сон для слабаков

Миша палит его в твиттере. Пока Паша тусуется на кухне, пытаясь наготовить еды впрок на неделю, Миша околачивается рядом и от нечего делать торчит в твиттере. Юзер @s_apostol92 лайкает Мишину вчерашнюю селфи: голые плечи и гора одеял на заднем плане. Фотка тёмная и зернистая, вроде как, плохого качества, но на самом деле это фильтры из лайтрума и удачный ракурс, чтобы в одеялах нельзя было распознать самого Серёжу. У него есть ещё одна: в ней Серёжка спит без задних ног, ведь он начал пускать слюни на подушку, едва они выпустили его из своих лапищ; а на фоне — задница Пестеля, удачно согнувшегося, чтобы поставить будильник на утро, вот задрот. Но этот кадр не увидит даже закрытка. Уже давно светит солнце и, как бы сказала мама, поют птички, только в районе их вечно строящегося ЖК никаких птичек не видели с прошлого века, одни краны да бригады рабочих, раскрашивающие воздух живеньким матерком даже в выходные дни. @s_apostol92 отмечает ещё пару твитов у Миши, переключается на общую ленту, где поддерживает лайком паблик Никиты, ретвитит призыв Матвея совместно закупиться каким-то садоводческим инвентарём на весну. Его интернет-след теряется где-то в сраче, который вчера (каждый день) устроил Рылеев у себя на страничке, зато из спальни появляется он сам — вполне себе живой и материальный. Серёжа осоловело моргает на солнце за окном и стрелку часов в коридоре, показывающих за полдень. У него лицо человека, впервые за год проспавшего четырнадцать часов и наконец-то выспавшегося. А ещё он выглядит откровенно затраханным, но это очень и очень мощный комплимент Мишиным и Пашиным талантам в постели. Вместо двери на кухне у них арка, и Миша следит за его неуверенным продвижением по квартире, пока сам виснет на Паше со спины, как обезьянка, и шепчет тому в ухо что-то безумное, типа, смотри, смотри, это мы сделали. Паша горделиво пыхтит, замешивая мясо для чебуреков, и по ходу чувствует себя настоящим мужиком. За пациентом, завёрнутым в одну простыню — видимо, найти свою одежду после вчерашнего он так и не смог, — они подглядывают через коридор, но к себе не зовут. Боятся спугнуть. Вон тот большой засос на шее — это Миша. Где-то ниже, под белой тканью скрываются синяки на бёдрах — дело Пашиных рук. У того прям триггер на чистую бледную кожу в тех местах, особенно ближе к внутренней стороне, он каждый раз будто с цепи срывается, только держись. Серёжа двигается аккуратно, то и дело морщится, будто болит все тело. Но ещё он улыбается. Каждый раз, когда что-то болит. Воспоминаниям. И это тоже сделали они. Серёжа прячется в душе, а юзер @s_apostol92 снова объявляется на странице твиттера. Пишет: «Проспал четырнадцать с половиной часов. Аплодисменты». Потом всё-таки ретвитит Мишину фотку с сердечком и надписью настолько влюблённо-сахарной, что Миша наконец не выдерживает: — Сам ты такое слово! Апостол, выходи давай быстрей, я тебе кофе приготовлю, а на Пашке сегодня завтрак. А сам прячет залитые краской щёки, прижимаясь к Пашиной спине, и заново учится дышать. Паша индифферентен к утренним проявлением нежности и просто занимается кулинарной магией, передвигая какие-то медленно кипящие кастрюльки на плите слева направо, как фигуры на шахматной доске. — Ты будешь? — А? — Пригревшись, Миша упускает, откуда на столешнице сбоку возникает контейнер с сырниками. — На тебя, говорю, готовить? Что «а», тогда пиздуй кофе варить. За кофе, к счастью, отвечает кофемашина. Миша уговаривает себя, что заслужил третью кружку, хотя Серёжа, конечно, не одобрит — в выходной-то. Серёжа вообще может быть полон неодобрения, особенно если долго не давать ему высыпаться. Например, по дому он всегда ходит в майке и нормальных штанах, хоть бухой, хоть усталый. А вот Мише дай волю — он бы дефилировал в одних трусах даже при гостях. Когда они только начали жить вместе, Пестель смотрел-смотрел на них, а затем пошёл на бунт и несколько дней ходил совсем голым (Миша страстно одобрял, Серёжа нет, так что этому факту у них была объявлена боевая ничья). К сожалению, в прошлой съёмной квартире сквозило так, что от этой привычки ему вскоре пришлось избавиться, но традиционные Пестелевские бунты остались с ними и по сей день. Серёжа появляется из ванной, уже одетый и гораздо более осознавший себя в этом мире; по крайней мере, больше, чем пятнадцать минут назад. Миша зазывает его на кухню обнимашками и обжигающим кофе. Он держит их парные чашки в воздухе на вытянутых в разные стороны руках (Паша гордится своей самостоятельностью, и это проявляется даже в выборе посуды), а Серёжины ладони на его спине греют до самого сердца. На секундочку они спаиваются в один организм, неделимый и целый. Серёжа пахнет сном, свежим душем и домом, и Миша не спешит отлепляться до конца. Они не садятся за стол, вместо этого стоя опираются на барную стойку, отделяющую кухню от остальной квартиры. Их положение выгодно стратегически: отсюда открывается весьма выгодный вид на кашеварящего Пашу — от бритой макушки до голых пяток и всего посередине. Их плечи прижимаются друг к другу, и они наверняка всем видом напоминают попугаев-неразлучников, влюблённых, счастливых и крайне довольных собой и миром. — Как спалось? — Миша хотел бы, чтобы его вопрос звучал невинно, но он не отказался бы от комплиментов. Фирменной Пестелевской самоуверенности ему пока всё-таки не хватает, а половым путём она не передаётся — проверяли. Паша выбирает этот момент, чтобы с дёргающим нервы звеньк плюхнуть сковородку с горячими сырниками на подставку между ними. Миша пожимает плечами и тянется за сахарницей. Если Паша не против, он может завтракать прямо так, шкрябая вилкой по дну его бесценной сковородки. Серёжа чистюля, он морщит нос и встаёт за тарелками. По пути к холодильнику он ловит уже успевшего вернуться обратно к своим кастрюлькам Пашу рукой за талию и прижимается к нему боком. Паша молчит и смотрит на него, но расслабленного, в кои-то веки абсолютно счастливого Серёжу просто так не проймёшь: он шепчет ему на ухо что-то тайное и мокро чмокает в небритую щёку. Паша отворачивается ещё пуще, но Миша подмечает, как стремительно предательский жар затапливает его лицо и шею. Это Серёжина суперспособность — Мне кажется, Пестель зазнался, — вредничает Миша, успевший за эти секунды прикончить свои сырники. — Цыц! — У него просто рейд через два часа, и к тому же он готовит нам ужин, простим его? — И ты цыц! Они веселятся и делают вид, что игнорируют Пашины возмущённые крики и шутливые размахивания полотенцем. Вместо этого Миша спрашивает: — А что делаем мы, пока у него рейд? Миша мог бы жить ради этих Серёжиных улыбок. Ради них, Пашиных утренних поцелуев, ради кофе французской обжарки и того стула из отдела дизайна, который он когда-нибудь отожмёт у Вени Соловьёва. Серёжа смотрит на него, взгляд ленивый, плавный, полностью меняющий его лицо. Сразу понятно: вспоминает вчерашнюю ночь и то, как Миша с Пашей сцеловывали с его припухших губ точно такие же вопросы и улыбки. Серёжин голос, когда тот думает о сексе, становится гладким, как шёлковые простыни и горловые стоны посреди тёмной ночи. Сопротивление бесполезно. Мишу бьёт непроизвольная дрожь и поджимаются пальцы на ногах. Серёжа просит-поёт: — Раунд два? От возмущения Миша морщит нос. — Скорее — номер пять. Или погоди, мы же считаем, после того, как ты отрубился и мы… Серёжа убирает со стола тарелку со своим завтраком в посудомойку и тянет Мишу за руку в коридор, в сторону спальни, задёрнутых штор и новых следов и отпечатков, которыми они помечают друг друга. — Хоть бы спасибо сказали, ироды, — ворчит Пестель, у которого и правда кастрюльки, закваска для теста и компания вечно бухих ворчливых поляков, которые ждут своего главного танка через два часа. Паша смотрит им вслед с лёгкой завистью и ставит будильник на шесть вечера. Он как раз успеет пофармить, Мишка к тому моменту выдохнется, и придёт Пашин черёд нежить и выматывать Серёжу, отвлекая того от мыслей о работе и суете бренной в законный выходной.