***
Хоть Сяо и размышлял над желанием ко Дню хороших влюбленных взрослых, он все еще не может продвинуться дальше. Каждый раз его одолевают нестерпимый стыд и ужас перед Властелином Камня. По какой-то причине такого ужаса он не испытывает перед Барбатосом. «Они снова играют в свои игры… Но какое право я имею что-то загадывать? Я не понимаю… Что от меня требуется? Почему они не могут просто сделать это со мной, как обычно?» При этих мыслях Сяо испытывает мучительный стыд. С красным лицом и копьем наперевес его и застает Венти. Бард легонько пихает его в бок: — Сяо, скажи по секрету, уже придумал, что загадаешь Мораксу? — Я… нахожу этот праздник странным. Далек от подобного рода вещей. Желания… еще и подобные… не в моей компетенции… — Подожди-ка, хочешь сказать, ты далек от нас с Мораксом? — Венти надувает свои по-детски капризные губы. Его лицо оказывается так близко, что вызывает у адепта оторопь. — Я имел в виду, что мне никогда не приходилось задумываться над… Хм. У тебя все легко, а мне дается… сложнее. Прежде всего, я —… — Скажешь, что оружие, адепт, и, пожалуй, хорошенько стукну тебя лирой! — Я — оружие. Сяо даже уклоняться не будет, он так решил. Венти смеется и целует его в губы. Как же он юн, свеж и воздушен, Сяо никогда не угнаться за ним! Почему Венти не может этого понять? — Вы такой коварный, охотник на демонов, — лукаво шепчет, — знаете, что красавчик и перед вами невозможно устоять! — подмигивает и ласкает лицо Якши пальчиками, почти невесомо. Этого хватает, чтобы заставить сердце биться чаще. Сяо не может понять, как ему удается так легко вызывать улыбки? Что-то нежное и чистое разливается внутри. И оно такое далекое от тех желаний, что его просят выразить… Немыслимо. Он даже не способен на легкость, что и говорить об «очень-оооочень романтичном»? — Так… и что я должен загадать? — Давай подумаем, — отвечает Венти. Приставляя губы к его уху, он шепчет: — Ты не находишь: мы так стары, что у нас нет времени на излишнюю скромность? А этот день заставляет взрослых быть откровенными друг с другом. Сяо, поверь мне, в любви важна открытость! — Открытость?.. — Окрыляет! И хоть Сяо понимает, что никакого Дня хороших взрослых влюбленных не существует, он также подозревает, что архонт, — а возможно оба архонта — хотят ему что-то сказать. Или может быть Венти просто дурачиться в своей манере? — Ладно, поскольку это ваш первый День хороших влюбленных взрослых, охотник на демонов, то я, так и быть, подскажу… но в следующий раз, вы сами, идет? И вот снова Сяо попадает под чары, его рот сам собой расплывается в подобии улыбки. Остается только пожать плечами, мол, хорошо. — В постели Моракс очень нежен, согласись? — Венти зачем-то часто и тихонько кивает. Сяо кажется, Венти дразнится, наблюдая, как пунцовеют уши, щеки и лоб адепта, но это происходит против его воли. — Да. — Бережен с нами, словно мы — древние вазы из его коллекции. — Жемчужины. — Что? — Однажды он так сказал, что мы… его жемчужины. — Иногда хочется, чтобы он был с нами, как с чем-то менее хрупким, правда ведь? — Хм… — Чтобы обнимал покрепче! Был властен и тверд, как скалы вокруг Ли Юэ? — Я понял. Да. Возможно, да. Объятия — это… приятно. — И чтобы они были горячими, как раскаленная лава, чтобы разили как огненная стрела, шах-шах?! — И откуда Венти все это берет? Но Сяо соглашается, еще бы: «Тепло согревает». — «А все заканчивается, когда заканчивается». — Этот Сунь Пунь… правда так сказал? Но какой в этом смысл? Венти пожимает плечами: — Иной раз смысл должен отсутствовать, чтобы всем было легко! Чудесно, Сяо, поскольку у нас сходится с тобой пожелание, предлагаю высказать его от лица двоих. — Было бы неплохо. И ты скажешь? — Конечно! Это будет наше любовное напутствие в этот день.***
— Пробуди в себе мощь дракона, будь добр! В спальне Барбатос скоропалительно и с порога озвучивает желание от лица двоих. Моракс, который только опустился в кресло, откидывается на его спинку и протягивает: — Вот оно что… Ты и Сяо склонил на свою сторону? — Взгляд янтарных глаз прошивает насквозь. Всегда он как будто знает обо всем на свете, знает и о задумке Венти, чтобы тот ни придумал. А еще — о том, как Сяо и Венти шептались сегодня днем и обсуждали его. У Сяо мурашки бегут по коже, но Барбатос неумолим: — Он тоже этого хочет. Да-да! Моракс задумывается: — Если я верно вас понял, вы желаете получить от меня… — Распали себя, не стесняйся, — подсказывает Венти. — Будь жесток и властен, как в былые времена. Не сдерживай силу крадущегося цилинь, затаившегося дракона! — Я понял. — Не жалей нас, о, могучий, не надо! Обнажи свою каменную стеллу… — Я понял, Барбатос. — Вонзай нефритовое копье рукою пылкой, как ты вонзал его в Осиала. — Барбатос. — Погодите-ка… Впрочем, как в Осиала не стоит! Моракс улыбается: — Вот как. А я все время думал, вы любите, когда я нежен и ласков с вами. Сяо кажется, что если не ответить сейчас, что-то будет упущено: — Мой Лорд, вышло недоразумение: я хочу того же, что и вы! Венти издает удивленный возглас: — Сяо — отступник! Мы же оба с тобой обсуждали, чего хотим от него! Если ты не можешь сказать, скажу я! — Он оборачивается к мужчине и бьет в свою ладонь кулаком. — Моракс, ты должен взять *** и сделать ***, а потом давай *** и еще раз, еще! Пока мы не ***! Окончательно! У Сяо голова кружится. А Моракс немногим подается вперед: — Хм… ясно. Я понял. Жемчужины моего сердца хотят больше огня. И огонь должен быть неконтролируемым и способным обжечь. — Хотят, да. Больше огня, пожалуйста! Брось жемчужинки в лаву! Моракс, старина, ты уж постарайся! Ай! Что это? Сяо уверен, что нечто маленькое прилетело откуда-то с потолка и угодило в макушку Барбатоса. Он поднимает предмет: округлый, твердый и с узором. — Улитка? Вовсе нет. — Карликовая комета, — догадывается жертва. На самом деле это всего лишь камешек. — Моракс, я же пошутил! — Так и комета шутливая. Песчинка. Барбатос дразнится языком, а затем восклицает: — Ладно, теперь твой черед! Чего хочешь ты, о, великий, Властелин Песчинок и Булыжников, в этот прекрасный День хороших влюбленных взрослых? Мы с моим… учеником, так и быть, исполним твое пожелание! Правда, Сяо? — Да, мой Лорд! Моракс улыбается. Взглядом своих сверкающих и миндалевидных глаз он обводит обоих. У Сяо во рту пересыхает, а вдоль позвоночника проносятся россыпи крио бабочек. Вскоре они обманчиво вспыхнут пиро элементом где-то внизу живота. Как бы пошутил сейчас Венти на манер Сунь Пунь: «Он знает, потому что не может не знать!» Моракс мягко говорит: — Что ж, от моего скромного и нежного Сяо я желаю… чтобы он был смел этой ночью и делал то, что ему хочется, не оглядываясь на нас. — Мой Лорд… — А от тебя, мой дорогой и милый Барбатос, я… хм… пожалуй, ничего не смею желать по той причине, что желание попросту не осуществимо. — Это какое же? — Чтобы ты помолчал хотя бы немного. — Горазд же ты выдумывать невозможные финтифлюшки, старина! — Если отбросить шутки в сторону, то желание будет скромным, хоть и довольно влажным и напористым. Я был бы не прочь не только обласкать двух своих возлюбленных не в меру длинным языком, доставшихся мне от моей истинной природы, но и — сделать более этого. Если вы не против. У Сяо голова кружится, а архонт ветра скрещивает руки на груди, его так просто не смутить: — Драконий лис. Сяо, ты посмотри-ка на него, он загадал тебе одно желание, а мне — как нам двоим! От мысли, что же Рекс Ляпис имеет в виду под «сделать более этого», у Сяо пунцовеет лицо и шея. — Что ж, простим старику уловки? — Барбатос, может быть, я и не пошутил про первое желание. Что ж, полагаю, мы высказали друг другу пожелания, так… почему бы не приступить к исполнению?***
Влажная слизь слаймов. Сяо и Барбатос весьма расторопно и охотно смазывают ей укромные места друг друга: свои распрямляющиеся пенисы и крохотные отверстия между ягодиц. Пальцы Сяо ловко орудуют, хоть он и не может поверить в то, что делает: ни капли стыда, а ведь Властелин Камня наблюдает. Тот самый Ужасающий Стыд всегда появляется внезапно. Как демон, который не ждет, когда его позовут. Дыхание Барбатоса учащается от тихих смешков: слизь издает смущающие звуки, как будто хочет проглотить их. Он играется слизью и щедро квацает на кожу адепта. Наносят ее юноши щедро, нисколько не жалея — еще бы! они наловят еще. Сяо нравится член Барбатоса, он вызывает в нем желание приласкать. Он может увлечься, что и делает, поглаживая его пальцами. Взгляд зеленых глаз одаривает любовника загадочным, лукавым взглядом: — Наши штуки почти одинакового размера, Сяо, только у тебя все же больше. А еще Сяо никак не привыкнет, что бард знает не только красивые слова, он знает — разные. — Бедняга слайм прыгал себе на лугу, а нынче в слизь его хуй свой макну! — напевает. Голос Моракса доносится близко и одновременно далеко; тихий и мягкий, как рокот морской волны; волна эта бьет о берег, но вовсе не желает его обломать, — всего лишь смягчить. — Венти, пожалуйста. — Мы всего лишь обсуждаем нелегкую судьбу слайма, угодившего в ловушку Сунь Пунь, верно, Сяо? У Сяо голова кружится. От фривольности и беспечности архонта ветра жди беды. Так бы сказал он, не имей к Барбатосу столь глубокой и пылкой привязанности. Они заканчивают, и Моракс их ждет. Барбатос изящно прогибается в пояснице, когда склоняет свою голову и касается губами члена, его пунцово-лиловой и мясистой головки. От того, как чувственно и ласково рот обходится с округлостью, облизывает и причмокивает ее, Сяо бросает в дрожь. Он ощущает, как от желания его собственные ноги подкашиваются. Он подползает на четвереньках к своим любовникам и дает Барбатосу понять, что тот не один. Поэтому они по очереди ласкают большой член. Сяо играет кончиком языка с уздечкой и перебирается по стволу вниз, сминает пальцами мошонку и облизывает. Когда сосет, то щекой ощущает прижавшуюся щеку Барбатоса. Играючи Барбатос толкается, мол, они борются за могучий стержень Властелина Камня. До чего приятно Сяо подмечать выражение лица хозяина! Оно исполнено той нежности и удовольствия, которых не скрыть даже при всей его сдержанности. Мужчина запускает пальцы в его волосы и ласково сминает, гладит он и голову Барбатоса, ему даже удается поймать и приподнять кончик косички, погладить ее кисточку подушечкой большого пальца. Когда Сяо впервые увидел Моракса голым, он подумал об этой «здоровенной штуке». Она и правда внушает уважение. Каждый раз Сяо не перестает восхищаться ее размером. Нравится ему и аккуратная, ровная форма, и то как эта штука лежит в руке, точно всем своим видом говорит «оказываю милость». К своему вопиющему стыду, Сяо иной раз даже смотреть не может на каменные стеллы повелителя без мысли о той самой — сокровенной. Именно она волнует сердце и взывает плоть Сяо воспрять, как война. Как-то Барбатос пошутил: «Матерые войны всегда думают о своем оружии и будут брать даже в постель!» Стало быть, возможно, это не далеко от истины? А возясь со своим копьем, адепт замечал странные мыслеобразы: не те, что можно увидеть внутренним взором, а скорее распознать животным инстинктом — подобные колышущемся водорослям на озере. Их несет в себе его непревзойденный Нефритовый Коршун. Когда он сжимает древко: ласково или грубо проводит по нему ладонью. Тогда мысли о Мораксе и Барбатосе подступают, нарушая привычное течение дня. Как будто взбаламутить воду около дна. Тихое движения взвеси и ила едва потревожит поверхность, но если всмотреться… Как же приятно ему узнать, что он не один такой! — Посвящаю тебя в дубину переговоров! — посмеивается, переливается звонким голосом архонт ветра и целует член архонта камня: — Отныне ты — символ нашего нескромного совета хороших влюбленных взрослых! Сяо переспрашивает: — Дубина переговоров? — Ага! — На него смотрят ясные и чистые глаза, в них плещутся искры, они похожи на водные блики в солнечный день. — Ах, ты же не знаешь, верно? Есть в Мондштате одна горничная, — к слову, гео барышня — она своей дубиной причудливые вещи вытворяет! На все руки дипломат! — Барбатос, ты можешь стать хоть немного серьезнее? — вмешивается Моракс. — Я пытаюсь сконцентрироваться. — Все же хорошо: я чувствую, дубина крепчает! У Сяо снова голова кружится, а Моракс говорит: — Барбатос, дорогой, я чувствую, ты будешь первым. Неспроста. Но Барбатос только смеется: его не напугать! А затем он принимает позу, при виде которой Сяо охватывает какое-то древнее, как мир, ликование. Прелести юного и нежного тела, открываются подобно кувшинке лотоса, распахивают свою сокровенную и лилейную сердцевину. Своими изящными пальцами юноша раздвигает ягодицы, внутри все исполнено влажности и блеска смазки. Маленькое мышечное кольцо искушающе розовеет. И даже в том, как оно это делает, есть что-то приглашающее и податливое. Разум и тело помнят, какое удовольствие оно таит в себе. Поглощающе-узкое и безумно великолепное. Сяо чувствует: напряжение в его органе вырастает, превозмогая всякое бесстыдное положение. Например, тот факт, что он совершенно не знает, что ему делать, ведь обычно его окружают с двух сторон, а теперь он волен решать и делать выбор. Ожидается, что Моракс пристроится к собрату сзади и, между его краснеющих и прелестно округлых ягодиц, введет внутрь свой каменный стержень — монолитную, грозную стеллу. Но все случается не так. Потому что не-по человечески крупный рот распахивается, все больше напоминая хищную пасть, из него, помимо острых передних клыков, выглядывает длинная и гибкая змея. У Моракса поистине драконий язык: по своей длине и форме он далек от человеческой. Сначала Моракс облизывает маленькое и нежное отверстие, от чего на лице Барбатоса появляется выражение предвкушения и удовольствия, а затем — вонзает в него островатый язык. И Сяо со странным, необъяснимым восторгом замечает, как при виде настойчивых и упругих движениях плоти, поддающиеся взаимному согласию утопить друг друга в причудливой ласке, все внутри него восстает. Наливается пламенем и трепещет, отвечая на призыв мужчины и юноши. Его орган продолжает наливаться кровью и набухать, пока не поднимается неприлично высоко. Он так настойчиво требует внимания к себе, точно проклинает хозяина за оторопь и подверженность ошеломлению. В конечностях пылает, и одеревенелыми пальцами Сяо обхватывает свой член, Барбатос подзывает его к себе (имя он странно проглатывает в конце, так как охвачен бурными радостями, которые дарит своенравная змея Рекса Ляписа). Барбатос отвлекается на себя. И хоть его взгляд смотрит в никуда, а рот лишь заманчиво приоткрыт, Сяо благодарит наставника Дня Сунь Пунь за подсказки. Повинуясь инстинкту, он приставляет свой негодующий и пульсирующий орган к губам. Насыщенный цвет рта Барбатоса напоминает о высокогорных ягодах: их можно увидеть издали, еще подлетая. Некоторым смертным они чудятся брызгами крови. Подавляя рвущиеся наружу стоны и всхлипывания, Барбатос припадает ртом к головке, щедро одаривая ее своим вниманием. Он сосет жадно, словно времени у них вовсе не остается, словно вот-вот Селестия упадет на землю, а мир, как и гласит легенда, рассечется пополам ветряными колесами. Сгинет окончательно. Член Сяо лижут, посасывают, а затем вбирают в себя снова. Что-то теплое и влажное, хаотично ласковое и мягкое встречает Сяо там, внутри. И это пронзительно великолепное внутри. Барбатос вздрагивает, а его корпус поддается вперед, таким образом он заглатывает член Сяо глубже, головка упирается в противоречивую твердую мягкость. Блестят, переливаются выступающие слезы, они обильно орошают бледное и маленькое лицо. Сяо ощущает и чувственную пульсацию во рту, и слабое, неожиданно безмятежное ворочанье языка. Неподвластные и опьяняющие переживания одолевают адепта. Темные и широкие волны поднимаются из недр его существа и захлестывают. Они извергается в нем бурным потоком, ослепляющими брызгами, и Сяо обнаруживает, как настойчиво требует от Барбатоса принять эти волны во вне, словно в мире уже нет ничего более важного, а эти его волны — сокровенное сокровище, и он вынужден найти им доступный берег. Звук, который в виду своей гортанности и влажности, кажется причудливо беззащитным. И слезы. Они застревают в веере ресниц Барбатоса. Юноша еще искушающе стонет, а Сяо немного приходит в себя. Он замечает, что мужчина оторвался от своих ласк и теперь наблюдает за ними. Неожиданно он улыбается: и своими великолепными, сверкающими глазами, и любвеобильным, широковатым ртом, и — бархатным голосом. — Пропало его красноречие, не находишь, Сяо? Как он там говорил?.. Затаившийся дракон? Поймал свою неугомонную птицу, полагаю? Барбатос даже не пытается парировать: у него нет ни возможности, ни сил, потому что язык Моракса возвращается на место и облизывает его яички, проникает в отверстие, которое покраснело, расширилось и теперь блестит от обилия слюны и смазки. То, что вытворяет этот язык, делает Барбатосу настолько хорошо, что полностью связывает его язык во рту. Сяо чувствует, что волны и опустошение после них, а так же невероятное ошеломление отступили, и он готов вновь присоединиться. На этот раз он повинуется своим инстинктам без промедления. Он укладывается на спину и влезает под Барбатоса, чтобы приласкать своим ртом. — Вы, двое… Сяо! Моракс!.. — выдыхает тот от исступления и отчаянья. — Не так… ах! быстро! Все же вскоре Сяо приходится отступить: движения Моракса становятся настолько нетерпимыми, сильными и быстрыми, что ласкать любовника снизу становится невозможным. Сяо приходит мысль, что Моракс и правда своеобразно наказывает Барбатоса за свои дразнилки, впрочем, вряд ли оно так: просто Сяо часто принимает все слова всерьез. Моракс сношает Барбатоса уже не своим роскошным языком, а членом. Не имея возможности видеть, как тот проникал в Барбатоса, — должно быть, и правда не жалея, как и следует «охотившемуся дракону» — Сяо отчего-то очень хочется это вообразить. Его волнует частое и тяжелое дыхание Барбатоса, оно слетает с приоткрытого рта вместе со стонами, и они похожи на листопад: скомканные, рваные звуки, которые вместе с тем наполняют сердце адепта первобытной радостью. Он отчетливо осознает, как сильно жаждет оказаться на месте Барбатоса — или с ним, с ними — слиться с двумя фигурами в одно целое. Вместе с криками и проклятьями из юноши вырываются мольбы не останавливаться. Бесстыдные звуки, которые раньше сводили с ума, уже не кажутся такими уж отвратительными, теперь они лишь утягивают в мир все той же первобытной радости. В паху вновь набухает, пульсирует и, наконец, задыхается от возмущения и негодования. Голова приятно пуста, когда Сяо отзеркаливает положение Барбатоса. Он вовсе не думает, когда встает на четвереньки, прижимается грудью к полу, а затем бесстыдно и приглашающе оттопыривает свой зад. И голос вовсе не принадлежит ему. Нет, этот дрожащий и трепетный голосок вовсе не его! — Мой Лорд, пожалуйста, прошу вас!.. — Он не надеется, что в пылу страсти его услышат, но Моракс ненадолго усмиряет свой пыл. Барбатосу дается передышка. Глаза Моракса блестят, когда он смотрит на своего Якшу, застывшего в искусительной и порочной позе. Кровь внутри бурлит, а из груди вырывается звериное, утробное рычание. — Вы два маленьких проказника, — говорит он, — что же вы со мной делаете? Милый мой Сяо, ты тоже так хочешь? Разумеется… Ах, потерпи совсем немного. Теперь Властелин Камня и вовсе делается беспощадным в своей страсти. Кажется, вот-вот, и хрупкое тело под ним не выдержит обилия мощных толчков, — настолько сильную и древнюю энергию пробудили архонт ветра и охотник на демонов. Глаза Барбатоса закатываются от удовольствия, он кричит и даже силится, что-то сказать, но проглатывает все звуки до одного, а запрокидывая голову выкрикивает какие-то безумные проклятья, но все они о жажде любовного забвения. Его напряженный член мил взору Сяо и напоминает об их сходстве, как будто перед Мораксом они в чем-то равны. Обильная и белесая струйка выталкивается из члена, напоминая о жемчужных нитях. Опускается тишина, в которой звуки кажутся особенно громкими, а Барбатос остается совсем без сил. Он изнемогает от сладкого опустошения и падает на пол. Тело Сяо трепетно дрожит, потому что он понимает, что следующий. Все в нем натянуто, как тетива лука. Еще никогда так сильно он не хотел. Он смутно догадывается, что два архонта, гораздо более искушенных, нарочно затеяли это представление. Ведомый странным позывом, Якша не оборачивается, а только прижимает щеку к полу и смотрит на «наказанного». Его осоловелый взгляд прекрасен, а раскрасневшееся, мокрое от пота лицо подсказывает, как щедр был на казни палач. За спиной надвигается долгожданная тень. Тяжелая, длинная она падает на Сяо. Его ягодицы сжимают, снисходительно, чуть грубо оглаживают, а затем раздвигают; твердая, крупная непоколебимость касается ложбинки между ними: «Прошу прощения, что заставил себя ждать». Сяо поддается ей навстречу, он дрожит и взволнованно дышит: — Мой Лорд… больше невозможно… пожалуйста! Точно ли это его голос? Почему же он так бесстыден и жалок? И Моракс отвечает: «Как я и обещал, я вовсе не буду не жалеть вас». Сяо кажется, что и его голос изменился: нет в нем больше привычной ласковости. Как же хочется горько застонать от нехватки, когда член хозяина перестает упираться в него, ведь он обещал одарить своим присутствием! Сяо пытается обернуться, чтобы посмотреть, что же нарушило их план? Но голову требовательно опускают к полу. Вниз. Смотри вниз. А затем скользкая змея, проворная и гибкая подбирается к коже там, где она особенно нежная. Змея проскальзывает внутрь Сяо, минуя упругость розового, смоченного кольца, и она же хлюпает смазкой, выдавая свое чрезмерное рвение оказаться еще глубже. Против воли все в Сяо сжимается и противостоит ей. Так же внезапно змея перестает. — Расслабься, Сяо. Ах, нам не хватает подмоги Барбатоса, но он временно выведен из строя. С ним ты чувствуешь себя спокойнее, верно, Сяо? — Я и с вами спокоен. — Сяо, ты зажимаешься. И стоит отметить, делаешь это очень сильно. — Простите, мой Лорд! Я стараюсь… — Не нужно извиняться, мой дорогой. И, кажется, я просил не называть меня так… Сяо легонько шлепают по заднице, и он оборачивается. Моракс садится, его член прижимается к животу, Сяо всегда сложно оторвать от него взгляд. Мужчина подзывает юношу пальцем: «Сяо, иди сюда, ко мне». Он хватает его за запястье и притягивает, чтобы усадить на свои ноги, спиной к груди. Немного выворачивает бедра Сяо и раскрывает ягодицы. Его указательный палец нащупывает припухшее, покрасневшее колечко, из него еще сочится смазка. Ароматное и теплое дыхание задевает ключицу и шею. Моракс ласково шепчет: — Попробуем полностью расслабиться в таком положении. Сяо, ты меня впустишь? — Он улыбается, а в висках Сяо начинает звенеть разгоряченная кровь. Как он хочет выразить Мораксу, что на все готов ради него! Он может делать с ним, что захочет! Взять его, ни смотря ни на что. Но Сяо догадывается, что дело в чем-то другом. Его мысли читают: «Мы хотим, чтобы ты научился полностью расслабляться с нами», шепчут на ухо. Сяо пытается расслабиться навстречу пальцу. Как и весь Моракс он желанен, но попытка только создает чрезмерное напряжение. Все в природе Якши привыкло бороться и ничему не доверять. Моракс разворачивает Сяо к себе и накрывает его губы своим ртом. Их кожа касается друг друга, адепт льнет руками к груди, голой и бугристой от мускулов, — до чего она могучая и спасительная! Чувство похоже на растворение. Сяо не замечает как его заполняют несколько пальцев, что-то внутри него сдается. Он ловит момент расслабленности и запечатывает его в памяти. Отдается без сопротивления, а от удовольствия и стыда закрывает глаза. — Вот так, хорошо, Сяо, — одобряет Моракс. — Полагаю, теперь наши дела пойдут легче, как думаешь? Они возвращаются в прежнюю позу: Сяо встает на четвереньки, припадая грудью к полу. Снова он оттопыривает свой зад, и приятная, влажная змея возвращается. Заползая внутри, она ласково ощупывает стенки. Проникновение становится более глубоким, а затем частым. Сяо одолевает желание невероятной, животной силы. Он издает полувздох и полувсхлип и насаживается на вертлявый конец, ощущает, как язык, — гибкий и непримиримый с преградами — растягивает его внизу и сношает. Убирая язык Моракс спрашивает: — В отличие от Барбатоса, с тобой я делаю это впервые. Скажи, Сяо, тебе приятно? Юноше удается обернуться и поймать взгляд янтарных глаз. Он готов поклясться, Моракс дразнит его! Заставляет сделать то, чего адепт никогда не осмелился бы сделать. — Мой Лорд… я сражен чувствами! Но не останавливайтесь, пожалуйста! Хоть Сяо и не видит, но голос мужчины посмеивающийся: — Скажи «Моракс, не останавливайся, пожалуйста». — Моракс… не… пожалуйста! — Не пожалуйста? Ах, Сяо, я могу взять тебя нежно, как и всегда. Ведь необязательно следовать чужому же-… — Нет, — как лорда Барбатоса, прошу, — собственный язык не больно-то хочет ворочаться и подчиняться, но Моракс все понимает. — Да будет так, мой Сяо. Он входит в него. Адепт ощущает, как туго обтягивает самим собой мощный фаллос, и как он пульсирует в нем, горячий и напористый. В движениях его хозяина проявляется нечто воинственное, то, что издавна знакомо самому Сяо; они говорят на одном языке подсознания, и это тоже приводит в трепет. Адепт поддается тазом назад, навстречу мощному и поистине непревзойденному оружию. Снова и снова. Часто, часто. Сильно… …Еще сильнее! У всего есть предел, но только адепту мерещится, что в происходящем присутствует сновидческое: оно и делает возможной то, что ошеломляюще, стихийно и с полным правом овладевает его душой и телом. Невыразимое прекрасно, как его Лорды, как тот свет, которым они щедро делятся с ним каждый раз. — О, мой Лорд! — Член Властелина Камня пронзает глубоко и неистово. Движения становятся быстрыми, а толчки ритмичными и грубыми. Наслаждение такое сильное, что Сяо не удается сдерживать крики. На периферии сознания он слышит, как мужчина поправляет: «Моракс, Сяо, Моракс». Имя повторяется с каждым мощным толчком. Мор-акс. Мор-акс! И Сяо зовет архонтов по именам, словно они могут присоединиться к нему в причудливом бесконечном воспарений, а затем не дать упасть в то прекрасное, что одновременно и невозможное, недостижимое. В какой-то момент Сяо вовсе перестает ощущать тело. Более того, ему кажется, что мужчина и двое юношей — это одно целое, что они никогда не разделялись, а только играли в иллюзию разделения. Сотрясающейся от толчков тело разрывает от изобилия ощущений. Кровь в нем бурлит, мышцы дрожат от напряжения, Сяо переполнен. Властелин Камня в каждой частице его плоти и сущности, намертво переплелся с сердцем, оплел его мучительной коррозией. Сяо кажется, он ощущает рельеф члена Моракса, его набухшие вены и энергичную, неуемную пульсацию в себе. Уже знакомые темные волны набирают объем и, соединенные в солнечном сплетении, внезапно обрушиваются вниз. Они распадаются белым, искрящимся полотном. В этом полотне нет ничего, кроме безупречного сияния. Нет в нем и самого Сяо, и того зла, что он всегда держит в себе против воли. Бесконечный покой, свет и — наполненная пустота. Ноги и руки подкашиваются, они больше вовсе не желают слушаться и, без зазрения совести, становятся бесполезными. Сяо падает без сил. Внизу его обнимает пришедший в себя Барбатос. Как долго он смотрел за ними? Сяо приятно поймать эту мысль, что Барбатос был в сознании, когда они… Он что-то ласковое и приятное шепчет на ухо: «Осмелел… проявил настойчивость… так ей и надо, уу-у-у, ящерица…». Ящерица? Сяо зарывается лицом в его грудь; запястьями ощущает почти барабанную упругость торса, и кажется, что нет ничего прекраснее, чем существовать вот так. Они могут слиться навсегда. Это ведь возможно?.. В каком-нибудь сне… Он ведь наверняка, хоть и давным-давно… пожирал чей-нибудь чужой сон с похожим потоком чистоты, белоснежной, как снег. А впрочем… людям не может быть доступно такое счастье. Сила пустотности схожа с оберегом, и все в хозяине и Барбатосе служит этим оберегом. Обжимаясь с хрупким Лордом, адепт ощущает единение: словно вот теперь они похожи, как две капли воды, и неразрывно связаны. В плотских испытаниях и в сладких пытках. Внешне соразмерны, и оба — принадлежат Мораксу. Друг другу. Сяо кажется, что Барбатос испытывает похожие чувства, потому что успевает заметить взгляд: вся дурашливость архонта испаряется без следа, оставляя место нежности и ласковости. Словно живут они втроем на несколько пространств: одно из них легкое и веселое, чересчур просторное, светлое, небоподобное, а потому еще недоступное для Сяо. Второе — под присмотром того бдительного охотника на демонов из Ли Юэ, про которого Сяо вроде бы много чего знает. И в нем нет ничего, кроме багрового мрака и плотных пустошей, по ним еще из века в век стаей птиц раскатывается эхо голосов. Это пустота. Но она пустая, а не заполненная. «Все начинается, когда начинается», а «пустота пустая». Забавно. Нет, правда… И есть еще третье пространство. О нем Сяо хочется молчать. Ибо любая мысль об этом пространстве станет ложью, а образ ускользнет в ничто.Эпилог
Чуть позже Моракс поинтересуется, какое у Сяо было настоящее желание. Он имеет в виду… достаточно ли тот одолел свою робость, чтобы признаться? А Сяо, как ни странно, окажется уверен: — У меня нет пожеланий. Вы… оба идеальны. Моракс. Тогда лицо Властелина Камня исполнится внутренним светом. Недопустимо красивым и спокойным. Как любит Якша. Ведь он заставляет его помнить о вечном и неизменном, ради чего стоит бороться. — Сяо… — Сяо, это так очаровательно, — согласится Барбатос. — Моракс, ты тоже тронут? Вижу по твоему лицу! Получается, я зря все это затеял? Сяо так и не раскрепостился? — Он, должно быть, пошутит, потому что Сяо говорил совсем другое. — Кто бы сомневался в том, что это твоя затея? — заметит Моракс. — Сяо, не сомневайся, из нас всех ты выразил самое нежное и чистое. На самом деле, ты кое-чему нас научил. Барбатос, как там говорил твой Сунь Пей? — Сунь Пунь! — «Все начинается, когда начинается»? Я бы сказал, что так и есть. И Сяо раскрепостится, когда раскрепостится. — Это так мудро, мой Лорд! — Моракс, Сяо. Моракс. А скоро архонт ветра угостит Якшу вином. Из какой-то особенной бутылки, украшенной витиеватыми узорами. — Давай выпьем за Сунь Пей? — Он же Сунь Пунь? — Вариант Моракса мне больше понравился. — Я не пью. Я всегда должен… Указательный пальчик коснется губ Якши. — Сейчас ты не на страже. Так что пей, Сяо, за Сунь Пей, за свободу от внутренних оков. Иначе как ты докажешь, что научился чему-то? Сяо подумает и решит, что в этом есть здравый смысл. Хоть и все равно это все глупо, а: — Мне вовсе не нужно никому ничего доказывать. — Нет, не нужно! Тем более, мы с Мораксом все-все видели! Это просто так, глоточек за победу! Ведь ты можешь позволить себе его сделать, не так ли, могучий расслабите-… расслаблятор? Хм, я еще подумаю на этим словом… В общем, пей-пей за Сунь Пей! — Ладно… Один глоток. — Один не принято, Сяо! А за меня и — со мной? …Когда вино, которым угостят Сяо, возымеет свое действие, архонты наконец узнают о его самых темных и сокровенных желания. Например, про пульсирующие копья белого света (копий должно быть много) и ожерелья из жемчужных нитей. — Ты понимаешь, о каких ожерельях он говорит? — Моракс будет выглядеть озадаченным. Даже загадки барда не сравнятся с тем, что творится в голове Якши. — Не-а! — хохотнет Барбатос. — Спросим как протрезвеет? — Ах ты… проказливый пьянчалыга, признавайся, зачем напоил нашего Сяо? — Угостил немножко. Моракс, полкувшинчика! — Поверить не могу! Он не пьет, Венти. Совсем не пьет. — Все бывает в первый раз. Подумай-ка вот над чем: ты может и лишил его девственности! Зато я познакомил с дивным винцом. Алкогольная девственность. И он — мой. Что на это скажешь, Моракс? — Скажу, если такое повторится, комета будет уже не карликовой. — Не улиточка? — Не улиточка, Барбатос. Не улиточка.