Сложные формы

В их квартире наступило очень непривычное умиротворение. Из телевизора ненавязчивым фоном доносился легкий джаз десятичасового ролика с уютной кофейней, где слабо покачивались огоньки свечей, а на фоне темного окна мягко падал снег. Первые два часа джаз перебивали горячие выдохи и громкие стоны, и как правило после этого Миша с Антоном либо засыпали, либо включали какой-нибудь сериал, и ни разу не торопились вылезать из теплых рук друг друга. Сейчас Миша остался в кровати один, без одеяла, в компании только своей книги, небрежно брошенной ему Антоном со словами «Почитай пока, мне надо домашку нарисовать». А потом с Миши стянули одеяло и поставили на кровати рядом утюг. На вопрос, это что же им такое задали, Антон немедля сказал «сложные формы, утюг вот например» и посмотрел еще так, что Мише стало почти неловко за глупый вопрос. А еще от его взгляда по голой спине пробежали мурашки и читать как-то резко расхотелось, но чуть ли не впервые Арбузов остался непреклонен и ушел со своим планшетом на кресло, откуда открывался полный вид на утюг. — Тош, а мне обязательно лежать лицом к спинке? Я имею право смотреть на голого рисующего человека в этой стране? — подал Миша голос минут через пятнадцать. Мышцы начинали понемногу затекать, и хотелось сменить позу, но он самоотверженно терпел. — Конечно, не имеешь. Это тираническое государство, и у тебя здесь нет прав. Не двигайся, Миш! Ты же мне все тени завалишь. Придется начинать сначала, я стану грустным и буду рисовать медленней. Ты превратишься в камень за это время, обрастешь мхом, мне придется сделать из тебя фонтан и как Хатико приходить к нему каждое утро и… — Я понял, понял. Лежу, не смотрю, не говорю, не двигаюсь. Только прикрой окно тогда, а то я и правда превращусь в статую, ледяную, правда. Он услышал очень утомленный вздох за спиной, а следом шуршание по обивке кресла, босые шаги к окну. Хлопнула рама, и Антон вернулся на место. Миша все-таки успел краем взгляда зацепить его тонкую фигуру у окна, еще раз пожалел, что он не рядом, но Бестужев уважал интересы партнера, поэтому ничего не сказал. Тем более что планшет у Антона появился только месяц назад, сразу после того, как он вернулся из плавания. И Миша физически не мог требовать от него внимания, когда видел горящие глаза Антона, и с какой увлеченностью он проходит первые уроки. Иногда, конечно, хотелось выкинуть чертову игрушку. Миша уходил в рейс через месяц — тогда пусть и рисует сколько душе угодно. Только он знал, что Антона и ледокол не остановит, если тот что-то вбил себе в голову. В большей степени за эту черту Миша его и полюбил. На третьем курсе мореходки — кажется, тысячу лет назад — Антон встретил его в коридоре общаги в последнюю ночь перед тем, как все разъезжались на каникулы. Тот был пьяный до беспамятства. Едва стоя на ногах, как при недюжей качке, он опирался то о стену, то о самого Мишу и смотрел в его глаза с такой пронзительностью, как будто здесь и сейчас происходило что-то очень серьезное, жизненно важное, неисповедимое, как план божий. И Миша обхватил его за талию, удерживая от неизбежного падения. Хотелось что-то сказать, но все слова застревали в горле, как будто пьяным тут был он сам, хотя выпил-то всего две бутылки некрепкого пива. — Ты мне нравишься, — уверенно, без запинки произнес парень. — Я тебя еще найду. Извини. Он оттолкнулся одновременно от Миши и стены и очень быстрым шагом скрылся за углом, где находились туалеты. Бестужев так и остался стоять, пытаясь понять, что только что произошло и стоит ли ему воспринимать эти слова как угрозу или как предложение. А потом его позвали однокурскники, пришлось выходить из оцепенения и идти в комнату, снова разговаривать с людьми, выходить чаще обычного на перекур — не куря при этом, вызываться достать еще бутылок — повод выйти в коридор, и чаще навещать туалет. Но в ту ночь они так и не встретились больше, как и за следующие два месяца лета. Бестужев продолжил искать его осенью, перезнакомился со всем вторым курсом — ранее первым, парень выглядел как-то уж очень молодо, а пил слишком отвязно — но его не было буквально нигде в академии, а спрашивать в открытую Миша не решался. Слишком подозрительно, да и что он знал — кудрявый, невысокий, стройный, пьяный. Очень красивый. Я ему нравлюсь. Обещал меня найти. Сентябрь четвертого курса Миша смутно помнил, зато десятое октября врезалось в его память на всю жизнь. Перед дверьми общаги стоял он, тот самый парень — Бестужев узнал его еще от ворот и едва не сбился с шага. Он стоял в раскрытом черном пальто, полы его развевались на ветру, как вырвавшиеся на свободу паруса, тельняшка была заправлена в черные штаны с белым поясом, с середины которого бликовала большая начищенная пряжка с якорем. Один взгляд в сторону Миши — и он разулыбался во всю ширь, приосанился даже как-то, поднимая выше в руках маленький букет ромашек — и откуда только посреди осени? Замедливший шаг Миша глубоко вздохнул и отвел взгляд. Парень явно ждал девушку, и глупо было даже думать о тех двух фразах дольше секунды, самым пьяным из них тогда, очевидно, был Миша. Он даже оглянулся назад, чтобы точно увериться, что за ним идет какая-нибудь милая барышня и это ей улыбаются на самом деле. Только за ним никого не было, а парень шагнул ему навстречу и перегородил путь. — Ну, привет, — легко сказал он, продолжая улыбаться глупой улыбкой блаженного, и совершенно так же, как в июне, посмотрел на Мишу снизу вверх. В его светлых глазах искрились звезды и резвились тысячи чертей; они магнитом притягивали к себе внимание и сбивали все внутренние компасы Бестужева. — Не помнишь меня? — парень чуть склонил голову и вдруг протянул ему руку. — Извини, у нас не получилось тогда нормально познакомиться. Антон. Антон Арбузов. Я напился невозможно на выпуске, вообще не помню, что дальше было, я вырубился сразу, как до комнаты дошел, представляешь? Но я запомнил тебя. Тебя невозможно забыть, ты вообще видел себя? — Он рассмеялся непринужденно, его речь струилась гладким ручейком, как будто ничего такого не происходило, самая обычная встреча, самое обычное знакомство, все парни так делают. — И я помнил, что обещал тебя найти. Только я выпустился же в этом году и сразу в плавание ушел. Не обижаешься? Это тебе, кстати. Он протянул букетик, и Миша бережно взял его в руку. В его ладони ромашки выглядели совершенно миниатюрными, и он так боялся их поломать. Антон перевел взгляд с букетика на Мишу и как будто засветился весь, еще сильнее, чем до этого. И Бестужев вдруг понял, что улыбается — и, вероятно, уже давно — как последний дурак, глядя на Антона, на цветы, опять на него. Он вдруг ощутил, как греют в спину последние теплые лучи осеннего солнца, как ярко пахнет опавшая листва и каким ослепительным золотом она покрывает все газоны, как прохладный ветер обдувает лицо и путается в отросших кудрях Антона. В нем разом включили все звуки, запахи, выкрутили яркость на полную. Он будто бы задержал дыхание на три месяца и только сейчас впервые вдохнул полной грудью. — Спасибо. Миша Бестужев, — запоздало представился он. Где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что, вероятно, теперь Антон считает его страшным тормозом, но мысль была безжалостно сметена волной радости, как цунами накатившей на Мишу. — Отлично! А я так и знал, что ты не дашь мне в морду, — счастливо возвестил Антон и похлопал его по плечу. — Так может это… кофе сходим выпьем? Или чай. У меня в квартире, кстати, есть даже коньяк. Миша уже был готов и на чай, и на кофе, и даже коньяк сразу у Антона в квартире. Все-таки Антон сдержал обещание и нашел его. «Неисповедимы пути, а ты встал на моем пути, так что не сойти теперь», — любил повторять он, напиваясь, после чего клялся рассказывать историю их знакомства детям. Ну, или вероятнее всего племянникам и их детям, благо с семьей Бестужевых недостатка в юном поколении точно будет. Правда, если Антон не закончит рисовать в ближайшие минуты, рассказывать какие-либо истории потомкам он будет один. Тело Миши нещадно затекло, он даже страницы в книге переворачивал уже с трудом. — Тош, ты еще долго? У нас не такой уж большой утюг, — как можно мягче спросил Бестужев и осторожно пошевелил плечами, разгоняя онемение. — Немного осталось, погоди. И не вздыхай! Тени… — проворчал Антон, когда Миша слишком уж глубоко вдохнул. Бестужев бы еще и глаза закатил, но лежал спиной к Антону, поэтому жеста тот все равно бы не оценил. Миша мысленно дал ему еще пятнадцать минут, до конца главы максимум. Пока его еще удерживала детективная история, он мог отвлечься от всех внешних факторов, но стало мучительно больно, когда он догадался, кто убийца, раньше следователя и решительно захлопнул книгу. — Ну все, — Бестужев перевернулся на спину и вытянулся во всю свою длину так сладко, что едва ли не застонал. Антон, кажется, хотел что-то воскликнуть, но после открывшейся картины явно позабыл, зачем открывал рот. — Даю тебе сделать последние штрихи и нападаю без предупреждения, если не придешь ко мне сам. Да, это революция. — Сдаюсь, — Антон ни секунды не раздумывал над ультиматумом и начал что-то с особым усердием, быстрыми движениями выводить на экране. — Погоди, утюг только нарисую. — А что ты рисовал до этого? — Миша быстро встал и выхватил у него из рук планшет. Замер над рисунком, повертел электронный холст, всматриваясь в линии. — Это совсем не утюг. Антон невинно пожал плечами. — Вот же, рядом с ногой, видишь? Это утюг. Рядом со странным, трапециевидным предметом, наплевательски нарисованным, кажется, секунд за десять, лежал обнаженный, вытянувшийся во весь рост Миша. Карандашные линии обрисовывали контур его плеч и спины, затененная линия позвоночника стремилась к круглым ягодицам, переходившим в длиннющие ноги — Мише показалось, что Антон тут ему польстил, но говорят, что художнику видней, да? А теней и правда было много. Частые штрихи тянулись от макушки до кончиков пальцев, заходили на руки, плечи, прокрались между скрещенных ног до самого их верха. Миша представил, как Антон внимательно рисовал их, возможно даже перерисовывал не один раз, и жар хлынул по телу вниз, к самому паху, а на скулах выступил румянец. Миша быстро приблизил странный предмет, уводя все остальное за черную рамку экрана. — Это какой-то гномий дом, — в момент севшим голосом прокомментировал он. — Я же сказал, что не умею рисовать сложные формы. — Губы Антона растянулись в нахальной улыбке. Он бережно забрал планшет обратно, сохранил картинку и убрал его подальше. Потом обхватил руками задницу Миши и проследил ладонями полушария его ягодиц выше к пояснице. — До этого мы проходили только сферы, кубы, вот это все… — Ясно, — Миша провел по ежику его волос, увел руку ниже и подцепил подбородок, сильнее запрокидывая его голову. Наклонился и с легкостью вовлек его в глубокий поцелуй. Миша легко провел кончиком языка по его губам и чуть прикусил за нижнюю. — Ты же знаешь, что мог просто попросить меня? Антон выдохнул на его влажный приоткрытый рот и открыл глаза. Сдержать улыбку было выше его сил. — Но нам же задали нарисовать утюг.