***
- Нет, ты остаешься здесь вместе с Йениффер и Трисс. Так долго, как я посчитаю нужным! - Какого черта? Почему я должна оставаться здесь, а ты уедешь? - Потому что Дикая Охота - это не шутка. А я не смогу защищать тебя постоянно. Цири стукнула кулаком по столу с такой силой, что полупустая кружка свалилась на деревянный стол. Перспектива оставаться в холодных стенах еще на неопределенный срок, пусть даже вместе с магичками, ей не улыбалась. Геральт потер переносицу: разговаривать с упрямым ребенком уже не было сил. Весна приближалась с каждым днем, но погода теплее не становилась. Однако, сидеть на одном месте долго тоже нельзя было: следовало ехать и заниматься той работой, ради которой Геральт и был создан. - По твоему я недостаточно сильна? - Цири, - он продолжительно смотрит в чужие разъяренные глаза, - не спорь со мной. Здесь тебе будет лучше, поверь мне. Выключи свой юношеский максимализм и... - Ты даже не можешь сказать, сколько я должна буду здесь оставаться! Сколько мне торчать здесь? - девушка не на шутку злилась, сжимая вилку в руке, готовая вот вот проткнуть ею чей-нибудь глаз. Дикая Охота - вещь опасная, это понятно. И навыков для самозащиты у девушки все еще маловато, она сама это понимала. Однако сидеть в сырых, полных крыс комнатах ей все же не хотелось. - Цири, - в спор подключилась Трисс, все это время лишь наблюдавшая, - не к чему устраивать скандалы. Мы все хотим для тебя только лучшего. Тебе нужно остаться и научиться еще многому, пока ты в безопасности. Пока это место скрыто в снегах и запутанных дорогах заснеженного леса. Цирилла гневно раздувала ноздри, до боли сжимая челюсти. Все собравшиеся в зале давно наблюдали за разгоряченным спором, даже Весемир вышел из полудрема рядом с камином. Девушка злобно метнула взгляд в сторону, прямо на стоящего в нескольких метрах Лютика. - Почему он может отправиться с тобой, а я нет? - Потому что на него никто, кроме отцов и братьев, не охотится, - Геральт тяжело вздохнул, отводя взгляд с лица трубадура, которому впервые стало некомфортно от обратившегося на него внимания. Однако, ведьмачья чуйка подсказывала, что разговор идет на соглашение. - Ладно, - она встала из-за стола, все еще недовольно опаляя взглядом каждого присутствующего, - но пообещай, что я не буду киснуть здесь слишком долго. - Я сам надеюсь, что это закончится как можно скорее, - ведьмак победоносно выдохнул: удалось. Цири в последний раз оглядела всех, заострив угрожающий взгляд на Лютике, и быстрым шагом покинула помещение. Трисс потерла лицо руками. - Ну и упрямая девчонка! Да я бы руку отдал, чтобы тут сидеть и спать в тепле, а не на земле, как приходится, - Ламберт насвистывает под одобрительные возгласы товарищей, - вот так, по локоть! Геральт тяжело выдыхает, прикрывая глаза и забираясь пальцами в волосы. - Мы отправляемся завтра, на рассвете. - Тяжело быть родителем, да, Геральт? - Лютик подсаживается рядом спустя несколько минут после того, как зал опустел. Остались только Ламберт да Койон, играющие в карты. - Не то слово, - Геральт выдыхает, отнимая ладони от головы, и поворачивает взгляд на Лютика, - ты собрался? Завтра у меня не будет времени ждать, пока ты утрамбуешь свою балалайку в сумку. Лютик тихо усмехнулся, отворачиваясь и ничего не отвечая. И Геральту снова его поведение кажется странным. Раньше бы тот разобиделся, что его замечательную лютню назвали балалайкой, и завел бы часовой монолог о том, что Геральт - бесчувственный сухарь, ничего не смыслящий в искусстве. - Тебе здесь не нравится? - С чего ты взял? - Лютик поворачивается, смотря в желтые глаза. О, какие оттенки этих желтых глаз он только не знал... и темного оттенка, почти горчичного, но чуть светлее, с узким, словно кошачьим зрачком, когда Геральт злился, золотой, покрытый хмельной пеленой, когда Геральт был выпившим, шафран, когда Геральт был спокоен, и особенно яркий, ярче золотого, когда Геральт был насторожен. Сейчас его глаза были какого-то лимонного цвета, а зрачки располагались в нормальном состоянии, средним размером покоясь в радужке. - Ты ведешь себя слишком спокойно. Несвойственно. Даже не лютне играть перестал. - А ты слишком внимательный. Тебе тоже несвойственно. И все же Лютик прекращает язвить, наблюдая за Геральтом, чуть качнувшим головой. Он все же ждал ответа. - На самом деле, я не могу сейчас играть так много, как играл раньше, - он смотрит на вопросительный взгляд ведьмака и еле слышно вздыхает, поднимая ладони с колен и показывая пальцы. Геральт тут же меняется в лице: пальцы Лютика обожжены до покрасневшей кожи. Каждая подушечка его длинных, музыкальных пальцев была дочерна обуглена после целой ночи пыток. - Господи, Лютик, почему ты раньше мне не сказал? - Белый Волк осторожно берет чужую ладонь в свою, рассматривая пальцы. - Все в порядке, Геральт. Уже меньше болит. Я скоро восстановлюсь, и... - Больно? - ведьмак осторожно нажимает на подушечку указательного пальцы, изучая реакцию. Руку бард тут же одергивает, болезненно шипя. - Как же ты допустил такое? Почему не соврал или не предположил, где я могу быть? Что еще он с тобой сделал? Лютик напрягся, словно струна. Геральт слишком за него волнуется. Такого нельзя допускать. Иначе он снова устанет, снова накричит и прогонит. Тогда бард снова окажется в ловушке у жестокого одиночества, в котором провел почти год. Воспоминания о случившемся на Драконьих Горах ударило в голову, все слова, сказанные тогда Геральтом, вновь всплыли в памяти, становясь реальными, выскальзывая из темных уголков. Лютик думал, что не вернется к прошлому, думал, что больше не станет вспоминать. Однако каждый раз, когда Геральт был напряжен или злился, он считал, что все происходит из-за него. Поэтому он молчал, молчал каждый раз, когда мог бы и говорить, молчал, чтобы не раздражать ведьмака и быть рядом. Молчал обо всем, а о своих чувствах и подавно. Стоит ему хоть заикнуться о своей глупой любви - Геральт ударит, обзовет и вышвырнет. И больше уже никогда не позволит стать его компаньоном. Нельзя позволять Белому Волку за него волноваться. - Со мной все нормально, - Лютик спешно встает, пряча ладони за спину, - ты... ты говорил, надо собираться, я пошел. Увидимся! Тупо смотря в спину спешно уходящему барду, Геральт, конечно, чувствовал, что что-то с ним не так: еще год назад Лютик бы вовсю голосил о том, что его замечательные музыкальные пальцы пришли в негодность и с карьерой всей его жизни покончено раз и навсегда. Сейчас же отнесся слишком уж спокойно. Но спрашивать об этом ведьмак все-таки не решился, скинув на то, что все уладится, как только они уедут из Каэр Морхена. Да и вообще, почему Белого Волка должно это заботить? Следует радоваться, что спутник стал тише. Геральт старался так думать, в глубине души пряча то, что на самом деле до ужаса соскучился за шумным бардом, за его глупыми песенками и болтовней ни о чем. Цири была молчаливой спутницей: спрашивала по делу и уж точно не играла ни на какой лютне. А именно этого не хватало ведьмаку. У ведьмаков есть чувства - враки это все, что они ничего не чувствуют. Еще как чувствуют. Иначе Геральт не винил бы себя каждый божий день за то, как поступил с его бардом. Он крепко скрепил ладони в замок над головой и опустил ее на стол. Ривиец не знал, умеет ли музыкант обижаться, и стоит ли ему искать собственную вину в чужом поведении. С одной стороны, Лютик никогда не дулся долго, всегда отвечая и лишь притворно злясь. А с другой, он был натурой чувствительной, нежной и хрупкой. И думал Геральт о нем нежно. Сам не зная, почему. Прямо сейчас хотелось поэту помочь. Хоть что-нибудь для него сделать. Хотя бы вылечить его пальцы. Ведь в первую очередь это по его, Геральтовой, вине, его трубадур подвергся пыткам. Мужчина зло скрипнул зубами: только попалась бы ему та тварь, сотворившая с Лютиком подобное. Юлиан собирал аккуратно сложенные вещи, клал их в дорожные сумки, больше похожие на мешки: видимо, нашел где-то в погребах. Затем взялся за лютню, на которую последние недели лишь грустно смотрел, иногда пробуя сыграть хоть простейшие ноты. Он резко обернулся, заслышав стук о дверной проем. - Геральт? Ты что здесь делаешь? - на миг его лицо приобрело очертания страха, но он быстро успокоился, видя Геральта. - Подумал, надо руки твои вылечить. Ты же не хочешь так ходить? - он взглядом обратил внимание на пальцы, держащие лютню. Лютик опустил голову, рассматривая покрасневшие подушечки и еле слышно вздыхая. - Только если это не займет много сил. - глаза Лютиковы загорелись, он даже улыбнулся краешком рта. - Нет, не займет, - почему Лютика заботило, сколько сил уйдет на его лечение, ведьмак не понял. И спрашивать не решался, - и еще, Лютик, - сделав несколько шагов вперед, мужчина оказался стоять прямо напротив собеседника. Он положил ладонь на чужое плечо, несильно сжимая, - мне очень жаль, что с тобой это произошло. - Все нормально, Геральт, - сам того не замечая, Юлиан покрылся еле заметным румянцем, глядя в янтарные глаза напротив. Геральт улыбался, и Лютик вместе с ним. Сейчас трубадур походил на настоящего себя. Но в следующую секунду он опомнился, отвернулся, еще больше заливаясь краской. Нельзя позволять себе такой вольности. - Куда мы поедем? - хаотично складывая вещи в сумки, скорее чтобы заполнить молчание, спрашивает Лютик. Сердце колотится как бешеное. Что сейчас подумает ведьмак? Геральт хмурит брови, наблюдая за реакцией. Лютик носится по комнате и утрамбовывает уже и так лежащие вещи. Волнуется? - Доедем до Вызимы, посмотрим, нужна ли ведьмачья работа. А так увидим, может, и перенаправят куда, - он отошел к ближайшей стене, опираясь спиной и тяжело вздыхая, - надеюсь, не отыщем очередных приключений на задницу. Бард оборачивается, смотря прямо в глаза Белому Волку. Он понимает, о чем толкует товарищ: в совместных похождениях он уже успел и отцом ребенка-неожиданности стать, и с джином познакомиться, и магичку к себе привязать. Иногда Геральт думал, почему ему везет меньше, чем другим. Но, вглядываясь в беспросветную тьму и слыша писк крыс в углу комнаты, он не находил ответа ни на один вопрос. Почему он не может просто выполнять свою работу? Почему он делает больно и себе, и тем, кто ему дорог? Почему он с кем-то связан и что-то кому-то должен? Ведь есть люди, которые прожили свою жизнь счастливо. Видимо, кто-то заслужил больше. Тогда ведьмак думает, а повезло ли ему хоть раз в жизни? Он находит ответ в карих глазах напротив, в волосах, что отрасли за время разлуки, в этом певчем голосе, что вечно доносится где-то под боком. Он находит ответ в Лютике, что немного виновато и так чертовски приятно старается поддержать прямо сейчас, ведь понимает, что ничего еще не окончено. Что много чего еще суждено повидать Геральту из Ривии. Да, ведьмаку везло. Единожды, но везло. - Пойдем уже. Йеннифер найдет, чем тебе помочь. - мужчина выходит в коридор, шаги его эхом раздаются в толстых стенах. И вскоре за ним выбегает и бард. В лаборатории пахло... своеобразно. Лютик, рассматривая многочисленные баночки на полках, заметил, что во многих из них покоились останки каких-то тварей в жидкостях. Он кривил лицо, но понимал, откуда исходит этот тошнотворный запах. Йеннифер отдала баночку со сваренной мазью и строго запретила пользоваться ею до завтрашнего дня, сказав, что ей надо настояться. Стукнула Лютика по затылку и сказала, чтобы ведьмак проследил и не позволил этому дурню откупорить раньше срока. Поэт, конечно, возмутился, заявив, что он ответственный человек, на что магичка лишь рассмеялась. На самом деле, музыкант совсем недавно начал произносить ее имя без скрежета в зубах. После того, как они помогли друг другу спастись. Они даже стали друзьями. Но что-то осталось. Что-то, что тревожило бардово сердце, что не давало покоя. Все эти взгляды, брошенные на ведьмака. Лютик откровенно ревновал, пряча свои чувства за фальшивой улыбкой, которую изо дня в день носил. Разве поэт сделал для Геральта меньше, чем сделала Йеннифер? Разве она спала с ним на холодной земле, когда ничего другого не представлялось? Нет, она просто спала с ним. Разве это она делилась последней крошкой хлеба, когда ни работы, ни денег не было у обоих? Разве она оставалась рядом и в грозу, и в солнце? Желваки заходили ходуном, бард вышел из лаборатории первым, до крови вонзив короткие ногти в ладони. Конечно, подобный жест не остался незамеченным. Белый Волк посмотрел другу вслед: от него за версту веяло недоговоренностью. Лютик притащил последнее ведро воды и вылил в лошадиную кормушку. Устало выдохнул, стряхивая с головы снежинки. Рядом стояло трое лошадей: один Геральтов, остальные чьи - бард не знал. Он осторожно коснулся морды рыжей лошади, потрепал по носу, поняв, что та ласковая. Животина подалась навстречу, негромко фыркнув. Он пытался занять себя хоть какой-то работой, лишь бы не думать о том, что оставил Йеннифер и Геральта наедине. Его успокаивало лишь то, что Белый Волк держал обиду на женщину из-за Цириллы. - Вот скажи мне, как мне дальше быть? - Юлиан обращается к лошади, нелепо ожидая какого-то ответа, - Не знаешь? Я вот тоже не знаю. Он испуганно оборачивается, заслышав скрип снега позади. - Что, понравилась? Это моя девочка, она у меня добрая, ласку любит, - мужчина с большой копной рыжих волос, длинной бородой и такими же густыми усами приближался к поэту. То был, кажется, Ламберт - его то уж Лютик запомнил. А как не запомнить того, кто сразу после боя послал к черту на обычное дружеское обращение? - Селестой звать. Он подошел ближе, умиляясь реакции своей кобылы: та радостно зафыркала да замотала головой, завидев хозяина. - Я шел воды лошадям набрать, да вижу, ты уже справился, - он трепал Селесту по морде и по рыжей, кое где коричневатой гриве. - Скучно здесь у вас. Чем вы вообще зимой занимаетесь без работы? - музыкант поплотнее замотался в пуховик, глядя на то, что ведьмак вышел в одной кожаной безрукавке. - Ты бы, парень, годик нашу работу выполнял бы, я б на тебя поглядел, что ты тогда скажешь, - он ухмыльнулся, ставя руки на пояс, даже не пытаясь сохранить тепло, - ты то вон, первый под стол забрался, как только эти твари в зале появились. И вот Лютик уже набрал было воздуха, чтобы ответить, что он - не боец, а музыкант, который в общество этих грубых ведьмаков попал по несчастливой случайности, да вот только его сразу перебили. - Геральт о тебе рассказывал, мол, расстались вы недобро. Как же вы так опять вместе? Бард замер, забыв дышать на секунду. Геральт говорил о нем с товарищами? Он шире распахнул глаза, раскрыв рот в немом вопросе. Даже замерзшие руки из карманов повытаскивал. - Чего замер? Застыл, что ли? - И о чем же он рассказывал? - О чем-о чем, - Ламберт пошагал вперед, оставляя Лютика позади, - совестно ему, вот о чем. Говорит, злой был, когда тебя прогонял. С бабой, видите ли, поругался, - он звонко рассмеялся. Видимо, Ламберт совсем не видел проблемы в ссоре с женщиной для ведьмака, - ты, видишь ли, хорошим попутчиком был, да только болтал без умолку, в чем я сейчас и убедился. Отвянь уже, бард, иди лучше сена лошадям положи, раз ухаживать взялся. Бежавший следом бард вдруг остановился, лишь провожая взглядом уходящего. Все вокруг вдруг стало неважным: холодный горный ветер, пронзающий тело насквозь, теперь казался теплым, замерзшее лицо больше не приносило дискомфорта, а к пальцам вновь прилила кровь. Геральт все же считал его хорошим попутчиком, несмотря на излишнюю болтливость и порой бесполезность, ведьмак его не ненавидел. В уголках глаз появились слезы, а к горлу подошел ком. Дышать стало трудно. Был ли смысл теперь продолжать молчать, каждый день топя себя в горе? Был ли теперь смысл в желании переломать себе все пальцы, лишь бы остановить себя от желания коснуться? Стоило ли вырвать себе язык, чтобы не сболтнуть лишнего? Либо же это за Лютика говорит его надежда непонятно на что? Прикусив губу, дабы не разрыдаться, и, сделав несколько морозных вдохов, музыкант убежал в замок, так и не положив коням сена.***
Лютик держал поводья коня и бросал последний взгляд на Каэр Морхен - сегодня он с Геральтом уезжал. Он сложил руки на груди, поправил лютню на плече, от скуки даже попытавшись погладить коня, что, на удивление, был достаточно спокоен сегодня. Осталось лишь дождаться спутника, и снова все будет как раньше: они только вдвоем, опять, едут туда, куда придется, как в старые добрые. Хотя Лютик и не понимал, было ли все как прежде или же все поменялось, ведь даже лошадь была другая, а трубадур не мог себе позволить горланить песни, как раньше. Вспомнив об этом, он достал из кармана забытый бутылек, что вчера дала ему Йеннифер: он стал чуть более мутного цвета. Видимо, настоялся. Юлиан, зацепив поводья под локоть, присел на землю, откупоривая его. Раздался не очень приятный запах, но и не такой ужасный, как в лаборатории - мужчина не знал, что было в составе, но видел, что туда крошили стебель чего-то или кого-то. Он выдавил немного на ладонь, нанеся сначала на мизинец: по ощущениям стало немного щипать, однако спустя несколько десятков секунд, краснота понемногу отступала, а взамен ей появлялась чистая кожа. Лютик во весь рот улыбнулся: даже боли совсем не было. Он сразу нанес бальзам на каждый палец, наблюдая на происходящим: где-то быстрее, где-то медленнее, но, к его удивлению, все зажило. Схватив лютню, он попытался сыграть несколько аккордов из новых баллад. Все получалось даже лучше, чем прежде. Мелодия вновь ласкала слух барда. - Помогло? - за спиной раздался знакомый голос, Лютик вдруг подскочил. - Помогло. Надо поблагодарить Йеннифер, когда вновь ее увижу, - он проводит пальцами по струнам, а затем быстро бьет по ним, прекращая звук - он помнит, ведьмаку не нравится. Геральт усаживается на лошадь, поправляя сумки позади себя, отодвигая их, чтобы освободить немного места позади себя. - Залезай. Лютик не до конца понимает, что это было сказано ему. Геральт никогда прежде не позволял садиться на его лошадь, пуская барда лишь в крайних случаях. Лютик чуть ежится, мотая головой. - Не надо. Я сам пойду. - Лютик, идти нам дней десять. Тут сугробы на каждом шагу. - и снова Геральт не понимал причины отказа. Но, даже если у барда и были тараканы в голове, дабы не затормаживать путь, Лютика следовало все же усадить на кобылу. - Все будет в порядке, я не устану... - Дело не в этом. Мы так в два раза дольше иди будем, тебя дожидаясь. Сердце пропустило удар: он снова может мешать? Даже пытаясь не быть лишним грузом, Лютик умудряется как-то мешать ведьмаку. Этого он точно делать не хотел. Испуганно глотнув вязкую слюну, он облизал потрескавшиеся губы. - Я точно не буду мешать? Белый Волк даже слегка опешил от подобного вопроса. С каких пор его менестрель стал таким учтивым и покладистым? Пару раз моргнув, ведьмак качает головой. - Не будешь. Точно. Только после этого поэт несмело взбирается на лошадь, то и дело цепляясь за что-нибудь. Нормально усесться ему помогает ведьмак. Осторожно проверив карманы и убедившись, что ничего не забыл, Юлиан успокаивается. Геральт пяткой касается бока лошади, и они, наконец, приходят в движение. Ехать в молчании было как-то неловко, ведь Лютик обычно всегда заполнял давящую тишину. Сейчас же он чуть ли не ладонью закрывал себе рот, только бы не начать болтать. Ведь это раздражало ведьмака. Путь лежал через сугробы, через заснеженные дорожки и ветки, от тяжести сыплющегося снега наклоненные прямо по уровню лиц спутников, и каждый раз, проезжая под деревьями, Лютику на голову сыпался снег, от которого он безуспешно старался избавиться: в отличие от Белого Волка, он был без капюшона. В придачу к снежному клубку на голове, следом по лицу его били тяжелые ветки, освободившиеся от тяжести ноши. Одна музыканту зарядила чуть ли не в глаз, но тот успел увернуться, щекой прижавшись к спине Геральта. Одно радовало: с каждой минутой рассветало и успокаивался ветер, постепенно прекращая бить в глаза. В светлом обличии лес казался Лютику даже красивым с его высокими стволами деревьев и ровным слоем снега вокруг. Вдалеке послышался волчий вой. - Почему не говоришь со мной? - Геральт сдался первым. Давящая тишина действовала на нервы больше, чем некогда лютиковские песенки. - А ты этому не рад? - его, как называется, застали врасплох. К подобному вопросу он явно готов не был. - Не отвечай вопросом на вопрос. Почему ты еще не рассказал мне, как убегал от разгневанного отца, соблазнив дочку хозяина трактира? Или как спер яблоки на рынке, а потом прятался в хлеву от продавца? Лютик усмехнулся - ведьмак слишком хорошо его знал. Да, именно такие истории бард бы рассказал ему в первые десять минут пути. А тут молчал битый час, как немой. - Просто я подумал, тебе надо побыть в тишине. Столько всего случилось за последние дни... - Лютик кусал щеки, отчаянно пытаясь не выдать себя. Какого черта ведьмак вообще об этом заговорил? Раньше ему не нравилась болтливость спутника, теперь не нравится то, что он молчит. И что подавать этому привереде? Ведьмак лишь хмыкнул: Лютик врал. От него пахло ложью, он слышал, как в волнении забилось чужое сердце, как тяжело барду было подобрать слова. Геральт подтолкнул коня, выезжая на ровную дорожку, и животное, помотав головой, перешло на рысцу. Меньше всего Лютик желал, чтобы Геральт обо всем догадался, потому как изменения уж слишком значимы. Но в то же время он боялся, боялся даже представить снова остаться одному. Казалось, будто одно произнесенное слово будет стоить ему ведьмака. Казалось, что стоит сейчас заговорить, как его тут же скинут с лошади вместе с вещами и галопом уедут вперед, оставляя лишь пыль позади себя. Менестрель сильнее вцепился в ведьмачью талию - не чтобы не упасть, а чтобы ощутить под ладонями тело. Чтобы лишний раз убедиться, что это не Геральтова иллюзия, посещавшая сны барда каждую чертову ночь, а он - ведьмак, Геральт из Ривии, Мясник из Блавикена - живой человек, что сейчас находится рядом. Лютик жмурит глаза в жестокой схватке с самим собой - быть другим оказалось тяжело. Намного. Намного тяжелее, чем он себе представлял. А Геральт чувствовал все то, что чувствовал компаньон за спиной. Ведьмаки ведь и эмоции умеют читать. В воздухе витало напряжение, которое сейчас было заковано в голове трубадура. Беловолосый и не знал, чем помочь - заговорить или продолжить ехать в молчании? Готов он был на все, чтобы прекратить наконец мучения барда, да вот только не знал, что предпринять будет лучше. До ведьмака дошло то, что заставило его натянуть поводья и остановить лошадь. В воздухе витал страх. И был он не чей-то, а Лютиков. - Лютик, ты в порядке? - ведьмак поворачивает голову, пытаясь увидеть лицо музыканта, - Ты хочешь устроить привал? Мы едем уже пятый час. Юлиан поднимает голову, тут же щурясь и отворачиваясь: яркий солнечный свет лез прямо в глаза. - Нет, все нормально. Поехали дальше, - Лютик выдавливает голос, пытаясь придать обычное звучание. Да вот только он висит на волоске от того, чтобы не разрыдаться от нервного напряжения, от того, что ехать с Геральтом в полной тишине ему не нравится и не комфортно и от того, что он боится вновь остаться в одиночестве. Седовласый все же сворачивает на полянку под заснеженным дубом, туда, где лежит небольшой слой снега. Ничего не нормально. Когда Лютик чего-то боится и ведет себя, словно ужаленный, это ненормально. - Слезай. Тебе надо передохнуть. - Я ведь сказал, что все нормально... - А я сказал, чтобы ты слезал. Перечить путнику поэт, очевидно, не стал, и все же слез, вновь ощущая вину за то, что опять задерживает Геральта. Чем он мог выдать себя? Ведьмак роется в сумке, доставая флягу с водой и протягивая барду. - Хочешь есть? Лютик отрицательно мотает головой, протягивая флягу Геральту обратно. В воздухе чуть ли не дымом витало все, что переживал сейчас трубадур. Белый Волк не знал, чем он может помочь барду успокоиться и прийти в себя. Будучи ведьмаком Геральт, конечно, не знал о всех тонкостях человеческой психологии, но предположил, что барду нужно выговориться. И лучше, чем завести беседу первым, он ничего не придумал. - Знаешь, у меня есть любимая баллада, которую ты сочинил. - Геральт, привязав коня к дереву, садится на большую массивную ветку дуба, видимо, упавшую. - Правда? И какая же? - Лютик оживляется, покуда сдерживая себя в узде, дабы не начать говорить без остановки. - Угадай, - ведя беседу, попутно седовласый проверяет, меняется ли настроение его спутника. Именно для этого он и начал диалог. - Как я должен угадать? У меня этих баллад больше сотни. Но я рад, Геральт, что ты по достоинству оценил хотя бы одну из них, - он ходил кругами, деловито жестикулируя руками, - может, это "Неспетая баллада Лютика"? Или же та, что я пел на приеме в Цинтре? Ты ее помнишь, Геральт? Или же... - Первая, что ты спел, когда увязался за мной. Лютик замер, когда в голову сама собой пришла мысль. Он прекрасно помнил ту самую балладу, которая прославила Геральта из Ривии. - "Ведьмаку заплатите чеканной монетой", - Лютик застыл, глядя на Геральта. Он всегда считал, что ведьмака раздражает эта баллада, что она уже под кожу ему въелась. А оказалось, она ему даже нравилась? - Почему ты раньше не сказал мне, что ты ее любишь? Ты всегда просил меня заткнуться, когда я начинал ее! Ведьмак лишь пожал плечами, удовлетворительно отмечая, что Лютик постепенно приходит в себя - взбудораженный и ошарашенный, он больше ничего не боялся и не молчал, будто язык проглотил. Бард успокаивался. - Твои пальцы уже в порядке. Сыграй ее, - Геральт двигается, жестом приглашая Лютика сесть рядом. Глаза у трубадура тотчас становятся чуть ли не квадратными. Раньше ведьмак бы язык себе отрезал, а сыграть барда бы ни за что не попросил. Что происходит сейчас? Он тоже решил, что правильнее будет вести себя по-другому? - Но, Геральт, мы разве не должны ехать? - менестрель все же помнил, из-за кого они стоят на месте. Задерживать Белого Волка совершенно не хотелось. - Поедем, когда сыграешь. Лютик не знал, как поступить будет правильнее. На одной чаше весов было то, что он все еще боялся делать то, что Геральта раздражало, а на другой чаше то, что он сам того просил. Музыкант все же неловко и медленно, как бы спрашивая разрешения, достал из за пазухи лютню, а затем осторожно сел рядом с ведьмаком. Несмотря на страх, что обуздал поэта, тот наверняка знал одно: если Геральт просит, он будет играть. Играть все, что он захочет, до тех пор, пока не подойдет время сумрака, до тех пор, пока кожа на пальцах не сойдет слоями, столько, сколько пожелает ведьмак. Потому что барду нравилось что-то для него делать, потому что барду нравился он. И пусть даже он снова получит грозный, холодный взгляд в ответ на все, что совершит Лютик, музыкант все равно не забудет своего первого и последнего спутника, все равно днями и ночами продолжит возвращаться в то время, когда они были вместе. "Ты точно хочешь, чтобы я спел? Я не буду тебе надоедать?". "Нет, Лютик, ты не будешь мне надоедать". Поэт выдохнул, решив, что ведьмак не говорил бы того, чего не хочет говорить. А следовательно, ему позволено сыграть. Пальцы легко коснулись струн, и менестрель заиграл мелодию, что с первых секунд навеяла воспоминания о жарких летних днях в самом начале их знакомства. Геральт оперся щекой о кулак, внимая взгляд на барда."Когда скромняга бард, отдыхал от дел
С Геральтом из Ривии
Он песню эту пел..."
Ведьмак улыбнулся, вспоминая, как первый раз врезал Лютику по животу. Тогда его новоиспеченный знакомый заявил, что будет лишь молчаливым оруженосцем. За вранье получил."Сразился Белый Волк, с велиречивым чертом,
Эльфов покромсал, несчетные когорты,
Сзади подползли, хоть это стыд и срам,
Сломали мне лютню, дали по зубам..."
Когда бард пел, он был счастливым. Геральт еще давно это заметил. Сейчас наблюдать за счастьем в чужих глазах было приятнее всего."Целился тот черт, мне рогом прямо в глаз,
И вот ведьмак крикнул "Вот твой смертный час"!
Ведьмаку заплатите
Чеканной монетой, чеканной монетой,
Ведьмаку заплатите, зачтется все это!"
Бард был красивым. Лицо его было даже чуть смазливым, как для парня. В богом забытых тавернах, куда путникам часто приходилось заезжать на пути, проходимцы часто обзывали его мужиком в юбке. Тогда Лютик даже лез с кулаками, дабы доказать, что он - самый что ни на есть мужественный мужчина из всех мужчин. Правда, ведьмаку всегда приходилось отдуваться за него, но все же. Геральт и сам подмечал, что черты лица музыканта были больше феминными, чем маскулинными. Губы его были пухлыми, розовыми, и выглядели привлекательно даже будучи разбитыми или потрескавшимися. Голубые глаза играли особый контраст на фоне пышных темных ресниц и густых бровей. Сейчас же, сам себе кается Геральт, менестрель с его теперь отросшими волосами стал еще краше. Прямо сейчас хотелось ладонью стряхнуть снег с его волос. Взгляд опустился ниже, на губы, что смыкались да размыкались, глаголя строчки баллады. Изредка Лютик облизывал их, тем самым увлажняя сухую на морозе кожу. В груди разлилось приятное тепло. И вдруг Белый Волк заволновался. В голову пришло осознание того, что сейчас происходит - тогда, в Каэр Морхене, разговаривая с менестрелем о дальнейших планах и сейчас, сидя рядом на бревне и слушая пение спутника, - все это время ведьмак, сам того не замечая и уж точно не признаваясь самому себе в этом, пытался завоевать Лютика. Геральт вдруг прекратил улыбаться, округлыми глазами глядя на певца. Он даже отодвинулся, опешив от собственного осознания. - Геральт? Я сделал что-то не так? Прости меня, я больше не буду, - бард замолк, спешно пряча лютню за спину, вглядываясь в глаза напротив. Брови были сильно сведены, словно от злости. Цвет глаз, что ярче золота, когда ведьмак насторожен. Вот, что видел бард перед собой сейчас. В голове тут же всплыли картинки событий с Драконьих Гор. Бард тихо сглотнул. Он помнит, как молчал, боясь даже слишком громко подышать, когда не так давно Геральт с Йеннифер опять ссорились. Ситуация слишком сильно напоминала прошлую. Лютик просто боится, что Геральт мог бы сейчас сказать. Руки его едва заметно затряслись. - Лютик, - для поэта прошла целая вечность, на деле - с десяток секунд, пока ведьмак не начнет говорить, - ты красиво спел. Поехали теперь. Менестрель кусал губы, сдерживая подступившие слезы и стараясь унять сердцебиение. На дрожащих руках поднявшись, он последовал за ведьмаком. Всего минуту назад он купался в счастье. Сейчас же поник. Забираясь на лошадь, он вдруг понял: раз одно слово ведьмака способно принести столько счастья, значит, оно может и уничтожить, и если Лютик не хочет быть несчастным, он должен беречься Геральтовых слов. Белый Волк не мог нормально соображать, все прокручивая в голове этот мимолетное оцепенение. Не показалось ли? Теплые дрожащие руки осторожно обхватили его за талию. Нет, не показалось. Ривиец менялся не по дням, а по часам.***
Постепенно, день за днем, спутники выбирались из бесконечных сугробов и оставляли позади заснеженные тропы, теперь уже протоптанные копытами. На пятый день пути Лютик даже заметил, что в глаза стали чаще бросаться полянки, на которых уже таял снег, образовывая небольшие лужицы, из которых по ночам лисы пили талую воду. Лед на лужах уже вовсю трещал под копытами коня, которому Геральт все никак не мог дать имя. Всех своих животных он называл одним и тем же именем - Плотва, но то был жеребец, а поэтому кличка не подходила. Менестрель настоял на том, чтобы слезть уже с седла и пойти ногами, когда снег под светящим, но все же пока не сильно греющем солнцем, образовал узенькую дорожку - по ней ехал ведьмак, а бард следовал правее, ступая по тонкому слою искрящегося белого покрывала. Смена температуры да не мельтешащие перед глазами снежинки придали сил идти бодрее, и на шестой день пути Геральт выдал, что они добрались до широкой дороги, располагающейся на равнине и ведущей к ее подножию, раньше срока. Еще два дня, как рассуждал седовласый, и на столбах да стволах деревьев должны появиться объявления о работе в Вызиме либо же в устроенных поселениях недалеко от нее - Геральт был уверен, что работенка для ведьмака за целую зиму уж точно найдется. Впереди их ждала столица Темерии, где найти ночлег - не проблема, где заказать хорошую выпивку - раз плюнуть. Ведьмак глубоко вздохнул, предвкушая горячую бадью и теплую постель: лежать с Лютиком на старом плаще спина к спине перед чуть не затухающем огнем, чтобы не сдохнуть от холода, было, конечно, уже привычно, но все же ни бард, ни ведьмак не отказались бы от более комфортных условий. - Наконец то не придется караулить живность полдня. Хотя, у меня неплохо получалось, - Геральт лишь усмехается, вспоминая, как Лютик сбежал куда-то посреди ночи, а нашелся с ног до головы мокрый да с расцарапанной рукой - рыбу в речке ловил. "Зачем же ты ночью поперся? Темно, черт ногу сломит". "А они, черт дери, днем не вылезают. Спят, наверное". Оказалось, что трубадур червя выкопал, на палку привязал и рыбачить пошел. Вот только уплывать добыча начала, а наживки больше не было, вот и пришлось за ней в воду лезть. Поцарапался о дно, куртку порвал, но за хвост ухватил. Зато на следующее утро спутников ждала рыба на костре и остатки сыра, который Геральт с собой в дорогу взял. Белый Волк свыкся с мыслью, что стал к барду по-другому относиться. И думать о нем теплее, не как раньше. Геральт и сам не понимал - находил ли он для своих чувств оправдания, мол, раз музыкант всем нравится, то это ли не очевидно, что и ведьмак в стороне не останется. Но это казалось лишь простой отговоркой, которую он сам себе внушал изо дня в день, однако в глубине его ничтожно маленькой души понимал: врет он сам себе. Лютик продолжал молчать, а ривянин изображать безразличие. И это напрягало настолько, что оба стали ожидать друг от друга какого-то шага, намека. Их отношения были сродни супружеской паре, изменявшей друг другу, но сохранявшей брак из-за чего-то внутрисемейного, причем, оба знали о похождениях другого. "Что случилось, Лютик? Я все вижу", - в последний раз засыпая на земле и чувствуя теплоту чужого тела, ведьмак уж было был готов заговорить первым. И почему то затрепетал в волнении, почему то замолчал, будто ему было совсем неважно, что между ними творилось. Порой думалось, как это такой проницательный Лютик может не уловить, что ведьмак места себе не находит? Но, возможно, следующим утром седовласый уже не будет так уверен в своих догадках. Возможно, Лютик все понимает, сохраняя молчание, чтобы потом рассказать обо всем, что его тяготит. И Геральт точно готов был ждать хоть целую вечность. Поводья натягиваются, а конь останавливается возле одинокого каменного столба, на котором пожелтевшая бумага гласит: требуется помощь ведьмака. Предместье Вызимы. Геральт довольно хмыкает, обращаясь к барду. - Вот и первое задание. Лютик подходит ближе, вчитываясь в строки бумажки. - Здесь даже никакой информации. Писали бы хоть, какая тварь докучает. - До места дойдем, там и узнаем. Только говорю сразу, - ведьмак спрыгивает с жеребца, подхватывая поводья, - ты со мной никуда не пойдешь. Лютик набирает в грудь побольше воздуха, чтобы выдать уже заготовленную речь о том, что ему необходима картинка для лучшего восприятия информации. Иначе как ему писать баллады, которые будут известны на весь континент? - Я тебе сам во всех красках расскажу, кому и как горло перерезал. Обещаю, - ведьмак ловит чужой взгляд и перебивает спутника. Только потом замечает робкий лучик в радужке друга. Лютик понял: пререкаться он не будет. Вдруг что произойдет в схватке, и Геральту снова придется спасать поэта? Быть лишним грузом он уж точно не хотел. Бард был готов отказаться от всего: от расположения к нему ведьмака, от совместных походов на какую-нибудь заразу, от собственных баллад - только чтобы просыпаться и видеть его. Потому что он помнит, как плохо было его не видеть. Просыпаться в постели у еще вчера ласковой, красивой и нежной пассии сегодня утром было невыносимо больно: ничего, даже женская любовь и теплая постель не могли заменить ночей в грязных трактирах и паршивой пищи рядом с ведьмаком. Лютик порой смеялся сам с себя, ударяя кулаком по своей глупой голове: от чего он отказывается ради общества Геральта из Ривии. Слово за слово, и вот они, оставив в конюшне животину и кинув хозяину пару монет, вдвоем идут по оживленным улочкам города: тут и там торговцы, одни продают лакомства, другие - вещи, третьи еще чего. Затерявшись в толпе, Лютик на секунду убегает от Геральта, тут же возвращаясь с печеными яблоками, что достает из карманов. - Ты не успел войти в город, как уже что-то спер? - ведьмак улыбается, принимая угощение из рук посвистывающего, будто ничего и не произошло барда. - Если хочешь, можешь пойти и заплатить, - отойдя на достаточное расстояние от зазевавшегося торговца, поэт надкусывает лакомство. Геральт бесшумно выдыхает, глотая яблоко. После несоленого мяса да рыбы, выловленной Лютиком в реке, оно казалось сродни угощений на царском столе. - Надо пройти через задние ворота. Там вдоль реки и до предместья недалеко. - У тебя есть опознавательный документ или что-то? Не будет претензий? - Посмотри на меня и скажи, нужны ли мне опознавательные документы. И правда, ведьмака в этом городе знали все. Геральту даже подумалось, что, не успей он покинуть город в срок, его точно пригласят на какую-нибудь свадьбу сына-племянника-брата, или еще кого по родословной линии. Однако для барда эта возможность представлялась отличным вариантом подзаработать, выступив на приеме с его кучей новых баллад. - Останешься здесь, пока я не вернусь. Возможно, я прибуду следующим утром. Возможно, уже сегодня. Я не знаю, на кого охочусь, - Геральт подошел к одному из многочисленных трактиров города, что стоял на пересечении дорог. Во время охоты на стрыку он уже бывал здесь, и знал, что этот - хороший. Недаром он стоял на центральных улицах - выпивка здесь не слепит, еда всегда горячая, бадья найдется, - займись чем-нибудь до моего прихода. Не знаю, выступи. Лютик оглянулся, рассматривая бегающих туда сюда детей, выпрашивающих у матерей купить игрушки, торговцев-зазывал, заезжающие через главные ворота лошади с грузом позади. Город был настолько оживленный, что оставаться без ведьмака оказалось даже немного страшно. Вообще, поэт умом понимал, что волноваться за спутника не нужно - ведьмак всегда, всегда возвращался. И сегодня вернется, что за тварь бы его не ожидала. Но сердце всегда больно кололо, когда Геральт уходил один, и мучительные часы бард не мог найти себе места, каждый раз шумно выдыхая и благодаря всех богов, когда Белый Волк возвращался, пусть даже весь грязный и в кишках очередного чудовища. И, как всегда, ведьмак чувствовал волнение музыканта. - Успокойся, со мной ничего не случится, - мужчина осторожно касается чужого плеча, совсем рядом с шеей располагая ладонь, сам того не замечая, поднимаясь выше, - каждый раз ты трясешься, как кол осиновый, будто сам ходишь. А между тем менестрель чувствовал чужую ладонь на собственной щеке. Возможно потому, что Лютик вмиг обомлел, он не сумел произнести ни слова. Бард не знал, что спасло бы его сейчас - молчание или глупые попытки его преодолеть. Во рту пересохло, легкие словно горели в пламени, и он надеялся, что никто с ним сейчас не заговорит, потому что сам он не был в состоянии промолвить ни слова. Геральт убрал руку, заметив бледность на лице напротив. Он спросил, если ли у Лютика деньги. Тогда тот лишь покивал головой, потому что стоило ему заговорить - изо рта бы донесся тихий хрип умирающего. Ведьмак ушел. Тогда бард подумал, мог ли Белый Волк принять все на свой счет? Заметил ли он то, что на самом деле музыкант не был смущен или против подобного жеста, а был готов слиться с телом ведьмака воедино? Зайдя на ватных ногах в таверну и заказав кружку ячменного напитка, поэт уселся за столик, ладонями протирая лицо. Это ли состояние называют "таять как масло"? Пройдя через задние ворота, где ему услужливо поклонились стражники, Геральт вышел на задний двор, откуда уже были видны верхушки домов в предместье города. Там жили те, кто все же не смог позволить себе приобрести жилье внутри Вызимы, поэтому довольствовались тем, что есть. Ведьмак пожалел, что не взял коня, но рассудил, что дойдет быстрее, если увеличит шаг. Около получаса заняло у мужчины, пока он не заслышал лай собак и не увидел дряхлый забор, за которым стояло поселение. Пройдя через наваленные старым сеном конюшни и кучи дерьма оттуда же, ведьмак наконец оказался в нужном месте. Было пустынно - даже дети не галдели. Стоял только старый мужичок возле колодца. - Здравствуй, старик, - Геральт подошел к обернувшемуся на звук низкому старику, что набирал воду в кое где подгнившее деревянное ведро. - Ох, здравствуй, милостливый, - он поставил воду на землю, поднимая взгляд маленьких глаз на Белого Волка, - ты ли, милок, ведьмак, про которого все наслышаны? - Верно. Я ведьмак. А вам здесь работа ведьмачья нужна, так ведь? Старик улыбнулся, бодро закивал головой. - Все так, все так. Пойдем в хату, я тебе все расскажу, в чем дело-то. Фомой меня кличат, ведьмак. А тебя как величать? - Геральт из Ривии. Но Фома уже и не слушал, быстро отпирая старую дверь, в которую Геральт поместился, лишь пригнувшись. Хозяин дома повел его на старенькую кухню, где за малюсеньким столом сидела закутанная в шаль женщина. - А это - моя супруга. Виданой зовут. Женщина вдруг охнула, судорожно поднимаясь и кланяясь, что-то неразборчиво бормоча. - Прекрати ты, прекрати, - муж ее, пытаясь достучаться до Виданы, оттаскивает женщину за плечи, - лучше наливки принеси, ведьмак появился! Не пропадет больше ни одно дите! Геральт ухватился за эти слова. Дети пропадают? Когда супруга уходит, следуя примеру Фомы, ведьмак пытается усесться за стол. Получается даже успешно. - Говорите, дети у вас пропадают? - Правильно ты все говоришь, ведьмак. Уж как неделю - каждую ночь, и одного не досчитаться. А я ж тут главный, с меня то требуют. Не знаю, что и поделывать, - старик устало выдыхает, смыкая глаза и потирая щетинистый подбородок, - уж родители домой детей загоняют, как только сумерки. А ничего не помогает. - Расскажи подробнее, как это происходит, - первое, что пришло в голову - брукса. Эта тварь только по ночам охотилась, дневной свет ее обжигал, да крала только детей маленьких. Всю кровь у них высасывала. - Ну, как-как. Сынка нашего дровосека вдруг не стало неделю назад, вот как. Думали, ночью в лесу потерялся, наутро вернется. А не вернулся. Обыскаться не могли. А потом следом пошло. Паникуют матери уж. Детей за порог не пускают. - А что ж сын дровосека вашего ночью в лесу делал? - Так за дровами пошел под вечер, печку топить. Холодно у нас тут ночью. Геральт нахмурил брови. Паззл постепенно складывался. - Взрослых людей не трогала тварь эта? - Нет, детей только. Одежонку бывало оставляла рваную, как издевается, - мужчина хлопнул по столу, - ты чего так долго? Гость заждался уж как! Видана быстро поставила на стол рюмки да большой графин. Запахло спиртным. - Спасибо, но пить не буду. Перед заданиями не пью. А у вас тут брукса, она штука опасная. Фома отхлебнул всю рюмку сразу, округляя морщинистые глаза, мол, как не будешь? Да и какая еще брукса? - Это еще кто таковая? - Это, дядя, тварь опасная. На детей охотится, по ночам вылазит. У вас тут ребятни много, вот она и поселилась недалеко. А не убрать ее - так в Вызиму пойдет после вас. Старик охнул, замотал головой, чуть не переливая наливку через край рюмки. - Как это в Вызиму? Не надо нам такого. Возьмешься за дело, ведьмак? - Сколько платите? Фома встал, подошел к печке. Просунул под нее руку и достал маленький мешочек, измазанный в саже. - Уберешь эту бруксу, все твое, - он отдал мешочек ведьмаку. Геральт взвесил его в ладони и удовлетворительно кивнул. На улице уже смеркалось, матери чуть ли не за шкирку загоняли детей домой. О том, что явился ведьмак, знал уже весь поселок. Кто-то благодарил бога за такой подарок, кто-то рыдал, что не успел свое чадо уберечь до его приезда. Геральт в последний раз обернулся на крохотные домишки и быстрым шагом пошел в лес неподалеку. Оттуда и вылезала ночная вампирша каждую ночь. Белый Волк прошел несколько метров дальше, пока не заметил ветхий маленький домик в глубине леса. Осторожно подойдя, он осмотрелся: явно нежилая постройка какого-нибудь лесника. Здесь он и решил остановиться. Темнота над ним все сгущалась и сгущалась, темнее становилось с каждой минутой. Спустя около десяти минут Геральт достал мечи, положил сталь подле себя и снял с пояса мешочек с зельями. Он поглядел на дома позади себя - один за одним свет в окнах затухал. Значит, вампирша должна была скоро пробудиться. Ведьмак быстро нашел необходимую баночку с маслом против вампиров и, откупорив, залпом влил в себя. Желтые глаза тут же стали черными, а по побледневшему лицу постепенно расползались темные жилки, неразборчивым течением убегающие куда-то за уши. Белый Волк выдохнул, убеждаясь, что все органы чувств стали работать лучше. Он открыл глаза, постепенно вглядываясь в беспросветную тьму. Послышался шорох позади. Седовласый тут же напрягся, тотчас вешая на себя знак Квен и спустя несколько секунд выстраивая вокруг себя Ирден, притягивающий монстров и выводящий бруксу из невидимости. Геральт выдохнул, прислушиваясь к тишине. Главное, чтобы бестия зашла в круг, тогда ее можно быстро убить, лишь нанеся серию мощных ударов. И главное не позволить ей запрыгивать на спину и восстанавливать здоровье. Геральт повернул голову на шорох слева, сразу же отражая удар когтистых лап. Ирден притянул тварь. Вампирша не отступала, ежесекундно нападая то справа, то слева, но упорно не желая вступать в намеченный Геральтом круг. В следующую атаку мужчина сложил знак и выстрелил белым светом в вопящую от боли бруксу, которой светом прожигало кожу. Ведьмак сделал резкий выпад вперед, атакуя серебром, но та успела скрыться. Снова наступила тишина. Тяжелые ботинки Белого Волка протаптывали землю, расхаживая по пространству внутри знака, прислуживаясь и стараясь уловить любое малейшее движение. Внезапно раздался громкий визг сзади. Осознание пришло сразу, тварь сейчас летит на спину, чтобы восстановить жизненные силы. Ведьмак резво оборачивается и, не успев повесить на себя защиту, принимает лихой удар - вампирша цепляется в плечи, кричит, пытаясь разорвать плоть на кусочки. Острая боль пронзает правый бок ведьмака. Он жмурится, стараясь скинуть ее с себя и добить, однако та противится, не позволяет взмахнуть клинком. Тогда Геральт бросает меч, складывает пальцами знак Аарда и направляет на бестию. Та визжит, поваленная на землю, размахивает когтистыми лапами прямо перед лицом. Мужчина поднимает с земли серебро, когда осознает - тварь, наконец, внутри Ирдена. Он протыкает ей сначала плечо, громко выругавшись, ведь метил в грудь, но та откатилась. Залитая кровью брукса орет, стараясь убежать, но упирается на больную руку, из-за чего с ревом падает. Теперь Геральт уже не ошибается - точным движением протыкая бескровную грудь насквозь, не вынимая меч обходит со стороны, чтобы отрубить грязную башку вторым клином из ножен. Впалые глаза соперницы вдруг закатываются внутрь, а рот прикрывается, прекращая вопить. Ведьмак загнанно дышит, пиная отрубленную голову ногой и вытаскивая клинок из безжизненного тела. Мертва. Геральт подходит к оставленным возле домика вещам - цепляет мешок с зельями, протирает о листву мечи, засовывает их на место. Затем подходит к обезглавленному телу, хватает за волосы смердящую голову, оставляя тело за собой. Завтра утром, когда солнечный свет восстанет над верхушками деревьев, от этого тела ничего не останется. Он быстрым шагом выбирается из леса, подходя к спрятанным в темноте ночи ветхим домам. Ведьмак снова ступает через лошадей, сено и навоз, подходит к знакомому дому через колодец и громко стучит три раза. Дожидается с двадцать секунд, затем снова замахивается для стука, но свет в коридорчике вдруг загорается, а старая дверь отпирается. - Ведьмак, ты что ль? Проходи, милостливый, проходи, - Фома отходит, пропуская Геральта внутрь. Ведьмак тут же предоставляет в доказательства голову бестии. - Ох, это та что ли? Брукса? Убери эту страсть отсюда, верю, что убил, - старик поднимает глаза, замечая черные, как сажа, глаза и вены, беспорядочно бегающие по лицу, - матерь Божья, а с глазами то у тебя чего? - Элексир, - Геральт принимает вложенный в ладонь заработанный мешочек монет и привязывает к поясу. - Спасибо тебе, добрый человек, спасибо, - старик выходит вместе с ведьмаком на улицу, дабы не разбудить спящую жену, - может, на ночь останешься? У нас для гостей всегда место найдется. - Нет, не надо, - в голову приходит Лютик, который прямо сейчас бродил по комнате и не мог уснуть, все накручивая себя и переживая за ведьмака. Надо было скорее к нему вернуться, - лучше одолжи кобылу, если еще отблагодарить хочешь. Оставлю в Вызиме. Старик призадумался, но коня все же дал, взяв обещание, что кобыла останется стоять в стойле. Ведьмак благодарственно кивнул, но все же подметил: коня ему одолжили самого старого. Спустя время Геральт проехал через ворота, разбудив задремавших стражников. Слез с кобылы, сказав, чтоб та обязательно стояла в стойле напоенная да накормленная, и отправился к трактиру, где оставил барда. В боку неприятно покалывало, но Белый Волк внимания этому не придал. Лавки давно уже были убраны, город спал. Лишь кое где в хижинах горел слабый свет масляной лампы. Пройдя до центральной улицы, ведьмак завернул, и спустя пару метров оказался на пороге таверны. Он вошел, оглядывая взглядом чистое помещение. За столами даже не лежали в отключке пьяные мужики после вечерних посиделок, как это бывало в малоизвестных грязных трактирах, располагавшихся в безымянных деревнях, коих на пути повстречался не один десяток. В одной из подобных, кстати, ведьмак с бардом познакомились. Белый Волк подошел к задремавшей за стойкой бабке, чуть стукнул по столу, намеренно разбудив хозяйку. - В какой комнате поселился бард? Тот, что с лютней пришел. - А вы почем спрашива... ох, это вы, - женщина вздрогнула, засуетилась, узнав лицо ведьмака. Об их похождениях слухи, конечно, дошли и до сюда, - в пятой комнате бард Лютик. Выступал сегодня, картошки натаскал. Спасибо ему передайте, милсардь ведьмак. Геральт живо поднялся наверх по лестнице, совершая несколько широких шагов до указанной двери. Бард уже наверняка придумал самый ужасный из всех исходов и уже прощается с ведьмаком. Не тут то было. Геральт дергает ручку двери, с невозмутимым видом проходя вглубь небольшой комнатушки, внутри которой, перенервничав, вырисовывал круги на полу Лютик. - Господи, Геральт, еще минута и я бы сам пошел тебя искать, - стерев со лба пот и перекрестившись трижды, бард облегченно выдохнул и подошел к приятелю, на лице которого была вымазана кроваво-темная грязь. Лютик и знать не желал, что это было, - на кого ходил? Не ранен? Есть хочешь? - Не так много вопросов сразу, - Белый Волк поморщился, стягивая с себя защитную броню и передавая поэту, который еле-еле держит вещь на весу и ставит на пол, - брукса была. Не ранен. - Погоди немного, я воды горячей притащу, - музыкант в спешке выходит из комнаты. Геральт снимает перепачканные в грязи ботинки и вдруг задумывается: Лютик всегда так о нем заботился после заказов. Конечно, и трубадура самого иногда приходилось спасать, но это было лишь в тех случаях, когда тот увязывался за ведьмаков. И очень редко: Геральт всегда следил, чтобы бард оставался в безопасности. Но вот когда зашивать раны и поить отварами приходилось самого седовласого, тот всегда относился к этому, как к должному. А сейчас - нет. Геральт вспомнил о рассказе, который бард как то рассказывал ему во время их совместных похождений: рассказ тот был о принце, который был влюблен в принцессу, но, увидев неприступность той, молчал, то и дело задаваясь вопросом "лучше правду молвить или погибнуть?". Да вот только не знал, что принцесса тоже питала к нему теплые чувства. Так и погибли они в страданиях от разлуки, просто побоявшись правду рассказать. Ведьмак лишь ухмыльнулся, мысленно сравнивая себя со сказочным принцем, или же принцессой? Кем Белый Волк являлся? Принцем, который боится открыть свои чувства, или же принцессой, из-за холодной оболочки которой принц, то есть Лютик, боялся быть ближе? Геральт не был настолько слеп: он чувствовал, как под его ладонью обмяк бард, тогда, по прибытию в Вызиму. Он слышал каждый стук его сердца, стоило подойти чуть ближе или задержать взгляд чуть дольше. Гласит ли то, что ведьмак об этом задумался и пытался выяснить причину такого поведения о том, что сам Белый Волк совершенно точно играл роль одного из двух: принца или принцессы? Дверь распахнулась, и в нее, осторожно держа два наполненных до краев огромных ведра воды, стараясь не расплескать слишком сильно, вошел менестрель. - Бадью уже приготовили, так что иди в ванну, я сейчас налью... матерь Божья, Геральт, ты сказал, что ты не ранен! - Лютик чуть ли не роняет ведра, глядя на кровавое пятно на кофте Геральта. Ведьмак непонимающе щурится - так и не ранен ведь. Затем до груди задирает одежду: на правом боку красуется запекшаяся, но еще свежая рана от когтистых лап твари. Так вот, что за покалывание это было. - Не заметил, - ведьмак лишь выдыхает, глядя на неглубокую рану. Брукса могла и серьезнее задеть, это повезло увернуться и не дать вампирше всадить когти поглубже. - Не заметил? Вы, ведьмаки, вообще чувствуете хоть что-нибудь? Боль, например, - Лютик смачивает найденный где-то кусок ткани в воде и осторожно протирает рану по краям, убирая пыль и грязь. - Почувствовал, но внимания не предал, - Геральт снимает с пояса все тот же мешочек с зельями и достает тот, что прозрачней остальных, - вылей мне его. Юлиан принимает средство, видимо предназначенное для обеззараживания ран, и осторожно смачивает ею концы ткани. - Да вылей и хрен с ней! - Нет, так больнее будет, - бард осторожно, медленно прикладывая и стараясь нанести минимум болевых ощущений, обрабатывает рану. Геральт смотрит на макушку, склонившуюся над его ранением и дуя на кожу каждый раз, когда касался тряпкой разодранной кожи, чтобы меньше щипало. Ведьмака пробрало на несмелую улыбку. - Вот и все. Перевязать осталось, - бард подбирает заранее заготовленный моток бинта, разматывает его и, чуть приобняв Геральта за талию, завязывает ткань в несколько слоев вдоль корпуса ведьмака, завязывая крепкий, но осторожный узелок в конце. Ведьмак сглатывает вязкую слюну, ощущая непреодолимое мление в груди, вызванное мимолетными касаниями пальцев Лютика до его голой кожи. Такое же, что ему уже когда-то доводилось испытывать, но в то же время новое, вызывающее чуть ли не дрожь в ладонях и легкую панику. И сейчас он не понимал, что эта паника была сродни паники нетронутой юной девушки, что впервые ощущала касания того, кого возжелала давным-давно. Он лишь догадывался, мысленно все сравнивая себя с принцессой из Лютиковой сказки. До смешного доходило, но Белый Волк не понимал, почему его старый товарищ заставляет его буквально трепетать изнутри. - Спасибо, - ведьмак встает, опершись о заботливо поданную ладонь барда. Лютик тут же поднимает ведра с водой и скрывается в ванной комнате. Раздается шум льющейся воды, - мне сказали, ты картошку таскал. Что, заняться было нечем? - Всего лишь помог старой женщине. Заодно и пятак выручил, - Лютик хихикает, оборачиваясь на входящего в комнату Геральта, - ну, залезай, пока не остыла. В следующую секунду его охватила паника, стыд и еще несколько спутников его разума, каких он совсем не желал бы сейчас видеть. Ведьмак, как обычно, принялся за шнуровку брюк. Бард в ту же секунду в смущении отвернулся, стараясь как-то скрыть свое волнение, от которого уже и руки похолодели. Белый Волк молчит, подымает голову, вновь заслышав учащенное дыхание и биение чужого сердца. Не было такого, чтобы Лютик взглянуть на ведьмака страшился. Однако о чем-то спрашивать седовласый не спешит, обходя отвернувшегося и якобы ищущего по шкафам полотенце Лютика и забираясь, наконец, в блаженную истому. Белый Волк уже привык ощущать на своих плечах чужие ладони, размазывающие по коже одно из масел для ванн, что даже приоткрыл глаза, дабы убедиться, что его бард все еще здесь. Тот и правда стоял в нескольких шагах от бадьи, не спешив приближаться к ведьмаку. - Лютик, ты чего? - так спрашивают, когда не могут дождаться действий со стороны человека, только только намеревавшегося их совершить. - Уже иду, - а так отвечают, когда на самом деле что-то беспокоит, но говорить о причинах своих сомнений не торопятся. Поэт был закован во множество сложных узлов, которые развязать был способен только лишь один мужчина на свете. Только он. Ведь кто-то должен помочь влюбившемуся сердцу: где-то наверняка даже существовал закон, что если один без ума от другого, другой обязательно должен ответить. Ведь никто не заслуживает такой душеной боли. А раз кто-то должен спасти от многомесячных мук - так пусть это будет Геральт. Вернее, Лютик хотел, чтобы то был Геральт. И сейчас нужна была помощь тела. Сейчас Юлиан возжелал его тело. В белесую макушку вплелись тонкие пальцы, тут же мажа в волосах жидким мылом. Ведьмак тихо выдыхает и запрокидывает голову чуть назад, навстречу бережным рукам. Ему всегда это нравилось. Лютик чуть вспенил мыло, касаясь пальцами каждой пряди, что на глазах становились белее самого светлого дня. От корней до кончиков волос омывая пряди, Лютик восхищался мягкостью этих волос. Не у каждой дамы были настолько шелковистые патлы. Пройдясь за ушами, мазнув по загривку и впитав в себя едва слышные стоны удовольствия, музыкант, набрав воды, смывает пену, наблюдая за тем, как мыльная вода завораживающе льется по спине, омывает грудь, скатываясь и соединяясь с такой же однородной массой, как она сама. Хотелось стать хотя бы одной из капель той воды, в которой нежился Белый Волк, чтобы иметь возможность касаться его не только там, где не вызовет подозрений. Лютик шумно выдохнул и облизал губы, прикрывая глаза на ощущение легкой, тянущейся тяжести в паху. Только не сейчас. То, как сильно заходилось сердце Лютика при виде Геральта, пугало его. Он боялся его отсутствия, присутствия, взгляда, но больше всего - безразличия. Он не знал, от чего приходит в смятение, почему над ним навис страх, подобно темному духу в крайних уголках черной комнаты. И эти мучения изнуряли. Помогал лишь только сон, в которым забыться позволено было недолго, да и только если не навещали характерные сны. Бард словно находился в клетке. Музыкант подал полотенце и отошел вытереть руки, мечтая, чтобы ведьмак поскорее лег в постель и даже не представлял о том, насколько сильно в этой постели желал оказаться еще один человек. Сейчас он ощущал себя словно голым и сильно провинившимся. Он был безоружен, ведь даже острый язык не помог бы ему в случае чего. - Лютик, - трубадур мысленно пожелал умереть вместо того, чтобы сейчас вести диалог, - я слышу стук твоего сердца с тех пор, как мы снова встретились. Что случилось? Музыкант повернулся, стараясь скорчить гримасу непонимания, в которую, как он ожидал, ведьмак точно должен был поверить. - О чем ты? Все норма... - он совершает попытку выбраться из душащей комнаты, делая пару шагов до двери с таким лицом, будто выйти было запланировано еще давно, но его останавливают, хватая за запястье и подходя ближе. - Не ври. Я знаю тебя, как облупленного, - ведьмак чуял ложь. Но, что было еще интереснее, он чуял исходящую от барда похоть. Лютик сохранял лицо, пока еще сдерживая себя в узде. Что случилось? Случилось то, что стоит поэту выпить чуть больше эля, или стоит его сну быть чуть более красочным и чувственным, стоит Геральту сейчас придвинуьтся чуть ближе, то всю ту недоговоренность, что была натянута между ними, Лютик захочет заполнить. Вот, что случилось! Ситуация сейчас напоминала ту, когда Белый Волк невзначай коснулся щеки Юлиана. То чувство наполненности и одновременно опустошенности снова заполнило грудь, вырываясь из под кожи желанием прижаться к телу напротив. Ведьмак был в одном полотенце да медальоне, и Лютик старательно делал вид, что его это совсем не заводило. - Я волнуюсь. - Я тоже, - трубадур посчитал, что ведьмак передал ему то, что у него лежало на душе. - За тебя волнуюсь, - Геральт уточнил. Оба говорили чуть ли не шепотом, - не пущу, пока не скажешь. Лютик легко затрясся. Хотелось заплакать. Заплакать теми слезами, которыми он умывал страницы блокнота, пока писал о бросившем его ведьмаке. Теми слезами, в которых он задыхался, когда пел свою лживую песнь о том, что мясник ему больше не нужен. Теми слезами, в которых, в конце-концов, он хотел утопить подушку Геральта. - Геральт, я просто... "Что лучше - умереть, или правду молвить?" Умереть, рассказав правду. Зато на руках у Геральта из Ривии. - Я просто боялся, что ты снова можешь меня оставить, - его голос сломался, срываясь на тихий скулеж в самом конце. Он опустил голову, закусывая губу, словно это как-то могло помочь спастись от слез, собравшихся в уголках глаз. - Вот оно что... - ведьмак опустил веки. Он понял, что принцессой все таки был он, - прости меня. Прости, прости, прости. Нить недоговоренности вдруг порвалась. Белый Волк осторожно приподнял лицо барда за подбородок, всматриваясь в мокрые от слез ресницы, покрасневший нос и глаза. Выглядел Лютик красиво. Но то, что он плакал, приводило в ярость. Значит, вот он какой, когда не натягивает улыбку на свое лицо. Вот он какой, вот он какой... - Я тебя больше нигде не оставлю. Никогда. Убей меня, если я хоть попытаюсь снова это сделать. Ведьмак знал, чего хотел. И хотел того с таким пьянящим восторгом, с каким поцеловал Юлиана. Отстранившись, Белый Волк посмотрел на лицо света жизни своей, что тут же вспыхнуло под его взглядом. Оно светилось огнем, озарявшем степи в вечера поздней весны. Именно этот образ станет для ведьмака сродни фотографии любимой, которая во внутреннем кармане всегда лежит у солдата на фронте, которая напоминает ему о том, что есть дом, где его ждут и любят. И этот образ заставлял пробовать то, что Геральт на самом деле давно хотел, но не мог себе в этом признаться. Он снова целует Лютика, теперь уже теснее прижимая того к стене. Музыкант вдруг вспомнил, как сильно пьянило его первое выступление в грязном кабаке. Такой же непонятный восторг от того, что все получилось, он испытывал сейчас. Он часто думал, будет ли ошибкой дать ведьмаку то, что он так сильно жаждал ему подарить. Ведь дать хоть что-нибудь хотелось безумно сильно. И, плавясь под его поцелуями, постепенно переходящими к шее, поэт понимал: нет, не будет. Пусть его хоть пинком отправят подальше от Геральта после случившегося, он ни за что не посчитает ошибкой то, что Белый Волк делал с ним сейчас. Это станет факелом в его жизни - он будет возвращаться сюда, в этот момент, что заставил нараспашку открыть душу, постоянно. Это сделает жизнь счастливее. Подхватив дрожащее тело под бедра, ведьмак прислонил Лютика спиной к стене, чтобы их лица были на одном уровне. Поэту нравилось быть прижатым к холодной плитке горячим телом. Его телом. Огрубевшими ладонями ведьмак скользнул под чужую рубашку, оглаживая теплую кожу, очерчивая каждую мышцу на животе, поднимаясь к груди. Лютик стал еще краше с их последней встречи. На секунду показалось, что и не было никогда никакой ссоры, что не было разницы между ними. Было только тело с телом, душа с душой, два существа. Дыхание становилось все тяжелее, Геральт с порога нашел эрогенную зону барда - его шея. Такая же прекрасная, как он сам, такая же чувствительная, как его натура. Лютика следовало ценить, уважать и беречь хотя бы за то, что он водился с суровым ведьмаком. И все, что Белый Волк не дал своему спутнику за все время их знакомства, он дарил сейчас поцелуями. В следующий миг менестрель вдруг обнаружил, что остался совершенно гол, даже не заметив, как слетели в бедер штаны. А вот ведьмак не спешил стягивать с себя уже почти слетевшее полотенце. Поэта вело от его запаха. Он сходил с ума по каждому шраму на спине, по каждой пряди платиновых волос, по желтым глазам, сейчас затемненных пеленой возбуждения. Ведьмак подхватил дрожащее тело, словно бард ничего не весил, и вынес в комнату, все продолжая изучать каждый изгиб его тела. По коже Лютика сразу побежали мурашки от резкой смены температур. Его осторожно положили на кровать, оставив лежать совершенно нагим и даже не прикрыв одеялом. Изучающий взгляд Геральта одновременно смущал и заводил: лежать под тем, кого возжелал еще очень очень давно, возбуждало. Лютик даже прикрываться не стал, лежа ровно, словно говоря: вот, таким я создан, такой я есть. Делай со мной, что пожелаешь. Белый Волк улыбнулся, а затем поцеловал барда снова, теперь уже глубже и неистовей, позволяя себе расслабиться. А в следующий миг он уже осыпал тело поэта поцелуями, словно извиняясь за все, чем обидел. И Лютик не заметил, что и Белый Волк оказался уже совершенно гол, а их тела соприкасались друг с другом, словно здесь был последний луч надежды. Геральт был везде: на шее, на животе, руками касался бедер, раздвигая их в стороны, языком проводя по затвердевшим соскам, заставляя барда выгнуться, подобно кошке, которая в брачный период ищет кота. Тонкие пальцы вплелись во влажные от воды волосы, лаская кожу. Барду казалось, будто он ничего не делает, лежит и принимает то, что дает ему Геральт. Ему вдруг становится совестно: он поднимается на локтях, намереваясь доставить ведьмаку удовольствие, но ему не позволяют. Ладонь касается его плеча, чуть толкая, чтобы тот лег на место, а глаза будто говорят: перестань, ты итак многое сделал. И музыкант повинуется, лишь наблюдая за тем, как Геральт, продолжая рисовать поцелуями узоры на его животе, тянется за маслом на полке. Лютик молчал, пытаясь разъединить реальность с фантазией, ведь то, что сейчас происходило, было вполне реальным. Даже тяжесть ладони на собственном члене и свой блаженный стон, сорвавшийся с губ, он слышал и чувствовал намного убедительнее, чем когда это происходило во снах. Какой же долгих путь они оба прошли от момента, когда Геральт первый и последний раз ударил Лютика в живот, и до нынешнего - когда Геральт Лютика ласкал, затыкая не словами, а собственными губами, когда поэт становился слишком громким. Затем его разрабатывали - долго и терпеливо, чтобы не нанести боли впоследствии. Все вышло не так безболезненно, как снилось барду, и ведьмак это заметил, спросив, все ли нормально и не хочет ли музыкант прерваться. Но Юлиан лишь отрицательно замотал головой, ощущая, что сейчас, именно сейчас он находится в нужном месте с нужным человеком. Сейчас он чувствует себя живым, таким, каким он есть, там, где ему все дорого. И в дрожи на теле был заложен какой-то неведомый смысл, будто это место Лютик потерял, а Геральт помог ему найти. Геральт вошел осторожно, маленькими толчками продвигаясь вперед и оценивая выражения лица любовника, пытаясь не доставить боли. В какой-то момент Лютик затрясся и протяжно застонал, перемешивая голос и частые вздохи. - Не останавливайся. На самом деле это значило "я умру, если ты остановишься". И ведьмак не посмел ослушаться, начиная постепенно набирать темп, наблюдая на стоящим на четвереньках и пытающимся удержаться на согнутых в локтях руках бардом. Лютик никогда в жизни не делал ничего подобного, оттого ощущая какой-то странный прилив восторга от новизны действий. Это помогло даже подняться и упираться ладонями в мягкую кровать, удерживая равновесие. Тут в его волосы вплелись чужие пальцы, а сам Белый Волк придвинулся ближе, позволяя поэту смотреть на себя. Только одного взгляда на переполненное чувством удовольствия лицо с прикрытыми глазами и закушенной губой хватило, чтобы сдаться первым: так вот, как выглядит Геральт на пике своего удовольствия. Глядя в чужое лицо и чувствуя совсем скорую разрядку, менестрель спрашивал сам себя - в чем был смысл его жизни без этой картины? В чем был смысл бытия, если Геральт бы не доверился настолько, что не взял самозабвенно то, что так долго предлагал музыкант? И пусть следующим утром эти чувства окажутся строками и будут вставлены в ровные ряды слов новой баллады, так тому и быть, ведь этот миг обязательно должен был стать чем-то физическим, чтобы его кусочки постепенно не растворялись, ветром уносясь из памяти Лютика. В чем был смысл без этого чувства?***
- Мы не наделали шуму? - Не о чем беспокоиться. Геральт не пускал Лютика из своих объятий до того момента, как начало светать, и уличный гул донесся и до их спальни. Трубадур открыл глаза только тогда, когда его разбудили, потрепав по макушке. - Чем сегодня будет заниматься? - поэт сладко зевнул и растянулся на постели, обнимая подушку, что все еще хранила запах ведьмака. - Наведаемся к царю. Работа еще не окончена. - А потом все будет как вчера? Ты опять уйдешь один, вернешься раненый спустя несколько часов, примешь ванну, и мы снова займемся тем, чем занимались вчера. Геральт улыбнулся, присел на постель рядом с Лютиком и взял его ладонь в свою: так, как приходят навещать больных в больницу. - Как вчера уже ничего не будет, Лютик. - Почему? - Потому что ничего не бывает, как вчера. Бывает так, как сегодня. Эти слова понравились барду. Наверно, он даже включит их в строки новой баллады о ведьмаке, который лишь кажется грубым. И Геральт был прав: как вчера уже ничего не будет. - Геральт, раз ты так говоришь, то я хочу прояснить все сейчас, - он глазеет в желтые глаза, полные готовности слушать, а затем отворачивается, то и дело передумывая говорить, - я не жду от тебя поцелуев под омелой, букетов цветов и серенад под окном, но ты мне небезразличен. И ты давно это понял, так? Он замолкает, глядя на Геральта в ожидании прерывания паузы. Затем, не услышав ответа, предает молчание сам, лишь бы не слышать звенящей тишины в ушах. - Я совсем дурак, да? Влюбиться в ведьмака... - Нет, - Белый Волк мягко склоняет голову набок, успокаивая своего барда, - хочешь увидеть настоящего дурака? Юлиан молчал, не решаясь отвечать. Тогда ведьмак выдохнул, принимая молчание и заинтересованный взгляд за "да". Он придвинулся ближе, хватая лицо поэта одной рукой, и целует того так, как никогда никого не целовал. Ни одному живому существу он не вкладывал столько любви в обыкновенный поцелуй. Никогда в жизни он не чувствовал столько благодарности без знания как ее выразить. - Влюбиться в барда. Я совсем дурак? Одно дело - видеть такого ведьмака в секунды страсти, другое - при свете спокойного дня. Лютик улыбается так счастливо, что хочется горы свернуть от нахлынувших ощущений. - Геральт, я не знал, что ты бываешь таким романтичным. Это, пожалуй, самое доброе, что ты мне говорил. - Доброе? - Да, доброе, - музыкант берет лютню, проводит по ней несколько раз пальцами, наигрывая легкую утреннюю мелодию, а затем бьет себя кулаком по голове, - чуть не забыл! Геральт, ты обещал мне рассказать, как ходил на бруксу. И во всех красках! Ведьмак усмехается: все таки вспомнил. Но обещание свое держать нужно. - Ну, слушай...