You've got this in you

Первый раз Джейсон подозревает, что творится что-то неладное, когда после допросов их ведут наконец помыться. Дворец Саддама теперь чуть ли не весь упакован в слои полиэтилена, словно почтовая посылка, всюду шастают хмыри в костюмах химзащиты. Его ведут по неузнаваемому теперь коридору, и на одном из перекрестков он встречает Никки и Эрика, которых тоже сопровождает конвой. Их разводят в разные стороны. Джейсон не подает виду, но напрягается. Зачем его держат отдельно от остальных? Какой смысл, если они сутки ползали под землей все вместе? Новый приступ кашля заставляет притормозить, от удушающих спазмов на глаза наворачиваются слезы. Ах да, никто, кроме него, не вдыхал древний прах пришельца. Солдатик в противогазе с винтовкой наперевес ждет на почтительном расстоянии, пока Колчек прокашляется и сможет идти дальше. Разве эта хрень может быть заразной... ну типа, как грипп? Чихнул на кого-то – и готово? Он ни черта в этом не смыслит, но если бы эта дрянь передавалась по воздуху, они бы все подхватили ее от Рейчел, так ведь? Все кашляли бы. Он сплевывает на пол тягучей грязно-зеленоватой слизью. Гадость. – Все в порядке. Ты в порядке. – На плече тепло и крепко сжимается чужая ладонь. Джейсон резко распрямляется – солдатик по-прежнему держит дистанцию, да и голос – глубокий, согревающий искренним участием – не может принадлежать сопляку. Почудилось, наверное. Главное, чтобы новые приятели, которые его тут держат уже часов двенадцать, об этом не узнали. Интерес к его персоне и так чрезмерный. После душа, еще один бессмысленный допрос спустя, за скудным ужином в одиночестве, но под надзором – это происходит второй раз. Джейсон несет ложку с консервированной кукурузой ко рту, а в следующую секунду уже жмурится от солнца. Оно слепит и поджаривает весьма нещадно, спина под грязной одеждой взмокла, но он не против. Все после душных подземелий выглядит, пахнет, чувствуется по-новому. По-особенному гудящий горный ветер холодит влажные от пота волосы, вкрапления слюды на камнях блестят как драгоценные камни, желудок сводит от голода, но пить хочется еще сильнее. Когда он, заметно прихрамывая, спускается с пригорка навстречу городу, солнце уже клонится к закату. Хоть бы Зейн ждал его дома. Ложка с грохотом падает на стол, во все стороны разлетаются желтые зерна. Липкий холодный пот выступает на лбу и висках. Что за чертовщина? Мужик в шуршащем синем костюме и в дурацких резиновых сапогах в тон, до этого увлеченно изучающий какую-то бумажку, поворачивает в его сторону голову. За противогазом нихрена не видно – что там за лицо, какие глаза. Спрашивает – вежливо и раздражающе спокойно: – Вам нехорошо, первый лейтенант? Джейсон мог бы ответить, что "нехорошо" – не совсем подходящее слово, все это пугающе похоже на приход, вот только он абсолютно чист уже два года. К черту. Он рассказал этим ребятам все, что знал, – про коконы и слизь, в которой можно консервировать древних чуваков и летучих тварей, зал с гудящими трубами и консолью. Про Джоуи, который для мертвеца слишком резво бегал по каменным коридорам, пытаясь загрызть их. Восемь часов непрерывного пиздежа, от которого ноет челюсть. Чего еще им нужно? – Нормально. – Он поднимает ложку и продолжает есть как ни в чем не бывало. – Задумался. По правде говоря, подумать есть о чем. То, что произошло сейчас и по дороге в душевую, не похоже на разыгравшееся от стресса воображение или слишком живое воспоминание. Про Салима Джейсон и правда пару раз вспоминал... ну, как... скорее, просто немного завидовал: повезло мужику – вовремя соскочил со сковородки, избежав мертвой хватки начальников Эрика Кинга. Наверное, уже отметил с сыном днюху, как планировал. Молодец, что свалил. В этом месте Джейсон удовлетворенно ухмылялся, примерно представляя себе, что искать бесфамильного иракца из неизвестно какого города и военной части, который, вероятно, уже сбежал из страны, если не совсем идиот, – затея почти безнадежная. Скорее всего, никто не будет рыть носом землю. Четырех очевидцев вполне достаточно. Вот и все мысли. Но там, в коридоре, были не они: все как наяву – со звуками, запахами... прикосновениями. Джейсон прекрасно представляет себе, что такое галлюцинации. Плавали, знаем. Рейчел, когда ей стало совсем худо в том жутком зале с инопланетными примочками, в бреду шептала что-то про корабль, что эти твари не с Земли. Он не идиот. С ним происходит то же самое, и будет еще хуже, если ничего не делать. Допросов эта погань явно не боится. Раз уж целлофановые телепузики держат его отдельно ото всех, значит, тоже понимают, к чему все идет; и в распоряжении у них явно не одна несчастная ультрафиолетовая лампа. Они его вытащат. Так ведь? В первую ночь снится мучительная тягучая муть, просто мешанина, которая забывается сразу же, как он открывает глаза. Кошмары после суток смертельного напряжения и часов изнурительных допросов под запись – штука вполне ожидаемая. Чего Джейсон не ожидает, так это того, что не сможет встать с узкой койки. Руки и ноги наливаются тяжестью, суставы ломит, в горле першит, простынь под ним хоть выжимай. Привстает на локтях – тут же накатывает тошнота, голова кружится так, будто его запихнули в центрифугу и забыли пристегнуть. И если вчера он строил из себя чувака, у которого все под контролем: подумаешь – кашель, подумаешь – глюки, – то сейчас липкой волной накрывает паника, сжимает горло, заставляя потерять остаток сил и собранности, упасть обратно на плоскую подушку... и позвать на помощь. Теперь вокруг него забегали: снова берут из вены кровь, просят покашлять в пластиковый стаканчик – слизь со вчера еще больше позеленела, светят фонариком в глаза и рот. Яркий свет раздражает, в левом виске стреляет. И самое главное, что не радует Джейсона в перемене, – никто ничего ему не говорит. А сил схватить за грудки кого-нибудь из упакованных в клеенку идиотов и вытрясти – или выбить – всю правду не хватает. Через пару часов, по ощущениям, он слышит снаружи знакомый рокот летящего вертолета, он приближается, пока не превращается в оглушающий рев – кто-то приземляется на ту же площадку, что и Эрик, мать его, Кинг пару дней назад. Еще больше ребят в балахонах и масках? Логично – там внизу такой бардак, полутора десятка человек явно маловато, чтобы его разгрести. Может, какой-нибудь босс, серый кардинал из правительства, которому недостаточно расшифровок допросов и отчетов, решил взглянуть на все своими глазами?.. Или отдать приказ о полной зачистке. Джейсон никогда не верил во всю эту иксфайловскую хрень, зону 51 и прочую конспирологию – в отличие от папаши. И все же очень сомневается, что подземный храм и результаты вскрытия крылатых тварей покажут по CNN. За год он не раз становился свидетелем, как делаются дела и какие решения принимаются, когда происходящее идет вразрез с нормами международного права. Это война. Он был когда-то лучшим из лучших, но куча дерьма, которую они разворотили, слишком большая и вонючая, чтобы нельзя было пренебречь много знающим лейтенантом – бывшим торчком. И не только. Джейсон дергается в сторону выхода, но у него выходит только едва не свалиться с койки. Он бесполезен. Он не сможет ничего сделать для Никки в таком состоянии. Полог из непрозрачного пластика отодвигается в сторону, два солдата подходят к нему, кладут на пол полевые носилки. Третий мнется за их спинами, держа в руках огромный желтый пакет с красным значком биологической угрозы. На мешок для тела не похоже, но Джейсон все равно замирает. Когда его, закрепив на носилках крепкими ремнями, грузят на вертолет, внезапно думается, что кепка наверняка тоже угодила в тот самый мешок, вместе с остальными шмотками и постельным бельем. Надо было уронить ее в какой-нибудь провал. Или отдать Салиму на память. Правда, объяснить для себя, на кой тому сдалась такая сомнительная реликвия, не успевает – отрубается почти сразу, как вертолет поднимается над землей. Жесткий кулак отца прилетает по лицу слева, от удара Джейсона отшвыривает к стене, как тряпичную куклу, рот заполняется соленым и теплым. Перед глазами пляшут искры – рука у старика всегда была тяжелая. Пока он совсем не спился. И пока Джейсон, став выше на голову, не научился давать сдачи. Но до этого еще далеко. Сейчас он замирает, давно выучив, что лучше не рыпаться, ничего не отвечать, не поднимать глаза – и тогда все может ограничиться одной зуботычиной и оскорблениями, выплюнутыми через губу с бурой табачной кашей. Вместо этого отец пьяно верещит, отступая назад и тряся рукой. На истертый линолеум что-то капает. Джейсон решается посмотреть вверх и видит, что кожа на ненавистных костяшках порвана, по синим от татуировок пальцам хлещет кровища. Мать почти год откладывала деньги с зарплаты, пряча их от этого урода, и три недели назад наконец отвела Джейсона в кабинет дантиста. Пришлось млеть в кресле почти два часа, зато брекеты установили сразу на обе челюсти. Она была очень довольна, а вот Джейсон спустя пару дней лез на стенку – мало того что ныли зубы и слюна текла, как у взбесившейся псины, так еще в школе все ржали над тем, как он пытался разговаривать. Попробуй запихнуть в рот комок колючей проволоки и декламировать гребаного Шекспира. Ощущения непередаваемые. Нахрена еще и гору денег отваливать на эту пытку – ради голливудской улыбки? Было бы чему улыбаться. Но теперь уголки губ сами ползут вверх. Молодец дантист, хорошие, надежные крепления поставил, не зря содрал три шкуры. – Ах ты сучонок!.. Сейчас ты у меня полыбишься, – отец несется на него, Джейсон лишь успевает закрыть голову руками. Ругань резко обрывается, все погружается в темноту. Когда он просыпается здесь в первый раз, то не сразу соображает, что место другое. Весь полет прошел за просмотром ярких, похожих на наркотический трип кошмаров, так что непонятно было, сколько он продолжался и где закончился. Скорее всего, это уже не Ирак. Персонал здесь такой же неразговорчивый, как на базе; Джейсон бессильно бесится, когда они не отвечают на его вопросы: где он, что с ним будет, – и спустя пару попыток бросает эту затею. Пока он был в отключке, его переодели в больничную робу, налепили на грудь и голову датчиков... он осторожно приподнимает простынь дрожащей рукой – даже мочевой катетер установили. Раз не может встать, здорово, конечно, что не бросили мочиться под себя, но все эти манипуляции, совершенные без его ведома и согласия, будто стирали личность, с которой нужно считаться, превращали в беспомощное существо вроде коматозника… или наркомана в передозе. Джейсон с трудом поворачивает голову к одной из стен с широким окном из матового непрозрачного стекла. Перед глазами все плывет, но моргающий под потолком красный огонек все равно видно. Даже у овоща, пускающего слюни на подбородок, еще остаются какие-то права. Например, на достоинство. Право на то, чтобы последние часы твоей жизни не снимали на камеру. Боже, храни Америку? Черт. Сейчас он на много ступеней ниже самого безнадежного пациента на свете. Подопытный кролик. Предмет чьей-то засекреченной докторской диссертации. Человек, который – после зачистки парочки баз данных умелым программистом – никогда не существовал. Рейчел говорила, что под конец чувствовала паразита – как он буквально ползает внутри. С ним ничего подобного не происходит. Просто дурнота усиливается с каждым часом, все чаще утаскивает в бредовое состояние. Приступы кашля почти пропадают, только легче дышать от этого не становится. Периодически к койке кто-нибудь подходит, но похоже, что показания мониторов интересуют их больше, чем его тушка. Они хотя бы пытаются спасти его? Этот вопрос игнорируют так же, как все остальные, что само по себе уже довольно тревожный звоночек. И все же лучше лежать, глядеть в расплывающийся потолок, хватать воздух открытым ртом, пытаясь вдохнуть больше кислорода, чувствовать, как тело принадлежит ему все меньше, но быть в себе, контролировать хоть что-то – чем нырять в очередной кошмар, любезно обставленный собственным подсознанием. Лежать на обблеванном полу сортира, лежать взаправду, на боку, втягивая носом вонь из унитаза и – че уж тут скромничать – от него самого. Чувствовать, как по левому предплечью от кончиков пальцев расползаются холод и мурашки, уговаривать себя перевернуться, блядь, давай, очнись, иначе он сейчас отрубится и отлежит руку. Глаза закатываются, все рассыпается. Мокрые пальцы скользят по шариковой ручке вниз, буквы получаются кривыми, пытаются разбежаться в разные стороны из-под мелко дрожащей руки. Имя в анкете выглядит так, будто он последний раз практиковался в рукописном письме еще в начальной школе. Плевать. Лишь бы не дали от ворот поворот, справедливо рассудив, что нервный трясущийся мужик, который прячет красные опухшие глаза за козырьком кепки и обливается потом, им нахрен не сдался на войне. Он не может остаться. Иначе конец. Ниже только самое дно. Кромешная тьма. Золото, мрамор с прожилками и лепнина на стенах сливаются в рябую круговерть, каждый шаг отдается приятным эхом, улетающим куда-то под высокий купол потолка. Руки Клариссы у него на плечах, она смеется, запрокинув голову, а Джейсон думает лишь о том, чтобы самому не наступить ей на ногу. Он ходит на пару репетиций вальса перед выпускным балом, но саму церемонию и вечеринку после пропускает: ввязывается в драку на заправке, попадает в полицейский участок, а дома папаша проводит с ним воспитательную беседу, разукрашивая всю морду. Джейсон помнит, что не слишком тогда расстроился. Никакой светлой ностальгии по школьным годам. Да и то обещание потанцевать с Клариссой, он уверен, никто из них не воспринял буквально. Просто болтовня, легкий, ни к чему не обязывающий флирт – чтобы отвлечься, произвести впечатление на кого-то незнакомого, у кого не будет шанса узнать его ближе и разочароваться. Кларисса сама не выглядит той, кто обожает вальсировать. Впрочем, на доктора физических наук она тоже не похожа. Все что-то прячут. Джейсон знает, что скрывает Кларисса, – по крайней мере, здесь и сейчас, в этом видении. Ждет, что сейчас ее кожа посереет, глаза вспыхнут хищно-желтым, в плечи вопьются острые когти. Она отшвырнет его в сторону, как Халк, сломает ему хребет о белую колонну, разорвет горло. В любой момент. Но ничего не происходит, и чем дальше, тем тревожнее становится. Краснеют уши. Джейсон отводит взгляд – вокруг ни души, из зала пропало все барахло, что они притащили, абсолютную тишину нарушает только шорох подошв по отполированному до блеска камню. Он все-таки сбивается с ритма и с облегчением думает, что это его шанс свалить из неловкой ситуации, у него дела, долг зовет, нужно обойти посты – если лагерь вообще существует в этом проклятом месте! Смотрит вперед – и видит перед собой пустоту. Кларисса исчезла. Это так неожиданно и пугающе, что он отпрыгивает чуть ли не на метр, цепляется пяткой за носок сапога и заваливается на задницу. Открывает глаза. Понимает, что кто-то сидит рядом с койкой и только что обратился к нему по имени. – Мистер Колчек, вы слышите меня? Он медленно моргает. Становится все сложнее различать, где настоящее. На лице маска из прозрачного пластика, где-то над головой слышится тихое шипение кислорода в трубке. – Моргните еще раз, если слышите, – бесформенный силуэт придвигается ближе, – не тратьте зря силы. Надо же, какая заботливость. Ничего хорошего сулить она не может. Но Джейсон все же моргает, силой воли заставляя себя сфокусироваться, чувствуя, как образы сна – или же предыдущего сна – нехотя выпускают из скользкого захвата. – Сейчас мы отвезем вас в операционную, после чего подключим к аппарату искусственной вентиляции легких. – … Где… – он сглатывает. Не тот вопрос. Бесполезный вопрос. – Что за опера… Приступ кашля не дает договорить, человек в костюме химзащиты – он даже не может понять, мужчина это или женщина, – поспешно поднимается и помогает стащить с лица маску. Тянется рукой куда-то за пределы видимости и затем прикладывает к его рту салфетку. Терпеливо ждет, пока Джейсон трепыхается, как перевернувшийся на спину жук, не в силах даже сопли себе утереть самостоятельно. Ему пиздец. – В легких скопилось слишком много жидкости. Нужно ее откачать. – Маску бережно возвращают на место, хлопает крышка мусорного ведра. – Но перед этим мы просим вас ответить еще на пару вопросов. Точно, на ИВЛ собеседник из него будет хреновый. Сможет разве что моргать: один раз – да, два – нет. Этого определенно недостаточно для удовлетворения их любопытства. Время на исходе, нужно успеть вытащить из него все, что только возможно. Джейсон идет по следам чужих прагматичных рассуждений, и этот вывод почти не вызывает в нем эмоционального отклика – возмущения или обиды. Он все равно уже труп. Если не хуже… – …Валяйте. – Электроэнцефалограмма вашего мозга показывает необычную активность… – Говорящий сбивается, будто бы осознав, что перед ним тут не выпускник Йеля, и продолжает уже проще: – Во время сна, а иногда и бодрствования вы… переживаете нечто. Вы каким-то образом чувствуете их присутствие? Они пытаются идти на контакт? – Они?.. – Джейсон решительно ничего не понимает. – Мы установили, что некий сигнал был отправлен вами в дальний космос с той консоли под землей. Вы и миссис Кинг в тот момент уже вряд ли действовали осознанно и по своей воле, но все же… можете ли вы сказать, что именно было в сообщении? К чему нам готовиться? Температура в палате будто бы резко падает градусов на десять. Джейсон внезапно чувствует ноги, возит ими по простыне, пытаясь подтолкнуть тело к спинке койки, приподняться. Что еще за сигнал? Рейчел вообще не трогала эту хрень, а сам он не обратил бы на нее внимания, если бы не Салим. Это он увлеченно вчитывался в размытые строчки на пожелтевших страницах, прикасаясь к ним бережно, боясь порвать неосторожным движением, будто находился в библиотеке, а не логове монстров. Это ему, в отличие от всех остальных, даже башковитого Эрика, было по-настоящему интересно, что это за твари и как они тут оказались. «Как они могли не испытывать эмоций?». Голос звучит совсем рядом, и за секунду Джейсон снова проваливается – прямо в теплый вечер, по обе стороны от знакомой дороги уютные огни в окнах домов, сладко пахнет акацией и свежим кофе с чьей-то кухни. Стрекочут цикады. Собака лает на позднего прохожего. Звезды чистые и яркие. Будто нет никакой войны. Будто он просто ушел на работу, а не бросал сына совсем одного. Совсем как мать… – Успокойтесь, Джейсон, – рука в плотной резиновой перчатке прижимает плечо к подушке, но он не чувствует прикосновения. Голос доносится будто бы издалека, с другого континента, и качество связи отвратительное. Эту хрень они имеют в виду? Он… не может сказать им. Не может втянуть Салима в это дерьмо. Ничего они не отправляли, просто бездумно водили пальцами по выемкам в замшелом камне. – Что вы видите? Он пытается дышать ровно и медленно, вернуться в настоящий момент, хотя что-то в нем несмело сопротивляется, цепляется за незнакомое ощущение близости. Но так нельзя. Он будто подглядывает, влезает туда, где его быть просто не может. Джейсон слишком хорошо знает, что значит всегда говорить "да" случайным порывам, эта дорожка ведет в яму, выбраться из которой удается отдельным везунчикам. Пускай остаток жизни измеряется часами – лучше быть чистым до конца. Тем более невежливо оставлять вопрос без ответа. И ему нужно соображать ясно и четко, чтобы не сболтнуть лишнего. Насколько это вообще возможно в состоянии, когда десять вдохов считаются за один. – Просто кошмары... – Его еще слегка потряхивает, но голос получается почти ровным. – Никаких сообщений и... инструкций. Никаких зеленых человечков. Никакого Салима, его успокаивающего голоса, физически ощутимого присутствия рядом, за спиной, вокруг, обнимающего уверенностью и принятием, спокойным и простым знанием, что все идет как надо и закончится хорошо. Джейсон ведь даже и не врет почти. Зачем инопланетянам показывать ему это? Бред. Это все какая-то зигмундфрейдовская шняга родом из подсознания, ничего особенно глубокого даже для такого, как он. Страх не про морпеха. Ровно до момента, пока не становится страшно, а причину нельзя ни пристрелить, ни убежать от нее подальше. Тогда хочется, чтобы тебя просто погладили по голове, прижали к груди и пообещали, что ты справишься. Наверное, отчаяние дошло до того предела, за которым Джейсон уже готов признаться в этом себе. Но не бесполому и безликому человеку рядом с койкой, который изображает участие в обмен на полезную информацию. – Если вам не сложно, расскажите подробней – что вы видите в этих кошмарах? – врывается в размышления очередной вопрос. Он злится и одновременно чувствует, как становится еще холоднее. Тяжелее вдохнуть. Хрен вам, а не информация. – Вижу... как батя дает мне под дых с ноги. Как лежу... обдолбанный в говно... даже не понимая, что обоссал штаны... Как... летучая поебень обдает лицо ароматом падали... перед тем как сожрать... Блядь... просто возьмите мое досье и включите фантазию. На это уходят остатки дыхания, перед глазами темнеет. Собеседник вскакивает со стула, машет в смотровое окно и кричит "Сюда!". Вся аппаратура, к которой его подключили, начинает пищать вразнобой, как по команде. Щелкает кодовый замок, открывается дверь, еще больше шуршания защитных костюмов. Вокруг суетятся, волнуются, в четыре руки перекладывают обмякающее тело на каталку. Ну вот и все. Ничто вовсе не обязано заканчиваться хорошо, да, Салим? Тем более, когда возвращаться незачем… – Тшш. Тише, тише. – Приятно горячая ладонь ведет от плеча вверх по шее, сжимается бережно на загривке, фиксируя голову, не давая ей метаться по подушке. – Просто дурной сон. Приглушенный свет из коридора узкой полосой ложится на одеяло – молчаливая договоренность не давать темноте быть абсолютной. Другая рука цепляет край мокрой от пота майки и тянет вверх. Джейсон послушно задирает руки, поднимает голову над подушкой, позволяя раздеть себя, ладоням – вернуться на место: одна на шею, вторая на талию – и притянуть ближе к теплу, чужому дыханию, сонному шепоту прямо в ухо – "Все позади". Салим врать не будет. Джейсон улыбается, отвечая на объятие, делая его глубоким, чтобы почувствовать мерный стук сердца рядом со своим – заполошно бьющимся, как у кролика. Утыкается вспыхнувшим лицом в чужую ключицу, вдыхает знакомый запах, замирает, зажмуривается, отказываясь до конца просыпаться. Задаваться вопросом, что происходит. Разбираться, реально ли это. Матрас прогибается под весом двух тел, вдоль позвоночника лениво ползут мурашки, когда пальцы Салима от шеи скользят еще выше, зарываются в волосы... чешут за ухом. Черт. Реальнее некуда. – Спи, Джейсон… Спустя часы поверхностного, но уютного сна в комнате уже светло. В лучах солнца кружатся пылинки, мешающие им подушки сброшены на пол. Джейсон опрокинут на спину, мучительно медленно плавится от удовольствия, вначале сжатого колючим узлом где-то в животе, а теперь разлившегося жаром по всему телу. Тяжело. Салим лежит на нем, в нем, выдыхая вместе со стонами всякое разное еле разборчивое на арабском. Джейсон понимает едва ли половину, но то, что понимает, заставляет замирать от сладкой дрожи, выгибаясь в спине. Комната перевернута вверх ногами, дрожит, подпрыгивает, все быстрее. Джейсон вцепляется в чужие плечи, хватается за волосы, пятки скользят по мокрой пояснице – нужно держаться за что-то, чтобы его не вытолкнуло в другое видение, как пробку из бутылки шампанского, – в кресло дантиста или болтающийся над пропастью ветхий лифт, в казарму, в койку, где он лежит на боку, закутавшись в простынь с головой, несмотря на жару. Все ведь кончено? Джейсон уже ничего не понимает. Может, он умер? Может, даже никакого Ирака не было, и он просто загнулся от передоза мордой в унитазе? Происходит ли это на самом деле? Может, у него случился провал в памяти, и он все-таки выкарабкался, вернулся на службу, нашел Салима... Может, правда от дружеских рукопожатий и похлопываний по спине они плавно перешли к ночам в одной постели? Удовольствие тяжелой волной прокатывается вдоль позвоночника вниз, мягко, но настойчиво толкая изнутри. Там, где... Лицо заливается краской, и он тут же думает, что для смущения уже несколько поздновато. Да и самих мыслей становится все меньше, они все более отрывистые, короткие. В нем нет этого, никогда не было... Папаша ненавидел их, и он по инерции тоже. Верил, что тоже. Но ничто на свете, ни одна ситуация и ни одно состояние, которые он переживал за свою жизнь, не ощущались хотя бы в половину так же правильно и естественно, чем то, что они с Салимом делают сейчас. Так офигенно. Горячая ладонь трогает его лицо, ведет пальцем под скулой – аккуратно, невесомо, и перед глазами невольно встает почти забытый образ, выхваченный кадр, который, видимо, отпечатался в мозгу навсегда. Хрупкие желтые страницы, которые нужно листать бережно, иначе они рассыплются от неосторожного прикосновения. Обратятся в прах. Нет. Он хватает запястье и прижимает к щеке, ведет носом по грубой коже ладони, вдыхает, пытаясь запомнить запах, запечатлеть прикосновение, раствориться в простой телесности, чтобы вплавить все это в ткань реальности. Нет. Он не исчезнет. Он, черт возьми, здесь. Замирает в немом крике, прогибаясь в спине так сильно, что поднимает вместе с собой Салима, чувствуя, как чужое объятие почти выдавливает из него весь воздух, комната расплывается, губы мажут по шее ленивыми мокрыми поцелуями. Дыхание возвращается к нему, и он дышит открытым ртом, обмякая и успокаиваясь, засыпая. В нем это есть. Все, что надо, в нем есть. В этот раз переход не резкий и дерганый, его не подсекают, будто рыбу, проглотившую крючок, – а медленно тянут на поверхность сквозь слои тумана, который становится все более прозрачным. Затем серая пелена прорывается в нескольким местах неровными дырами, и через них видно белые плиты потолка, слепящий свет от лампы над койкой... и Рейчел. Джейсон очень надеется, что ему не придется танцевать еще и с ней... и получать потом по морде от воображаемого Никки. Или Эрика Кинга – он, честно говоря, слегка запутался в этом чертовом любовном треугольнике. Но Рейчел не двигается, просто смотрит на него с нечитаемым выражением на лице. Он решает, что оно больше походит на обеспокоенность, чем попытку осознать что-то непоправимое. После чего понимает, что дышит. Без маски и трубок – сам. Без обжигающего грудь изнутри ощущения нехватки кислорода, за каждую дозу которого нужно бороться. Размытое марево по краям картинки окончательно рассеивается, пока он пытается заново привыкнуть к ощущению свободы в грудной клетке. Оно настолько офигенное, что он даже неуклюже пытается сесть, исключительно на волне адреналина. – Полегче, ковбой. – Рейчел легко останавливает эту попытку, и ее улыбка – очередное подтверждение, что он скорее жив, чем мертв. Она не из тех, кто будет сластить тебе пилюлю. – Всего пару дней, как вернулся с того света, и уже рвешься в бой? Хочется ответить что-нибудь в таком же тоне, вроде того, что если нельзя вставать, то уж в холодненьком пивке она ему не откажет? Но силы, которых пару секунд назад, казалось, хватило бы на пробежку до двери, действительно быстро иссякают, и все, что ему удается из себя выдавить, это хриплое "Рейч". В котором умещается сотня вопросов сразу – что с остальными, в порядке ли Никки, почему ему не помогали, давая медленно задыхаться вместо того, чтобы просто выжечь паразита ультрафиолетом, не почудился ли ему разговор про инопланетян и вообще вся хрень в духе Острова Доктора Моро, что творилась с ним в последние... дни? Недели? И еще – Салим. Они ведь не добрались до него? Рука сама дергается к плечу, которое чувствительно сжимают маленькие, но сильные пальцы, и Рейчел понимает это как желание, чтоб его подержали за руку. После секундной заминки она так и делает. Джейсон возвращает голову на подушку, закрывает глаза. Ну и ладно, пускай. Раз его можно трогать без резиновых перчаток и противогаза, значит, дела и правда обстоят не так уж и плохо... А еще да – он чертовски рад, что она здесь. Следующие несколько дней Рейчел рассказывает ему все – с большими перерывами на отдых, на котором настаивают теперь уже привычно выглядящие врачи и медсестры. Пальмы за окном из обычного стекла оказываются израильскими, у ЦКВС здесь “дружественный” исследовательский институт, до Британии или Америки боялись просто не долететь. Ультрафиолет не помогал – скорее всего, из-за того, что паразит, которым заразился Джейсон, был другим, более древним. Он не вырастал в огромную скользкую каракатицу, которую в крайнем случае можно было удалить на операционном столе, – просто постепенно затапливал легкие зеленоватой жидкостью. Поэтому у него в распоряжении было больше времени, чем у Джоуи, Клариссы или Рейчел – дни вместо часов. Врачам пришлось поломать голову, и в конце концов по венам прогнали убойную смесь, чем-то похожую на лекарства для онкобольных. Джейсон решает не шутить про то, что убойной смесью его вены не испугать. Вместо этого говорит «Надеюсь, что это был не антифриз». Они смеются. Никки услали в другую часть – с глаз долой, Рейчел на следующей неделе ждут на ковре у боссов из Лэнгли с подробным отчетом, Эрик продолжает работу над спутником, но ему ясно дали понять, что этот косяк забудется еще очень нескоро. Джейсон после выписки из больницы вернется в Ирак, а там уже его капитан – естественно, заранее осведомленный о чем нужно, – будет решать его дальнейшую судьбу. Все четверо под строгой подпиской о неразглашении, долина оцеплена и охраняется лучше, чем Пентагон, хотя кое-какие крупицы информации все равно просачиваются наружу. Джейсон мнется, но решает все-таки не спрашивать про Салима. В стенах стопроцентно спрятана парочка ушей, это было бы очень в духе ребят, развлекающихся играми в секретных агентов. Если бы Рейчел что-то знала, она рассказала бы ему и так. Он в порядке, должен быть. Две недели до выписки тянутся бесконечно долго, но вот Джейсон уже вполне уверенно держит ручку, чтобы оставить десятка полтора подписей под документами, в которых на разные лады расписано, как именно ему не поздоровится, если он вдруг решит открыть рот и разболтать все грязные секретики. Его сажают на вертолет, который летит обратно в Ирак. Доставляют до родной базы, конвоируют до самой казармы, где в конце концов отпускают, и внутри он находит свои небогатые пожитки слегка запылившимися. Понимает, что скоро вызовут к начальству и можно уже начинать паковать вещички. Скорее всего, его отправят в какую-нибудь жопу. Может, вообще предложат закончить службу – в добровольно-принудительном порядке. Разговор с капитаном не запоминается ничем, кроме просьбы рассказать – в общих словах, разумеется, – что стало с Гомесом, Мервином и другими, кто не вернулся с той операции. Язык Джейсона на несколько секунд примерзает к небу – непонятно, проверка ли это его способности держать варежку закрытой, или же капитан задает этот вопрос от себя. По-человечески. Отвечает по инструкции ребят из ЦКВС – что все погибли от пуль и гранат иракцев. А что еще ему остается? Его переводят, но не очень далеко – километров за шестьдесят от старого лагеря. Озадачивают новой операцией, знакомят с новыми подчиненными. И все вроде бы, потихоньку, начинается возвращаться в привычную колею. За исключением одной маленькой детали, которая растет с каждым днем, пока не достигает размеров родной, мать ее, Алабамы. Решение записаться в армию спасло ему жизнь. Служба, а потом и война стали тем местом, где Джейсон впервые почувствовал себя в своей тарелке. Но с тех пор будто прошла целая жизнь, и носиться с оружием по горам и степям кажется теперь абсолютно бессмысленным занятием. Оно жило в нем и раньше, это знание, но тогда от него куда проще было отмахнуться раздраженно, затолкать куда-нибудь на задний план, оставить на потом – после решения боевой задачи. В той параллельной реальности, в тех видениях – он понятия не имел, что это было и как его называть, и стоит ли вообще думать об этом, – Салим как-то сказал, что ему, Джейсону, больше нельзя возвращаться на войну. Колчек помнит, что криво усмехнулся тогда, спросил, с чего бы это, уже заготавливая хлесткое и довольно пошло звучащее возражение. Чтобы стрелять в другого – в кого угодно – его нужно перестать воспринимать человеком, ответил Салим. Он должен в твоих глазах стать бездушным или неисправимо порочным или кем-то вроде животного, дикого и грязного, – чтобы рука не дрогнула. Ты так больше не сможешь, Джейсон. Джейсон правда больше не может. Не нужно брать в руки винтовку и лететь на очередную операцию, чтобы удостовериться в том, что он уже навоевался – до конца жизни хватило. Но… тогда нахрена он здесь вообще нужен? Служить своей стране можно и по-другому – Джейсон представляет, как Салим говорит ему это. Тот бы именно так и сказал и был бы прав, наверное – если бы речь шла про кого-то другого. Джейсон мрачнеет каждый раз, как представляет, что возвращается на гражданку и... А дальше пустота. Нет никакого "и". Зато соблазнов вернуться к старому – скука и безделье, проблемы в семье, одиночество и бесцельность – навалом. Не в силах сомкнуть глаза дольше, чем на пару часов по ночам, Джейсон несмело думает, что если бы он не портил все, к чему прикасается, умел строить близкие отношения... тогда бы у него был хотя бы один вариант – вернуться к кому-то. Но дома никто не ждет. В последний визит батя его даже не узнает – Альцгеймер берет свое; у матери новый брак, в котором проблем не меньше, чем было в первом, она слишком занята разгребанием своего дерьма, чтобы думать о чем-то кроме "слез с наркоты, не словил пулю – и хорошо". К друзьям – ну, к тем, кто остался жив, не очень-то тянет по понятным причинам. Нет дури – нет и дружбы. Джейсон в курсе, что ветераны становятся постоянными клиентами мозгоправов, да только своему он и половины рассказать не сможет. Какой тогда толк в этих разговорах, если почти обо всем нужно врать? Где-то за ребрами неудобно ворочается и колет сердце – Салим... Джейсон размышляет об этом еще в больнице – как объяснить то, что он пережил? Он знает человека несколько часов – и вот в его воображении у них уже шуры-муры со всеми, блядь, вытекающими? Где они не только трахаются, но и разговаривают обо всем – и второе куда важнее первого. Не нужно врать. Но... что это вообще было? Он ни с того ни с сего западает на мужика из вражеской армии, даже не понимая этого, и в отключке из подсознания, как из лопнувшей пиньяты, просто сыпались его потаенные желания? Или паразит, добравшись до мозга, решил устроить там гребаную дискотеку, не разобравшись в культурных особенностях и противоречиях примитивных землян? Как ни крути, это не то, что могло бы стать реальностью. Он не... Джейсон вертится на узкой койке, иногда подскакивает и ходит туда-сюда по комнате, но какой смысл спорить с очевидным? Ему понравилось. Было круто, несмотря на то, что сексом с ним занимался его собственный мозг. В общем-то, даже не в этом дело. Ловить кайф – дело нехитрое. Ему теперь хочется... нужно все остальное, что там было в его видениях. Говорить с кем-нибудь по душам. Не просыпаться от кошмаров в гордом одиночестве. Понимать, что у тебя есть кто-то – не друг, как Никки, а... ну... больше. Джейсон приходит к этому выводу мучительно, долго – недели, даже про себя произнести это слово оказывается почти так же сложно, как слезть с дури. Любовь. Всего-то? Джейсон склабится, быстро моргает, пытаясь прогнать неуместную влагу из глаз. Она копится внутри вместе с горечью и ощущением тупика, в который он сам себя загоняет – непонятно только, за каким хером. С любовью у него все уже давным-давно решено. Страх не про морпеха, любовь – не про Колчека. Способность делать это, как нормальные люди, отбил в нем папаша, а Джейсон еще и шлифанул все сверху наркотой – чтобы уж наверняка. Ни один психически здоровый человек на него не клюнет, а с такими же, как он сам, Джейсон больше не хочет. Салим показался ему нормальным, и это значит, что ничего у них не выйдет, даже если тот каким-то чудом захочет... Нет! Не захочет. Все это волшебство не про его честь, не в этой жизни. Блядь! Блядь… Зачем он вообще… К счастью, организм решает, что пора уже завязывать с истерикой, и милостиво проваливается в сон. В нем Джейсон сидит над пазлом для пятилеток в столовой дома престарелых, безуспешно пытаясь собрать его. Спустя часы поднимает глаза – и видит себя же. Не узнает. Кричит. Падает из жаркого полудня под землю, снова, блуждает по бесконечным коридорам, рвано дергая дуло винтовки с фонариком по сторонам, вверх, под ноги. Вот сейчас повернет за угол и найдет своих, не могли же все погибнуть. Песчаные туннели сужаются, пересекаются друг с другом, водят кругами и заманивают глубже, куда уже не прорывается солнечный свет с поверхности. В ловушку. Твари смыкают вокруг него кольцо, патронов все меньше, царапин и ссадин все больше. Когда садится аккумулятор фонарика, Джейсон понимает, что все. Он даже не видит толком, куда целиться, да и половина обоймы патронов его не спасет. Никто не приходит к нему на помощь, все мертвы, и его ждет та же участь. Тьма наваливается сверху вместе с футами камня и земли над головой, становится трудно дышать, душит кашель. Со всех сторон слышится мерзкий победный стрекот... который почему-то не приближается. Почему они не нападают?.. Все картинки в его голове сметает прохладным порывом ветра. Джейсон сразу чувствует, что этот сон какой-то совсем другой, что это снова не сон, пытается бежать, сопротивляться, но под ногами нет поверхности, на которой можно было бы почувствовать опору. Где-то вдали над ломаной линией горизонта мерцают лиловые сполохи молний. Прямо перед ним огромная черная махина – корабль – взмывает в небо абсолютно бесшумно, не давая даже малейшей воздушной волны. Странные острые мачты, которыми утыкано все поле вокруг, даже не колышутся. Звездное небо искривляется вогнутой линзой, и тогда он понимает, что это гладкая поверхность чего-то жидкого, как масло, и при этом огромного – как море. Прямо над головой. Из позвоночника по всему телу, медленно нарастая, расходится мелкая вибрация. Что-то надвигается – изнутри, неподвластное контролю, незнакомое, ни на что не похожее. Чужое. Он запрокидывает голову, чтобы проводить корабль взглядом, но не видит его. Точнее, видит, но не глазами – в них уже давно нет никакой необходимости. Джейсон просыпается под утро, еще в темноте, но после увиденного даже не надеется доспать положенные пару часов до подъема. Умывается, одевается, долго роется в ящике стола, пытаясь найти нужную карту и унять нетерпеливую дрожь в пальцах. С полчаса сидит над ней в свете настольной лампы – да, добраться будет несложно. Сочиняет для официального прошения какую-то ерунду, выдерживает озадаченный взгляд капитана, без слов давая понять, что если не добьется желаемого сегодня, то будет пробовать завтра, послезавтра, каждый день до гребаной бесконечности. Получает свой отгул на день и машину – ребята из казармы, с которыми почему-то так и не получается сдружиться за недели на новом месте, провожают его взглядами до ворот. Большую часть поездки Джейсон не помнит. Только когда доезжает до города и решает дальше идти пешком – потому что так дорога кажется более знакомой, первый раз прошибает холодком вдоль спины. Что он, блядь, творит? Салима там давно нет, он собрал вещички и свалил в Лондон с сыном. Или не в Лондон – куда угодно, просто подальше от войны. Ищи-свищи. Даже если остался, то что Джейсон скажет, когда заявится на порог? Что ему приснился страшный сон? Пиздец как смешно. Еще смешнее, что нацепить безразличную мину и спиздеть, что абсолютно случайно проезжал мимо, у него, скорее всего, не получится тоже. Просто язык не повернется. Он поворачивает в переулок, зная, что в соседском дворе за металлическими воротами на него сейчас залает собака. А из того окна будет пахнуть свежими лепешками и кофе. Значит, у него не едет крыша. Все взаправду. Он знает дорогу, потому что шел по ней вместе с Салимом. Может, и все остальное правда. Может, он сможет как-то объяснить это. Может, не изгадит все, как обычно. Может, осталось что-нибудь из тех видений – в нем. Спустя пару минут после стука в знакомую дверь в глубине дома слышатся приближающиеся тяжелые шаги, и этот звук заставляет его обмякнуть в коленях. Вот же ссыкло… Но радости и облегчения все-таки больше, чем страха.