стойкий оловянный солдатик

ты смотришь на кима влажными глазами и нервно жуешь губу. кровь горчит и разливается в полости медью, мелкая рана, которую ты не перестаешь тревожить, отвлекает от тысячи роящихся мыслей. они стучат-стучат-стучат внутри, призывая внимать к ним, и ты бы очень дорого отдал, чтобы не иметь такого вовсе. не то чтобы ты владел чем-то стоящим, чтобы отдавать — замызганный виды видавший блейзер на покатых плечах, да змеиные туфли, каблучком отстукивающие последние минуты до еще одной смерти. и если бы ты только мог помнить, сколько их было, этих смертей. обычно линейно ровная и прямая фигура лейтенанта кицураги сейчас искривлена и сломана в позвоночнике. он опирается ладонями о перила балкона и изучает улицу внизу, то ли нарочно, то ли неумышленно избегая прямого зрительного контакта. кишки в животе лижет горячий язык стыда. — знаешь, — начинаешь первым ты, решая, что ничего хуже уже не будет, — я же не всегда так. ким поворачивает голову и придает помутневшему взгляду заинтересованный вид. он будет тебя слушать столько, сколько посчитает необходимым до слабого результата, он даст тебе столько времени на дрожащие оправдания, сколько не дал бы никто другой. он терпелив и почему-то действительно к тебе прислушивается, к каждой твоей фразе, каждой озвученной реплике двадцати четырех тебя. за пять дней ты опрашиваешь много людей, и вместе с этим заучиваешь, что не все способны на такое поведение. за пять дней попыток собрать себя заново и стать хоть кем-то, кого не стыдно было бы тащить на улицу, ты узнаешь, что тебя слушать довольно противно и тяжело. твои вопросы зачастую не имеют смысла и веса, ты городишь чушь несусветную, обижаешь неосторожными репликами, фанатично предрекаешь конец всего, а конец собственный не видишь в упор. не видишь до тех пор, пока он не начинает прогрызать тебе седеющий затылок, дробить калибром бедро и топить в ледяной ванне. ты донимаешь своими внутренними крикливыми демонами всех в неблагополучной округе и прикрываешь это размякшим удостоверением — которое нашел всего пару дней назад, кстати. пристаешь к детям и старикам, пристаешь к мужчинам и женщинам, раз за разом проваливаешь проверки их прочитать. ты соскальзываешь с темы расследования и переходишь на третий и четвертый необязательный пункты в диалогах, после которых тебе должны кинуться объяснять очевидное. и тебе, что удивительно, объясняют. и тебя, что еще удивительнее, все это время не оставляет ким. сначала на похмельную башку ты предполагаешь, что ким кицураги послан участком тебе как сиделка и контролер, что он должен гнать ссаными тряпками тебя за произошедшее. ты правда не осознаешь тогда, за что именно, но абсолютно уверен, что всего этого заслуживаешь. на тебя смотрят десятки ненавидящих глаз, которым ты что-то сломал, что-то разбил и что-то испортил. тебя прожигают записи дел из помойного хлипкого блокнота, где ты кого-то не нашел, кого-то покалечил и кого-то разочаровал. позже ты решаешь, что если ким кицураги стоически выдерживает любое твое поведение, то ты очень сильно выделился в прошлой жизни, и он не реагирует плохо только из уважения к чину. чин и послужной список вы все-таки узнаете — узнаете вместе — и он говорит, что это не причина. говорит так искренне и сладко, так неоправданно заботливо по отношению к такому куску дерьма, что щеки терзают слезы. затем, когда причин больше найти не получается, как бы ты не пытался скрести по остаткам мозгов, ты решаешь, что вероятно потек крышей. ты эту крышу не латаешь, и ким кицураги впервые не сдерживается. ты хрипло сипишь: — я не всегда произношу то, что первое приходит в голову. иногда я думаю над этим довольно долго. ким тебе не верит. или хочет не верить, тебе не дано этого понять. вы похерили дело — а ты похерил все. у вас на глазах выкосили добрую часть улицы, залитой кровавой краской и не успевшей вымыться дождем. вы еле выползли из номера, чтобы выветрить застоявшийся запах с собственных, каким-то чудом живых, тел. у тебя ноет продырявленные плечо и нога, ким отделывается тревожно дергающимися желваками на острых скулах и лужами синяков от недосыпа. в твоем гниющем нутре распускается что-то настолько большое и теплое от этих луж, что ты счастливо озвучиваешь то, что победно отбираешь у цифр на логику, когда ваши ступни касаются балкончика. каблучки оттанцовывают. ким не бросается к тебе на шею. — вы просто запутались. ким щелкает огненной зажигалкой. свою одну-в-день он уже скурил за дверьми, поэтому просто щелкает и останавливает свое ласковое внимание на этом действии. тебе хочется встать, провести рукой по нечесаной гриве и начать заливаться соловьем, что нихера ты не запутался, и, вообще-то, как добропорядочный гражданин выделил уголок в своем дырявом решете под пункт подобного характера. но в тебе нет сил вставать — ты проехался спиной вниз, удобно ткнул косточки в мерзлое окно и успокаивающе баюкаешь раненую конечность. виновато усмехаешься — все, на что тебя хватает. ведь впервые тебе все кажется правильным и аккуратным, вставшим на место по выкройке и заготовке, и обидно, что не все вокруг считают так же. твои мысли-предатели, подводившие тебя неоднократно и ведущие по ложному пути, в кои-то веки настроены на одну, верную по всем описаниям, волну. — вы же понимаете, детектив, — ким убирает зажигалку во внутренний карман летной куртки и присаживается рядом с тобой на корточки, чтобы оказаться на одном уровне и не заставлять тебя испытывать дискомфорт, — что я просто оказался рядом не в самый лучший ваш период. это мог бы быть кто-то другой, кто угодно. ваши домыслы могут показаться вам структурированными и обоснованными, но на самом деле это не так. «на самом деле вам не следует так цепляться за первую хорошую вещь в вашей жизни, детектив», — вежливо подкидывает пришедший на помощь господин эмпатия. «на самом деле я тебя ни во что не ставлю и считаю размазавшим сопли слабаком, детектив», — талдычит следующий за ним в ряду авторитет. ким ничего из этого не произносит, и поэтому ты ему очень благодарен. — ты думаешь, что я поспешил с выводами? твой голос впору бы смочить жидкостью — такой он сыпучий и треснутый. порывает вместо всех этих непутевых слов раскроить монтировкой грудину и показать то, что ты на самом деле ощущаешь, но ты уверен, что вместо жара и света, которые там точно должны быть внутри, лейтенанта кицураги затопит черная трупная жидкость. — я думаю, что вы поспешили с выводами. у кима потрясающее, удивительное лицо. ты его не понимаешь, не можешь прочесть, твои верные двадцать четыре не реагируют так, как на остальных окружающих, но тебе так отчаянно хочется продолжать разбиваться о попытки. хочется выучить анатомию и прощупать все черепные кости. хочется неприлично и откровенно впиться глазами и проследить путь каждой мелкой морщины, чтобы разобраться в их сложной системе и прийти к решению. от этого решения, ты знаешь, не будет зависеть существование, но оно точно станет лучше. ты в раболепном восторге с этого лица, изнуренно склоняющегося над тобой в номере. открыто хмурящегося и серьезного, заинтересованного в поставленной задаче до крайних своих частиц. лица, что смотрит сейчас на тебя и ждет сигнала на дальнейший диалог. если бы ты не слег мертвым грузом после заляпанного кровью провала в своем единственном за эту жизнь деле, ты бы продолжал заставлять свои навыки генерировать самые безумные вещи и выкидывать самые удачные комбинации для того, чтобы оно улыбалось. ты говоришь: — ким, — растягивая губы искренней счастливой гримасой, — я действительно тебя люблю. ким слабо вздыхает и трет лоб костяшками пальцев. «он явно расслышал эти слова в первый раз и пытался увести диалог, как же ты не отстанешь». ты практически видишь, как голову лейтенанта разрезают строчки каллиграфического почерка и определяют по пунктам, почему ты, идиот, сейчас не прав. это не решение за тебя и не попытка тебя унизить, нет, «не смей бросаться рыдать из-за этого», — он просто так устроен. его функции, в отличие от твоих, работают маслом смазано и по часовым стрелкам верно. его мозги — архивные милицейские папки с закладками и графами, твои же удивительно что вообще способны на процессы после всего, что ты с ними сотворил. ты роешься в них как в баке на заднем дворе и откладываешь привлекательные, не испачканные отходами части в сторону, думая, что слепишь из этого симпатичную новую версию себя. соберешь красивый набор черт характера. выделишь восемь часов на осмысление. ты познакомился с достаточным и вспомнил достаточно, чтобы правильно классифицировать то, что хочешь донести, но пяти дней оказывается очень мало для лейтенанта кицураги. — давайте отложим этот разговор на потом, если вы о нем не забудете, — произносит ким примирительно, стараясь нейтрализовать раздражение и не кидаясь отчитывать тебя, как собаку с грязными лапами посреди гостиной на новом ковре. — вы способны сейчас двигаться или закончим завтра? расплывшись задом по балкону отеля и утверждая, что все будет отлично и ты со всем разобрался, пока боролся в припадке с кошмарами своей прошлой жизни, ты представляешь собой очень неудобную картину. тебя наверняка хочется припрятать в угол и прикрыть настилом, чтобы никто случайно забредший не обнаружил. но ты не видишь в выражении лейтенанта ни толики презрения — только глубокую, безграничную усталость. он не пытается тебя избежать — только хочет поскорее поставить завершающую линию на этой объемной записи, указать как итог что угодно и, возможно, наконец выспаться. тебя это успокаивает. — пойдемте в номер клаасье, проверим в последний раз. ким встает с хрустом коленных чашечек и протягивает тебе руку, запакованную в красную ткань перчатки. ощущается она грубее кожи и шире пропасти, но это тебя мало заботит. ты хватаешься за нее. ты, долорес свидетельница, больше ничего не забудешь.