Неизбежность

Подвальный потолок нависает где-то в метре от меня. Сырые выкрашенные белой краской стены с отпечатками кровавых пальцев напоминают о произошедшем несколько минут назад нападении. Левый глаз заплыл от какого-то жира, прилипшего на зрачок, правый и вовсе плохо видел. Фокс уехал ещё утром, прихватив с собой Шапошникова и Яблонского — мелких сошек Шмеля. Кто-то из них по его приказу должен был явиться сюда в надежде оторвать от жалкой куклы последнюю плоть, а уже после вызволить её из этого кошмара. Я уже готова почувствовать волнующее прикосновение грубой мужской руки и, забывая о старых ранах, вновь испытать нечеловеческую радость жестоких пыток, которые преследовали меня, как только эти люди узнали правду обо мне. Вступая в союз одной очень известной правой организации, я осознавала, что произойдёт со мной в случае провала. С тех пор я потеряла счёт времени. То, что происходило со мной, происходило где-то в другом мире. Я знала, что мои соотечественники где-то на юго-востоке, добраться к ним было бы сложной задачей. Не просто сложной. Невыполнимой. Всё бы ничего, если бы не сестра. Она ведь там, в огне. Я здесь тоже в огне, но ей хуже, ей страшнее. Может быть потому, что лет ей меньше, чем мне, а, может быть, потому, что кому-то все-таки нужно следить за домом и хозяйством, пока отец с братом на войне. Сейчас мне остаётся только ждать прихода тех, кто навсегда оставил в моей памяти те кошмары, что вытворял беспристрастно и цинично. Я попыталась вспомнить, как оказалась здесь, но сознание куда-то уплывало. Перед лицом стояла красная пелена, глаза болели, распухшие ноги отказывались служить. Я без интереса посмотрела на запекшуюся от крови рану на ноге и прислонилась к стене. От обезвоживания перед глазами плыли разноцветные круги, я закрыла глаза и провалилась в обморок. Через несколько часов я отошла, память начала понемногу возвращаться ко мне. Шмель с самого начала показался мне непростым человеком. Я никогда не была уверена до конца, что играю убедительно, чтобы казаться своей. Его феноменальное чутье на людей, о котором мне не раз рассказывали за кружкой кислого пива в баре, редко подводило. Если бы я могла хотя бы предположить то, что чёртов пёс знал о существовании бумаг задолго до того, как они были украдены, я была бы осторожнее. Шапошников с Фоксом между собой называли Шмеля верховником. Скорее всего, ему было известно всё о бумагах. Теперь вместо того, чтобы ехать в Азию, я сижу и жду осуществления приговора уже довольно долго. Почему меня до сих не расстреляли? Вопрос заставил невольно усмехнуться. Расстрел… Слишком сладкая смерть. Слишком желанная для многих, кто, как и я, оказался по ту сторону баррикад. Зная бессменного помощника главы нашего разведывательно-карательного управления, не скажешь, что он предпочтет так просто избавиться от ненужных ему людей. Оскар Петрович любит издевательства поинтереснее. Засунуть человека в газовую камеру не стоит ни гроша, только зачем ему это? Как говорится, сначала пытки, потом казнь. И этим самым пыткам он уделяет самое пристальное внимание. Всем от него достаётся по-разному. Инспектора Рогова за уклонение от службы и помощь повстанцам он в действительности скрутил в «бараний рог», сломав ему позвоночник и выжигая на груди несчастного каленым железом название того гадюшника, главарем которого являлся. Он вырывал огненными клещами глаза своих жертв, лишал их конечностей и долго хохотал в исступлении. К несчастью, я была очевидцем тех страшных событий. Молчаливым и безропотным. Шмель хотел уподобить меня себе. Превратить в маниакальную убийцу. А я лишь цепенела, видя с какой жестокостью он превращал своих врагов в кричащее кровавое месиво. Я из последних сил пыталась скрыть подступающие гнев и страх, но внутренности всякий раз выворачивало. Это не скрылось от пристального внимания Шмеля. Кажется, ещё тогда он начал догадываться, кем я являюсь. Сейчас я бы подумала, что причина его издевательств над людьми в боли — глубокой и личной, незаглушаемой ничем тоске. Мне ничего не известно о его прошлом, но иногда мне казалось, что за этим пустым взглядом похоронена широкая ребяческая натура. Была ли у него семья? Жена, дети? Трудно представить его заботливым папашей, но я постараюсь. Всё равно делать в подвале больше нечего. Сейчас у меня сосало под ложечкой от одной лишь мысли о смерти. Что сделают со мной? То же, что и с Роговым? Я горько усмехнулась. Что-то подсказывало мне, что они ещё позабавятся. Покажут мне, как это — воровать важные документы из-под носа у начальства. Настолько важные. От них зависело будущее этого государства, жизни миллионов жителей и моя. Бумаги переданы моему начальству в Тайланде, если люди Шмеля не успели перехватить их на границе. Дверь со скрипом открывается. Видимо, успели. Спустя мгновение я ощущаю, как в лицо мне дышит перегаром нервный тип тридцати восьми лет с прической под ежика и с невымытой харей. От него за километр несёт невообразимой смесью дорогого одеколона и блевотины. Я отворачиваюсь. — Товарищ Шпик шлёт вам привет из Узбекистана, моя прелесть. Пора выходить из вонючей конуры. Видя мою отрешенность, он хватает меня за локоть, держит как в тисках и бьёт кулаком по лицу. Я молчу. Он бьёт наотмашь, а я от боли лишь слабо скулю. А ты не промах, старый «товарищ». Правая часть щеки полыхает огнем, на языке ощущается солоновато-металлический привкус. Шмель останавливается внезапно, в его глазах по-прежнему скачут черти, а лицо исказила гримаса ярости и…разочарования? Он смотрит прямо на меня. Его сбитое дыхание вырывается из грудины так, будто он пробежал километр без отдыха, и, подстерегаемый невидимым охотником, свалился наземь как раненый зверь. Он медлит пару секунд, а а потом желчно выплевывает: — Поднимайся, сука. Внутри меня плещутся страх и ненависть, но я не даю им права взять верх над собой. Пытаюсь подняться, и в жалких потугах сделать это, чувствую невыносимую тошноту, подступившую к горлу. Ещё секунда, и я блюю на пол красноватой жидкостью. Шмель, глядя на меня, злобно ухмыляется. Ноги ещё больше наливаются свинцом от усталости, в ушах начинает звенеть. Я хочу озвучить свой последний вопрос. — Поступите со мной так же, как и с остальными? — хрипящий голос дрожит, выдавая в её обладательнице тошнотворное малодушие. Моя наивная попытка узнать свою дальнейшую судьбу вызывает у него удушливый приступ смеха. Он довольно жмурится, словно от удачной шутки, сказанной кем-то в телеке. — Увидишь. Неопределённость пугает, но я не успеваю ощутить страх. Кажется, я растеряла все свои нервные клетки. Шмель хватает меня за шиворот, легко тащит до двери, волоком волочит вверх по лестнице. В нос мне ударяет колкий морозный запах, и я теряю сознание. Через прикрытые веки различаю силуэты людей в белых халатах. Спустя мгновение всё вокруг меркнет, и я снова проваливаюсь в мягкую тьму, охотно принимающую меня с распростертыми объятиями. Я бы с радостью осталась в ней навечно, но сознание вылавливает какой-то шум из внешнего мира, заставляя меня пробудиться. С трудом открываю глаза. Поначалу ничего не видно из-за красноватой пелены, но я моргаю, и муть передо мной расходится, превращаясь в очертания предметов и человека, что сидит на стуле рядом со мной. Мне тяжело двигать головой, но я усиленно поворачиваю ее на звук, пытаюсь рассмотреть посетителя, и через мгновение всё понимаю. Шмелёв сидит прямо, не отрывая от меня взгляда своих холодных стальных глаз. Анализируя, изучая. В руках его теннисный мячик, которым он с равнодушием стучит об пол. Каждый удар раздаётся в моей голове болезненным тупым эхом, но я ничего не могу с этим сделать. Не осталось ни внутренней боли, ни желания причинять боль, ни даже ненависти. На место им пришла пустота. Без чувств и эмоций. Поняв, что на моем лице не отразится ничего, кроме смертельной усталости, мой мучитель убирает мячик в карман. Уголки его рта дрожат в лёгкой усмешке. Не могу выносить этого взгляда и закрываю глаза. Пытаюсь расслабить тело, как вдруг чувствую прикосновение. Горячие пальцы крепко сжали мои, холодные. Приоткрываю глаза и вижу, как Шмель легонько гладит меня по руке. Поднимает на меня глаза, секунду молчит, затем встаёт и направляется к двери. На пороге оборачивается, медлит на мгновение и уходит. Я недоуменно смотрю ему вслед, затем беру со столика сегодняшнюю газету и погружаюсь в чтение.