«Когда ты умрёшь, я позабочусь о твоём теле»
Часто по утрам, когда необходимо продрать глаза после короткого сна (может час-два, дай бог), Ран недвижно стоит перед зеркалом. Белая плитка ванной комнаты угнетает только того, кто смотрит на неё или торчит в комнате дольше пяти минут. Ран стоит с закрытыми глазами, слышит только шум воды, тонкой струйкой выбегающей из крана. Будто кто-то всё ещё настойчиво будит его. «Ещё минутку» — думает он, когда пустые, мертвенно пустые глаза, без намёка на жизненный отблеск, всё же упираются в край раковины. Длинными пальцами, на которых краснеют костяшки, касаются воды неспешно. Ран не очень хорошо понимает, что это вода. Он изучает тонкую струю около минуты. И только убедившись в том, что пальцы болят от высокой температуры, а зеркало не «испачкалось», а запотело, он отворачивает кран к синей точке. Иногда так странно не ощущать своё тело, да? Босиком отмеряет ровно девять шагов от белой двери ванной до кухни. Темно. Солнце ещё не встало или уже закатилось? Который час? Так хочется спать… Только братец ходит рядом, заставляя воздух вокруг волноваться. Теплые волны касаются замёрзших пальцев на ногах, когда Риндо проходит рядом. Пар обжигает щёки, когда младший ставит на стол чашку. Кофе вот-вот перельётся за края. Ран медленно проводит пальцем по синей кромке чашки. Обжигается. — Не лезь пальцами, идиот, — шепчет Риндо, убирая руку старшего от кипятка. Его голос так близко, но в то же время звучит глухо, будто сам Ран сидит в скафандре. Он поднимает голову и смотрит на парня. Всё как обычно. Сидит развязно, поджав одно колено к груди. Втягивает кофе с неприятным звуком, откусывает пересушенный в тостере хлеб, так что крошки падают на край стола, на пол. В сиреневых глазах мелькает огонёк жизни и осознания. Но этот миг настолько короткий, что сам Ран это осознать даже не успевает. На автопилоте закидывает в желудок еду, заправляется дозой кофеина и ещё около пяти минут смотрит в одну точку, не моргая. От этого глаза мокнут и «слёзы» пачкают бледное лицо. Если бы он чувствовал, то назвал бы это — холодным касанием вынужденного пробуждения. Но он не чувствует. Мысли где-то спят, мозг работает в энергосберегающем режиме. Кости только ломит в пальцах. — Рин-Рин… — подаёт голос старший. Ото сна хриплый, едва слышный, бессильный голос. Тем не менее, Риндо вмиг оборачивается и вопросительно смотрит на «ожившего» брата. — Я так устал, — вымученная улыбка, прикрытые глаза и руки, тянущиеся к единственному источнику тепла в комнате, по мнению старшего Хайтани. Риндо выдыхает смиренно. Ничего нового, он уже привык к этому сонному состоянию Рана. Всё, что ему остаётся, это немного подождать, когда мозг старшего проснётся. И пока Ран ищет в объятиях подушку, Риндо думает, как бы спасти плющ, засохший на подоконнике.***
К полудню Ран уже живее всех живых: и на рабочем собрании остроумно шутит, и в ресторане флиртует с молодыми официантками, и дёргает младшего за щёки, просто потому что весело. Будто совершенно другой человек. Совсем не тот. Что утром не мог собрать слюни за завтраком. Ран любуется собой в большом зеркале, до блеска начищенном уборщицей ресторана. Цвет кожи такой живой, даже немного отливает розовым на скулах. Ресницы такие длинные. Может только освежить цвет волос? Только вот, вдруг, как тонкой иголкой под кожу, вонзается в голову мысль: «глаза какие-то мёртвые». Ран почти носом касается тонкого посеребренного стекла, пытаясь рассмотреть тонкие прожилки внутри зрачка. Пусто. Всегда отлив сиреневого, синего, редкого голубого, очень волновал душу Хайтани. Мог горделиво сказать «да, мои глаза, пиздец какой космос». Только сейчас он видит в них одинокую, безжизненную пустыню. Какая-то илистая текстура, гладкая, матовая. Отвратительные глаза, как ни всматривайся. Тонкие брови сходятся к морщине на переносице, сухие губы кривят недовольство. — …ничего, зато глаза у тебя красивые! – смеётся в коридоре Риндо. Старший тут же отвлекается от своего навязчивого действия, спускает ногу с каменной плиты и выключает кран. Интересно, у кого это там глаза красивые? Ран вдруг чувствует, как в груди неприятно отзывается изжога. Проклятые чесночные булки. В туалет заходит Риндо, а за ним одуревший от дозы Харучиё. Оба смеются с какой-то шутки, ситуации…бог весть с чего эти двое могут поржать, на самом деле. Ран перестал строить догадки после их истерики с анекдотов про Штирлица. — Будешь? – тихонько предлагает Санзу, стоя вплотную к старшему Хайтани. Так что только он мог видеть в его руке помятый и уже полупустой зип. — Мозги расслабить. — Не подсовывай ему ничего, у него и так каждое утро мозг вытекает, — ворчит Риндо, пока смывает с рук едкий запах рыбы. Расслабить мозги? Ран действительно чувствует напряжение последние несколько дней. Хотя алкоголь его уже не так радует, а в сигаретах даже запах не вызывает романтичного удовольствия. Пока младший укладывает непослушные волосы, убирая их влажной ладонью назад, Ран цепляет пальцами прозрачный зип, ловко прячет его во внутренний карман яркого пиджака и встречается взглядом с Харучиё. У него действительно красивые глаза? Риндо хочет уже разозлиться на друга, но телефонный звонок сбивает его с мысли. Отвечает коротко, резко, и сразу же меняет раздражённый тон, на милость. — У мелкого опять башню сорвало, пошли, – закатывает глаза Риндо, пробивая кулаком в плечо Санзу. Ведь это он оставил босса наедине со своими мыслями в запертой комнате. Ещё бы его останавливали окна хоть как-то… Харучиё выходит первым, а младший Хайтани останавливается в проходе, хмуро смотрит на брата. Он знает, что Ран принял «подарочек» от Санзу, спрятал его, воспользуется при первой возможности. — Ты же будешь рядом, Рин-Рин? – улыбается Ран, с надеждой всматриваясь в блестящие голубые глаза. — Будешь ведь? — добавляет с неуверенной дрожью в голосе, который и так едва стал слышен. — Если сдохнешь, похороню тебя вместе с этим кретином, – усмехается он и выходит в тёмный коридор ресторана, оставляя брата за спиной. Оставляя его под ярким белым светом, который так напрягает глаза, от которого крутит кости.Уходит. Уходит. Уходит. Уйдёт. Непременно уйдёт. Нет, он так не поступит. У Харучиё красивы глаза. замолчи «не то, что твои» ЗАМОЛЧИ .
***
Пар заполняет и без того маленькое пространство. Дышать тяжело, слишком влажно. Волосы липнут к спине и плечам, к лицу, как водоросли на мелководье. Шум воды глушит. Ран смывает с рук пыль, грязь, чужую кровь… Чужую кровь? Пытается вспомнить, откуда он только что пришёл, но в голове такой же густой туман, как в комнате. Он смотрит на руки, обожженные горячей водой, на капли алой крови, которая собирается ниточками у слива, окружая жилистые ноги. «Если, – думает он. – Эта кровь не моя, почему её так много?». Пока алые дорожки сбегают от рук на пол, Хайтани теряет связь со своим собственным телом. Пальцы двигаются, но будто сами собой, не он их воротит перед лицом, а они…а он… Так же как чувство собственных рук, пропадает и чувство ног. Ран задирает пальцы, рассматривая каждую мелочь, но вдруг понимает, что это тело ведёт себя странно. Начинает слышать собственное дыхание, даже сквозь шум воды. Лёгкие расправляются, потому что он так захотел, или тело движется на автомате? И если это тело не он, то что он? Мысль? Этот тихий голос где-то между глаз и затылком? А что это за голос вообще? Он его слышит каждый день, когда думает или его слышит и Риндо тоже? Ран пытается издать хоть какой-то тихий звук, но выходит только тугой выдох, скрипящий где-то под лёгкими. Голова кружится. Рин-Рин… Рин-Рин… Старший Хайтани делает шаг из душевой. Вода остаётся лужами под каждым шагом, пока тот не доходит до двери. Упирается в неё головой и прижимается ухом, потому как стоять сил совсем нет. Волосы липнут. Пора бы их отрезать к чертовой матери! Сердце только замирает, когда в комнате, по ту сторону белой двери, слышится голос. Смех. Риндо с кем-то общается? Они не одни дома? — …не нагнетай. Шрамы и шрамы. Мне кажется, они даже симпатичные, хаххахах! — заливается смехом, теряется в шуме воды, в пульсирующей боли в висках.ха ха ха ха ха ха ру ру ру ру ру ру чи чи чи чи чи чи ё ё ё ё ё ё
Воспоминание вспыхивает как искра, отлетающая от спички. Ран переворачивает тело по стене к висящему на крючке халату. В кармане тот самый «подарочек». Он и правда немного загнался. Брат всегда рядом, он всегда будет рядом, он же… Ран улыбается криво, так будто лицо свело от радости, будто ещё немного и губы потрескаются, изойдут на яркие полосы крови. Ран принимает внутрь «спокойствие» для своих буйных тревог, закрывает глаза, садится на холодный пол и смотрит как впустую бежит вода. Льётся сверху дождём. «Чья же это всё-таки кровь? Не мог же я…случайно порезаться?» — думает он, снова глядя на подкрашенную воду под ногами. На полу рядом бритва со сломанной ручкой. Зачем он её достал? Лицо же ещё чистое… «…шрамы, да они симпатичные» «не то, что твои глаза» Злость. Такая холодная, расчётливая злость выбирается отвратительным червём из горла. Риндо не может быть там с кем-то. Почему он не рядом? Он должен быть здесь. Здесь. Риндо нашёл себе кого-то близкого? Бред. Чушь. ЛОЖЬ! ЗАМОЛЧИ!! ЗАТКНИСЬ!!! ЗАКРОЙ РОТ!!!! Голова идёт кругом, руки дрожат, дышать всё тяжелей. Паника вперемешку с яростью заставляет Хайтани кричать. Громко, так что голос срывается на хрип. Гремит. Что-то гремит в стенах. Ран ловит пальцами зеркало, не обращая внимания на его мутное состояние. Он видит в нём то, что больной разум ему подскажет бесплатно. Шум воды нарастает, он пробивает голову как пуля, в глазах чёрные пятна. Кислорода катастрофически не хватает. Конечности будто отмёрзли, а оставшееся тело содрогается крупными резкими толчками, подобно тому, как шарик в настольном теннисе бегает туда-сюда. Сменяется вдруг мелкой дрожью, почти судорожной. Глаза заливаются красным. Густым, липким и теперь настоящим. Тонкие нити крови, казавшиеся ранее на руках, становятся плотными канатами, удушающими, грязными. В один миг, всё тело отключается. Только тяжёлый воздух ещё заходит в лёгкие без приглашения и так же выходит, не закрыв дверей. Если бы Ран чувствовал, он назвал бы это — старания полумёртвой гусеницы стать бабочкой в заморозки. Но он не чувствует. Только слёзы почему-то льются по щекам.«когда я умру, ты позаботишься о моём теле?»
***
Приходит в сознание неспешно. Головная боль отдаёт в поясницу. Или наоборот. Не очень понятно. Руки плохо двигаются, пальцами больно шевелить. Ран открывает глаза на четверть, боясь яркого света, но и его не следует. В углу комнаты только слышно копошение, будто большая кошка залезла в окно, в поисках еды. Чертовщина какая-то… Долго об этом думать не приходится, глаза сами закатываются, а тело снова пробирает мелкая дрожь. Вроде не холодно даже, а зуб на зуб не попадает. Хайтани не может думать. Хочет провалиться в сон, заснуть и не просыпаться уже никогда. Забыть всё, что на него давит. Он всё равно остался один. Наверное, потому что его глаза не такие яркие? Наверное, потому что он слишком сильно привязался к брату? Наверное… — …вот так. Вдыхай. Хорошо. Вместе со мной, слышишь как я дышу? Молодец, — чужой голос так близко, так отчётливо, так тепло звучит. Ран послушно набирает воздух, отпускает, прислушивается к чужому дыханию и упирается лбом в чужое плечо. Чувствует горячие руки на своей спине. Но не может поднять свои. Пальцам так больно. — …да что ты! Уёбок, это всё из-за тебя…— шепчет этот же тёплый голос. — Я блять знал, что у него «на столько» беды с чердаком? — возмущается второй, холодный, далёкий, тошнотворный. — А я не говорил тебе!? Пока двое ругаются полушёпотом, старший Хайтани учится двигать пальцами рук. А как боль становится привычной, хватает чужую футболку, сжимает до новой болевой волны, которая приводит в чувства. Воздух так легко заполняет лёгкие, хочется даже кашлять, но Ран сдерживается. Чувствует как руки, держащие его тело стали крепче, ближе. — Рин-Рин…– шепчет старший, едва шевеля губами. — Если я умру… — Я тебе умру, блять. Заткнись и спи, обдолбыш, – строго отчитывает Риндо, но крепче прижимает к груди. — Не дождёшься. Смех просится наружу. С каких это пор младшие поучать старших стали? Ран отводит свою руку в сторону, чтобы рассмотреть, что случилось. Пальцы забинтованы, запястья в бинтах, украшенных красными пятнами. — Да, ты не сдохнешь, пока новое зеркало не припрёшь, – накидывает Риндо, считывая мысли брата как будто свои собственные. Так хочется смеяться. — Рин-Рин…— шепчет вслух. — «Я не хочу умирать без тебя», — думает про себя. — Ран-Ран, — отвечает вслух. — «Это ты ещё свои волосы не видел», – улыбается про себя. *** P.S. Риндо отращивает волосы за брата, потому что косички заплетать кому-то надо. Санзу отращивает, потому что тоже немного виноват. P.P.S. Здесь могло быть больше жести, но автор хотел немного пожить.