувствую мягко обволакивающую тело эйфорию, когда Ким невесомо целует меня в щеку, прежде чем предложить пройтись по аллее парка, в тени широких, умиротворяюще шелестящих крон деревьев. Млея, я, конечно же, соглашаюсь, широко улыбаясь, казалось бы, до самых ушей. Если это и вправду зависимость, то я совершенно не против. Когда небо обратилось в купол от аквамаринового до индиго и леденящие душу серебряные брызги звездных туманностей засияли в разрывах облаков, медленно плывущих и расползающихся морозными белыми иглами, словно по воде, я набросил на плечи девушки свою кофту, провожая её до порога дома, где, в итоге, она не захотела расставаться до следующего дня и позвала ещё немного провести время вместе. Мы развалились на диване, будто погружаясь в мягкую невесомость, и включили первый попавшийся фильм по каналу для полуночников. Честно сказать, я так и не узнал, чем он завершился, ведь заснул, склонив голову Кимми на плечо, но сквозь грёзы отчётливо ощутил нежный поцелуй в лоб, всё такой же холодяще-мятный. Надеюсь, утро начнется абсолютно так же, ведь я однозначно не разомкну кольцо рук вокруг тонкой талии девушки до самого рассвета и первых рассеянных золотистых лучей Солнца, пробивающихся сквозь воздушные витиеватые шторы. Клянусь вам, это самая лучшая ночь в моей жизни.