Выход из зоны дискомфорта

Семнадцать лет назад, пятнадцатого июня, в необычайно знойное утро, именитый Чарли Батлер, эксцентрик и разгильдяй, вышел на балкон к мужу, который в это время завтракал, закурил самокрутку и произнёс ровно одну фразу: – Мы разводимся. Его муж, менее именитый, но в узких кругах почитаемый человек, выждал ровно тринадцать минут, поджал губы, после чего произнёс ровно одно слово: – Хорошо. Через неделю, не без помощи знакомых, сын мафиози, Риккардо Де Карли, числился официально разведённым. И вместо того чтобы устроить крик, развести драму, объясниться, начать выяснять отношения или острить, его уже бывший муж надел солнечные очки, забрал чемоданчик вещей и сказал: – C'est la vie. В тот день Риккардо возненавидел французский. И теперь, уже в настоящем, сорокалетний Риккардо де Карли, куратор выставок и директор выставочного зала, не смог определить, что он чувствует, когда услышал на лестничной клетке характерное французское мурлыканье. Всё то же пятнадцатое июня, всё тот же дом, да и жара та же самая. Только мурлыканье более мягкое. Тягучее, нараспев. Угадывалась песня «Non, Je ne regrette rien». Как иронично. Риккардо не понадобилось много времени, чтобы узнать голос – Джозеф Джоке. Француз. Переехал ещё зимой, в ту пору милая старушка напротив в конец устала от этой зимы и решила скончаться на кресле в парадной. И спасибо большое мнительности Риккардо – он-то и понял, что старушки больше в этом мире не было. И ровно через месяц, когда Риккардо поднимался на свой осиротевший пролёт, он услышал это мягкое мурлыканье. В тот момент он напрягся, что-то в нём зашумело, руки зачесались и вспомнилась белобрысая голова бывшего мужа. Риккардо только поднимался по лестнице на свой этаж, но мог уже сейчас сказать, что это был мужчина средних лет, либо слегка худощавый, либо плотной комплекции – ему либо не доставало сил для более глубоко голоса, либо наоборот – было достаточно сил для того чтобы держать ровно высокие ноты. Риккардо шёл и понимал, что шагает на плаху. Он же в доме чуть ли не глава, самый главный решала. Потому что если уж его начинает что-то бесить, то за раздражение поплатятся все – от начальника служб жкх до собаки его шурина. Ему придётся познакомится с новым соседом. Ему придётся с ним заговорить, слушать его ужасный акцент, а если ему ещё и не повезёт, то придётся терпеть его ужасный характер. И самое ужасное – сколько бы он с новым соседом не говорил, он бы всё равно вспоминал своего бывшего мужа и мучался, а потом бы этот муж заваливался к нему на квартиру и за шиворот выволакивал на какую-то барахолку за часами викторианской эпохи, которые точно нужны для перформанса. Его сосед чёртов француз. Либо полиглот. Либо какой-нибудь учитель энтузиаст. Либо просто тупой любитель тупого французского языка. Неважно. Тогда ему казалось, что он либо устроит драку, либо застрелится. Потому что вынести эту и без того непростую жизнь рядом с чёртовым французом он не сможет. А потом смог. Потому что в тот странный зимний день на лестничной клетке встретил его милый незнакомец с длинными вьющимися зелёными волосами, в лёкгой голубой в полоску рубашке и весёлых жёлтых кедах. Опрятный, мягкий и такой вежливый. Риккардо тогда не поверил своим глазам, ушам и сердцу. Потому что впервые после развода ему не хотелось разбить кому-то нос. Изначально, из-за волос, Риккардо подумал, что его новому соседу не больше двадцати пяти. Но когда он обернулся, Риккардо с удивлением обнаружил ровесника. Ровесника недурно выглядящего. С курносым носом, вытянутым худым лицом, тонкими губами и очками половинками. И в тот момент когда они встретились взглядами, Риккардо подумал “Боже, возьми меня прямо у этого подоконника”. А вместо этого лишь робко сказал: – Добрый день. И прямо в тот момент, когда его новый сосед сказал “добрый”, и Риккардо смог насладиться его прекрасным голосом, то он задумался. И решил, что всё же не прочь, если его возьмут на лестнице, с таким человеком в принципе не имеет значения где. И, к своему глубочайшему удивлению, именно в этот момент Риккардо растерял всю свою прямолинейность, всю уверенность и весь свой пыл. Потому что перед ним стоял если не ангел, то существо абсолютно эфирное и великолепное. Риккардо смотрел на него с обожанием и благоговением. И прошло уже полгода. А взгляд всё тот же. А за окном цвёл июнь. В доме было светло – огромные окна чуть ли не во всю стену пропускали приветливые лучики солнца, а нежно-жёлтые стены их отражали, отчего казалось, что эта солнечная нежность так и витает в воздухе. Было всего девять утра, многие ещё спали, воздух был чист. Риккардо за один лестничный пролёт возмужал, потерял мужественность, обрёл себя, сбил дыхание, вспотел и раскраснелся, покрылся мурашками и дошёл до температуры трупа. Он пожурил себя за то, что ведёт себя как тупой восьмиклассник, который только понял как ублажать себя. Потом он нахмурился и стал думать о том, какой же всё же Джозеф козёл – он абсолютное совершенство, видите ли. Потом он вновь подумал о том, какой же он отвратительный человек, и что скорее всего дело тут не в идеальном соседе. И лишь уже после этого он простил себя, понимая, что он – нервный старый холостяк, которому для спокойствия нужно всего ничего – чистая кухня и отсутствие напоминаний о бывшем муже. Увы, из этих двух пунктов у него была только кухня. Бывший же муж мозолил ему глаза очень часто, иногда мозолил даже не глаза, а места поинтересней, но Рик закрывал на это если не глаза, так рот так точно. А вместе с тем, этот ужасно прекрасный сосед, этот французский, это вновь обретённое чувство того, как будто ты в свободном падении и все органы сжимаются до точки… Это было ужасно. Это было прекрасно. Но больше всего это было до одури стыдно и страшно. Мир жесток, жизнь несправедлива, а на подоконнике его лестничной клетки теперь стоял фикус. Хороший такой фикус. С хорошими такими руками на листьях. Руками Джозефа Джоке. В принципе фикус с руками смотрелся хорошо и без фикуса. Просто руки Джозефа. Только они. Джо услышал Риккардо, оторвался от протирания горшка от пыли и обернулся. – Доброе утро! – он как обычно улыбнулся, складки у рта прорезались сильнее. Показались ямочки. – Джозеф! – он протянул его имя нараспев – Здравствуйте. Как ваши дела? Они давно перешли на ты. Рик почти никогда не зовёт Джозефа полным именем. Но это просто его фишка. Просто людям как-то нравится, когда с ними здороваются в слегка наигранной манере. Нравилось и Джозефу. Он заговорчески улыбнулся. – Хорошо. Прекрасно даже. Сегодня выгуливал собаку и наткнулся на эту красавицу, – Он говорил о фикусе, – решил, что нашей лестничной клетке не помешает зелёный друг. Помнится, ты мне говорил, что тут совсем пусто. – Мгм Большего Риккардо сказать не смог. Не то чтобы не было что сказать. Для начала можно было бы известить Джозефа о том, что это преступление – быть таким милым. Что нельзя запоминать всё, что Риккардо говорит, выпрыгнув ночью на лестничную клетку, на быстрый перекур. И уж точно нельзя подмигивать соседу, с которым вы обычно бухтите на жизнь либо на перекурах, либо в булочной у дома. Ну а ещё можно было наконец-то взять достоинство в правую руку, себя самого в другую, выкинуть этот нервный кулёк перед Джозефом и наконец-то позвать его выпить кофе. Но это так. Уровень для продвинутых. А Риккардо едва ли продвинутый, скорее уж просто. Двинутый. И за этими размышлениями Рик не заметил, что Джо вновь занялся фикусом. Рик всё ещё питал надежду, что вот сегодня, вот на этой лестничной клетке он наконец-то осущистит свой план, который он вынашивал уже полгода. И пускай, вероятность того, что это и вправду случится, вместо того чтобы как всегда распереживаться, начать тревожится от какой-то совсем уж нейтральной фразы, а в итоге уйти домой смотреть в стену и думать о том, почему он плохой человек, была невероятно низкой, Рик всё же думал, что сегодня тот день. А потом он заметил, что у Джозефа маникюр. На его грязных от пыли и грязи руках, ногти приглушённо мерцали зелёным и голубым. И слава святой деве марии, к сорока Риккардо размягчился и оставил эту тему с тем, чтобы каждому доказать что он самый мужицкий мужик в мире. Потому что Рик смотрел на маникюр и думал о том, какой же он красивый, какие руки у Джозефа красивые, какой он сам красивый. – У тебя маникюр? – Риккардо опять неправильно высказал мысль о том, что эти руки хорошо бы смотрелись в его руках. Или на его руках. Или в любой другой последовательности. – Да! – Джозеф улыбнулся ещё шире, глаза горели энтузиазмом – у меня ученица в разговорной группе работает маникюрщицей, и мы как-то с ней разговорились с ней после занятий и… Короче она уговорила меня попробовать. Ну и я согласился. Почему бы и нет, так ведь? – Конечно. Джозеф, пока говорил, успел достать из заднего кармана джинс ещё одну тряпку, вытереть об неё руки и выставить их на оценку Рику. Риккардо протянул руку. И впервые за полгода он осмелился. Взял Джозефа за руку. Что-то в Рике просто устало от этой наигранной драмы, потому что это что-то хорошо помнило как в свои девятнадцать взбалмошный Рик только и делал что лизал перепонки своему мужу, пока тот заливался краской и смотрел на него как на последнего мужчину на Земле. В том смысле, что Чарли в этой параллели был бы последней женщиной на Земле. И ему бы приспичило экстренно восстановить человекопопуляцию. Прямо здесь и сейчас. И вспомнив этот недопозорный отрывок биографии, Риккардо решил, что он тупой как пробка. И ему это не нравится. И очевиднешим образом для того, чтобы не быть тупой пробкой, надо во-первых перестать тупить, а во-вторых наконец-то успокоится и взять узкие ладони в свои руки. Потому что момент идеален. Такого пропускать не стоит. В руке Риккардо оказалась тонкая, мозолистая, вся в шрамах ладонь. Джозеф улыбнулся. Риккардо смотрел на руки с замиранием сердца. Шрамы были словно трещины во льду, словно зрелые ростки пшеницы, словно искусная паутина. Мозоли почти ощутимо напевали фольклорные мотивы о непростой жизни человеческой, и это было так интригующе восхитительно. Косточки руки были словно птичьи лапки, искусные, изящные. Ну и маникюр дела не портил. Привносил в этот элемент искусства, скрывающего в себе не одну историю, нечто жизнерадостное и милое. – Красиво. – Спасибо, – может Рику и показалось, но в голосе он услышал смущение. Руки выскользнули на волю. Джозеф выглядел как идеальный дальний родственник из мечтательных снов киношных подростков – либеральный, спокойный, любящий, в меру богатый и в меру далёкий. И более того, волосы у него были абсолютно зелёные с редкой рыжинкой, а Риккардо отказывался верить в то, что мужчина лет тридцати восьми, который добровольно покрасил свои волосы в зелёный цвет, может быть отвратительным человеком. Увы, система координат Рика так не работает. Вот если бы они были жёлтыми, то ещё можно было подумать, но зелёные – нет. Джозеф вернулся к работе. Повисла смущающая тишина. Так-то тишина не очень-то и хотела быть смущающей, поэтому она подобралась поближе к Риккардо и стала нагнетать. В его шоппере до сих пор было выпечки ровно на двоих. С булочками ровно теми, что любит Джо. А на собственной кухне уже который месяц лежит не вскрытая пачка улуна, которую Рик всё как не откроет – руки не те. Его руками только душить напыщенных снобов, но никак уж не открывать абсолютно мягкий и нежный зелёный чай. Ему абсолютно точно нужна была помощь. И как *жаль* что поблизости только идеально эфирный ангелоподобный, светом сотканный милый сосед с глупым французским акцентом с этой их фрикативной “р”. Очень жаль. Увы. И ах. Так. Риккардо сделал глубокий вдох и обратился к самому себе. “Дорогуша, вам, знаете ли, сорокет. Если вы не знали, то сорокет это больше чем четырнадцать. Намного больше. И вам бы стоило вести себя согласно возрасту. И прекратить ужасно краснеть пятнами, это совсем смешно. Да к тому же в свои восемнадцать вы были тем ещё совратителем, это что такое? Возьми ты себя уже в руки, паскуда ты эдакая, возьми да и пригласи его на чай. Ты же не предлагаешь ему лизать перепонки между пальцев ног в очень сексуальной манере прямо на этой лестнице? Так? Так! Стоять. А ну ка прекратил думать об этом! Немедленно! О боже, какая же ты мразь, иди нахуй, я тебе не помощник”. Похоже Риккардо только что послал сам себя нахуй. Похлопаем чудесам эквелибристики! И всё же он вновь делает глубокий вдох. Асфиксия сомнительно косится на него изза угла. Боже, в свои восемнадцать он и не такое вытворял! Да в городе не осталось таких мест, где бы Риккардо любил Чарли спонтанно и очень грязно. А это! Просто! Чай! Очередной вдох. Возможно несколько нейронов только что умерло в мозгу, но кто ж знает наверняка. Риккардо улыбнулся своей самой обворажительной улыбкой, расслабил лицо, встал в непринуждённую позу, оперевшись на подоконник. Посмотрел куда-то на лестничный пролёт. А потом всё же обратился к Джо. – Джо, не составишь ли ты мне компанию за чашечкой кофе? Очень резко Джо обернулся. И глянул на него нечитаемым взглядом. Этот взгляд мог означать нечто: “милый мой, прошу вас, повторите то, что вы сказали, я ушам не верю. Так давно я ждал этих слов, так долго я к вам стремился, но душа моя кротка и слаба, приходилось лишь тихо наблюдать. Если то, что я услышал – правда, то возьмите меня за руку и ведите куда хотите”. Но Рик был более чем уверен, что взгляд означал лишь одно: “De la fuck?” Кадык у Рика дёрнулся, губы разъехались в глупой улыбке. Он вздохнул и собрался с мыслями – раз позориться, то позориться до конца. И за этой романтичной мутью Риккардо абсолютно не заметил, как дверь за спиной Джозефа приоткрылась. Как из неё вылезла хитрая собачья морда. Как эта морда тёрлась о ногу Джо, Рик также не заметил. Слава богу, что Рик всё же заметил, как в его ногу впилось два ряда тупых зубов, а то стоял бы так тупо, смотрел в глаза Джо, пока ему ногу откусывают, а потом, когда бы заметил, пришлось бы отшучиваться. Было бы так неловко, кровь бы текла по штанине, Джо бы вежливо сказал: “У вас, судя по всему, кровь”, а Рик бы сыграл в дурочка и ответил: “Да что вы? Да? А я и не заметил, честное слово, не знаю как это произошло”. – Merde! Не нужно быть умником, чтобы понять, что Джо сматерился. Но про себя Рик отметил и изящество в этом коротком слове и весь спектр чувств и какое-то невероятное соседство звуков открытых со звуками носовыми. Прискорбно было это осознавать, но похоже он вновь влюбился в французский. Отвратно. И пока Джо оттаскивал собаку за ошейник, пока Рик с усилием вытаскивал лодыжку и штанину из пасти зверя, пока солнце мягко светило на белый кафель, как бы смеясь над Риккардо, Риккардо думал, на кой ляд он вообще сейчас спасает ногу от собаки, если в конечном итоге хочет умереть заживо прямо на этом месте? А боль добралась до нервной системы, расхуячила её арматурой и напомнила, что его тупое никчёмное сознание не более чем побочный продукт физического тела, поэтому ему лучше поскорее захлопнуться и вытаскивать ногу из пасти более усердно. Нога на свободе, собака в узде, Джо в краске. Он уже открыл рот, брови свёл домиком и вот-вот бы начал рассыпать извинения, клясться пятым коленом шестиюродной бабушки по линии отца брата матери, что это больше никогда не произойдёт, и он, конечно же, бесконечно просит прощения, однако Рик его остановил. – У меня тут булочки. Вкусные. Можно было бы с кофе их… – Нога права – тупое сознание – тупое говно тела. Не думать. Действовать. Джо смотрел на него слегка приоткрыв рот. За оконной рамой отчаянно зажужжала букашка. Чирикнул воробей и затих. Три пылинки застенчиво проскочили между ними. – Мon bien, Тебя собака укусила. – Кто меня только не кусал. Драматичная пауза уже устала появляться из раза в раз в диалогах этих двух тупиц. У драматичной паузы вообще-то есть жена и дети, ей надо их кормить, с ними гулять и их растить, а не сидеть между этими дебилами, думая о том, как бы издохнуть поскорее. Именно поэтому в этом куске произведения пауза драматичная была заменена на паузу комедийную. Эта тварь хотя бы разведённая. Поэтому, когда Джо сломал её, вначале фыркнув, а после рассмеявшись, никому жаль не было. Риккардо сначала улыбнулся недоверчиво, а потом и просто улыбнулся, когда в смехе Джо услышал добрые нотки. – Так сильно кофе любишь? – Ничего не могу с собой поделать. Кофе – моя страсть. Оба подумали, что вместо слова “кофе” могло бы стоять имя “Джозеф”. Оба подумали, что собеседник так не думает. – Ну. Если укус тебя не беспокоит, то “Ты можешь со мной сделать всё что хочешь, я не буду сопротивляться”. – Конечно. Как скажешь. Кстати, что за пёс? Рик глянул на пса. Пёс на Рика. Оба подумали, что у оппонента морда какая-то… маргинальная. – Буквально сегодня в приюте взял дворняжку, она ещё плохо справляется с тем чтобы находится долго одна в квартире. Я и дверь оставил открытой, на всякий пожарный… Думал, что будет не очень приятно, если в первый же день она порвёт мне диван… ну а в итоге она… ну… порвала ногу тебе. Ещё раз извиняюсь. – Не стоит. Джо улыбнулся ему. На его лице играли яркие солнечные зайчики, отбрасывая холодные мягкие тени. От света его волосы окрашивались в сочный салатовый. А чистые голубые глаза наполнялись чем-то мягким и хрупким – моргнёшь и пропадёт. Джо мотнул головой. Открыл дверь и потянул за собой собаку. – Проходи. Кухня прямо, я сейчас запру Боню в комнате, чтобы не приставала. Рик вошёл в небольшую квартирку. Светлые обои, светлый потолок, светлый пол. Всё казалось чистым и воздушным, несмотря на обилие разных коробок. Пройдя мимо незакрытой комнаты, Рик увидел, как посередине стоит ещё не собранный шкаф, а повсюду валяются винтики, шурупы, бумажки и другой ширпотреб. На кухне также ютилось множество коробок. На стареньком деревянном столу стояло несколько кастрюль и одинокая сковородка. Рик всё это аккуратно сдвинул к краю, достал из шоппера пакетик с булочками и положил их в самый центр. Джо пришёл на кухню очень быстро, но перед этим Рику удалось рассмотреть небольшие детали кухни – над плитой висит винил с ABBA, Scissor Sisters, Lady Gaga, Depeche mode; на подоконнике, среди растений, приютилась менора, на холодильнике висели магнитики, судя по всему, сделанные детьми – у фиолетовых котиков почему-то было шесть лапок, вместо четырёх. Хотя, может это и не коты вовсе? Из нутра квартиры послышался собачий скулёж. Рик нервничал. Чтобы как-то отвлечься он встал, подошёл к окну и выглянул на улицу, сделал вдох, покосился на менору( менора покасилась в ответ) и очень ненавязчиво стал искать турку. Вернулся Джо. – Что ты ищешь? – У тебя есть турка? – Что? Рик постарался разочарованно вздохнул так тихо, как только можно. Он уже представлял, как они ходят друг к другу в гости, выбираются пообедать вместе или поужинать. А иногда Джо приносил бы ему какую-нибудь свою стряпню из дружеских чувств и Риккардо бы улыбался и благодарил его, при этом понимая, что блюдо приготовлено абсолютно неправильно и есть он это, конечно, не будет. Потому что турка это самый минимум. Нет турки – нет доверия к еде. Риккардо был королевой драмы, он это знал и принимал, и вместе с тем прекращать не собирался. Его относительно нормальное состояние держалось лишь на одном – на еде. И уж она будет такой, какой нужно именно Рику. Без обид. – Ковшик? – А, ковшик есть. Джо присел на корточки и стал копаться в содержимом ближайшей коробки. Только теперь Риккардо мог в полной мере осознать, что было надето на Джо. Светлые мама джинс, оголяющие щиколотки, белая футболка с рисунком указательной стрелки на груди у сердца и надписью «Вы здесь», пара старых жёлтых кед. Довольно весёленько, учитывая то, что на Риккардо были обычные чёрные джинсы, белая рубашка и белые кроссовки. Честно, как купил себе вещей в двадцать, так и ходит до сих пор. Что-то рвётся или теряется, а Рик всё так же упорно хватается за них, находит замену. А потом сам страдает от того, что жизнь у него рутинная, безрадостная. Так ещё и отягощённая старыми никому ненужными вещами. Аж противно от самого себя. Джозеф вынырнул из-под стола с ковшиком и протянул его Рику. «И слава богу» – подумал Риккардо. За кофе можно не переживать. Оглядевшись, он нашёл кран, подошёл и начал приготовления. Он сделал это рефлекторно, он настолько привык к тому, что готовку ему доверяют со всей охотой и душой, что даже забыл о том, что в чужом доме готовить полагалось хозяину. Но на удивление хозяин как будто фибрами души чувствовал шёпот вселенной и когда этот шёпот обличился в что-то отдалённое напоминающее “просто дай ему сделать то, что нужно” он не сопротивлялся. И Рик стал готовить кофе. В чужом доме. В чужой кухне. Рядом с чужим человеком. Когда Риккардо в последний раз знакомился? Это казалось так давно. Почти в другой жизни. Пускай его работа и предполагала постоянные новые знакомства, беседы с новыми людьми, подхалимство и невероятные социальные навыки, но Риккардо честно не мог вспомнить, когда в последний раз он знакомился с кем-то просто потому что. Просто потому что ему хочется с кем-то дружить. Вот это вот детское «Привет, давай дружить!» А сейчас он как-то с энтузиазмом варит кофе, рассматривает соседа и думает о том что он варит кофе и рассматривает соседа. А на другом уровне мышления думает о том, как он думает об этих мыслях. И всё это такое незнакомое и интересное. На фуршетах есть свой этикет. В очередях в банке свой. Абсолютно иной этикет в общении с Чарли – его совсем нет, просто Риккардо периодически его пинает и даёт подзатыльники. Но скажите пожалуйста, а что ему делать на чужой кухне француза с дворняжкой, за которым Рик уже как полгода наблюдает через дверной глазок? Тот, с кем его разговоры начинались и заканчивались на лестничной клетке в час ночи, когда у обоих где-то внутри зарождалось тоскливое желание покурить и постоять на промозглой жёлтой плитке. А главное – какого чёрта Риккардо вообще полез в эту квартиру, если он так ненавидит французский, собак и новых соседей? Ну а с другой стороны – если продолжать любовно вздыхать за закрытой дверью, то это всё может перерасти в судебное заседание по вопросу сталкерства. И упаси господь судье вновь встретить фамилию Де’Карли, она же застрелится ещё до того как Рик войдёт в зал. Да и потом судимость в сближении не помогает, а если он начнёт объяснять, что всё это из чистого человеческого добродушия, мол он, такой сентиментальный романтик, сил в себе не нашёл чтобы заговорить, смотрел исподтишка, преследовал холодными ночами до двери квартиры, следил за его приходом и уходом, и это абсолютно не ужасно! Господа полицаи, сложите оружие, всё абсолютно стерильно, никто и не узнает, что господин Риккардо Де’Карли вламывался в чужую квартиру. Всё ради любви! Начало попахивать хреновой комедией. А может даже и триллером. – А откуда ты вообще родом? Вырулил. Пускай вопрос и был абсолютно совершенно не нужным – ещё полгода назад, когда Риккардо впервые стрельнул сигарету у соседа в два часа ночи он коротко и ясно услышал насколько же жизнь поганая. Со всеми рычащими интонациями. – Я из Франции. “Я знаю”. – Коренной или… – Коренной. – Не помню, рассказывал ты или нет, но всё же… Если не секрет, – Риккардо включил конфорку, – почему переехал? –Ох… Джо притих. Риккардо взглянул на него из-за плеча – тот опёрся о стол, и смотрел на плитчатый пол. Его лицо ничего не выражало. Ещё секунда – наваждение спало, он тряхнул головой, рукой зарылся в волосы. – Ну, если говорить очень коротко, то жизнь мне осточертела, я жил в ужасном районе, работал учителем, каждый день приходил в класс к забитым детям, из которых растёт будущий криминал, и понимал, что я там абсолютно ничего не значу. Рик вежливо промолчал. Джо запнулся, пригладил волосы, отвёл взгляд. – А потом умерла одна моя знакомая умерла, – он выдержал паузу. Рик чувствовал что говорить об этом Джо было не просто на каком-то душевном уровне, но вместе с тем он говорил легко, не кривясь, не вздыхая и не закатывая глаза от горя, – и я вдруг осознал – я ведь могу уехать. Могу перестать ходить в эту школу, к этим бедным детям. Могу не жить в том ужасном районе. Я не знаю… Просто… мне тридцать восемь в конце-то концов. Почему я вообще должен терпеть? Он говорил предельно спокойно. Будто бы события эти были давным давно позабыты, воспоминания покрылись лёгкий налётом и ласково мшели в старой винной бутылке из толстого стекла, где-то на самом дне его сознания. Может быть эти воспоминания даже не были правдой. Может быть это всё происходило с кем-то другим. Просто в один день вместо неизвестного проснулся Джозеф и решил, что со всем этим merde стоит покончить. – Да я если захочу, могу в другую страну переехать. И, как видишь, переехал.Учителя везде нужны, не то чтобы я остался без хлеба. Так что…, – он вновь запнулся, кинул взгляд куда-то вдаль, сложил руки на груди и стал теребить край рукава, – Я имею ввиду, а почему бы и нет? Он взглянул на Риккардо с виноватой улыбкой. Мол, посмотри какими глупостями занимаюсь. Риккардо смотрел на него с сожалением. Кофе закипел. – Ладно, похоже меня унесло куда-то, куда не надо было. Не стесняйся, тормози меня, иногда такое случается… – Нет, нет, всё в порядке. В некотором роде понимаю тебя. Я раньше жил на юге, но потом в восемнадцать переехал сюда, – Рик снял ковшик с огня, прервался на то чтобы спросить, есть ли ситечко – я тогда рассорился с родителями. Очень тяжело было, в то время я был слишком глуп и на каждое выражение отца, был готов сломать ему рёбра, но по очевидным причинам не мог. Риккардо усмехнулся себе. Что ж. Эта история также хранится где-то на илистом дне памяти. Как же остро воспринимал тогдашний Рик каждый жест, каждое слово, каждую мимолётное происшествие. И какой же мутью покрылось юношество. Когда Рик проснулся вместо того юнца, сбежавшего от семьи? Он и не вспомнит. Помнит и ссоры и кулаки отца. Но в сердце ничего. Ни обиды, ни злости. Тихо. – Хотя, мы даже как-то подрались. Синяки долго не сходили. И я всё страдал и думал, почему жизнь так ко мне несправедлива, что я должен находится здесь и без конца терпеть отца. Но потом меня тоже вдруг осенило – я могу просто собрать вещи и уехать. Мне же восемнадцать. Я в тот момент так удивился тому, что я на самом деле могу взять и уехать. Я аж в ступор какой-то впал. И я уехал, – Рик разлил кофе, –До сих пор не жалею. Они замолчали. Джо выглядел немного виноватым за то, что так резко вывалил так много на Рика. Рику же было в большей степени всё равно. Ну случаются в жизни не самые лучшие истории. Он не лучше. Копаться в прошлом, так ещё и в чужом – себе дороже. Если Джо сам не захочет рассказывать, то и Рик не поднимет темы. Джозеф тем временем убирал со стола кастрюли. – Так ты преподаватель? – Рик перевёл тему. – Да! Джо как будто бы начал светиться – А учитель чего? Он усмехнулся. – Французского. – Неожиданно. – Да? Почему же? – Честно говоря, на твоём месте я бы возненавидел французский. Угощайся. Наконец-то они присели за стол, Рик протянул круассан с шоколадом Джозефу. – Спасибо большое –, он откусил маленький кусочек на пробу, – Не знаю, язык же не виноват в том, что я обижен на свою жизнь. – Ну не виноват то он это да, просто когда у меня выбор ненавидеть ли мне людей и мир или к примеру язык, то я всё же выберу язык. Ну позлишься ты на этот французский день, ну другой. Но если ты его не слышишь, то ненависти вообще и нет. А злится на человека это дело трудозатратное, мысли о нём как-то более липкие, чем язык. – Был неприятный опыт? – Джо улыбался. Похоже для него история оказалась забавной и совсем не обидной. – Да, – Рик улыбался в ответ, понимая, насколько бредово он звучит. – Тогда надеюсь что мои trucs linguistiques² не сильно тебя обидят? Джо игриво подмигнул и во все зубы улыбнулся. Зубы его не были абсолютно ровными – верхний клык напирал на остальные зубы, от чего Джо слегка смахивал на хищника, который вот-вот вонзится клыками в глотку Рика. А Рик и не против. – Дорогой, я полгода стреляю у тебя сигареты, меньшее что я могу сделать для тебя, так это не обращать внимания на тот язык на котором ты говоришь. – Твою симпатию можно купить сигаретами? – Джо ухмыльнулся – Сигаретами и шармом, я полагаю, – Рик подмигнул. В эту игру могут играть двое. И такого хода Джозеф точно не ожидал. Он смущённо отвёл взгляд и отпил кофе. Они ещё какое-то время болтали ни о чём. О погоде, ближайших магазинах, красивом скверике, который находится в пяти минутах ходьбы от их дома, о предпочтениях в чае и об отвратительной привычке собак кусать ноги прохожим. Слишком быстро стрелка на наручных часах Рика отбила десять тридцать. Вдруг, только взглянув на эти цифры, в голове всплыло небольшое такое воспоминание о том, что он вообще-то сегодня ещё работает и ему надо не просто бежать – лететь, лишь бы успеть. Он в спешке встал, извинился за то, что ему приходится в так быстро покидать столь приятного собеседника. Он выбежал из квартиры, вбежал обратно, собрался с духом и сказал то, на что не решался все эти пол года: – Дорогой мой, я так считаю – нам с вами надо сегодня вечером выбраться в город выпить грога. Знаю одно неплохое место с видом на море. Джо удивлённо посмотрел на Рика. И нельзя было сказать – в хорошем смысле или нет. Просто удивился. – Звучит заманчиво… Но я вроде как затеял генеральную уборку, и ещё столько вещей разобрать надо… – Если дело исключительно в вещах, то обещаю завтра же я проведу за разборкой твоих вещей столько же, сколько отниму сегодня. Джо фыркнул, сложил руки на груди и слегка потеребил футболку. Зажмурился. А потом ответил почти на выдохе. – Даже и не знаю, кем надо быть, чтобы отказаться от такого приятного предложения. Рик мягко улыбнулся. – Я зайду в девять. – Не поздно ли? Рик уже открывал дверь в свою квартиру, чтобы забрать вещи. Он лишь обернулся и ухмыльнулся. – Дорогой. На улице июнь. Думаю это даже рано. Ciao! Он взял шоппер, захлопнул дверь и буквально выпорхнул из дома. Ещё мягкое летнее солнышко грело затылок, цветочки цвели, птички пели, подростки долбили клей. Жизнь так и наполняла город, пропитывая своей энергией даже старые камешки на мостовой. Где-то лаяли собаки и их хозяева с тёплым упрёком кричали им, чтобы они, дурёхи, не лезли на обочину. Рядом с булочными стояли женщины с колясками, абсолютно вымотанные, и при этом всё так же любовно смотрящие на своих малышей. Старички в сквере достали с антресолей шахматы и уже вовсю разыгрывали партии, мухлюя, закуривая толстые и не очень сигары, смеясь и травя байки. Какая-то маленькая девочка вела за собой стайку разношорстных малышей, при этом говоря «Я там такое нашла!!! Мне старший брат сказал, что там упал метеорит…» Она смешно картавила, бойко рассказывая подробности несуществующего происшествия. Рику было так хорошо. Сейчас он придёт в свой выставочный зал, раздаст всем люлей, заполнит документацию, и встретится с секретаршей, потом с двух до четырёх будет дрыхнуть на диванчике в своём кабинете. Затем пообедает на набережной, сделает марш-бросок до собственного дома и до девяти будет блаженно ничего не делать и ждать девяти. Он прокручивал в голове утренний разговор. Риккардо даже и не заметил, насколько легко он вдруг начал обращаться к Джозефу как «мой дорогой». При этом сам Джо почти никак и не отреагировал на это. Будто так и должно быть, так оно и есть. И лишь секундой позже Рик понял, какой же он беспросветный идиот. Вот просто как он мог этого не заметить? Ведь Джо сам несколько раз назвал его «Мon bien» – мой хороший. Это Рик помнил, его так когда-то называл Чарли. А теперь Джо… И это было так органично и незаметно, что Рику это не разу не резануло по слуху, ему казалось, что так оно и есть, что это самое «Мon bien» это ни что иное как какая-то кличка или сокращение его имени. Господь Иисусе, дай сил. Рик вновь заулыбался, почесал затылок. Может быть он даже не будет ругаться на Чарли сегодня. У него исключительно хорошее настроение. Может разочек и дать слабину. А может и нет. Было уже далеко за двенадцать, Чарли опаздывал на час с хвостиком. Рик уже успел помочь Родефу и Мим собрать их мини-выставку «Бестелесность». Родеф и Мим были тандемом скульптора и живописицы. Мим была нема, Родеф глух, их отношения были идеальными для всех, кто когда либо их встречал, и вместе с тем абсолютно невероятными. Мим и Родеф, также известные как «глухонемые», так же известные как «стыд и срам, как такое можно показывать», объявились в городе совсем незаметно. Никто не придал значения низенькой девушке, одетой во всё серое, и парню с выбеленными волосами. Таких полно на улице. Но внезапно всё круто изменились когда они прямо на улице выложили длиннющий лист бумаги и стали проводить мастер класс о том как рисовать цветочные вагины и члены. Вот в тот то момент все вдруг спохватились, заохали, заахали, признали в них «ну эти, столичные сумасшедшие, художники, понимаете ли. Современное искусство. Говно одно». А в это время Риккардо потирал руки и уже думал где пропьёт выручку с летнего салона, где Мим и Родеф, конечно же, выставятся и залетят на ура. Им было двадцать, Рику тридцать, они были настолько разными, что чудом было их дальнейшее сотрудничество. Однако Рик ещё до того как хоть как-то заявить о себе, потратил год на изучение жестового итальянского и английского, разобрал некоторые их перформансы и одно единственное напечатанное интервью, послал на разведку старого знакомого, а потом сам невзначай появился на их очередном мастер классе под открытым небом. И вот Рик уже шёл на них как волк на овец, с сияющей улыбкой и выверенной до последней интонации речи, когда его толкнули, он полетел на Родефа, Родеф на Мим, та на ещё на какую-то женщину, послышались вскрики, вой, мат и оскорбления. Рик только встал, увидел, что какой-то мужлан в весьма неприятной форме объясняет Родефу, что ему сейчас набьют ебало, и уже хотел было идти на помощь, как в гущу событий с ноги влетела Мим и уже было непонятно, кто кому что хочет набить. И лишь потом, в больнице, после показаний, утомлённый Рик как-то невзначай сказал: «Знаете что? У меня тут неподалеку выставочный зал есть. Небольшой, какой уж родители оставили. Зато хороший. Света много. Вы там, загляните, если заинтересовал. Я Риккардо Де Карли, если что». И как-то само собой так получилось, что уже девятый год Мим и Родеф ютятся в зале у Рика. А вот Чарли, чёрт бы его побрал, готов был ютится только в героиновых притонах. – Я ему голову откручу. Нет, я серьёзно, я возьму и откручу голову. Рик мерял шагами проход, где сновал Родеф с тележкой, в которой были картины Мим и статуэтки Родефа. – Я создал группу в wat’s up? Создал. Я написал десять раз, что если он не придёт, я его прибью этими же руками? – Рик потряс руками в воздухе, – Написал. Вот где эта тварь? Мим, стоявшая всё в этом же проходе стукнула по стене, привлекая внимание. «Он скоро придёт». – Уж пускай соизволит. Если он думает, что я на него руки не подниму, потому что, видите ли, он богема которую ещё поискать надо, то он ошибается. Да я его… Я его… – Рик обежал помещение взором, как бы ища что-то, – Да я его хоть этим зашибу! Он вытащил статуэтку из тележки Родефа, который проходил в это время между ним и Мим. – А нет.. – Рик посмотрел на статуэтку оценивающим взглядом – этим зашибать не будем, это мы оставим. Но я его зашибу, это точно. «Ты драматизируешь» – Да, драматизирую! Да! И что? Это у нас выставочный зал или цирк? Да даже в цирке больше дисциплины, чем здесь. Он же не объявлялся две недели, а у нас салон в августе. Нет, я его убью… Серьёзно, убью. Родев остановился и обратился к Рику: – Шт проИсходит? Родеф как-то объяснял Рику что глухие вполне себе могут научится говорить, с оговорками, но могут. Родеф корпел над этим много лет. Мим любила слушать чужие разговоры. И когда Родеф начал с ней беседовать, она начала улыбаться так сильно, что у самого Родефа лицо чуть было не располовинилось от счастья. Она всегда говорила, что у него прекрасный голос. И Родеф охотно верил, понимая, что скорее всего говорит он ужасно неправильно. Рик в общих чертах продублировал свою проблему. – Остаф его. – Это что это значит оставь?! Я ему, знаете ли, почти начальник, он деньги получает благодаря мне и благодаря мне же он может существовать. Мим поморщилась. Всё же звучало это… не очень хорошо, мягко сказано. Родеф же с укором поднял брови. Рик пригладил волосы. Вздохнул. – Ладно. Ладно, я не прав, я вспылил. Но я считаю, что это хамство. Можно было хотя бы написать, что он не придёт. «А если он умер?» – Ну это не причина заставлять меня убивать его повторно. Родеф и Мим синхронно фыркнули. У Риккардо зазвонил телефон. Он не глядя поднял трубку, когда на весь динамик раздалось громкое: – Рикииии!!! Рики, Рики, Рики тики тави. Риккардио! Как дела, как жизнь жестянка? Рик оторвал телефон от уха, шумно вздохнул, вновь поднёс телефон к уху, и зашагал в укромное место, где он мог бы во всех красках уничтожить Чарли. – Я знаю где ты живёшь. – Я тоже знаю где я живу. – Я просто приду и задушу тебя во сне твоими же штанами. – Да, да, да вот это вот всё братоубийство, и как я мог, а как ты ждал, и вообще у нас тут клоуны, а цирк уехал, не в обиду Мим. Короче я не приду. – Ах да?! – Да. Тут короче очень важное дело, прерываться не могу. – И что же это за дело такое, что ты даже написать мне не мог. – Короче, я встретил Иисуса. Рик опустил руку. Другой сжал переносицу. Разболелась голова, воздуха не хватало. Нет, он точно сейчас пойдёт убивать. – Прости, что? – Извиняю, Иисус. – Какой к чёрту Иисус? Ты снова пьян? – Иисус который не наш Иисус, всмысле не сын божий. Хотя все мы в какой-то степени дети божьи, ты так не считаешь? – Ближе к сути, иначе я стану Иудой. – Да я шлялся тут, к тебе шёл, прям честно ровно шёл, никуда не сворачивал. А потом искра буря безумие, я лежу на обоссаном матрасе в притоне и тут короче Иисус. Говорит, что он доминиканец, ты б видел его, Рики! Ты б его обоссал с высокой колокольни конечн, но ты и меня бы обоссал с высокой колокольни. У него тут такая история! Он типо мигрант, ему работу обещали, но на самом деле утащил в рабство, но он сбежал, но его полиция не приняла и сама обратно отправила, он начал колоться, вновь сбежал, снова колется, домой попасть не может. Он почти уже и скинулся с крыши, а потом говорит: «Вижу я значит бога, бог, значит, видит меня. И тут я понимаю что бог это ж я , а я значит бог. А там другие я появились. Так я и прозрел». Парень – бомба. Я уже делаю тебе зарисовки. Всё в шоколаде. Всё, Ciao. – Я тебе сейчас почачао, подонок!!! Как у тебя вообще ума хватило ширятся с каким-то блять Иисусом?! – Ну, во-первых я не ширяюьс, а во-вторых ты с Иисусом не знаком, так что попрошу звать его по имени фамилии – Иисус Христос. – Его фамилия Христос?! – Ну да, но важная ремарка, что у настоящего Иисуса Христа, Христос это не фамилия, а титул. У Рика уже триада сложилась в голове. У него уже связки сократились, он уже был на полпути к тому, чтобы подробно описать какие шакалы будут драть мёртвое тело Чарли. Он был готов описать какой именно мудак Чарли Батлер, как его жизнь – это ком одиночества и ничтожества, как же он ужасен и несчастен, как мать его никогда не любила, что отец ушёл по его вине и так далее. Но он ничего этого не сказал. Он лишь закрыл глаза, навалился на стену, касаясь виском гладкой стены кремового цвета. Он отдался мгновению, почувствовал, как холодок от тени обдал половину его лица, как этот же холодок на мгновение отогнал мигрень, сгущающуюся у лба, услышал, как во дворе пропела трель какая-то птица, а у главного входа шумели прохожие. Вторая половина лица, до сих пор накалённая от гнева, неожиданно расслабилась и двоеликость Рика сошла в некоторую определённость. Определённость того, что он в сраной временной петле, где его бывший муж уже почти два десятка лет методично разрезает его череп на две половинки, берёт самую грязную ложку и с усердием ювелира перемешивает его мозги. Эта эксцентричность и язвительность направлены лишь на гнев и крик, Чарли как было семнадцать, так и осталось, и, что хуже, Рик застрял в своих восемнадцати, в которых он вёл себя как тридцатилетний. Это ужасная сатира на самого себя, ставшая такой отвратительной пародией на саму себя, что даже в свои истинные тридцать лет Рик вёл себя лишь так, как в восемнадцать он представлял своё тридцатилетие. А ему уже сорок. И этот мерзкий образ непонятно чего отпечатался на его лице настолько, что будто бы никогда и не было ему восемнадцати, двадцати, тридцати. Будто всегда это тело было одной лишь сатирой на то, как тупые подростки с претензией к миру видят взрослых. Которых к тому же ненавидят. Отвратительно. Скучно. – Знаешь что? – М? – Иди нахуй. Тишина. Похоже Чарли ожидал не совсем это. – Ты… Ты зовёшь меня на свидание? – Упаси господь! – Рик от неожиданности аж встрепенулся, – Нет, Чарли, на свидание иду я, а ты идёшь нахуй! – Так, давай проясним: ты хочешь сказать, что нахуй иду я один, а твоё свидание это свидание не со мной? – Молодец, Эйнштейн, возьми пирожок с полочки. Чарли абсолютно проигнорировал подколку. – О боже, не говори мне, что ты вновь начал ходить на свидания. – А я и не буду ничего тебе говорить, мы в разводе. – И что ты собираешься делать? Цветы подаришь? – Да! Подарю! Хризантемы, – Чари обожал хризантемы, и пока они были женаты, то дарили их друг другу постоянно – что-то вроде их маленького секретного языка. На Чарли это подействовало мгновенно. – Ах ты сука, – Чарли это сказал шёпотом, но Рик отчётливо услышал каждую букву, улыбаясь, – Ну если хочешь – дари, помню Бернарду это очень понравилось. А вот теперь прошептать оскорбления захотелось Рику – нельзя при нём произносить это имя. Просто нельзя. Это было такое фиаско, когда Рик решил начать активно интересоваться мужчинами после развода. Бернард был последним. И были причины, по которым он был последним. О которых Чарли хорошо знает, так как сразу после этого свидания Рик буквально вынюхал где живёт Чарли, завалился к нему, разрыдался, а потом вытрахал из него душу. – Твоя мать тебя никогда не любила. Матерь Чарли была женщиной настолько холодной, что умерла от обморожения. За всю жизнь Чарли не получил от неё ни грамма похвалы. – Шутки про мать! Как оригинально! – Это не шутки это твоя жизнь. Жалкая. Одинокая. И несчастная. – Ты умрёшь в одиночестве в своей пустой квартире и твой разлагающийся труп будут отдирать от плинтуса! – Это мы ещё посмотрим! – Нет, блять, поглядим! Рик сбросил звонок. Он минуты две назад обещал себе, что не будет орать на чарли как последний тупой школьник. Что ж. Бывают в жизни огорчения. Рик пригладил волосы, вздохнул и вышел обратно в зал. Где на него уставились две пары глаз. Мим и Родеф переглянулись. То что Риккардо и Чарли в разводе, никак не уберегало их от бесконечных препирательств и истерик. Рик зажмурил глаза, набрал грудь воздуха, выдохнул через сжатые зубы и начал кивать головой. Вместе с упёртыми в бока руками поза означало нечто наподобие: «Да, да, сука, я понял, я всё понял, я просто вздёрну тебя на нее за твои же собственные кишки, выпавшие из заднего прохода, при этом буду размахивать английским флагом у тебя перед носом, чтобы твои последние минуты были сущим адом, поддонок». – Вы слышали?! Родеф смущённо поднял брови. Мим нахмурилась. И отвела взгляд. Рик, слегка покраснев от стыда добавил, в этот раз дублируя на жестовом: – Прошу прощения. Риккардо был взбешен. Он был не только взбешен, он ещё был и разочарован. Уже лет двадцать он сидит в этом выставочном зале, Чарли ни единого разу не попытался выставиться где-то в другом месте, он был предан если на Риккардо, то месту, которое встретило его известность. Чарли никогда не был лёгкой личностью. Стоило это признать. Как и то, что даже во времена супружества мягкой лапочкой он не был. К сорока его характер испортился окончательно. Риккардо злился, Риккардо клялся честью святой девы Марии, что убьёт его к херам, что запарится и выпишет ордер на то, чтобы Чарли даже не приближался к нему. Но проходили года, ничего не менялось, Чарли приносил ему доход и нервный тик. Это всё шло в никуда. В перспективе это не имело адекватного конца. Рик будет приглашать его, Чарли будет разочаровывать. А потом Рик вновь будет его приглашать ведь… Ведь… Ведь он не может иначе. Как быть без этого вечного оплота говностабильности? А с другой стороны – он становился оплотом стабильного нуля. Возможно Чарли перешёл черту. Он пользуется добродетелью Риккардо. А Риккардо до сих пор питает к нему клубок непонятных чувств переходящих от обжигающей страсти к полнейшему омерзению. И жизнь уже не кажется жизнью, если стабильно раз в пару дней он не поругается с Чарли, а после они вновь не застрянут в комичной сексуально напряжённой атмосфере, где грань так и не будет нарушена. Этот баланс был так привычен. Но так губителен. Риккардо решил, что грузить глухого и немую своим поток чистого разума, где речь превращается в гарканье, а жесты в сложенный кулак, не лучший ход. Поэтому он выполнил дыхательную гимнастику, успокоился, а после помог вынести на улицу оставшиеся экспонаты. У Мим был небольшой пикап, ещё со времён её девичьей деятельности в цирке, откуда же и получила свой псевдоним. На нём она колесила по городу, оказываясь приобрести более компактную машину. Там же она с Родефом возили его скульптуры и её картины. Пока Мим пыталась образумить ошалевшую машину и доказать ей, что она, вообще-то, должна заводиться и ездить, Родеф присел на последнюю ступеньку у входа и прикурил. Рик, не хотя возвращаться в здание, присел рядом и стрельнул сигарету. Они сидели в тишине, Родеф влюблено смотрел на жену, Рик мрачно смотрел в будущее. Риккардо вздрогнул, когда широкая, тяжёлая рука Родефа резко легла ему на плечо. – Не растрайфайся. Фсё обрасуется. Рик посмотрел на него страдальчески. – Оно-то образуется, я в этом не сомневаюсь, – он посмотрел на носки кроссовок, на белой резине красовалось яркое пятно жёлтой краски – но во что оно образуется, это уже другой вопрос. Рик вновь посмотрел на жёлтое пятно. Нахмурился. В голове крутилось что-то страшное, большое, злое. Но что именно – неясно. Неясно-тревожное жёлтое. Рик притушил сигарету об асфальт и выкинул в ближайшую мусорку. Послышался рёв мотора пикапа, и Родеф последовал примеру Рика. Подошла Мим, легонько похлопала Рика по плечу. Тот обернулся, её взгляд скользнул по его рубашке, задержался на грудном кармашке. Она стряхнула какую-то пылинку, а потом заговорчески улыбнулась ему. «У тебя свидание?». Рик залился краской. – Ну… Возможно я сгустил краски. «Но ты идёшь с кем-то гулять?» – Да, вроде того. Риккардо уже не был так уверен в своей утренней затее. Но прежде чем мрачные мысли успели оккупировать его голову, Мим щёлкнула его по носу. “Удачи! Я уверена ты хорошо проведёшь время. Вы оба” – она подмигнула. Риккардо хотел ещё что-то сказать, но она обернулась и ушла. Через минуту, с ужасным грохотом, лязганьем и шумом, дуэт «Глухонемые» укатили в прекрасное далёко соседнего квартала. А Рик так и остался стоять вместе с тупым пятном, пустым желудком и тяжёлой головой. Оставшийся рабочий день, на удивление, прошёл как по маслу. Он действительно разобрался в документации. Бухгалтерка пришла и они вместе с тяжёлыми вздохами смотрели на затраты по электроэнергии, коллективно решая где бы срезать бюджет, чтобы хватило на отопление в зимний период. Они вместе составили план того, сколько и когда сдирать с посетителей, быть ли благосклонными к студентам или развести руками и сказать что у нас всё плохо, ничего поделать не можем. Он вскользь посетовал на Чарли, ему посоветовали прекратить с ним общение, а при приближении пристрелить. А Рик думал, что никто и ничего не понимает и не знает, это же не они жили с Чарли на протяжении четырёх лет, и не они после зависли в неопределённом состоянии ненавистной любви, переходящей в любовную ненависть. Ничего они не знают. Вообще ничего. Бухгалтерка ушла, Рик, как и хотел, отоспался на диванчике в своём кабинете. Пообедал он чашечкой чая и несколькими сухими бутербродами – аппетита он не чувствовал от слова совсем. Марш бросок он всё же не выполнил, почувствовал вселенскую усталость и быстренько вернулся домой. Дома он занимался невероятно важными делами – лежал и страдал. Очень сложное дело, хорошо что Рик профессионал. За час до назначенного времени Риккардо переоделся, отыскал свои лучшие носки с рисунками – парочка красных тигров одобрительно смотрели на него – причесался и надушился. Совсем перед выходом Рик вновь взглянул на себя в зеркало. Из зеркала на него смотрел мужчина средних лет в чёрных штанах клёш с завышенной талией, белой футболке и тонкой, почти прозрачной рубашке, наполовину чёрной и наполовину белой. Он провёл рукой по своей талии. Ему было сорок лет. Когда его отцу было сорок лет, Рик видел почти ли не заржавевшего старца с золотыми зубами. А может Рику так только казалось. Может просто из-за того, что его отец был его отцом, Рик видел в нём немощного старца. Потому что в зеркале он видел довольно таки привлекательного мужчину, атлетического телосложения с небольшой проседью в волосах. Он совсем не был похож на законсервелого и отсталого человека. Клёш снова в моде! Шахматные мотивы то же, а лёгкие морщины на его лице не делали его вид дряблым или неаккуратным, наоборот, придавали какой-то законченности образу, делали его более живым, что ли. Риккардо мог бы даже сказать, что он вполне себе сексуален. Но всё равно было странно смотреть и понимать, что за этим телом стоит аж сорок лет. Сорок раз по триста шестьдесят пять дней. Это же свихнуться можно, честное слово. Он вздохнул. Чарли не прав, он никогда не бывает правым, но всё же… Сорок лет. И всё ещё свидания. У его отца уже была семья, а сам он практически лежал на смертном одре. Незавидная конечно учесть, но семья… Риккардо иногда думал о том, что он мог бы быть отцом. Не идеальным, возможно даже не до конца хорошим. Но ему так хотелось хоть когда-нибудь взглянуть в маленькие детские глаза, наполненные первородным ужасом и сказать, что всё в порядке. Что рядом тот, кто поддержит. Сколько бы раз ты не разбил колени, рядом будет отец, который поддержит. Кто-то, кто будет любить тебя не смотря ни на что. Не смотря на развод. Не смотря на то, что ты гей. Не смотря на то, что ты просто мягкая размазня, не готовая провести всю жизнь в итальянской мафии. Такой блядский минимум, и всё же такой далёкий. Риккардо мотнул головой. Это очень плохой настрой, особенно для того, кто хочет пойти на свидание, а не просто на прогулку. К тому же его благословила Мим, а эта женщина права, и права всегда, и даже думать не стоит о том, чтобы прийти к ней вытирать сопли и говорить как всё было ужасно. Нельзя её так расстраивать. Он улыбнулся. Отражение слабо улыбнулось в ответ. На прощание он подмигнул самому же себе. Только-только Рик открыл дверь и собирался её захлопнуть, как в то же мгновение вышел Джозеф и закрыл свою дверь. Они синхронно обернулись через плечо, сообразили что произошло и рассмеялись. – Интересно, конечно, получилось, – поприветствовал Рика, слегка покрасневший Джо. – Да уж, – Рик всё ещё улыбался. Джозеф выглядел прекрасно. Копна волос собрана в низкий хвост, на нём самом была лёгкая рубашка с широкими сине-белыми полосами, чёрные штаны с тонкими белыми полосками, образующими клетку, и ярко-жёлтые кеды. И венец образа – квадратные очки, будто вылезшие прямиком из девяностых. Совершенно дурацкие, Рик видел что одна дужка погнута, другая же перемотана детским пластырем с hello kitty. И на удивление это не вызывало в Рике никакого раздражения или пренебрежения. Каким-то удивительным образом в Джозефе сочетался его возраст и такие вот ну совершенно дурацкие вещи. Кто-нибудь сказал, что это слишком инфантильно. Но какая нахуй разница, когда выглядит так прекрасно? – Хорошо выглядишь. – Спасибо! Не хочу хвастаться… Хотя хочу! И буду, – Джозеф засиял и улыбнулся, оголяя белые клычки, – Этот прекрасный наряд мне подобрала моя выпускница, я с ней и волосы покрасил, хорошая была девочка. – Что ж. Могу сказать, что у неё есть вкус. А у тебя смелость. Если не секрет, то как вы вообще пришли к таким… глобальным изменениям? – Ой, да там всё просто на самом деле. Я был её классным руководителем, а там школа сама по себе не самая элитная, скажем так. И дети там из неблагополучных семей. Так она была самой главной бандиток из всех бандиток, – Риккардо сам не заметил, как улыбнулся. Джо рассказывал об этой девочке так ласково, будто слово «бандитка» обозначало семикрылых райских ангелочков с венками на голове, – Но ты бы слышал какие она стихи писала… У девочки был талант и она была трудолюбивой, когда дело касалось её любимых предметов. Мы с ней дошли до последнего класса и я помог ей с поступлением. И она весь последний год нервничала и всё говорила, что ничего она не сдаст и у неё всё под откос пойдёт. Однажды мне пришлось вытягивать её из туалета, где она плакала. Ну тогда я её успокоил и сказал что всё будет хорошо, а чтобы стимула придать пообещал ей, что если она сдаст на высший балл, то я выполню одно её желание. Она сказала, что я выкрашусь в зелёный. Риккардо коротко фыркнул. Они вышли во двор. На дворе всё ещё было светло, солнце только-только лениво опускалось на горизонт. – Вот это я понимаю, чётко поставленная цель, – Риккардо взглянул на Джо. Тот лишь странно улыбнулся. В улыбке скользила какая-то неизвестная минорная нотка. – Она не сдала на высший балл. Брови Рика поползли на лоб сами собой, донося всё как нельзя более красноречиво. – Но она поступила, – Джо, будто оправдывался, – господи, она была так расстроена, ей не хватило всего нескольких баллов. И она так переживала, что в итоге не поступит и говорила какое она разочарование. Ну не мог же я просто так её оставить. Джо слегка раскраснелся. – Ну и я покрасился. Зато все нервы как рукой сняло. Да и мои выпускники оценили. Сказали, что такое прощание они никогда не забудут. – Это точно. Если бы моя учительница выкрасилась бы во что-то хоть отдалённо напоминающее зелёный, то половина моих одноклассников упали бы в обморок от шока. Рик не знал отчего, но вдруг стало так легко и беззаботно. Он вспоминал свои школьные годы. И он не мог не охарактеризовать их как «жестокий мускулистый припадок гейской паники с привкусом дешёвых сигарет и телесных наказаний» . Это было жуткое время, которое вспоминается как смешная история, которая никак не может быть правдой. Но в рассказах Джо, пускай он их слышал всего штуки три, школа, пускай и неблагополучная, почему-то представлялась каким-то небольшим гнёздышком сплочённости и понимания. Сейчас выйдет Джозеф, гипотетически рыжий, в каком-нибудь стареньком бабушкином свитере, под локоть уведёт в лаборантскую и весь день будет распивать вместе с Риком чай и говорить, какой он замечательный, что ему надо не упускать шанс и ехать куда-нибудь во Флоренцию, туда где нежный Рафаэль писал своих мягких как пух ангелочков. И Рику, мелкому шкету, которому так и дай пробить чьё-нибудь ребро, вдруг станет плаксиво и он будет мужественно глотать сладко-солёный чай, пока Джо лукаво смотрит на него. И он встанет и полетит ласточкой в тёплую Флоренцию. Туда, где Рафаэль писал своих мягких как пух ангелочков. Туда, где сам Рик будет писать мягкие как пух бабушкины свитера. – Ты тоже выглядишь прекрасно. Эта лёгкая фраза вывела Рика из транса. – Спасибо. Увы, милой истории не имею. – Ну не всем же иметь милые истории. Так и лицо от улыбки может треснуть. – И то правда. Улица была оживлённой. Даже более оживлённой чем с утра. Оно и понятно – Италия. Риккардо когда впервые узнал от Чарли, что вообще-то во всём нормальном мире детей укладывают спать в восемь-девять часов, так не поверил. Для него девять вечера это почти день, такая рань. А потом он впервые выбрался с Чарли в Ирландию, застудил себе всё что мог, подрался с каким-то чрезмерно возбуждённым парнишей на день святого Патрика и внезапно понял, что в Ирландии бодрствовать в десять часов вечера как-то не охотно. Охотно залезть под одеяло и мастурбировать. Но никак не гулять и не разговаривать со своими соседями о всяких глупостях. Рика посетило чувство дежавю. Джозеф шёл рядом, почти под боком, от него шёл шлейф каких-то мягких духов, а сам он будто источал энергию. Он смотрел на взрослых, расслабленно шествующих по тротуарам, на детей, которые носились как бешеные, на собак, лениво переступающих с лапки на лапку. В его глазах огни будто искрились ещё ярче, задорней, счастливей. Он улыбался и на его лице пролегали нежные складки морщин. Чарли как-то объяснял, что по морщинам у людей можно вычислить их темперамент. У Джо была почти гладкая переносится, но щёки испещрили бороздки. Риккардо легко мог представить как большую часть жизни он ходил с улыбкой. Очень легко. Когда Рик водил Чарли гулять по ночному городу, он чувствовал себя некомфортно и постоянно жался к Рику. И тогда Восемнадцатилетний Рик чувствовал себя таким сильным, таким могущественным и храбрым. Так и хотелось сказать Чарли, что он его от всего защитит. Сорокалетний Рик смотря на это всё думает лишь одно: «Как можно было быть таким придурком?» Джо шёл рядом, но всё же где-то в стороне, смотря на всё ясным взглядом прозрачных глаз. Рик не лез с объяснениями, но и не был отстранён. Иногда что-то комментировал, если Джо спрашивал, иногда рассказывал какую-нибудь байку о владельце той булочной или этой кофейной. Джо изумлённо слушал и не понимал как Рик может помнить такую кучу людей, Рик шёл и думал, как можно восхищаться такой чепухой. – Честно говоря, самой такой яркой историей связанной с выставочным залом была та, где я случайно пригласил фашиста и он чуть было меня не сжёг, читая молитву. – Что? Как разговор повернул в это русло – Рик особо не заметил. Джо ровно рассказывал об инфраструктуре, какой у него был ужасный двор, он рассказывал разные страшные и весёлые истории, а Рик как-то не перебивал его, а потом по логике наступила его очередь огорошить собеседника чем-то внезапным. – Да вот так вот получилось, –Уже сам Риккардо как бы извинялся. Честно говоря, он бы сам не поверил в эту историю, – Я в тот момент слегка повздорил с одним человеком: он сказал, что Италия должна была быть выкошена вместо Германии после первой мировой. Я конечно не националист, ты не подумай, но это меня очень задело. А потом ко мне заявился какой-то парень и мы как-то с ним так душевно поболтали, что я говорю ему, мол давай проведём твою выставку. Рик сделал паузу. Боже, как же давно это было! Прошлое выгоревшими осколками возникало в памяти. Какой же он был тупой и совершенно наивный. Да к тому же и вспыльчивый. Ему было настолько плевать, кто ему поддакивает, что буквально об это же и обжёгся. – Он был дадаистом. И вроде всё хорошо, вроде и работы у него ни на что не намекают. Но на открытии он приносит новую работу, а там какие-то слегка недвусмысленные лобзания Муссолини и Гитлера. Я сначала было подумал, что у парня проблемы с геями. А он потом говорит что сам он гей, да и любовь Гитлера и Муссолини чиста как слеза детдомовца. Я уже думаю надо выводить его на свежий воздух и сворачивать это всё. Ну и как-то слово за слово, он зигует, обливает меня шампанским и кидает в меня зажигалку под молитву. Джо теряет дар речи. Если бы не воспитание, то, возможно, он уже лишился бы челюсти. А Рик тем временем улыбается, слегка выпячивая грудь, будто только что он рассказал о своей ферме по разведению лошадей, которая по счастливой случайности находится рядом с его же виноградной плантацие, с которой видна гавань с его яхтой. Хотя на самом деле, если глянуть в историю чуть глубже, то она рассказывала лишь о том, как сильно Рик однажды обосрался. А сейчас он будет оправдываться. Если конечно его спутанную речь вообще возможно представить как оправдание. – Самое же интересное, что полиция должна была провести расследование и я мог бы попасть в такую яму, что представить страшно. Но я ж такая крыса, что в угол прижми, а я кусаюсь сильнее, – Рик то ли испытывал жгучее раскаяние, то ли невероятную гордость, – Просто чтобы ты понимал – я в пятнадцать заболел пневмонией, так меня в больницу положили, а там был совершенно отвратительный мальчик лет восьми. И так он меня раздражал и бесил, что я не выдержал и бросил его через бедро на пол, только вот он ногой ударился о железную ножку кровати. Крику было… Я же понимаю, что сейчас придёт медсестра и мне влетит по первое число, но я же крыса. Я присел к нему и начал говорить: «Ну что, допрыгался?» А он бешеным был, все это знали. Так медсестра это увидела, подумала, что сам он ударился, и ушла. – Гениально, – Джо смотрел на него с неприкрытым восхищением, а Риккардо лишь глупо улыбался и фыркал. – Ну и в конечном итоге я построил глазки офицеру, сказал что это всё государственная измена, а я простой обманутый гражданин, и вообще я верю в бога, который художника этого обязательно покарает. А потом ещё приставал к ним с вопросами как мне помочь следствию. В конечном итоге я их выбесил и они просто отстали от меня. Теперь лицо Джо представляло из себя что-то мечтательно восхищённое. Рик слегка покраснел. Он ощущал себя восьмиклассником, бойким, задорным… и слегка отвратительным. Не сказать, чтобы он прямо всецело гордился своей хитростью и возможностью из любого кошмара выбираться сухим из воды. Его отец учил его с детства встречать проблемы лицом к лицу и не стыдиться ничего. Жизнь его учила исхещраться. В итоге отец от него отказался, а жизнь шла своим чередом. Но ведь это совершенно не значит, что Рик не видел в своих седых прядях призрак своего отца. Иногда он из отражения оглядывал жизнь Риккардо. И был разочарован. Возможно какая-то часть Риккардо, которая стала отражением отца, всегда будет разочарована в нём же самом. Но в нём было отражение и бывшего мужа. Который с искрящимися глазами, на коленях, смотрел на него как на единственное божество в этом мире. Изредка, но это отражение брало верх. Пускай сейчас этот бывший и мечтал о том, чтобы станцевать чечётку на могиле Рика. Хотя справедливости ради стоило сказать что и бывший его уже совсем другой человек, чем почти с два десятка лет назад. И всё же, когда Рик видел знакомые искры в голубых глазах напротив, он улыбнулся. Не потому что. Вопреки. – Честно говоря, я бы в такой ситуации, просто начал драться с удвоенной силой, – Джо густо залился краской и слегка скосил взгляд. Риккардо удивлённо посмотрел на него. – Ну то есть не сейчас, не в данный момент времени. Но когда мне было пятнадцать то да… Просто от страха мог бы начать бить. Теперь уже Рик фыркнул. Вообще было сложно представить, что человек напротив, мог от страха начать бить наотмашь. Хотя… Если склонить голову определённым образом и скосить глаза… Можно было как-то углядеть черты чего-то такого слегка агрессивного. Не то чтобы сам Рик был таким уж солнышком в детстве. И ничего. Сейчас нормальный. Как ему кажется. Возможно, всем в детстве следует побыть слегка агрессивными козлами, чтобы потом во взрослой жизни в теле просто не осталось агрессии. А то бывают всякие… Смотришь и думаешь – золотце, ну кто помешал тебе разбить голову об асфальт в детстве? Рик поделился этой мыслью с Джо. Тот в ответ заливисто рассмеялся. – Ну, на самом деле ты прав. Помню я когда ещё сам учился на педагога постоянно удивлялся, когда наш препод по психологии и педагогике дотошно повторял: «Когда ваши дети начнут буянить и агрессивно вести, в рамках разумного, конечно, просто радуйтесь за них и наберитесь терпения». А ещё самые жестокие люди всегда были паиньками в детстве. Риккардо не заметил как, но к концу сидел, оперев подбородок на руку. Интонации Джозефа, формулировки, тембр, темп… Оно гипнотизировало. Если бы в своё время Джо был преподавателем Рика, то он бы не пропустил и пары минут. Пары секунд. Такого человека хотелось слушать и уже неважно о чём он говорил – как принять роды или как подковать жеребца. Речь просто становилась искусством. Самоцелью. Тема уходит на задний план. – И до того как я начал преподавать, я думал, что всё это ложь… Просто мне тогда казалось, что не смотря на мою… интересную юность, я всё же был слегка тяжёлым собеседником. Но только я пришёл в школу –, Джо устремил взгляд куда-то вверх, буду перед глазами встала та самая школа, в которую его запихнули каких-то двадцать лет назад. Хотя казалось это было вчера, – Если ты никогда не работал со школьниками, то я даже не знаю как это описать… Это буквально какие-то совсем магические метаморфозы. И вот я вижу как парень, который, казалось бы, ещё вчера жёг автомобильные покрышки, беседует со мной о его собственном каком-то завораживающем понимании Камю. Так он потом ещё и рекомендаций моих просит. Джо опустил взгляд на стол. Взял салфетку и начал медленно комячить. – Знаешь… Когда мне было пятнадцать, я пообещал себе, что детей у меня никогда не будет, мол я их ненавижу да и вообще это бред. Но сейчас, возможно, единственная радость в моей жизни – работать с детьми. Он улыбался во всё лицо. Он светился. И свет это и тепло это пронзали Рикардо прямо меж рёбер и куда-то в сердце. Он сам улыбался. Рику вообще не знакомы чувства Джо. К детям он относился прохладно, учёбу ненавидел, школу вспоминал как страшный сон. Но просто то как об этом говорил Джо, заставляло Рика хотеть вернуться. Куда-то туда, где он сначала жжёт покрышки, а потом ведёт заумные беседы про суть Камю. – Я в свои пятнадцать думал, что в моём доме никогда не будет дегенеративного искусство. А теперь это дегенеративное искусство мне квартиру оплачивает, так ещё и сверх того – я был замужем за художником. Джо на секунду остановился комячить салфетку. Поднял глаза, в которых уже читался вопрос. – Ты… ну, – по нему было видно, что спросить напрямую «гей ли ты» сложно, он пытался сформулировать это более корректно, но не мог. – Гей? – Да, – он смущённо улыбнулся. – Да. – О, круто! – Его глаза горели, но в следующий миг он смутился, – Ну то есть хорошо, прошу прощения. Я сам би, просто это всегда так непросто нормально об этом спросить. Я как-то думал что заигрываю с парнем на протяжении полугода, а он оказался гомофобом. Он пригладил волосы и отвёл взгляд. Для него этот мини монолог был в некоторой мере постыдным и смущающим, хотя для Риккардо это было скорее классической байкой. И с ним такой случалось. Поэтому он просто рассмеялся и положил руку на плечо Джо в утешающем жесте. – Честно говоря после развода таких случаев у меня была такая уйма, что я уже привык. Всё нормально. Риккардо убрал руку. Посмотрел на лацканы. Боже всемилостивый, прости пожалуйста за то, о чём он сейчас подумал. Но всё же сделать он это собирается. Насколько бы тупо и комично это не выглядело. – Господа! За этими историями Риккардо уже и позабыл о том что они сидели в кафе и даже успели что-то заказать. Официант подал две кружки и две тарелки с десертом. Джокер голодными глазами смотрел на свой кусочек морковного торта, Риккардо же обошёлся тарталетками. Они замолчали. Лишь на короткое время. Которого Риккардо хватило, чтобы всё же набраться духу и не рассмеяться от тупости того, что он собирается спросить. Он сделал глоток грога. – Так ты свободен? Джо оторвался от тарелки, поднёс руку к ко рту и старался не выплюнуть торт от смеха. Он зажмурил глаза и старался не улыбаться, но то как дёргались его плечи и грудь делали эти усилия бесполезными. Риккардо смутился и тупо улыбался в свою кружку с грогом. Слабоумие и отвага, сэры и леди! Слабоумие и отвага. Если бы не они, то и половина предприятий Рика не было начато. Смешно ли? Абсолютно. Но людей сближает шутка и это стоит учитывать. К тому же если Джозеф не готов терпеть двадцать четыре часа семь дней в неделю тупого и отвратительного юмора Рика, то возможно Рику вообще стоит бросить идею сблизиться. Джо всё же закончил смеяться, выдохнул, но руки от лица не отвёл. Повернулся к Рику и посмотрел на него хитрыми лисьими глазами. – А ты в поисках? – Возможно. – Тогда я возможно свободен. – Тогда я возможно рад. – Я возможно рад, что ты рад. – Возможно? – Весьма. – Тогда возможно я хочу за вас заплатить. – Увы не получится, потому что я хочу сделать то же самое. Они старались не смеяться. Они всей душой и сердцем старались этого не сделать. Но была проблема – они слабоумны и отважны. Оба. Это никогда ни к чему хорошему не приводило, особенно если слабоумными и отважными были белые мужчины среднего возраста. Но увы, они были слишком слабоумны для этого вывода. – Что же нам тогда делать? Рик загадочно посмотрел на него. В семнадцать он бы вызвал Джо на псевдодуэль. В двадцать два он бы просто настоял. Сейчас… А сейчас он просто хочет смотреть, куда это игривое общение его приведёт. – Mon bien, – Джозеф наклонился к Рику, глаза сверкали, губы сложились в хитрую улыбку, – тебе всего лишь придётся смириться с тем, что я хочу за тобой поухаживать. Всё что услышал Рик, было нечто вроде: “Милый, я выгрызу твою глотку и вспорю брюхо, а потом я и твоя голова будем смотреть на закат” в каком-то донельзя мягком и нежном ключе. И, в общем-то, Рик абсолютно не был против. Такие хищные нотки в голосе Джо не то что не испугали Рика, скорее уж наоборот – привлекли. Джозеф удав, а Рик нисколько не дудочник, он тупой мальчишка, любящий заглядывать в пасть опасности. И никто не гарантирует, что из опасности он выйдет живым. Но в том и веселье. – Хорошо. Рик мягко улыбнулся и эта улыбка будто успокоила Джо. Он вновь сел и занялся тортом. В кармане задребезжал телефон. И если бы только Рик соизовлил глянуть, кто ему звонит, то с раздражением бы разбил телефон о землю. Но к счастью, он сбросил не глядя. Впервые не ответив бывшему мужу на звонок. Джозеф сжал его руку. Провёл большим пальцем по костяшкам. Наверное было бы проще, если бы они вновь были юны. Без лишних мыслей, без лишних страхов. Без лишних мужей, возможно. Будь Рик снова молод, он бы прямо здесь и сейчас поцеловал Джозефа. Он бы проломил стол своим весом, он бы был таким страстным, что вся ближайшая территория километров на пять была бы высоким возрастным рейтингом. Но ему сорок. Он смотрит в искрящиеся глаза напротив и понимает, что это лишь всё испортит. Он видит людей вокруг и понимает, что это просто глупо. Он помнит замужество и знает, что ни к чему хорошему это не приведёт. И даже так. В глазах напротив искрится что-то живое. Это что-то выжрет его без остатка. Рано или поздно, так или иначе. Лишь мгновение сомнений. А потом смирение. И полное расслабление. Месье Джозеф Джоке в этом спектакле убийца и совратитель. Риккардо Де’Карли - убитый и совращённый. Риккардо и не против. В любом случае он пришёл сюда чтобы хорошо провести время, а не долго. В тёплом свете гирлянд засияли две улыбки. Цокнуло стекло о стекло. Был произнесён тост. Впервые за долгое время Риккардо Де’Карли чувствовал себя бесконечно поверженным. Бесконечно расслабленным.