Рой

Декс весь состоит из острых углов. Мэтту не нужно видеть, чтобы знать это. Поэтому, когда он в первый раз прикасается к его лицу, пальцами прослеживая резко очерченные скулы, узкий подбородок и хищный нос, Мэтту кажется, что он уже видел его, уже составлял его фоторобот на ощупь. Он не испытывает удивления, часто сопровождающего знакомство с новыми лицами, — только узнавание. Мэтт уже нарисовал Декса в своей голове и сделал это весьма точно. — Теперь ты видишь меня? — спрашивает Декс. — Я давно тебя вижу. Мэтт не лжет. Как дьявол всегда видит грешника, он увидел Декса задолго до того, как встретил. Декс напряжен и неподвижен. Он всегда такой, когда борется с собой. Расслабление для него наступает лишь в момент проигрыша. Тогда тонкие губы складываются в ядовитую усмешку, плечи расправляются и острый подбородок с ямочкой вздергивается вверх. Декс проигрывает, подавленный жужжанием пчелиного роя, свившего улей в его черепе. А когда Декс проигрывает, он причиняет кому-то боль. Было бы ложью сказать, что он не хотел. Иногда Мэтту кажется, что он слышит шум в его голове. Ему мерещится вибрирующее гудение, когда он прикладывает ладонь к высокому выпуклому лбу Декса, и это почти пугает. Слишком реально. Но невозможно. Ведь невозможно? Фиск за его спиной тоже казался реальным, хотя был в тюрьме. Но был ли он хоть когда-нибудь в тюрьме по-настоящему? Мэтт заперт в клетке своих сомнений и принципов, Декс заперт в своей голове. Фиск — свободен. Сейчас, раньше, всегда. Или это иллюзия проигравшего? Может, это у Мэтта в голове пчелиный рой, а не у Декса? Может быть,  никакого Декса вовсе нет — есть только слепой дьявол, сбившийся с пути? Или наконец вставший на путь истины? Было бы ложью сказать, что он не хотел наказать отца Лэнтома. Под пальцами Мэтта вмятины чужих шрамов. Он касается их осторожно, но без трепета. В его прикосновениях нет ни сочувствия, ни нежности, только любопытство. У Мэтта много своих, но они — другие. Потому что он — не Декс. Они совсем не похожи. Нет. Разве что комплекцией и одиночеством. Но Мэтту не нужна Полярная звезда. Мэтт — сам себе ориентир. Сломанный компас. Блудный сын. Он больше не знает, куда идти, но, в отличие от Декса, ему не придёт в голову попросить помощи. Издержки воспитания. — Ты слышишь? — спрашивает Декс. — Снова…так громко. — Слышу, — отвечает Мэтт. Ладони Декса сухие, шершавые и теплые. Мэтту нравится их касаться. Странное ощущение — словно трогаешь нагретую солнцем кору. У него самого совсем другие руки. Наощупь их с Дексом совсем нельзя спутать, но все смотрят глазами, а костюм скрадывает отличия. Никто не подходил к дьяволу достаточно близко, чтобы заметить разницу. В людском воображении дьявол всегда один. Но это больше не имеет значения. Все люди слепы и блуждают в темноте. А Мэтт среди них. Декс прижимается горячим гудящим лбом к его плечу. Мэтт чувствует вибрацию. Жужжание — воспаленное и почти болезненное, как электрическое покалывание — распространяется по коже лёгким зудом. Декс болен — не Мэтт. Мэтт здоров. Это не в его голове живёт пчелиный рой. В его голове только Фиск и отец. Все в пределах нормы. Лишь бы они снова не начали говорить одновременно. Декс гладит его по спине шершавой ладонью, и Мэтту кажется, что тот пытается содрать с него кожу, как наждачка — старую краску. Это больно, но Мэтт не сопротивляется. Было бы ложью сказать, что он не заслужил.