Кровь на танцполе

      Хлопок двери. С работы никто не встречает, и на кухне свет не горит. Игорь проходит вглубь квартиры, оставив ботинки и ватник в коридоре. В нос ударяет едкий запах сигаретного дыма, а глаза наконец различают в мутной темноте силуэт Серёжи. Стоит, опершись о столешницу, голова повернута к окну.       — Милиция, ты чего здесь? Игорь интересуется осторожно, подбираясь ближе, но реакции не получает. Останавливается сбоку, шаркнув ногой по плитке, чуть наклоняет голову — Серёжа в глаза не смотрит.       — Ты б хоть форточку открыл. Задохнешься ведь.       — Оно и лучше. Жилин цедит сквозь зубы, выдыхая новую порцию дыма себе под нос — тот закручивается спиралью и медленно оседает на кафель. Разговор не идёт. Игорь не понимает. Пожимает плечами, переставляет цветок с подоконника на стол, тянется сначала к форточке, потом все же останавливается на окне. Серёжа молча наблюдает исподлобья, чуть ведёт плечом, когда Игорь нечаянно задевает его рукой, чем вызывает у Катамаранова лишь недоумение. Шикает, когда разгоревшийся от потока свежего воздуха окурок обжигает пальцы…       — Сам бы разобрался. — …и окончательно тушит его об пепельницу. Молчание затягивается.       У Жилина глаза чёрные. И свет в них, кажется, не отражается, — а должен. Игорь мнётся. Переступает с ноги на ногу, брови хмурит.       — Серёг, ну в самом деле, чё случилось?       — Ничего не случилось, Игорь.       — Оно и видно. Жилин сарказма не оценил: одарил Игоря всеуничтожающим взглядом — всего на мгновение — и отвернулся снова. Смотрит в окно, а кажется, что куда-то дальше: сквозь себя.       Катамаранов подходит со спины, кладёт руки на талию, почти сцепляя пальцы в замок.       — Убери. Жилин напряжен. До стиснутых зубов, до дрожи — как струна: вот-вот, и…       — Ну Сер-рёж, ну чё те сделать? М, чё хоч-шь? …лопнет.       — Игорь, да отъебись! Из рук Катамаранова Жилин выпутывается моментально — по-армейски — с пол-оборота заезжая тыльной стороной ладони по челюсти. Размах был короткий, а рука всё равно тяжёлая. Игорь отшатывается назад, поднося пальцы к разбитой губе. Скрывать собственное раздражение становится все сложнее.       — Ты чё, охренел, мент?       — Это я охренел?! Хороший мой, а ты ничего не попутал? Жилин издевается. Жилин звереет на глазах, Распаляется, как бензин от брошенной спички, уничтожая всё вокруг себя.       Теперь он смотрит в глаза. Смотрит, не моргая. Как смотрел бы голодный пёс на загнанного кролика. Только Игорь — не кролик, и с ним так не получится. Игорю не нужно издеваться, не нужно избивать и убивать, чтобы что-то доказать. Встряхивает рукой, утирает кровь с губ и стискивает зубы.       — Успокаивайся, милиция!       — Сам решу, когда мне успокаиваться, и как. Каждое слово разлетается по комнате лязгом металла, отдаваясь кулаком сначала несколько раз в рёбра, потом под дых, пока Катамаранов не упирается лопатками в стену. Дыхание перехватывает, а глотка сжимается до боли, перекрывая доступ к воздуху, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Жилин забывается от ярости, затуманившей разум, бьёт уже без разбора, не чувствуя при этом ничего: ни боли в побелевших костяшках, ни даже извращенного удовольствия, которое когда-то получал от таких же побоев в участке. Игорь терпит. Он в силах был бы вырубить Серёжу с одного удара. Но разве он может? Даже если и может, то не хочет точно. С Серёжей что-то не то, и это надо решать. И кулаки тут не помогут — уже не помогают.       Перехватывает руку и, извернувшись, заламывает за спину и наваливается всем телом, припечатывая Жилина в стену лицом.       — Хватит уже, наигр-рался. У Игоря сильные руки, и держит он крепко. Он не любит причинять боль и не любит повышать голос — особенно на Серёжу — но сейчас это вынужденная мера. Жилин понимает, что оказался в ловушке. Пробует дёрнуться, но безуспешно. Это приводит в ужас, а бешено стучащее сердце разносит его по телу в считанные секунды. По конечностям разливается дрожь, вдохи становятся короче и резче, а в темноте мерещатся витиеватые фигуры. Выброс адреналина снова ударяет в голову, и сейчас, действуя больше из страха, чем из злости, Серёжа подбивает Игорю ногу и, толкнув назад, заставляет обоих потерять равновесие и завалиться на спину. Стол от попытки за него ухватиться с грохотом валится на пол, не заглушая при этом звука, с которым рядом приземляются два тела. Игорь до звёзд в глазах прикладывается затылком, а Жилин, воспользовавшись этим замешательством, усаживается сверху, вжимает его руки над головой и замахивается первым попавшимся под руку предметом.       Глаза давно привыкли к темноте, но видеть всё равно почему-то получается с трудом. Всё вокруг плывёт водной рябью. Всё, кроме глаз напротив, смотрящих снизу вверх в ожидании. Зависнув так, вдруг становится очень холодно. Осознание наконец приходит, осторожно пробегаясь ветерком по коже. Хватка на чужих запястьях, до этого ногтями впивавшаяся в кожу, ослабевает, пальцы расслабляются и медленно отпускают.       «Что же я делаю?» Жилин теряет над собой контроль: снова, но теперь иначе. Конечности слабеют, и он сгибается, больше не способный себя держать. Игорь забирает из его руки чашку, отставляя её на пол рядом, и кладёт ладонь Серёже на затылок, позволяя прижаться к себе. Второй рукой обнимает, чувствуя, как Серёжа заходится крупной дрожью в беззвучном плаче. Слёзы жгут глаза, стекая по коже, впитываясь в серую ткань.       — Тише, Серёг, тише… — Игорь старался успокоить, гладил по волосам и спине, хоть и сам был обеспокоен и напуган не меньше.       — Прости меня, прости, Игорёш, прости…

Простипростипрости.

Он повторял, задыхался в извинениях, не зная, когда остановиться, когда будет достаточно. «Никогда», — отдавалось эхом в голове. Такое не прощают, не должны прощать. Никто и никому.       — Прощу, Серёг. Ты только не делай так больше.