В ауте

Чонину не нравятся теплые рассветы и закаты, не нравится погода, будь то жаркая или холодная, не нравится ему его маленькая комнатка в отделении ДДИ, не нравятся врачи, пихающие таблетки и колющие что-то, отчего потом больно. Ему не нравится вообще ничего. Возможно, он и слова такого не знает. Все, что он видит – четыре стены, кровать, столик маленький, да окно с решеткой – такие во всех палатах есть. Окружающее не вызывает никаких эмоций, никаких мыслей или чувств, Чонину абсолютно все равно - есть ли что-то вокруг него или же нет. Ему вообще ни до чего нет дела. Убери все это – не заметит. Глаза у него пустые, смотрят все время в одну точку, губы шевелятся, пытаясь произнести несуществующее слово – набор букв, не связанных друг с другом. Пальцы теребят ручку кресла, на котором он сидит как прикованный. В личном деле, которое новенький врач – Чунмен – внимательно изучает, сидя на краешке кровати в 257 палате Ким Чонина, написано, что мальчику уже 17, родился он в Сеуле, в самой обычной семье, а в 5 лет родители отдали его в клинику, где ему поставили диагноз: аутизм тяжелой формы с выраженной гаптофобией. Чунмена, как врача с маленьким опытом, переведенного совсем недавно, особо нагружать не стали: дали ему под контроль одного Чонина, на которого всем было просто наплевать. Ким Чонин относился к тем проблемным детям, к которым даже никто и подходить не хотел. Агрессивный, вспыльчивый, с лексиконом в два с половиной слова, он никому не нравился. Более того, мальчик боялся прикосновений, ненавидел свет и смотрел зло на всех вошедших, не давая даже покормить себя. - Ну, привет… - медленно бормочет Чунмен, обращаясь к Чонину, который сгорбился в кресле-каталке, стоящей у окна. Кажется, что он говорит в никуда, что никто его и не услышит. Ответа он не дожидается; Чонин даже не оборачивается, продолжает пусто смотреть в окно, устремив взгляд в одну точку. - Чонинаа, - тихо зовет врач, придвигая стул и садясь рядом, - ну, посмотри на меня. Парень не отвечает, даже и не шевелится, как будто и не слышит вовсе. - Эй, - Чунмен легко дотрагивается до чужого плеча. Тут же раздается недовольное шипение – Чонин резко одергивается, скидывая чужую руку, он смотрит зло и глаза его горят. - Не смей! – злостно выпаливает он, пытаясь отодвинуться, вжаться в кресло, спрятаться куда-нибудь. Послушно отодвинувшись, Чунмен спокойно сидит рядом, размышляя о том, что случай-то и вправду серьезный. Чонин не может нормально говорить, он просто не умеет, он и слов-то не знает, а уж учиться тем более не может, понимать его нужно с полуслова, его нужно знать, его нужно чувствовать. Настроение меняется резко, спонтанно, от любой мелочи. А еще его нельзя трогать, даже пальцем касаться – ни в коем случае. Ему не нравится, а значит - нельзя. - Хорошо. Не буду трогать, раз не хочешь, - улыбается он. - Я твой новый врач, меня зовут Ким Чунмен. Чонин, кажется, даже и не обращает внимания на лопочущего что-то врача. Он теребит в руках подол своей рубашки, и это занятие для него сейчас – самое главное, что есть в этом мире, некий смысл, цель. А Чунмен все говорит, улыбается, рассказывает, надеясь, что мальчик только вид делает, что не слушает, что он понимает, просто хочет, чтобы думали, что ему не интересно. У Чонина большие глаза и пухлые губы, которые он с некоторой периодичностью поджимает, сосредоточившись на чем-то своем, непонятном, возможно, даже ему самому. Кожа у него бледная, тонкая, а на худых пальцах, сжимающихся чуть ли не до побеления, можно разглядеть голубоватые полоски вен. Большие красивые глаза пусто уставлены в одну точку. - Чонина, ты слушаешь? Ответом ему служит тишина. Запустив руку в волосы на затылке, Чунмен тяжело вздыхает. Ничего, он справится. Он придет завтра, и все будет хорошо, по крайней мере, лучше, чем сегодня. - Я принес тебе кое-что, - радостно объявляет Чунмен, осторожно закрывая за собой дверь палаты. К его удивлению,мальчик оборачивается на голос, оглядывая вошедшего коротким взглядом. У Чунмена в руках белый шуршащий пакет, который он с улыбкой демонстрирует. Сегодня Чонин выглядит лучше, он даже смотрит на врача с интересом; ему еще никогда и никто ничего не приносил. Врачи в клинике бездушные, медсестры уставшие, они работают тут уже давно, и на умственно отсталых пациентов нет ни времени, ни сил. Покормили и хватит. Никому нет дела. Закусывая губу, Чонин увлеченно наблюдает за тем, как врач копошится около стола, шелестя пакетом и гремя посудой, стащенной из столовой. - Это клубника, знаешь? – обращается Чунмен к мальчику, подкатывая кресло к столу. Он двигает каталку осторожно, стараясь не задевать чужие плечи, не касаться их. Чонину ведь не нравится, когда до него дотрагиваются. Клубника на тарелке сочная, красная, аппетитная, манит своим видом и сладким запахом. Чонин смотрит с интересом, разглядывает спелые ягодки и тянется к одной из них рукой. Сидящий рядом Чунмен записывает что-то в тетради, неприятно скрипя ручкой по бумаге, периодически он поднимает глаза и смотрит на Чонина. Тот медленно крутит каждую ягоду в руках, рассматривает, разглядывает, прежде чем отправить в рот. Смотря на Чонина, врач улыбается ему тепло, мягко, с горечью думая о том, что дети в этом интернате не нужны вообще никому. Сидят себе в палатах целыми днями, дауны ли, аутисты, никто не хочет о них заботиться, слова доброго не скажет. Люди тут черствые, думают лишь о том, как отработать смену да уйти домой. Дети ведь глупые и не понимают ничего. Чунмен доделывает дневной отчет, аккуратненько подписывает и закрывает тетрадь, кладя ручку рядом. - Чонин, не хочешь порисовать? – обращается он к парню, вертящему в руках пустую тарелку. Чонин на секунду замирает, прекращая беспорядочные движения, но вскоре продолжает крутить блюдце в руках и чуть заметно кивает, скорее даже самому себе. - Вот и здорово, - расплывается в улыбке Чунмен, доставая из сумки лист бумаги и карандаш и протягивая их мальчику, - Любишь рисовать? Чонин снова еле заметно кивает, и, кажется, уголки его губ чуть вздрагивают, пытаясь растянуться в неком подобии улыбки. Придвинувшись к столу, парень сосредоточенно водит карандашом по бумаге, быстро, но аккуратно, тщательно вырисовывая каждую линию. Какая-то медсестра зовет Чунмена, и он выходит и не видит, как улыбается Чонин, когда рисует, как сияет его пустой взгляд, как двигаются пухлые губы, шепчущие что-то непонятное себе под нос. Когда Чунмен возвращается, он застает парня заснувшим на столе, положившим голову на руки и забавно выпячивающим пухлую нижнюю губу. Чонин тихонечко сопит во сне, размеренно дыша. Сейчас, когда он спит, он выглядит таким… здоровым, таким спокойным. Обычный красивый ребенок, который мог бы сейчас ходить в школу, смеяться с одноклассниками, улыбаться, бегать, разговаривать, шутить, если бы не треклятый аутизм. У Чунмена сердце сжимается, когда он думает о том, что Чонин красивый и, наверное, пользовался бы популярностью у девочек, мог бы быть капитаном школьной команды по футболу и баскетболу, например, мог бы быть обычным учеником с кучей друзей, но… вот он – заперт в своей маленькой комнатке с 4 стенами, сидит целыми днями на своем кресле-каталке, теребит свою рубашку или смотрит в окно. «Ты даже не думай об этом, - бормочет внутренний голос, - не надо, не думай». Внезапно Чунмен замечает листок бумаги, лежащий на столе. С любопытством, он берет его в руки. Врач очень медленно садится на кушетку, с недоумением разглядывая листок бумаги. Аутисты, порой, гениальные люди. У них проблемы с координацией движений, они плохо разговаривают, замкнуты в себе, но могут творить такие вещи, о которых некоторым и мечтать не дано. На листке чуть помятой бумаги профессионально, красиво, тонкими и четкими штрихами нарисована маленькая спелая клубничка. Она глядит с рисунка, почти как живая, только серая, нарисованная простым карандашом, простым мальчиком Ким Чонином, который даже трех слов нормально связать не может, который живет в своей маленькой клетке, запертой в огромном интернате. На следующий день Чунмен приносит своему мальчику коробку ярких цветных карандашей и стопку белоснежной бумаги. Бережно положив добро на стол, он улыбается Чонину, рассказывает о том, что на улице конец осени, что погода просто отвратительная, что дождь хлещет, а он, Чунмен, боится заболеть, потому что иммунитет у него слабый, и вечно он цепляет всякую заразу. Чонин почему-то слушает, изредка поглядывая в глаза, теплые и улыбающиеся глаза доктора, который почему-то так заботится о нем, приносит ему конфеты, разговаривает с ним, успокаивает, если у того приступы, и даже каким-то образом выпрашивает у работников столовой порцию мяса больше, чем должны давать. - Чонин, а Чонин, нарисуй своему доктору что-нибудь красивое? И Чонин рисует, старательно, аккуратно и тщательно раскрашивая, поглядывая изредка на доктора, занимающегося какой-то нудной работой, расположившись у него на кровати. Поймав взгляд мальчика, Чунмен расплывается в улыбке. - Такая скукота, знаешь? – смеется он, - все эти глупые бумажки заполнять, я уж устал, честно. Чонин робко улыбается и отворачивается, продолжая рисовать. На Чунмена нельзя смотреть без улыбки, она сама собой появляется на лице, когда видишь его. Чунмен и сам всегда улыбается, всегда-всегда, даже когда ему тяжело, трудно, даже когда болит что-то, он дарит всем свою яркую улыбку, смеется и шутит, поддерживает разговор. Чунмен как солнышко, которое беспрестанно греет, как ангел, заботливый, охраняющий. Чунмен приходит каждый день, не пропуская даже выходных, в которые не работает – приходит, как посетитель. Ему всего 23, он молодой и красивый, мог бы сейчас флиртовать с девушками в клубе, завести семью, растить детей, но он ходит каждый день в 257 палату, сидит там часами, разговаривая с тем, кто даже не отвечает ему, с тем, кто, возможно, и не слушает его. Чунмену отчего-то кажется, что слушает, наверное, ему просто хочется так думать, хочется верить, что все не безнадежно, что Чонин еще сможет нормально разговаривать, вылечится, у него будет выставка картин, он станет великим художником. И даже думать не хочется о том, что аутизм не лечится. Он привязался к этому мальчику. Думает о нем, заботится, как о собственном ребенке, как не заботится ни об одном из детей в интернате. Почему? Чунмену страшно об этом думать, потому что все это не просто так. Чонин же самый обычный мальчик, тут, в детском доме инвалидов, таких много, всем требуется ласка, любовь, забота, но почему… «Просто не думай, Чунмен, даже не думай об этом». Рисунки Чонина, красивые такие, что глаз отвести невозможно, хранятся в папке дома у Чунмена. Он просто боится, что их могут выбросить… Кому ты врешь, Чунмен? Ты боишься, что их заметят. Это только твои рисунки, ты никому не хочешь их отдавать, пусть и рисовали их не тебе, пусть… «Просто не думай, Чунмен, даже не думай об этом». Чонин уже привыкает к тому, что доктор его почти всегда рядом, уходит поздно вечером, а приходит рано утром. Всю работу делает в палате, разговаривает, рассказывает про свою жизнь, про свои будни, а иногда даже придумывает забавные рассказы, такие, что Чонин не может сдержать улыбки. Чунмен ему нравится. Он милый, добрый, заботливый и улыбается без перерыва. Чонин вообще улыбки чьи-то редко видел, а тут каждый день. Он не понимает, зачем доктор так заботится о нем, почему проводит столько времени в крохотной белой палате, чем ему она, палата, так нравится-то? Дни тянутся за днями, недели за неделями, а потом вдруг доктор исчезает, пропадает, не приходит как обычно с утра, не говорит ничего. В палате становится темно, холодно, скучно, как тогда, как до Чунмена, только еще темнее, еще холоднее. Чонин не понимает, как оно так, куда он мог деться? Может, доктор умер? Или перевелся? Чонин снова теребит подол своей рубашки, сосредоточенно глядя на руки, и никто не знает о том, что творится у него в голове. А потом он садится за стол и рисует, тщательно прорисовывая каждую линию, закусывая от усердия губу, тщательно вспоминая. На законченном рисунке он выцарапывает одно-единственное слово. Листок идет под стопку бумаг, хорошенько запрятывается от чужих глаз и послушно ждет своего получателя. Чунмен приходит через неделю, такой же сияющий, как и всегда. - Чонинааа, я вернулся! – радостно выпаливает он, заходя в белую палату. Эмоции на лице Чонина прочитать невозможно: злость, ярость, радость, безразличие – все это смещалось на красивом лице. - Ну что, скучал по доктору? – бормочет Чунмен, ставя шелестящий пакет из магазина на стол, - Доктор заболел, иммунитет у него ужасный, говорил же. Но теперь я здоров! Отпразднуем? Он радостно улыбается, заглядывая в глаза Чонину. Хочется потрепать мальчика по волосам, обнять, но он понимает – нельзя. Тому не нравится, надо соблюдать его правила. - Чунмен. – Чонин говорит тихо, почти не слышно, но, кажется, будто это слово звучит громко-громко, разбивая ледяную тишину на миллионы осколков. Чунмен замирает, мир останавливается, в голове что-то крутится, усиленно пытаясь соображать. - Дда… - шепчет он, - чего, малой? Чонин робко пододвигается к столу и, шурша бумагами, выуживает из-под стопки рисунок. Он помятый немного, порванный с уголочка, Чонин чуть стесняется, протягивая его Чунмену. - Сухо, - шепчет Чунмен тихо-тихо, читая надпись, выведенную на его, его рисунке. Мальчик Чунмена нарисовал, доктора своего, защитника своего, хранителя, как он написал. Сухо…Сухо…Сухо Чунмен шепчет, сглатывая подступающие к горлу слезы. Ему с листка бумаги улыбается он сам – улыбка на рисунке яркая, даже глаза смеются, Сухо с листка сияет, он – Чунмен - улыбается тепло-тепло. Чонина хочется обнять, шептать, что такой молодец, что он невероятно рисует, что он вообще невероятный, но нельзя. Слышишь, Чунмен, нельзя, нельзя трогать мальчика. Ему не нравится, он не терпит прикосновений. Да и кто ты ему? Доктор, докторишка обычный… - Спасибо. Боги, Чонин, спасибо… - бормочет Чунмен, опускаясь на кровать. - Так красиво, так похоже. Ты… ты очень талантливый мальчик, знаешь? Чонин легонько усмехается, теребя подол своей рубашки. - Возьми меня за руку, - бормочет он тихо, немного непонятно, не поднимая глаз, и все так же перетирая меж пальцев ткань одежды. Ни с того ни с сего. Вот так просто, после нескольких месяцев молчания, после семнадцати лет гаптофобии, говорит врачу взять его за руку. Взять. Его. За руку. - Ты сможешь? – Чунмен неверяще смотрит на паренька, садясь около него на пол. Тот кивает, почти уверенно, почти с улыбкой, все еще не смотря в глаза. Чунмен неспешно тянет руку, легонько касаясь тонких белых пальцев, крепко стискивающих кромку рубашки. Легко расцепляя их, он сжимает маленькую ладошку в своей руке, наблюдая за сменяющимися эмоциями на лице Чонина. Сначала он хмурится, морщится и, кажется, хочет одернуться, но он терпит, пересиливает себя, и вот, он уже сидит почти спокойно, глядя куда-то в сторону, словно ничего и не происходит. - Теплые, - шепчет он почти неслышно, пока Чунмен легко поглаживает его холодные ладони. Они сидят так еще долго, в полной тишине, слушая треск лампы да дыхание друг друга. Чунмен осторожно, почти невесомо кладет голову на коленки Чонину и думает о том, что хочет устроить своему мальчику выставку, потому что рисует он невероятно, волшебно, тонко. Думает о том, что Чонин – его мальчик, и пусть кто-нибудь только попробует доказать ему обратное, не получится, пусть даже и не пытаются. Чунмен любит своего мальчика и будет беречь, оберегать. Он не может знать точно, не может утверждать. Можно надеяться на что угодно, можно верить, внушать себе… Но реальность всегда беспощадна и сурова. Аутизм не лечится.