Радуга

Tartaglia 01:48 Не спится. Очередное письмо тебе. Очередное письмо, на которое ты не ответишь. Тебе бы польстило, скажи я, что в последнее время чаще всего я пишу именно тебе? Вряд ли. А даже если, ты бы ни за что мне это не сказала. Не призналась бы. А самой себе, самой себе ты бы призналась? Значил ли я для тебя хоть сколько-нибудь? Я не спрашиваю, значил ли я для тебя столько, сколько значишь для меня ты. Ты для меня… Синьора, я все еще не могу смириться с тем, что все свои письма я пишу тебе, зная, что ты на них не ответишь. Я пишу их. Все равно пишу. Я всегда буду их тебе писать. Сегодня был странный день. Недавно у меня было что-то наподобие отпуска. Я не знаю, как может быть отпуск у меня, если учесть сам род моей деятельности. Тут или по жизни работаешь, или вариант ухода один… Но не буду об этом сейчас. Так вот, я ужасно психанул абсолютно ни с черта. В середине недели бросил все бумаги на пол, отставил недопитый чай, прошел по листам к шкафу, нацепил первую попавшуюся одежду, шарф, что ты подарила, а потом метнулся в деревню родственников посреди зимы. Потому что здесь я находиться просто не могу больше. На меня давит абсолютно все. Этот город не просто пуст, он как будто ощерился невидимыми иглами, и на перекрестках, в скверах, посередине улицы, повсюду они настигают и пронзают меня, протыкают воспоминаниями, и с губ срывается хрип, стон, вздох… твое имя. Вот здесь мы с тобой проходили, возвращаясь с моих соревнований по стрельбе. Ты, такая красивая, в своем черном платье и с длинными распущенными светлыми волосами, ты шла со мной, терпеливо выслушивая мое хвастовство. Вот здесь я нес тебя на руках через лужи; могли бы их обойти, но зачем, если я мог коснуться тебя, услышать твой смех; если ты позволяла мне быть твоим… рыцарем? Знала бы ты, кем я стал теперь. Все самые благородные рыцари однажды переживают то, после чего многие из них больше быть рыцарями не могут. И я не смог. Без тебя это потеряло смысл. Я не хотел больше быть светлым, добрым, благородным. Меня наполнила ненависть. Это так несправедливо, почему… почему я должен спасать кого-то, если самое важное, самое дорогое… Я приехал в свой старый дом. Брел по снегу, проваливаясь по колено: знаешь, это было здорово, это было почти смешно, и я почти рассмеялся. Все вокруг было белоснежным. От чистоты воздуха кружилась голова, я просто опьянел от этой чистоты, от этого белого цвета, который я совершенно забыл. Я вычеркнул его из памяти. Я решил для себя, что белого цвета больше нет. Нет больше доброты, нет больше света. Я ношу серый костюм. Твой шарф красного цвета. Все, что меня окружает, все, что я делаю, все, чем я стал — это тьма. Это черный обсидиан. Это бездна, беспроглядная, в которой нет ни луча света. Я дошел до двери, стряхнул снег с подошв, отпер ключом дверь. Прошел по кухне на первый этаж. Увидел на полке мягкие игрушки Тевкра. Рисунки сестер на обоях. Я увидел недочитанную тобой книгу, заложенную закладкой; я рухнул на колени и разрыдался. Но я замерз. И мне пришлось подняться, пришлось приводить в порядок дом. В моих руках сразу же перегорел чайник. Я подумал, что Дотторе бы легко его починил, и тут у меня снова снесло крышу. Я пошел с этим гребаным чайником на крыльцо, размахнулся и выкинул его далеко в снег. «Да будьте вы прокляты!!!» — проорал я, и мой голос разнесся над снежными полянами мертвой деревушки. У меня дрожали руки. Я вернулся на кухню, поставил на плитку обычный чайник, плеснул туда воды из пятилитровой бутыли, притащенной с собой. Я сильный; по-прежнему. Нести по снегу бутыль с неудобной ручкой было ерундой. Извини, конечно, за дерзость, но ты весила несколько больше, когда я носил тебя на руках… Я бы все отдал, чтобы сделать это снова. Я сильный, но я сломлен, я не знаю, на вере во что я все еще держусь. Мое сердце истыкано тысячью игл, каждый мой вдох причиняет мне боль. Потому что… Синьора… Прости меня. Это был странный отпуск. Я не получил успокоения. Прогулка по снегу, ковыряние подошвой льда замерзшей реки, возвращение в дом. Мне не хотелось никакой рыбалки, это всего лишь старая память… Память же о тебе… Я не могу перестать думать, я не могу отпустить, мне не становится легче. Три, четыре, пять дней? Я не помню. Все слилось в один ком, словно бы кто-то взял и слепил в него мое время, и оно не таяло, и могло бы не таять и дальше, просто в какой-то момент я понял «Хватит» и пнул этот ком ногой, позволяя времени снова разложиться на минуты, часы, дни. Я вернулся в город. В город, где тебя нет. В город, где Дотторе продолжает существовать и даже до сих пор — Синьора, я не могу тебе объяснить, я не могу оправдаться, но он все, что меня связывает с тобой, и я… Ох, Синьора… прости меня — он так и висит у меня в друзьях в соцсети. Как и твоя страница. А еще… Венти. Он не отвечает мне. Я писал ему дважды, я сказал, что я сойду с ума, если он со мной не встретится, что мы должны поговорить. Я написал ему спустя год. Я написал ему снова позавчера. И он снова мне не ответил. Синьора, я убью их обоих, я убью Дотторе и его, если решу, что это поможет мне получить освобождение. После этого я убью себя. Но я, по-прежнему, не знаю, могу ли я считать кого-то виноватым, кроме себя, я не могу; я не могу. Синьора. Я не могу без тебя. Так вот, сегодня… Сегодня я вдребезги разругался с Сян Лин. Я наговорил ей какой-то ерунды, обвинил ее в том, в чем она не виновата, нагрубил, а потом злился, пока не осознал, что причина моего поведения очень проста. Я злюсь на нее за то, что она меня не любит. Любит этого тупого Син Цю, который просто кусок кретина, Синьора, серьезно, он еще больший придурок, чем я! Ну правда! …Ты бы мне врезала, если бы это был настоящий разговор; а если бы ты могла прочесть мое письмо, то врезала бы при встрече. Я сейчас напрямую рассказываю тебе, что ревную другую девушку. Знаешь, Синьора… Я говорю это так прямо, потому что я знаю, что ничего не произойдет. Потому что я не могу, я не могу полюбить кого-то хотя бы в половину так сильно, как тебя. Даже когда я пытаюсь себя… принудить, убедить себя, что я должен попытаться взять себя в руки, что я должен выбраться из этого мрака, что я должен… Я не могу, Синьора. Я люблю Сян Лин, но даже если бы она выбрала меня, я бы не стал переводить все в серьезные отношения. Потому что я не вижу своей жизни с кем-то другим. Прости, что я пишу тебе все это, наверное, это очень неприятное письмо. Отчасти я даже рад, что ты его не прочтешь. Но все равно извини. Так вот, странность этого дня не только в ссоре с Сян Лин. Она на меня тоже разозлилась, написала мне грубостей в ответ, а потом после перерыва написала другие письма, уже спокойные, выверенные… и я окончательно осознал, что она меня не любит. Да и ладно… не об этом. Странным сегодня было то, что в небе была радуга. Цветная. Поздним вечером. Ты бы сейчас посмотрела на меня… выразительно, если не сказать грубее. Но это правда, я видел ее своими глазами. Но сфотографировать не успел. Она растаяла у меня на глазах, все полосы поблекли; алый, рыжий, изумрудный и прочие оттенки… Я тогда подумал, что это очень странно, что, может быть, у меня так падает лунный свет на стекло или это отражение витрины ресторана по соседству, что мне чудится, что… Стыдно признаться, но в тот момент я даже предположил, что это могут быть какие-то химические испытания. Знаешь, у нас тут такая… дичь происходит, я бы уже не удивился. Ночью опять орала сирена. Да разбомбите вы уже здесь все, я хоть высплюсь, наконец. Прости, глупая шутка. Но в каждой шутке? Я уже начинаю задумываться о том, чтобы купить себе сигаретную пачку и исполнить столь же эффектный номер, как и ты. Синьора, гребаная ты сука, ты действительно, оставшись наедине с Венти в комнате, закурила сигарету, сказала ему, что выйдешь покурить, а после этого прошла по комнате к раскрытому окну, перекинула через подоконник обе свои модельно длинные ноги и прыгнула вниз быстрее, чем он успел что-то сделать? Проклятье. Шестой этаж. Тупая ты сука. Я хочу вернуть тебя и ударить, ударить тебя впервые в жизни, ударить тебя по лицу со всей силы, чтобы синяк, чтобы… Синьора, проклятье. Как ты вообще могла так поступить. Как ты могла так со всеми нами поступить. О чем ты в этот момент думала? Ты думала, что это смешно? Господи, я никогда — никто из нас никогда — не мог понять, что у тебя в голове. Тупая ты сука. Я так сильно тебя люблю. Мы все трое так сильно тебя любили, но ты предпочла мне и Дотторе — его, этого… Я не хочу сейчас писать о нем. Дарить ему ни буквы. Дотторе так и играет в своей группе. Когда-нибудь его застрелят прямо на сцене, и я не уверен, что это буду я. У нас с ним слишком много тех, кто желал бы нас грохнуть, и у Дотторе куда больше шансов подохнуть — на его тупые концерты собирается пол этого города и приезжают из других. В основном, от меня зависит, смогут ли нас с ним раскрыть, попадет ли информация о том, чем мы с ним занимаемся, к тем, кто решит взять в руки оружие. Я знаю, как работают соцсети, поэтому я не буду здесь писать о том, чем мы с Дотторе занимаемся. Недавно посмотрел кино. Тот знакомый, Ксавье, помнишь, как мы с ним познакомились? Он снял. Не то, что обычно, нет… такое мне больше не интересно. Он снял художественный фильм. Иногда он выходит на сцену большого города из своего подвала запрещенного материала… Так вот, его фильм, «Какие-то там убийцы» вроде, я забыл название, да и оно все равно рабочее. Фильм сейчас подвергается цензуре, но потом его собираются пустить в прокат. Я думаю, что я даже могу позвать на него Дотторе, если будет подходящее настроение. Если я решу, что могу увидеться с ним не по работе, и что у меня достаточно сил, чтобы в процессе общения мое сердце не разорвалось от боли. Что там с его сердцем, я не знаю. Я плевать хотел на его музыку. Немного забавно, что его самый близкий… компаньон совершенно не заинтересован в деле его жизни? Не забавно, я думаю. Так бывает. Просто его музыка… о тебе. Ты ведь не удивлена этому? Мне нужно прекращать писать тебе письма так, словно бы это беседа, словно бы я могу получить ответ, словно бы… ты меня слышишь. Но я не могу отучить себя, Синьора, сейчас ты — мой самый… мой любимый… я пишу тебе столько, сколько я не общаюсь ни с кем. Собеседник сказать нельзя. А как обозначить иначе, я не знаю. Я хочу говорить с тобой хотя бы письмами, даже не получая ответа, я пишу тебе, я рассказываю все этой телеграмной пустоте с подписью «Signora», которая никогда не в сети, потому что ты поставила невидимку, и это спасает, потому что я могу… обмануть себя, я могу поверить, что ты однажды мне ответишь. Что однажды ты прочтешь все эти письма, что однажды… Господи, Синьора, я все еще не могу поверить, я начинаю думать о том, что ты сделала, и у меня просто заканчивается в легких воздух, я хочу закричать от боли, от злости. От горя. Дура. Ну зачем ты это сделала. Я забыл дорассказать про фильм. Там, по сюжету, двое путешествуют и по пути убивают встречающихся им людей. Просто так. Для развлечения. Просто потому что могут. Это так абсурдно, так грязно, так жестоко, что в какой-то момент я просто рассмеялся, и Ксавье остановил фильм и начал меня спрашивать, что не так. Я не мог ему объяснить. Просто в какой-то момент я подумал, что этой путешествующей парой могли бы быть мы с тобой. Я бы убил всех, если бы у меня снова была ты. Если бы это позволило мне вернуть тебя, я бы убил всех, абсолютно всех, включая себя. Хотя нет. Черт. Я бы не смог убить родных. Дотторе… Смог бы я, действительно, убить его?.. Ну вот за исключением их — всех. Черт. Я не хочу задумываться об этом, потому что опять начинаются всякие «но». Я думаю, что я бы легко убил Венти. Даже с удовольствием. Как бы там ни было, в тот момент я действительно представил в качестве героев фильма нас с тобой. Я представил, как мы бы были только друг для друга, как плевали бы на весь остальной мир, как бы мы… только ты и я… Я тогда сорвался из комнаты, сказал Ксавье, что я сейчас вернусь, метнулся из дома и так и не вернулся. Он на меня, кажется, обиделся, но фильм мне все-таки прислал через интернет. В версии без цензуры. Я его досмотрел потом, но столь ярких эмоций больше не получил. Фильм, как фильм, много насилия, но, в целом, сюжет там неплохой. Не буду рассказывать, не хочу. В прокат его фильм пустят, так что не только я решил, что сойдет. Я вообще про фильм начал рассказывать, потому что говорил о нас с Дотторе, а мы… Ассоциация прошла, вот и рассказал. Не совсем так, конечно, не напрямую… Но мы тоже те еще ублюдки, расстроившие столько судеб. Мы с ним общаемся, в основном, по делу, и для этого приходится видеться лично. Последние материалы я тогда по дому и раскидал, когда в деревню помчаться решил. Не думал тогда вообще ни о чем, только о тебе. Хотя в тот момент не понимал, что о тебе думаю. Просто понял, что задохнусь горем, если пробуду в этом городе еще хотя бы день. Но потом отпустило немного. Совсем немного. Как будто перегорел, как лампочка, взорвался, остыл… Но работа работой, надолго я себе такое позволить не могу. Хотя этот ублюдок Дотторе, конечно, все равно не оставил меня в покое; мне иногда кажется, что он не только своими техническими прибамбасами следит за моим местоположением (он говорит, что это в качестве защиты! Он сам скачет по сцене, окруженный толпой! Какая, к дьяволу, защита? Я уверен: его пристрелят первым), я думаю, что Дотторе не постеснялся еще и камеры какие-нибудь мне в квартиру натыкать. (Я убью его, если это так. Вот если это так, то в этом случае, я его, к черту, убью). Так вот, не успел я туда добраться, выкинуть этот проклятый чайник и прорыдаться на полу, как он прислал мне прогноз погоды той области и сообщил, что ночью будет снегопад. Ну как мы его терпели, скажи мне? Когда была ты, мне хоть не приходилось терпеть его одному, ты брала на себя половину его… заботы. Синьора, мне не хватает тебя. Без тебя все не так. Когда я вижу его, я думаю только о том, что он тебя не спас. Что я сам тебя не спас. Почему в тот день рядом с тобой оказался ни я, ни он, а этот придурок Венти. Который не отвечает на мои письма, который просто исчез отовсюду, и даже Дотторе качает головой, когда я требую его найти. Как так вышло, что Дотторе не может его отыскать? Как так вышло, что этот гребаный Венти не смог тебя спасти? Не смог удержать? Не смог тебя спасти тогда? О чем вы говорили? Что он тебе сказал? Какими были твои последние слова до того, как ты сказала, что выйдешь покурить? Синьора… ну это, спустя годы, уже даже почти смешно. Твоя шутка, она… надо быть тобой, чтобы так пошутить. Я люблю тебя так сильно, что у меня просто крышу сносит, что я просто… иногда не могу двигаться дальше, пока не напишу тебе очередное письмо. Очередное письмо в никуда. Потому что ты никогда их не прочтешь. Я скучаю, Синьора. Этот мир пуст без тебя. Все, что делаю я; вся эта музыкальная демонстрация Дотторе; эта проклятая бездна даркнета: все это не имеет никакого смысла, раз с нами нет тебя. Все эти сайты, все эти страны, все эти письма, вся эта ложь, эти деньги, эта музыка… Синьора, мы же с тобой должны были стать светом вместе, а ты оставила меня одного, и я рухнул во тьму вместе с Дотторе. Tartaglia 17:33 …Наверное, ты правильно в свое время выбрала Венти. Он, в сравнении с нами обоими, был настоящей радугой. Это случилось вчера вечером, мне рассказал Дотторе, когда мы с ним сегодня встретились. Все это время он знал, как его найти. Он мне поклялся, что он здесь не причем. Я рассказал ему про радугу, а он сказал мне, что я чертов псих, и что это я во всем виноват; что я познакомил Венти с ним через Чжун Ли; а через него с Венти познакомилась ты, и что если бы я не запустил всю эту цепочку знакомств… Я его ударил. А потом поцеловал. …Ударь, пожалуйста, Венти за нас обоих. И прощай, Синьора, это мое последнее письмо тебе. И Сян Лин я больше писать не буду. Мне нужно научиться отпускать тех, кто выбрал не меня, потому что я больше не могу так сильно любить, не получая ответа. …Дотторе мне признался, что у него был доступ к твоему аккаунту, и он читал все мои письма тебе. Когда я решу все-таки его убить — это будет бонусным аргументом.