Кровь и кости

      — Я слышала, что мать её померла!       — Ах, да ты что?! Убили?       — Убили. Кровищи, говорят, было...       — А за что убили?       — Та кто его знает! Шлюха она всегда шлюха, видать, заслужила!       Хистория сидела в кустах смородины, растущих у амбарных стен, крепко зажав ладошками уши, чтобы не слышать, о чëм говорят фермерские работницы, полоскающие в большом тазу посеревшие от времени простыни. Она зажмурилась, до боли в челюстях стиснув зубы, мысленно умоляя этих ленивых, краснющих от жары женщин уйти прочь, желательно навсегда, чтобы их рты, вонючие от нечищенных зубов, никогда не смели говорить про еë маму.       Мама... Хистория вспомнила, как Альма, взметнув белыми волосами, упала на траву и затряслась в предсмертной агонии. Она вращала глазами и издавала клокочущие звуки, чтобы через несколько секунд затихнуть. Хистория никогда не видела у матери такого спокойного лица, как тогда: морщинки меж бровей и у рта разгладились, придав лицу женщины совсем ангельское очарование.       — Девочку жалко.       — Кого, эту замарашку? Да и пусть. У господина есть дети подостойнее. А эта...       Через зажатые уши до Хистории долетали приглушëнные отрывки разговора: "жалко... заморыша... достойнее". Она не понимала, о ком идëт речь, да и слушать не хотела. Вместо этого она думала, как бы сбежать далеко, за стены, чтобы больше никого не видеть и не знать. Ей хотелось пропасть навсегда. Девочка дождалась, пока женщины унесут тазы с бельём к другой верёвке, и вылезла из кустов, на ходу вынимая из спутанных волос сухие веточки и жухлую кожуру ягод. Обтрусив колени от земли и мелкого гравия, Хистория что есть мочи помчалась в сторону поля, отбрасывая с лица неподвязанные волосы и чувствуя, как полы простого сарафана хлещут её по щиколоткам. Глаза жгли непрошенные слёзы, а высокая трава нагайкой стегала руки. Хистория на бегу перепрыгивала через морковные грядки, пятками простой обуви цепляя длинные зелёные косы.       Широко расставив руки, позволяя острым листьям бить её, словно в наказание, по предплечьям, девочка вбежала в заросли кукурузы, хватаясь за толстые тяжеловесные кочаны, с хрустом отодвигая их. Земля под ногами поднималась пылью, въедалась в мокрые от слёз щёки, черня их, как чернил уголь мальчишек-истопников. Хистория уже не помнила, где осталась ферма и как много она пробежала, пока под сердцем не закололо.       Не сбавляя темпа, она выскочила на маленькую незасеенную полянку, и чуть не врезалась в кого-то, сидящего прямо на земле. Хистория замерла как вкопанная и от резкой смены положения тела упала, приземляясь на копчик и ойкая от секундной вспышки боли. Платье задралось, оголив икры и сбитые коленки. Лупая глазами, девочка уставилась на неожиданное препятствие.       На земле, подогнув тощие ноги, сидел мальчишка с волосами до того ярко-рыжего цвета, что издалека его вполне можно было принять за тыкву. Глядя на Хисторию, он медленно растягивал тонкие губы в улыбке, больше напоминающей оскал. Девочка одёрнула платье, прикрывая ноги и, охая, поднялась. Мальчик продолжал сидеть, смотря на неё снизу вверх. За его ногой виднелся какой-то маленькой свёрток из холстины.       — Я тебя знаю! — его взбудораженный, чуть хрипящий голос был похож на шевеление кукурузы вокруг и Хистория не сразу поняла, что он вообще что-то сказал. — Я видел тебя на ферме. Тебя зовут Криста!       — А я тебя не знаю, — она с подозрением смотрела на его руки,ожидая увидеть в них камень или ещё что похуже из того, что любили бросать в неё другие дети.       — Я Флок! — не вставая, он протянул ей запачканные ладони, походя в этот момент на старика, просящего милостыню. — Моя мама тут работает!       Хистория сразу вспомнила мерзких женщин, обсуждающих Альму и у неё защипало глаза.       — Я тебя обидел? — мальчик открыл рот, делая жалостливое и испуганное лицо. — Я не хотел.       Его живая мимика одновременно удивляла и пугала. Флок походил на одного из тех бродячих артистов, которых она видела в городе: они пучили глаза и кривили рты, показывая, как им больно, страшно или смешно. Раньше Хистории казалось, что у них что-то болит и ей очень хотелось их пожалеть.       — Нет, не обидел, я просто вспомнила всякое...плохое.       — Не думай о таком, — он насупился, запуская пальцы в землю и пропуская её через пальцы. — Тут нельзя о плохом думать, тут только счастье должно быть.       — Где... тут? На кукурузном поле?       Флок кивнул.       — А почему нельзя?       — Мёртвые плохого не любят.       Хистория удивлённо подняла брови.       — Мёртвые?       Мальчик снова кивнул и похлопал по земле рядом с собой. Хистория присела, подкладывая юбку и вытягивая уставшие ноги. Флок осторожно положил себе на колени холщовый свёрточек и развернул его, почти перестав дышать. Хистория заметила, что у него дрожат руки. На ткани, подогнув тонкие лапки-спички, лежал, уставившись стеклянными глазками в небо, воробушек. Флок любовно погладил его мягкое брюшко и искоса поглядел на Хисторию. Девочке не было страшно — только неожиданно любопытно. Она не первый раз видела смерть, но то были люди — громкие, крикливые, со своими историями, а тут — совсем невинное создание, отчего-то умершее так рано.       — Где ты его нашëл? Убил? — девочка во все глаза смотрела на птенчика. Флок хихикнул, дëрнувшись всем телом, как в судороге.       — В лесу нашëл, на дереве. Там гнездо было разбитое, а в нëм — этот... Я думал, что спасти его можно, но он уже не дышал. Я его тут спрятал, чтобы матушка не заругала и хожу, смотрю, жду.       — А почему ты его не похоронишь?       Мальчик замотал головой и приложил палец к губам. Хистория обратила внимание, что они очень красные, ярче, чем у других, словно он накрасил их помадой, похожей на ту, которой мазалась мама, когда уезжала в город. Она огляделась вокруг, пытаясь понять, для чего он просит тишины.       — Я слышал, что тут земля живая. Мëртвых будит.       Хистория фыркнула, прикрыв рот. Она знала, что мëртвые не возвращаются. Флок насупился и оттопырил нижнюю губу.       — Глупая, ничего ты не понимаешь.       Она кивнула. И правда, не понимает ведь. Вместо ответа она протянула руку и коснулась воробьиного клювика, поглаживая его.       — Красивый.       Флок зарделся, словно эти слова были сказаны ему самому.       — Хочешь...поближе?       Девочка не поняла, что он имел в виду, но кивнула. Здесь, в зарослях кукурузы, вместе с этим мальчиком, она ощущала себя совершенно иначе, чем на ферме. Флок поднял ткань, держа птичку в ладонях, и поднëс еë к щеке Хистории. Через секунду девочка ощутила, как кожи коснулись, щекоча, влажные пëрышки и короткий пух. Нос уловил запах прелости и чуть-чуть — крови, а тельце воробья ощущалось кротким поцелуем. Хистория закрыла глаза и Флок убрал птицу от еë лица, возвращая к себе на колени. Дыхание дети перевели одновременно.       — Можно подержать? — Хистория открыла глаза и коснулась локтя Флока. Тот кивнул, протягивая еë тряпицу. Девочка подсунула под воробья ладонь, потом вторую и осторожно подняла его. Весил он, по ощущениям, не больше чайной ложки. Хистория поднесла птичку поближе, заглядывая в чëрные, как бусины, глаза, затем слегка прижала её к губам, касаясь перьев и оставляя на них мелкие капли испарины. Флок от удивления расширил глаза и приоткрыл рот. Эта картина — Хистория, прижимающая к губам воробья, совершенно его поразила. Он подлез ближе, к самому еë уху, и, почти слюнявя мочку, прошептал:       — Может быть, он ещë не понял, что умер и ему надо это показать?       От лихорадочного шёпота Флока в её голове по телу девочки пробежала неясная дрожь.       — Как показать?       Он вытянул руки и положил их на ладони Хистории, поддерживая их снизу так, что они образовали некое подобие лодочки с толстым дном.       — Вот так, — он медленно сомкнул пальцы, сцепив свои и еë руки над пушистым тельцем. Хистория заметила, как у воробья чуть надулась голова, точно мыльный пузырь.       — Что ты делаешь?! — испугалась она.       Флок улыбнулся и сжал руки чуть крепче. От мокрых ладоней перья птенца начали скрипеть.       — Как птичка поймëт, что она умерла, если мы ей не покажем?       Флок сжал пальцы и между ними, надуваясь, показалось брюшко воробья. Хистория смотрела, как их руки сжимают птенца, словно тесто для обеднего хлеба       — Ты когда-нибудь видел смерть?       Флок поднял голову и они с Хисторией несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Мальчик ощутил, как по спине, под рубашкой, течëт пот.       — Да.       — Как эту птичку?       — Хуже.       — А я — как эту птичку.       — Здесь, в этом месте, смерти не существует. Тут не так. Ты не бойся.       — Это просто поле.       — Ты увидишь. Всё увидишь.       Горячий летний ветер шевелил волосы Флока, делая их похожими на огонь. Хистория прикрыла веки, слушая, как в такт прерывистому дыханию Флока трещит уже ушедшая жизнь птенца. Рукам стало горячо и липко.       — Кровь и кости, — прошептал Флок ей в ухо, хихикнув.       По земле, между кукурузными стеблями, навстречу новой жизни, скользили, подгоняемые ветром, воробьиные пëрышки. Хистория открыла глаза.       — Кровь и кости.