burning pile

в их каморке было больше вещей, чем их самих. но каждый раз, когда костя собирался сжечь всякое барахло вроде старой, расстроенной скрипки или накопившие в себе всю пыль вселенной учебники по астрономии, юра, стоя перед ним, говорил о том, что они и есть эти вещи. костя совершенно не был с ним согласен, они пепельница в форме черепа, они таблетка от бессонницы, они растянутый до предела свитер и бессмертный кактус на подоконнике. но вещи не сжигал, спички для сигарет нужны. юра не спал. он никогда не спал, когда костя приходил с работы, а пачка таблеток всегда оставалась нетронутой и выкидывалась после истекшего срока. юра ждал, когда костя беззвучно подойдет к нему, обнимет, уткнется в плечо и постояв так несколько мгновений, пойдет готовить ужин. от запаха яичницы откровенно говоря уже выворачивало, но юра не возражал. ведь было весело загипнотизированно сидеть и смотреть на эту белую жижу с солнцем посередине. он про себя считает до трех и костя уберет сковороду, выльет полупрозрачный чай и предложит что-нибудь поделать пока юра не уйдёт. ему казалось никогда не бывает скучно. костя же мог сидеть часами просто глядя на голую обшарпанную стену, в местах с желтизной и бесконечно думать. но было бы кощунством смотреть на стену, когда можно смотреть на болезненно худого, бледного, но такого же улыбчивого и красивого юру, когда можно было вместе смотреть видео с котиками, решать судоку, вслух читать или просто лежать в обнимку на крохотной кровати. – сыграй мне, пожалуйста. косте кажется, что дни его сменяются не закатом солнца, а когда юра обрывает утомительную, серую рутину своими идеями, просьбами и просто своим присуствием в жизни. он немного мнется, не решается, но одобрящий взгляд, короткий кивок темноволосого подталкивает к шкафу и заставляет взять в руки инструмент. скрипка звучит вовсе не красиво, жалобно пищит, мерзко режет по ушам, плачет, из последних сил воспевает мелодию. а юра слушает так, будто сидит на выступлении лучшего скрипача, прикрывает глаза, наслаждается. костя не понимает юрино восхищение и рвение сдирать раны, заново забинтовывать, только лучше чем раньше. но если юре нравится, если это заставляет его улыбнуться, отбросить сигару, костя будет играть каждый вечер и даже не вздумает настроить её. потому что смысл далеко не в скрипке, умерших родителях, деньгах, смысл в юре. костя живет, придавая значение своей любви, его состоянию, настроению, желаниям. в кожу въедаются тиканье часов и чешутся, раздражают, не дают спокойно быть. – я устал, – говорит константин, кладя голову на колени юры и прикрывает глаза. – знаю, я тоже. он тоже, но опять забирает костину боль, усталость, перебирая холодными руками волосы и щекоча кожу своим прикосновением. – ты должен поспать, – переворачиваясь на бок и окольцовывая талию, возмущается костя – позволь и мне о тебе позаботиться. костя знает, что юра спать не будет. до начала его ночной смены осталось чуть-чуть, он сейчас уйдет. но всегда делает вид что не знает, ведь правда хочется просто уложить его спать и бережно охранять его сон, чтобы ни один звук не мешал. и правда не хочется отпускать на эту несчастную работу. он никогда бы не отказался остановить тиканье, лежать так всю жизнь, переключать каналы с рекламной паузой, ведь юре нравится мелодия, которая там играет, разговаривать обо всём на свете, нежно, будто залечивая, целовать все шрамы, рубцы и синяки. и даже не важно, что тут слишком тесно, холодно, грязно, лишь бы с ним и бесконечно долго. дверь ведь так рядом, так почему дорога туда кажется всегда такой длинной и почему всегда так сложно открыть её, выйти. возможно дверь тут не причем, просто юре все тяжелее жить. – хорошо поспи, мой юпитер. смазанный поцелуй в уголок губ, дверь уже успела закрыться, а костя так и не успел увидеть как она открывалась. перебирается с груди, до горла и застревает прямо во рту неприятный вкус крика. почему юра не может забрать за собой и мысли? не может всегда быть рядом, не может поспать, не может покушать, не может изучать звёзды, вместо того, чтобы пахать на заводе. костя так устал. но юра всегда говорит, что когда-нибудь они сожгут всё в этом доме кроме книг и скрипки.