Всё или ничего

Вознеси меня до небес, А после сбрось вниз.

Лёгкий ветер колышет ветви деревьев, создаёт спасительную прохладу от жаркого солнца. Несмотря на то, что сейчас осень, палящий шар не хочет уступать свои права холоду. На поляне около одинокого величественного дерева пусто, почти никого. Напротив дерева стоит надгробная плита. А напротив неё сидит мужчина, опустив голову вниз. Он не плачет, не ругается, будто и не дышит. Ветер колышет пряди его розовых волос, щекоча самыми длинными из них нос, но он не реагирует. Время будто остановилось. Он смахивает пыль с плиты и садится рядом с ней, облокотившись на могучее дерево. Он смотрит в небо, на то как кружат в нём неугомонные птицы, как летают листья, сорванные с веток, и не удивительно, осень ведь. Красные, жёлтые и оранжевые, листья падают на землю и вскоре сгниют. — Никогда бы не подумал, что ты оставишь меня, — начинает он. — Я до сих пор не верю, до сих пор не смирился. Он сжимает ладонь на плите сильнее и прикрывает веки. Набирается сил на очередной разговор. — Так много времени прошло, столько всего изменилось, — он по доброму усмехается и продолжает. — Ты бы точно удивилась. Не подумай, с гильдией всё хорошо, более того у нас много новеньких ребят. Талантливые детишки, тебе бы они понравились. Тишина. Пробирающая насквозь тишина. Нет в этой жизни ничего хуже молчания в ответ. Когда ты говоришь что-то, а тебе никто не отвечает. Даже птицы перестают петь, склоняя головы перед бесконечной пустотой, они не рушат покой, перестают создавать иллюзию, что здесь хоть кто-то есть. Ветер тихнет, трава будто жмётся ближе к земле, не шелестит, кроны деревьев величаво стоят на месте. Пугающая тишина давит на виски. — Представляешь, у Грея с Дождией пополнение, мало им было одного, черти, — он продолжает гладить плиту, будто через прикосновение сможет передать все чувства и эмоции, и рассказывать дальше. — Старший сорванец у них конечно не подарок, весь в отца, аж бесит иногда. Но я же взрослый, в драку с ним не лезу, помню как Дождия мне чуть голову не отсекла, когда я его тронул. Страшная она женщина, даже сочувствую Грею иногда, — он улыбается краешком губ, старается вспомнить всё, что произошло за время, что его здесь не было. — Эльза ушла от нас. Можешь представить такое? Она отправилась навстречу своему счастью, пошла дальше по жизни. Она сильная, не пропадёт. Мне надо брать с неё пример наверное. Нацу чешет затылок и несмело улыбается. Чувствует себя сумашедшим, разговаривая сам с собой, но продолжает. — Гажил и Леви воспитывают целую свору, всё ума не приложу откуда у них столько рвения, — он вспоминает довольное лицо железного, когда тот узнал о том, что Леви беременна четвёртым. — Я бы наверное повесился от такого количества детей. Впрочем этого точно не узнать, — улыбка с его лица потихоньку утихает, уступая полному отчаянию. — Со всеми остальными тоже всё хорошо. Живы, здоровы. Нацу кладёт голову на плиту и обнимает её обеими руками. Хочется кричать. Каждый новый поход к этой могиле как испытание. Год он ходит как непробиваемая груда камней, выстраивает стенку за стенкой, лепит эту оболочку, а потом приходит сюда. И всё рушится, как и не было. Будто он снова попадает в этот день, когда пришёл сюда впервые. В тот раз такого спокойствия не было, а уводили отсюда насильно. Больно. Эта боль будто бы осязаемая, протяни руку и потрогай, она всегда здесь, никуда не уходит, не даёт перерывов, постоянно о себе напоминает. Горит раной на сердце, давно спалив его дотла. На его месте больше нет ничего. — Я устал, — он говорит тихо, будто самый сокровенный секрет рассказывает. — Так долго без тебя это слишком. Ещё немного и от меня ничего не останется. За что ты так со мной? Вопрос остаётся без ответа. Его быть и не могло, мёртвые не разговариваю, не возвращаются к жизни по велению сердца людей, которые их любят. Мёртвым место в холодной сырой земле. С того света не вернулся ещё никто. — Зачем ты сказала мне жить? Для чего эта пустая жизнь нужна?! — задушенный слезами крик, пугающее зрелище. — Мне надоело без тебя. В этой жизни без тебя я даже пальцем шевелить не хочу. Так зачем нарекла мне жить? Нацу сжимает кулаки, хочет разломать к хренам собачьим эту плиту. Но её переделывали уже слишком много раз за эти года, снова на эти грабли наступать нельзя. — Я так много не сказал тебе, — он успокаивает дыхание, но слёзы всё равно текут из глаз. — Я так много хотел сделать вместе с тобой. Хотел семью, видеть тебя рядом со мной каждый божий день, не отходить от тебя ни на шаг. Я бы согласился и на пятерых детей, стоило тебе только об этом сказать. Хоть десять, главное, чтобы ты улыбалась. Я так хотел счастья с тобой. Мне так грустно смотреть на них всех, счастливых. Почему страдаю лишь я? Почему должен нести это бремя несбывшихся мечт? Почему ты обрекла меня на будущее без тебя? Слёзы постепенно высыхают, подступающая истерика утихает, сердце снова будто не бьётся. — Прости меня. Прости, что не успел тогда, что не умер вместо тебя. Я бы всё отдал, чтобы вернуться на 12 лет назад. Страшно произносить такую цифру, мне от неё тошно, — он снова грустно усмехается, поглаживая прохладный камень. — Подумать только, тебя нет так долго. Ты была бы такая красивая сейчас, уверен красивее даже чем тогда. Ветер снова завывает, как сумасшедший выгибая деревья в разные стороны. Птицы испугавшись разлетаются прочь. — Ты очень жестокая. Знала? — он кулаком постукивает по плите, будто пытается достучаться до головы. — Перед тем боем ты подарила мне надежду. Ты говорила о любви как в последний раз, будто знала. Что он и правда был последним. Я вот не знал. Я был готов вызвать на бой весь мир, но тебя, казалось бы весь мой мир, не уберёг. До конца жизни не прощу ни себя, ни тебя. Нацу ещё какое-то время сидит возле плиты, рассказывает все новости за прошедший год, любуется красотой этого места. А когда начинает смеркаться, встаёт и начинает уходить. Оборачиваясь лишь в последнее мгновение. — Мы совсем скоро будем вместе, — он уходит прочь, прошептав на последок. — До встречи, Люси.