Рубцуя горло

Хуа Чэн обязан признать, что находит обхватывающий тонкую шею чокер завораживающим. Гэгэ сам по себе жилистый, достаточно изящный, но стойкий, в его движениях чувствуется сила, с которой необходимо считаться, однако его мягкий стиль прикрывает любую грубость, сглаживает углы, делая его стан стройнее, кисти визуально тоньше, а лицо уже. Все эти мягкие ткани на нем, только пастельные цвета, вещи не по размеру не лишают его мужественности, но будто бы скрадывают ее от всеобщего обозрения, из-за чего Его Высочество кажется совсем безобидным. Сань Лан хмыкает над своей тарелкой с чем-то, что должно было стать яблочным пирогом, но не стало, потому что гэгэ… гэгэ всему научится, необходимо только время и терпение. Он выдыхает и ласково улыбается любви всей его жизни: – В этот раз у гэгэ получилось еще вкуснее, этот недостойный благодарит великодушного за угощение. Се Лянь смущается и очень по-взрослому хлещет его по плечу полотенцем для рук. Даже силы не прикладывает вообще-то, отчего это больше смахивает на похлопывание, но Хуа Чэн смиренно просит простить и помиловать. Если возвращаться к тем, кто всерьез думает, что его гэгэ наивная булка, которая ничего не может, то это самые тупые люди в Поднебесной, Хуа Чэн всегда знал, что этот мир населяют только идиоты и его гэгэ.       Но вот чокер. Это украшение периодически снится ему не в самых благопристойных картинах. Черная полоска плотно лежит на светлой коже, делая в глазах смотрящего ее еще белее. Она всегда на нем, не съезжает, не переворачивается, потому что Се Лянь постоянно ее поправляет и гладит подушечками пальцев, проверяя. Хуа Чэн часто останавливает на ней свой взгляд. Эта деталь будто добавляет всему образу гэгэ какую-то остроту — нотка бунтарства в безмятежности, цепляющая взгляд. Очаровывает, завлекает, выглядит даже несколько игриво. Натура художника в Хуа Чэне с трудом подавляет внутренний фанатский крик, но он все еще приличный человек и держит себя в руках. Первое время это казалось частью образа. Просто украшение, которое очень любит Се Лянь. Сань Лану оно тоже приглянулось, он сделал несколько комплиментов и даже подарил парочку, по его скромному мнению, достойных украшений, но на белой шее он так их и не увидел и довольно легко пришел к выводу, что просто его вкус отличается от предпочтений гэгэ. Так бывает, ничего страшного, зато Се Лянь любит носить свитера, которые тот ему дарит перед холодами. Теплая шерсть согревает гэгэ, а этот вид согревает душу Хуа Чэна — все счастливы. Проходят месяцы и Сань Лан, рассматривая шею гэгэ, в это время что-то активно обсуждающего с Ши Цинсюанем, думает, что это украшение просто очень дорого его душе, потому что ничего, кроме этого широкого черного чокера, тот на шее не носит. Ну или это просто несколько одинаковых чокеров, хотя чтобы украшение хоть чем-то отличалось он еще ни разу не видел. Всякое бывает. Подозрение закрадывается через несколько месяцев, когда даже в кровать с ним Се Лянь ложится в чокере. Под ладонями Сань Лана гэгэ безумно отзывчивый. Он не все понимает, многое ему в новинку, но на каждый приятный поцелуй искренне отвечает улыбкой или тихим стоном и честно признается, что кусать в районе ребер не стоит — щекотно. Хуа Чэн смеется, кивает и широко лижет рядом с тазовой косточкой, затем прикусывая ее. Гэгэ удивленно мыкает и сжимает темные волосы на его затылке пальцами — нравится. Когда Сань Лан осторожно стягивает с длинных ног белье, гэгэ под ним уже раскрасневшийся и чуточку нетерпеливый, так что в бок пяткой прилетает ему прилично. Восхитительно. – Не смотри… так. Хуа Чэн усмехается, подхватывает его под коленку и ведет легкими поцелуями по внутренней стороне его бедра, извиняясь. Потянувшись к застежке на его шее, Сань Лан как будто что-то ломает — Се Лянь съеживается, хватает его запястье и в панике сжимает до боли. – Не надо!.. Разлившееся в тишине напряжение еле удается унять. Хуа Чэн извиняется, спрашивает о самочувствии и еще долго зацеловывает все тело Его Высочества, невербально уговаривая расслабиться и довериться вновь, после чего вбивается в его тело с таким усердием, будто старается этими действиями лишить его гэгэ вообще каких-либо мыслей, плохих в особенности. Надо признать, у него получается отлично. Позднее, в один из дней, когда Хуа Чэн в одиночестве работает в мастерской над своей курсовой картиной, он прокручивает этот момент в голове и не может перестать искать причины. Полоска кожи, видимо, все же что-то прикрывает. Она достаточно широкая, чтобы постоянно быть на одном месте, не съезжать и не задираться. В приступе безнадежности он даже думает, что у Се Ляня там татуировка, сделанная по глупости в юности. Это так безрассудно и смешно, что он отмахивается от этой мысли и больше не думает об этом. Се Лянь, к безмерному счастью, не закрывается от Сань Лана. Он такой же тактильный, как и всегда был. С радостью прижимается к боку Хуа Чэна, когда они смотрят очередной сериал; довольно устраивается на его коленях после долгого дня, нежась в объятьях и рассказывая, что развеселило его на этот раз; подставляется под поцелуи так чувственно, что не заметить его желание можно только с Марса, и то вряд ли. Сань Лан не может сдержать своего счастья и невольно сжимает в своих руках гэгэ сильнее, когда тот позволяет целовать себя в шею. Хуа Чэн действует аккуратно — мягко зацеловывает нежную кожу, мажет губами даже поверх черной полоски, прикусывает у самой кромки, но не пытается тронуть застежку или оттянуть плотную ткань. Под чокером нельзя почувствовать ничего губами, но Сань Лан и не прикладывает усилий. Он доказывает, что ему можно верить, относясь с пониманием и терпением к его ценностям. – Если гэгэ это важно, значит, Сань Лану тоже это важно, – бормочет он в шею Се Ляня и оставляет легкий поцелуй на плече, обнимая со спины сильнее. Разгоряченный и все еще тяжело дышащий под ним Се Лянь, у которого необдуманный вопрос соскочил на эмоциях, кажется, только сильнее краснеет и сжимается от переполнившего нутро тепла. Хуа Чэн над ним гортанно стонет, кусая рядом с выступающим позвонком, и Его Высочество поспешно извиняется. Доверие Се Ляня ценно. Сань Лан не может его не оправдать, так что эту тему они больше не затрагивают. Их отношения крепнут с каждым проведенным бок о бок годом, совместные планы выстраиваются легко, будь то поход в магазин на выходных или поездка на следующих каникулах на отдых. – Сань Лан? – узкие ладони осторожно опускаются на его плечи и Хуа Чэн мыкает вопросительно в ответ, потому что переключить мысли с картины на гэгэ мгновенно немного сложно. У него поплыло то, что не имеет права плыть, и это сложно исправить, но он справится, надо только найти белила, это должно помочь. Сильные пальцы чуть давят на ключицы, и он наконец включается в реальность, запрокидывая голову, чтобы увидеть лицо Се Ляня и тут же напрячься. – Гэгэ? – Я хочу с тобой поговорить, – решимость смешивается в его голосе с плохо скрываемой тревогой. На нем любимый свитер — один из первых, что подарил ему Сань Лан, кашемировый, бежевого цвета. Он кутается в него, будто хочет спрятаться и это пугает. Хуа Чэн быстро кивает и подрывается с места, снимает рабочую одежду, моет руки, долго оттирая пальцы от акрила, и находит Се Ляня в спальне. Как только он садится рядом, Се Лянь, не глядя ему в глаза, забирается на его бедра и садится лицом к лицу. Руки Хуа Чэна автоматически оказываются на его талии, мягко поглаживая, стараясь успокоить. – Что случилось? Се Лянь мотает головой и теребит в руках мягкую ткань. Ему сложно, так что Сань Лан дает ему время собраться с силами вновь, почти баюкая его в своих руках, поглаживая по спине и плечам, мягко покачиваясь, пока тихо напевает мелодию себе под нос. Когда Се Лянь поднимает решительный взгляд, прикусив свою нижнюю губу почти до крови, Сань Лан оказывается не готов. – Я люблю тебя. – А я люблю тебя, – мягко вторит ему Хуа Чэн и осторожно целует в уголок губ. Кажется, их маленький ритуал дает ему возможность собраться окончательно. Мужчина в его руках кивает сам себе и одним резким движением, лишенным привычной изящности, тянет обе ладони к своей шее. Туда, где всегда остается застежка его неизменного чокера. Хуа Чэн бледнеет, застыв на месте. Се Лянь все же медлит, Сань Лан не видит, что он делает за волосами, но по его болезненному взгляду можно понять намерения. – Я подумал... – он тихо вздыхает и обессиленно опускает локти, все еще держа ладони на шее, – я уже довольно долго думаю предложить тебе съехаться, но. Но для этого ты должен. Я думаю, ты имеешь право знать, – он запинается, интонация его голоса скачет и сам он сжимается на его коленях. Хуа Чэн не знает, как ему реагировать, только рвется утешить, гладит его по плечам вновь, оставляет одну руку на талии, мягко грея своим теплом. Он безмерно уважает волю Се Ляня, его решение, даже если и чувствует себя растерянным и напуганным. Когда он слышит тихий всхлип, ему хочется умереть. Се Лянь в его руках начинает мелко дрожать и единственное, что мешает его прижать к груди и уговорить оставить все это, не дергать едва зажившую рану, — понимание того, что это собьет всю решимость Се Ляня. Он не может обесценить весь его труд, наверняка ведь переживал долгие месяцы, думал, как сказать. – Гэгэ… – больше походит на болезненный стон. Се Лянь поднимает на него покрасневшие глаза, кривится в рыдании и опускает голову вновь, прикрываясь волосами. Он все еще держит ладони на шее, все еще решается и это отдает резью между ребер. – Он. Я не знал. Я думал, он нормальный. Я доверял, он все говорил, что мы похожи, что мы многого добьемся вместе, что у нас все получится, – он старается говорить, но все равно всхлипывает. Хуа Чэну кажется, что гэгэ сжимает ладони на горле, и он подается вперед, обхватывает его предплечья ладонями, отчего Се Лянь дергается в испуге и почти падает с его колен, но Хуа Чэн тянет на себя рывком, заставляя прижаться ближе. Он никогда не видел, чтобы его гэгэ смотрел так. Этот надлом.       Блять. Се Лянь всегда был сильным. Его Высочество никогда не унывал, всегда шел вперед, какие бы катастрофы ни встречались ему. Что произошло, что теперь этот сильный человек смотрит с такой болью. – Гэгэ, ты не один. – Я знаю, – он поспешно кивает и жмурится, продолжая: – Когда. Перед тем проектом, после которого, – он мотает головой, делает глубокий вдох, задерживает дыхание и только потом продолжает. Голос его дрожит. – Я случайно узнал, что тот грант он на самом деле купил. Понимаешь, это были не наши деньги, он просто. Я хотел отказаться, отдать тем, кто действительно этого заслужил, а он. Се Лянь вновь поднимает голову, смотрит прямо в глаза, его щеки мокрые. На это больно смотреть. Ладони Хуа Чэна невольно сжимаются сильнее на его руках, и это будто отрезвляет Се Ляня. Он дергается, выворачивает свои предплечья из цепкой хватки и уверенно кладет ладони Сань Лана на свою шею. Туда, где находится застежка. – Сними, – просит он не своим голосом и смотрит. Хуа Чэн не двигается долгие мгновенья и Се Лянь начинает просить с новой силой: – Пожалуйста, сними. Я не могу, сними ты. Об уверенности не стоит спрашивать. Хуа Чэн берется за карабин непослушными пальцами, подцепляет язычок ногтем, пока придерживает небольшое колечко другой рукой. Застежка подается легко, сразу ощущается, что ей часто пользовались. Сань Лан держит ленту у его горла, не торопится снять, чувствуя, как ладони Се Ляня сжимаются на его запястьях, как он порывисто втягивает воздух, стараясь хоть немного успокоиться. Хуа Чэну больно это видеть, он даже не замечает влаги на своих щеках. – Он был. Я долго не мог поверить, что он такой. Он разозлился и. И заставил. он сделал. он. он, – Се Лянь срывается. Рывком убирает от своей шеи их руки и с рыданием произносит, смотря в глаза Сань Лана: – Он хотел, чтобы я запомнил. На его шее длинный шрам. Рубец странный, рваный, его побелевшие очертания пересекают бледную кожу неестественно. Это не то, что должно тут быть. Хуа Чэн не должен был допустить, но это случилось. Ему больно. Бесконечно больно видеть рыдающего Се Ляня в своих руках, который не может справиться с кошмаром прошлого. Это режет его самого изнутри, сжимает сердце и ломает ребра. Он не должен был этого допустить, не должен. Лучше бы это действительно была татуировка. Сань Лан роняет гэгэ на себя, утыкает лицом в свое плечо и обнимает так крепко. Он правда боится его потерять. Се Лянь сжимает голову руками, накрывает виски и рыдает в голос, бормочет что-то еще о трех днях, что разбил, что заставил запомнить, воет что-то о боли. – Я здесь, гэгэ, ты не один. Все прошло. Я с тобой, гэгэ, прошу тебя. Все закончилось, – он шепчет лихорадочно, непонятно кого стараясь успокоить, вжимает хрупкого сейчас на вид мужчину и обещает никогда не отпускать, никогда не причинять боли, быть рядом. Он любит, он безмерно любит этого человека и клянется защитить от чего угодно. Он сделает это любой ценой. Се Лянь никогда больше не будет так плакать.