***
— Вставай, соня, всю зиму проспишь. Леньца в голосе Пад снова начинает растягивать гласные, делая его вязким, словно расплавленное золото. Фосс приоткрывает глаза, когда чувствует, что его за локоть тянут вверх. — Пойдем обратно в школу. Уже смеркается. Пад улыбается чуть шире, чем обычно, Фосс всё ещё сонно моргает. Они идут по бескрайнему полю из зелени, где свистит ветер и шепчутся травы. В такие моменты Фосс ощущает, как что-то в груди начинает давить на ребра, пытается выпрыгнуть и умчаться куда-то вдаль, к точке, где улыбчивое солнце уходит спать, где небо целуется с землёй, а облака расчёсывают свои кудри, вглядываясь в отражение в лужах. Фосс забывается и просто бредёт по следам Падпараджи. Пад же рассекал изумрудное море с вкраплениями рыб-цветов закинув до дурацкого длинный меч на плечи. Мысли невероятно далеко, такие свободные и лёгкие. Они будут таковыми, пока высокая фигура, прикрытая лишь помятой рубашкой, будет маячить на горизонте с развивающейся маковой шевелюрой на ветру, словно с огромным флагом. . . . . .хотя Фосс больше думает о парусе. На ум приходят строчки из затёртой, изношенной книжки о девочке, которой мечту о алых парусах рассказал бродяга-сказочник. Фосс мало что поняла из той книги. Наверное, представить величественное судно на воде было легче, чем осознать в полной мере эмоции людей. Понимание чувств никогда не было сильной стороной Фосс, ведь она не понимает, как Люди, играючи, могли ломать друг друга, обещали друг другу вселенные, предавали и уходили просто так. (Но разве Самоцветы лучше? Ты лучше, Фосфофиллит? И можешь ли таковым зваться до сих пор?) Люди были такие странные. И даже немножко гадкие. Фосс встряхивает головой, в очередной раз спотыкается и, вернув равновесие, поднимает голову к горизонту. Пад поворачивается к нему в профиль, привычно по-доброму ухмыляется, и от этой ухмылки, от высокой фигуры с развевающимися волосами так веет свободой, что у Фосс подгибаются колени. Ему на секунду кажется, что Пад сошел с небес, дабы подарить этой земле благодать, а потом Фосс вспоминает, кто живёт на небесах, и это сравнение кажется ему отвратительным. Пад не бог. Не лунянин. Он — свободный костер, гуляющий по равнине, согревающий Фосс в своих объятиях в самые темные ночи, когда рассвет уже наступает на пятки, но всё ещё не появляется, с ленью дожидаясь момента, когда сможет обняться с темнотой. Трава тихо шепчет свою бесконечную баладу. Фосс не может не думать о том, что если бы всё было по другому. Если бы они родились людьми в прошлой эре. Было бы легче? Был бы Фосс таким же поломанным? А встретились бы они вообще? От последней мысли что-то внутри него замирает и покрывается коркой льда, чтобы сразу хрустнуть и раздробиться от голоса огненного спутника. — Не отставай, — несётся по полю громкий голос Пад. Фосс слабо улыбается и ускоряет шаг, хотя в теле всё ещё ощущается лёгкая ломота, как будто он действительно потрескался изнутри.***
Они лежат в постели, рассеянные, одни единственные во всем мире, потому что он сузился до размера кровати. — Я тебя люблю, — легко улыбается Падпараджа, щурится. Его глаза немного затуманенны подступающим сном, поэтому сейчас тлеют, словно угли. От слов так. . .так скрипит внутри. Так тепло и так больно. "Я тебя тоже" хочет ответить Фосс, но слова в который раз застряют в горле болезненным комком. Стекают по глотке вниз, вскрывают на сердце шрамы, напоминающие, как много его друзей погибло от этих слов. Падпараджа должен бежать от него, как от огня, найти утешение во влюбленном Рутиле, отстраниться, уйти. Иначе он... Иначе его не станет. Как не стало снежных самоцветов и одной небесной умницы. Фосс отводит больные глаза в сторону, Пад тоже молчит, лишь прижимает его к себе, целует в макушку и шепчет, что это ничего, это пройдет. Фосс ощущает, как живот цепляет крюком и тянет вверх, так, словно он залез на самый высокий утес Пуповины и сейчас стоит там, раскрыв руки на встречу обжигающему февральскому ветру. Ему так стыдно за себя, за свою слабость. Разве он после этого достоит Падпараджи? Дурацкие три слова никак не ложатся на язык. Он прожил уже тысячу лет, слетал на Луну и обратно, сумел найти способ отмолить лунян, а сказать три простых слова всё ещё не может. О, небеса, как же он жалок. Фосс закрывает глаза и тычется носом куда-то в изгиб шеи, молча моля о прощении. Мне так жаль.***
Он так привык оставаться за столом в их общей комнате до поздней ночи. Это легко — не спать, когда голова забита всяким мусором. Поэтому Фосс начинает переносить свои мысли на бумагу. Чего-чего, а белых листов в библиотеке бесконечная кипа. Фосс рассеянно рассматривает исписанные листы бумаги, паралельно думая, какой же бесполезной чепухой страдает — всё равно завтра он их разорвет и пустит поветру. И всё же он, словно настоящий мазохист, продолжает вчитываться в каждую строчку и выискивать ошибки. Некоторые слова были едва различимы из-за потекшей туши, некоторые предложения съехали к краю листа. Перо для письма было деревянное и всегда скрипело при сильном нажатии, тушь очень часто преодолевала законы физики и растекалась куда-то вверх, что невероятно бесило Фосс. Он едва слышно скрипнул зубами. И сразу же испуганно скосил глаза на спящего Падпарарджу. Спит. Стихи. Такое древнее понятие. Всего лишь текст, преобразованный в странную форму, а через него людям удавалось передать столько чувств. Столько обжигающих своей силой чувств. Фосс думает бросить это дело. Он восхвалял словами красоту Аниты, действиями — красоту Призрак и Каирнгорм, а стихами он пытался запечатлеть красоту личной алой сверхновой. Не получится. Он слишком многого не понимает в эмоциях. Он слишком многого не понимает в самих самоцветах. Иногда ощущение, будто он с другом планеты, потеряшка, никому не нужный человекоподобный булыжник. А потом приходит Пад и с лёгкостью решает все проблемы. (Иногда, в самые темные ночи, Фосс желает, чтобы Пад наконец-то оставил его и пошел дальше. Фосс слишком сломан, слишком изуродован собственным любопытством, всего плохого в нем — слишком. Пад должен уйти дальше об руку с кем-то другим. С кем-то, кто может любить его должным образом.) Слова на листах неожиданно поплыли, начали прыгать вверх-вниз. Фосс сморгнул пару слезинок, которые с тихим стуком упали на бумагу, заставив слово "Солнце" расплыться уродливой кляксой. Фосс всхлипнул. Едва слышно, так, чтобы никто не услышал. И совсем по-детски разревелся.***
Без своих протезов Фосс ощущает себя до невозможного беспомощным. — Пад. — Хм? Падпараджа с улыбкой поднимает на него глаза в зеркале, пока руки всё ещё зарыты в синюю шевелюру и задумчиво заплетают в ней косички. — Я. . . Тебя. . . Тебя не смущает моя. . . Ущербность? Фосс глазами указывает на лежащие на столе золотые руки. Глаза Пад на секунду становятся непонимающими, а потом их пронзает осознание. Фосс опускает глаза к своим испрещенным уродливыми шрамами коленям, в которых, как он знал, стояли штифты. Вздох щекочет его макушку. — Фосс. Ты не ущербный. Ты особенный. Тонкие пальцы касаются культей, проводят по сеточке шрамов, и сейчас в глазах Пад он может увидеть такое странное выражение. . . как будто Фосс для него — один единственный оставшийся человек в мире. Словно божество. Секундная эмоция. Фосс ему не верит. Он уже привык не верить. Пад со смехом плюхается на стул рядом с ним и встречается глазами в зеркале. — Тогда как ты относишься к тому, что я в любой момент могу упасть в вечный обморок, ха? — Пад невесело улыбается. — Ты не можешь. Луняне обещали, что. . . — Никогда не стоит исключать риск. Тем более, Энме нужно было тебя чем-то шантажировать. Пад закидывает руку на плечо Фосс и укладывает подбородок на костлявое плечо. Фосс жалеет, что его руки не из настоящего золота, ведь обнять Пад сейчас он не сможет. Поэтому он укладывает щеку на кучерявую макушку и прикрывает глаза, рассматривая их двоих в зеркале. То, что он сейчас испытывает, можно назвать счастьем.***
Фосс стоит под проливным дождем и всматривается вверх, в тучи. Капли стекают по щекам, залезают за шиворот и счастливо остаются там ледяными ожогами. Дождь обжигающе холодный, но солнце, которые выйдет после, будет держать его в объятиях бережно, извиняясь за жестокость своего напарника. Фосс закрывает глаза. Темнота, которую разбавляют лишь частые удары капель о лицо и плечи. Трава шелестит под босыми ногами, стелется, обнимает за лодыжки ещё тёплыми пальцами. Шорох травы, для нее совсем не характерный. Фосс оборачивается и пересекается глазами с Падпараджей. Тот стоит с упёртыми в бока руками, волосы его промокли и прилипают к щекам и шее, цветут на белизне неизвестными доныне узорами. — Хочешь поймать простуду, м? — Пад не выглядит злым или равнодушным, нет, наоборот, в его зрачках отливается весёлость напополам с едва заметным беспокойством. — Что со мной может случится от холодной воды? Не смеши меня, — улыбается в ответ Фосс и отворачивается обратно к небу, к хмурым, невесомым облакам. — Кто знает. Теплые руки мягко касаются плеч и разворачивают от неба, заставляя столкнуться с полыхающим костром. Пад берет узкое лицо Фосс в ладони и касается губами лба, висков, щек, носа и, наконец-то, достигает губ. Поцелуй выходит пропитанным озоном и слезами небес, мягкий и медленный. От него не подкашиваются ноги, не идёт дрожь вниз по хребту, нет. От прикосновения желанных тонких губ в груди сворачивается нежность, рассыпается сотнями бабочек-иголочек по коже, заставляет зарыться в алые погасшие пряди ладонями и не отпускать целое тысячилетие, целовать эту невозможную (о, боже, как ты мог создать подобное существо?) сверхновую до окончания этой эпохи. Пад улыбается ему в губы, в хитрых глазах пляшут солнечные зайчики, и Фосс ощущает, будто падает вниз, сквозь землю, куда-то в небеса. Значит, вот как ощущается влюбленность. Словно он падает вниз, ниже, ещё ниже, но Пад его словит, обязательно словит, он уже это сделал. Птица с перебитыми крыльями нашла себе лучшего человека на всей чертовой планете. Фосс тяжело выдыхает. Его ресницы дрожат от слепого обожания, которое так давно не накрывало его. С момента, как. . . Эти мысли он обрывает на пол пути, позволяет дождю смыть их. Не важно. Уже не важно. Падпараджа поглаживает щеки Фосс большими пальцами, и от столь обычного жеста глупое, полумертвое сердце заходится раненным волком внутри, избивает себя о ребра до смерти. И Фосс готов умереть в руках собственного костра. — Странная штука — погода, — усмехается Падпараджа. — Стоит подумать о солнце — и сразу же столько чувств. . . — . . . к тебе, — продолжает за него Фосс и целует его снова, тягуче и тепло. В душе расцветает июль. Они оказываются в на земле неожиданно, словно их кто-то хорошенько толкнул. Вот они стоят под дождем, а вот уже в траве. Фосс лежит сверху, удерживает смеющееся лицо в ладонях и не может насмотрелся на искреннюю улыбку. От мелодичного громкого смеха в груди тоже что-то искрится и Фосс присоединяется к веселью, хлопает слабо ладонями по груди под ним, призывая успокоится, и сам запрокидывает голову к небу и хохочет, зажмурившись. Такое странное ощущение — смеяться от счастья. Как давно этого не было. Они не перестают смеяться просто потому, что счастливы. После пяти минут всё же удается успокоится. Фосс сползает с тела под ним и плюхается рядом на траву; сцепляет руки в замок на груди и смотрит вверх, улыбаясь, тогда как Падпараджа лежит в позе звезды. Тишина уютная, теплая, даже ледяной дождь не растворяет порхающее в воздухе спокойное веселье. — Если бы у тебя была возможность попросить о чем-то богов — чего бы ты пожелал, м? — Пад приподнимается на локте и вопросительно смотрит на Фосс. Вопрос неожиданный, особенно после того, как они так долго смеялись. Фосс молчит секунд десять, рассматривает росчерки зелени в чужих волосах, задней мыслью отмечает, что стоит попробовать вплести цветы в рыжие кудри. Что бы он попросил? Чего я хочу? — Вечный август с тобой.