Соглашаясь с тишиной

Границы условные, - Я с тобой! (с) Земфира

- Я согласна, - бормочет сонная Тина в расслабленном полузабытье, внезапно нарушая тишину в салоне автомобиля. Они с Персивалем – на заднем сидении, и ее голова безотчетно клонится к его плечу, словно тяжелый бутон какого-нибудь цветка под каплями упругого ливня. Водитель везет аккуратно, не нарушает правил, не издает ни звука. Даже радио не включает. Возможно, он ощущает эту атмосферу: у его пассажиров был очередной невыносимо трудный день. - Я согласна, - повторяет Голдштейн настойчивее и громче. Ее глаза по-прежнему закрыты, но губы упрямо поджимаются, чтобы потом растянуться в легкой, тонкой улыбке. Персиваль не может сдержать недоуменного хмыканья: ему приходится только догадываться, что происходит в ее хрупком сне и насколько это важно для нее – и их реальности. Можно подумать, что бой никогда не кончается для таких, как они. Разве что за гранью рабочей смены и сознания. Тактичная тишина, приправленная шумом колес и приглушенным гулом двигателя, становится вдруг несносна для бодрствующего Грейвса. Он идет наперекор собственному здравомыслию и слегка тормошит расслабленную женщину, вынуждая вернуться к реальности. - С чем вы согласны, Голдштейн? – его собственный рот слегка искривляется в снисходительной ухмылке, но Тина этого пока не видит. Ее взгляд немного мутный и откровенно вопросительный. - Я… В смысле… Простите, - она так искренне недоумевает, что Персиваль почти готов поверить, если бы не эти красные пятна на щеках. – Я разговариваю во сне. Это не специально. Вот теперь водитель включает радио, но громкость, по предусмотрительности, минимальная, так что разговор можно продолжить. Смущение возвращает Тине умеренную бодрость, и это по-своему хорошо. - Вы сказали, что согласны с чем-то, - терпеливо поясняет Грейвс и играет связкой ключей в кармане пальто, словно ему вдруг нужно чем-то занять руки. – Я заинтересовался, что именно это могло бы быть. Учитывая вашу любовь к оспариванию почти всех моих указаний и умозаключений. - Это не так! – защищается Голдштейн возмущенно. – Вы несправедливы ко мне! При всем уважении… - Вот, даже сейчас, - рука машинально комкает развязавшийся шарф и все никак не перестает выдавать остаточное волнение. – Хотя, если вам не хочется раскрывать мне свою тайну, я не буду настаивать. Этот день отнял у меня больше сил, чем предполагалось. Тина выдыхает с долей облегчения и почти радуется смене темы. - Да, все прошло очень сумбурно, как жаль! Следовало придерживаться плана, но ведь это обычно… не всегда легко, - ее взгляд теперь полон досады на себя, и Персивалю от этого некомфортно. - Вы хорошо ориентируетесь по обстоятельствам, но если всегда действовать хаотично, можно лишиться звания… или жизни, - последнее слово звучит тише, но очень внушительно. По лицу женщины пробегает тень. - Это не случится ни с вами, ни со мной, - обещает она твердо и даже слишком самоуверенно – то, что он в ней так любит в критических ситуациях или в минуты внезапных откровений. - Откуда вам знать? Интуиция? – Грейвс нарочно поддевает, подначивает, провоцирует совсем не по-уставному. - Обозначение цели, - коротко резюмирует Голдштейн и вдруг расслабляется снова. – И мое твердое намерение вести себя осмотрительнее… Ей очень хочется опять устроить голову на чужом плече, но этого нельзя, пока дрема опять не опутает мысли вязким туманом. - Мы с тобой такие молодцы, - неожиданно шепчет Персиваль над самым ухом Тины, и его глаза улыбаются так тепло, как никогда не улыбался рот. – Ты со мной согласна, моя вечная проблема? Что на это теперь скажешь? - Согласна, - заторможенно кивает Тина (ее так успокаивает это «ты», хотя оно неправильное, хотя быть его, по сути, не должно). – А куда мы поедем, когда ты закроешь отдел и запечатаешь архив до конца недели? Грейвс позволяет своему собранному вниманию отвлечься на строчки старой песни, звучащей чуть громче из шипящего динамика. А после недолгой паузы его голос звучит, как посторонний. Как эхо со дна колодца или продолжение незамысловатой привычной мелодии. - Ты могла бы об этом не спрашивать, - рука поправляет шарф и наконец успокаивается, невесомо накрывая чужие холодные пальцы и сжимая их со встречной уверенностью. – Домой, конечно же. Домой.