И это тоже Миша

1. — Капитан, а если с тобой потрахаться, ты тоже в какую-нибудь потустороннюю хренотень превращаешься? — сразу без объявления войны вопрошает Кольцов этим прекрасным июльским полднем. — Ага, — просто отвечает капитан, как будто в этом нет ничего особенного. Как если бы его спросили — правда ли, что он по утрам завтракает. Наверное, поэтому журналист не дёргается и не норовит удрать, а только издаёт нервный смешок, продолжая спокойно сидеть на лавке рядом с Козловым. Мнётся пару минут, не решаясь, а потом всё же спрашивает: — А в кого? — Потрахаешься — узнаешь, — снова отвечает Козлов так же легко и по-наглому. То ли отпугнуть хочет, то ли наоборот — напрашивается. — Да иди ты! — отмахивается Макс, но снова не уходит. Выдумывает чего-то. Козлов его не торопит, потому что спешить ему некуда. Дни в Топях тянутся медленно, как зимняя резина, и зачастую ничего интересного, окромя хозяйских сафари да редких праздников, в них не происходит. А вот у журналиста что ни день, то открытие. Смотреть на него интересней, чем в телевизор. С некоторых пор жизнь Максима Кольцова разделилась на всё, что было до ночи с Аришкой, и после. Потому что именно после ночи с ведьмой началась вся эта ебанина. Арина в самый интересный момент превратилась в свою мамашу. Из реки выплыл утонувший неделю назад Денчик, прямо на глазах сбрасывая чешую и жабры. Хозяин приехал на новой дорогой тачке на этот раз с рогами и копытами. Кольцов даже своими глазами видел, как из крошечного попугая трансформируется в человека Вениамин Петрович. Бекмамбетов отдыхает. И теперь вот Козлов, казалось бы последний нормальный чел в этом заповеднике гоблинов тоже, оказывается, с сюрпризом. Если, конечно, не пиздит, чтобы на фоне остальных не выглядеть лохом. — Не, ну правда! Ты прикалываешься, да? — надеется журналист. — Ну, хочешь, могу сказать, что не превращаюсь. Делов-то… — пожимает плечами капитан. — Хочешь узнать — проведи следственный эксперимент. Макс только хмыкает, всё ещё не желая поверить. В этих Топях никто не хочет говорить правду. Вечно какие-то наёбки у всех. — Капитан, если тебе со мной просто потрахаться охота, ты так и скажи. Нахрена вот эти мутки с чудо-юдами мутить? — Ты меня спросил. Я ответил, что знал. Чё пристал-то? Не нравится, я ж тебя не заставляю… И тут до Кольцова доходит. — Ты что, сам не знаешь, в кого превращаешься? — Ну, — Козлов пожимает плечами, внутренне ловя какое-то странное удовольствие от этого разговора. — Вроде того. Там каждый раз по разному получается. Никогда не угадаешь. Макс впервые за разговор поворачивается к капитану и смотрит на него так, будто тот уже сейчас превратился в огромного хтонического засранца. — И как часто ты проверял? И главное — с кем? В смысле, с кем тут трахаться? Арина… — загибает он палец. — Всё! Тут окромя вас двоих ебабельных людей во всей деревне нет! И те с сюрпризом… Ну не отца Илью же ты трахал! — Ну, это ж не только в койке… Ещё когда взбесит что. Или там… Астрономическое явление какое на небе. Или когда Хозяин прикажет, — Козлов впервые за разговор хмурится. — Тут уж, извини, больничный не возьмёшь. — Значит, это тебя Хозяин таким сделал? — Максим тоже хмурится. — Или как вообще таким вот становятся? — Да нет. Само как-то случилось. Места здесь такие… заповедные. Люди человеческий облик теряют. Кто совсем, а кто так, на пол шишечки. Кому как повезёт. — Это из-за отравы в воде? Которая с комбината, да? Кольцова бы такое объяснение вполне устроило. Напился водицы и ловит глюки на свежем воздухе. — Ох, журналист. Нет здесь никакого комбината, — смеётся Козлов. — Ну, да. Ещё про лесное хозяйство мне расскажи. — Лесного хозяйства тоже нет. — Что за деревня у вас? Чего ни спросишь, ничего нет. Кольцов больше ничего не говорит, уходит не попрощавшись. Козлов даже разочарован слегка. Наверное переборщил, отпугнул всё-таки. Теперь журналист к нему и на километр не подойдёт. К Аришке вернётся. Она ведь превращается не в хрен пойми что, а всего лишь оплывшей бабой становится, человеком всё-таки остаётся. Но Кольцов снова его удивляет. Он заваливается к нему на следующее утро, плюхается на край постели и глядя на сонно потирающего глаза Козлова, выпаливает: — Короче, я всё обдумал. Я согласен. Только надо уточнить пару моментов, пока мы на берегу. Ты когда начнёшь превращаться, ты попытаешься меня убить или там… сожрать? — Если хорошо поем перед этим, наверное, нет… Козлову с утра пораньше совсем неохота быть жертвой интервью. Хочется ещё полежать в тишине, а потом сходить до ветра, умыться и пожрать. Поэтому и ответы на язык приходят исключительно о наболевшем. — Ты давай нормально отвечай! — нервно одёргивает его Макс, замахивается даже в шутку, глаза смешно пучит. Кольцов всю ночь решался на этот рискованный, но такой заманчивый шаг. Лолитки, пахнущие молоком с огурцами, это конечно прекрасно и возвышенно, но теперь перед ним открывались совершенно новые горизонты сексуального опыта, о котором он раньше мог разве что в хентайном порно подрочить. Не зря что ли читал эту памятку для начинающих ксенофилов. В кои-то веки ему пригодилась вся та ерунда, которую он смотрел в интернете вместо работы. — Только облик меняется, — наконец отвечает Козлов. — Не боись, не сожру. Покусаю немножко. Любовно. И зевает во весь рот. Растрёпанный такой, сонный, в растянутой майке. Даже если заявление про хтоничность капитана окажется полной лажей, Кольцов был бы не против и так провести ночь с этим мужиком, чтобы вот так проснуться с ним в одной постели. Нет, тут как ни посмотри, а журналист при любом исходе в плюсе. — Ладно. Едем дальше, — откашлявшись после долгого томного взгляда, которым он окидывал капитана, продолжает ликбез Кольцов, разве что в блокнотик не конспектирует. — У меня после этой ночи любви пузо расти не начнёт? — Не знаю. Смотря как питаться будешь, — снова дурачится Козлов. — Зарядку там делать, на пробежку по утрам… — Я, блин, о серьёзных вещах спрашиваю, капитан! — снова взрывается журналист. — Тут судьба человека решается, а ты… Или ты думаешь я каждый день со всякой нечистью ебусь? — Кто ж тебя знает. Может, ты уже гражданину Титову за жабру присунул и теперь докторскую можешь писать. — Да иди ты с такими предъявами! Кольцов подрывается и широким шагом летит вон из комнаты. Обиделся. Ну кто его за язык тянул про Титова вспоминать? Ну ведь уже согласен был. Ну как он мог удержаться, когда Кольцов расспрашивал его о возможной беременности с настолько серьёзной моськой? — Нет, ты так просто от меня не отмажешься! Журналист снова влетает в спальню и нависает над капитаном так, что уже и непонятно, кто из них двоих на самом деле неведомая хрень. Козлов не шевелится и ждёт. Нагло глядит в глаза, ожидая что последует дальше. А дальше Кольцов его целует. Жарко, сладко. Стягивает одеяло. Задирает майку. Целует живот и гладит полувставший член через ткань синих застиранных семейников. — Если я тебе это, — сбивчиво спрашивает, продолжая наглаживать крепнущий стояк. — Ну… Ну если я тебе только отсосу, ты же не начнёшь это… превращаться? — Давай, лучше я тебе, — Козлов опрокидывает на спину его самого и расстёгивает ширинку. А после, уже за завтраком капитан ему сам рассказывает, что да как. — …ничего особенного. Бояться не надо. Ты главное, что бы ни увидел, а там правда — может не самое приятное появиться — не останавливайся. — То, есть я сверху буду? — тут же уточняет Кольцов. — Ну, да. На первый раз лучше не рисковать. Член-то тоже меняться будет… — Охуеть, — в очередной раз повторяет Кольцов. — А дырка не начнёт меняться? — А это уже не так критично, — отмахивается капитан. — Что значит, не так критично? Давай, не увиливай. Ты что, можешь это контролировать? — Частично. Я же говорю тебе, ты главное не останавливайся. — А то что, убьёшь меня? — Да нет. Удовольствие насмарку. И не хочется в самый пик удовольствия обламываться, наблюдая десятком или фасеткой глаз убегающий нагишом силуэт журналиста. А то мода нынче — по Топям в ночи с голой жопой бегать. Появилась недавно… — Ты, если ссыкуешь, можно глаза завязать, — наконец предлагает Козлов, потому что самому не хотелось бы напугать парня. Тем более в их первый раз. — И пропустить всё самое интересное?! — вспыхивает Максим. Если бы его это останавливало, он бы отлично ограничился дневными полумерами, вон как сегодня утром, а ночью бы дрых от пуза. Но интересно же. Тем более, каждый раз — разное. Экзотика. И вообще. Кольцов считает себя не робким парнем, чтобы кто-то посмел называть его ссыкуном! И всё же, несмотря на напускную браваду, Кольцов весь день ходит и трясётся. Пиво не помогает. Вода тоже. Поговорить больше не с кем. Ихтиандр над ним ржать будет. Арина вообще проклянёт. Но к вечеру всё же решительно идёт к Козлову, неся перед собой букет полевых ромашек. Капитан принимает их, трогательно зарываясь носом в бело-жёлтые соцветия и выдыхая, приглашает Кольцова в дом. Максим идёт за ним, и уже сейчас кажется, что капитан какой-то не такой. Смотрит из-под рыжих ресниц выжидающе, как перед прыжком. Улыбается. Усы мёдом блестят. И раньше Кольцов в нём подмечал что-то такое, чертовское, но только сейчас оно выдаётся демонстративно. Потому что только теперь Козлов заигрывает с ним не скрываясь, прямо. Выходит, он и раньше пытался подкатить? По началу всё идёт привычно и нормально, как у людей. Максим укладывает капитана, раздевает, целует долго, подготавливает. Входит. Задница у капитана тесная, горячая. Сжимает умело, так что не приходится сомневаться, Козлов мент опытный. Стонет под ним хрипло, сладко. Зарывается пальцами в кудри, ногами стройными спину обнял. В лицо смотрит, будто в душу заглядывает, свою распахивая в ответ. Уже и не жаль, если всё шуткой окажется. Ну и ладно. Утром посмеются. Главное, что он в этом болоте нашёл кого-то близкого. Но только Кольцов так думает, всё и начинается. Давно у Козлова никого не было. Хочется подольше продлить это состояние, не терять себя. Но он всё сильнее отдаётся этому чувству. Замечает, как стекленеют глаза Кольцова, что до этого смотрели на него с таким жаром. Движения члена внутри становятся механическими и замедляются, как маятник. В любой момент дёрнется и всё пропало. — Не останавливайся, — напоминает он, обнимая ладонями лицо Максима, радуясь, что изменения пока только начинаются и у него ещё человеческие руки. Человеческое лицо. Или уже нет? Слыша знакомый голос, Кольцов моргает, но видение не пропадает. Вокруг капитана вьётся какая-то чёрная дымка. Глаза у него тоже заливает чернотой, как у демона из сериала. Но это всё ещё Козлов. Напоминание действует. Кольцов замедляется только для того, чтобы ухватить ещё поцелуй и продолжает, но смотрит теперь заметно напряжённо. Сам поражается своей выдержке. От каждого ритмичного движения кожа на теле капитана трескается и слетает как шелуха, обнажая чёрные чешуйки. Кольцов зачарованно проводит рукой по животу, сметая кожу, как трухлявый пергамент. Другое тело под ладонями кажется горячей, твёрже. И вот этому другому телу, которое всё больше обнажается, должно быть тесно в человеческой шкуре. Торс, грудная клетка и шея постепенно вытягиваются. Рёбра расходятся в стороны чёрными хитиновыми трубками, превращаясь в лапы гигантского паука. Ноги с жутковатым щелчком трансформируются, надёжней закрепляясь на пояснице. Так что если Кольцов и захочет убежать, уже не сможет. А он уже и сам не хочет. — Охуеть, — только выдыхает, пугаясь собственного голоса, настолько он кажется лишнем в происходящем превращении. Круче, чем в кино. Чёрная дымка завесила собой всю комнату, теперь видно, что это не дым, а как живой песок. Он расходится от антрацитово-чёрной твари, похожей на помесь огромного паука и ксеноморфа, размывая силуэт. — Страш-шно? — спрашивает тихий голос, который звучит будто со стороны, от чёрного роя из которого состоит теперь капитан. Кольцов отрицательно мотает головой, не отрывая глаз от своего жуткого любовника. — Нравлюс-сь? Тело капитана вытянулось так, что изгибается знаком вопроса. Частокол наростов на позвоночнике скрёбет штукатурку на потолке. Руки, больше и не руки, а какие-то перепончатые крылья с когтями. Вместо них вырастают ещё три пары дополнительных, гладят везде, спину, плечи, торс. Ниже лучше не смотреть, потому что там начинается монструозных размеров член, он пульсирует и прижимается к груди, размазывая густую смазку по ключицам Макса причудливой формы головкой, похожей на шипастую булаву. Вот был бы номер, если бы такое начало расти внутри него. Нет. Вниз определённо лучше не смотреть. Знакомое лицо слетает последним, как маска. Восемь чёрных глаз расположились лепестками ромашки вокруг переносицы. Вместо усов, штуки как у пауков — мандибулы, покрытые чёрным жёстким мехом, расправляются, обнажая розовую ромбовидную пасть. Кольцову и сравнить не с чем. Он никогда такого не видел. Паукам в рот как-то не заглядывал. Может у них тоже внутри выдвигается венчик из четырёх острых гибких языков? — А… ага, — медленно кивает Макс, глядя в морду чудовища и зажмуривается, когда мандибулы и ещё какие-то отростки под челюстью щекотно обнимают его лицо, а в рот устремляются эти подвижные языки, оплетают его собственный, вылизывают щёки изнутри, так что Максим снова забывается, отдаваясь на милость этой новой ласке. Оплетает руками твёрдую шею, гладит выпуклый рогатый затылок. А внутри всё обмирает. Как будто он святотатство какое-то совершает. Боже мой, он буквально трахает какое-то неведомое существо, больше похожее на лавкрафтовского бога, который на самом деле — обычный деревенский мент. Но сейчас даже менты кажутся более мифическими существами, чем это. Ощущение на члене тоже меняются, но обращает Максим на это внимание уже походя. Уж больно потрясает его произошедшая трансформация любовника. Внутри становится жарче, больше влаги, которая с хлюпаньем пузыриться вокруг члена от каждого толчка, и сам проход внутри какой-то ребристый, только неровности эти не твёрдые, а упругие, как перепонки. От переизбытка впечатлений Максу окончательно сносит крышу. Он проваливается в чудовищные объятия и кончает. В глазах клубятся эти чёрные песчинки, когда он теряет сознание. Никогда ведь раньше не терял. На следующее утро капитан предстаёт перед Кольцовым уже в человеческом облике. Такой же заспанный с вмятиной от подушки на щеке, как в то утро, когда Максим нагрянул к нему домой с расспросами. Максим оглядывает комнату, но она выглядит как прежде и даже вон, штаны его валяются на полу и пачка сигарет из кармана торчит. Он подбирает её длинной рукой и закуривает. Себе и капитану. — Ну ты как? — тяжело выдохнув сизый дым, спрашивает Козлов. — После вчерашнего. — Слушай, ну вообще, когда у тебя глаза почернели, очко у меня чуть-чуть сжалось, но потом-то! Фантастика! — Скажешь тоже, — хмыкает Козлов. — Да у меня в жизни такого потрясного секса не было! — с жаром уверяет Максим. — Ну, вот такого точно не было. Где бы ты ещё взял такое пугало… — Да не. Даже красивое. Капитан невольно смущается. Красивое. Скажет тоже. — Извращенец ты, Максимка, выходит. — Ещё придирается, — Кольцов со смехом шлёпает капитана по голому бедру. — Слушай, оборотень в погонах, мы вот так фантастически с тобой потрахались, а я даже не знаю, как тебя по имени. — Ну, Михаил. — Значит, приятно познакомится, Михаил, — Кольцов тушит сигарету о подоконник и дымно целует его в такие же продымленные губы. Днём они отмечают. Распивают по бутылочке пива. Кольцов не затыкается, переполненный впечатлениями. То один момент вспомнит, то другой. Комплиментами сыпет. И всё вроде бы хорошо, капитан воодушевлён, и расстаются они кажется совсем ненадолго, но на следующую ночь Максим не приходит. Козлов уверяет себя, что не удивлён, но всё равно как-то тоскливо. Кольцову надо прийти в себя, ещё раз обдумать. Он и сам не думал, что капитан настолько его зацепит. Почти был уверен, что его отпустит, как это случалось раньше, когда он всегда был уверен, что это на всю жизнь. А сейчас не отпускает. Тянет что-то. Кольцов беспокойно ночует дома у Анны Петровны, а сразу с утра приезжает на гелике со всеми вещами в рюкзаке. — Принимай на постой, Миша! — А я думал, ты уже на поезде домой чешешь. — Я же тебе говорил, ты от меня так легко не отделаешься, капитан! 2. Максим думает, что второй раз ему будет не так страшно, он уже опытный ксеноёб, но когда у капитана вдруг резко откидывает за спину его человеческую голову, а из распоротой грудины вместо неё выныривает конский череп со светящимися зелеными глазами, Максима чуть не хватает удар. Останавливает от сердечного приступа только заученное напоминание, что это Миша. А пульс всё равно подскакивает. — Охуеть, — чуть не задыхаясь, тихо материться он. — Если тебе плохо, можешь уйти, — голос капитана звучит откуда-то из-за спины. Комнату ещё можно различить в сгустившейся дымке и дверь не заперта. Но не хочется оставлять вот так Мишу. Он же не выбирал этот облик. Возбудился вон весь, аж наизнанку вывернуло. Обрывки черноты висят на огромных жёлтых костях, в глазницах звёзды светятся. Максим бодает лбом конский череп продолжая вбиваться в горячее отзывчивое тело перед ним. Это Миша обнимает его огромными костяными лапами бережнее, чем девичьи руки. Это Мишин голос ласково шепчет ему: — Максим. Да, сильнее. Хороший мой… Мой… Кольцов думает, что теперь его уже ничто не напугает и не сможет отвратить от ночей с капитаном, но одна за другой происходят две вещи, которые пытаются доказать обратное. В деревню Хозяин привозит себе на потеху новую дичь. Кольцов даже знакомится с ними, узнаёт последние новости из столицы. Интересно же, чего там в большом мире делается. Надеется себе телефончик с зарядником умыкнуть. — Этой ночью меня дома не будет, — говорит за обедом Миша. — Хозяин охотиться будет. — Ну, понятно, — кивает Максим, стараясь особенно не вникать в его работу на гражданина Алябьева. От греха подальше. — Я уйду вечером, а ты до рассвета из дома ни ногой, понял? — Понял. — И двери никому не открывай. — Хорошо, матушка-Коза! Хватит меня уже стращать! Думаешь, я не знаю, что когда у Алябьева В.В. сафари, на улицу лучше не соваться. Ну и двери не открывать. — Даже мне, — добавляет Козлов, серьёзный, как уголовный кодекс. — В каком бы виде я ни был. — Ты серьёзно? — Предельно. Когда меня Хозяин обращает, я себя не помню. Могу не признать и всё. Так что, не подведи. — А если ты в окно ломиться начнёшь? — Без твоего разрешения даже через щёлку в раме не просочусь. — Это как у вампиров что ли? — Кольцов невольно прыскает, представив капитана с красными глазами и клыками и тут же старается скорее забыть, потому что в одну из ночей Миша вполне может превратиться и в упыря. — Наверное. Козлов правда не знает, как это работает. Когда он оборачивается сам, то может зайти куда угодно, но когда он теряет разум, то в чужой дом ему хода нет. Арина рассказывала, что он однажды её с дочкой всю ночь доставал, в форточку открытую выл, дверь царапал. А вот одна из соседских старушек ему по рассеянности открыла, и от неё на утро осталась только окровавленная шаль. Повторять не хочется. Максим в детстве сказки читал, мораль знает. В живых остался лишь тот козлёнок, что спрятался под лавкой. Остальных сожрал волк. Он только не может не подглядеть через окно, как Козлов подходит к Хозяину и тот, смахивая фуражку, кладёт ладонь ему на голову. Капитан падает на колени и страшно крича, начинает меняться. Куда быстрее, чем во время секса. Уже в следующую минуту под рукой у Хозяина вытянутая длинная пасть чёрной, как тьма зверюги. Длинное изогнутое тело едва различимо в темноте. Низко припадая на дюжину тощих, как у гончей лап, он хрипло дышит в несколько пастей и скрывается в лесу. Кольцов задёргивает шторы и ложится спать. Долго ворочается, мысли дурацкие лезут в голову, становится жалко, что не успел стащить телефон раньше. Какие-нибудь шарики на мобиле бы погонял. О том, что не попытался предупредить об опасности, не жалеет. Их тут никто не жалел, никто даже не подумал объяснить что да как. Самому пришлось носом рыть землю и то всё лажей оказалось. А эти — кто правда невиновен, жив останется. Наверное. Умудряется заснуть Кольцов уже за полночь. Недолго получается поспать, будит какой-то надоедливый стук. Как будто ветка бьёт по стеклу. «Ветер что ли поднялся?» — думает он, отдёргивая шторку и напарывается взглядом на зубастую тварь, которая прижавшись мордой к стеклу, смотрит в упор на него. Из пастей течёт слюна, из ноздрей вырывается пар и мутными пятнами оседает на стекле. А длинный острый коготь на лапе снова стучит — тук-тук-тук. Спросонья Кольцов шарахается прочь от окна и только потом вспоминает, что это Козлов, и о чём его вчера предупреждали. Тварь всё ещё смотрит. Вываливает огромный язык и облизывает стекло, оставляя на нём кровавые разводы. — Тьфу ты! Напугал, придурок, — выпаливает Кольцов, и длинно материться, после чего заметно легчает и становится не так страшно. — Ну, чего надо? Уходи! Сам же сказал, не пускать тебя. Чудище снова требовательно стучит когтями по стеклу и совершенно неожиданно говорит Мишиным голосом: — Открой мне двери, Максим. Это я. Но Максим предупреждён и не ведётся. — Ага, щас! Давай, иди, проспись, а утром поговорим. Когда в себя придёшь. Тварь не слушается. — Открой мне, Максим. Мне так херово… Журналист задёргивает шторы, потому что почти верит, фраза звучит ну очень по-капитански, но назойливый стук не прекращается. Кольцов снова материться и идёт на кухню. Хрен-то там. Тварь уже у того окна. Пялится, просит впустить. — Ну охуеть, хоррор! — злится Кольцов. Шторки на кухонном окне нет, так, прозрачная тюлька. Максим берёт из холодильника бутылку пива и проходя мимо залы, видит в тамошнем окне такую же харю. Оглядывается на кухню. Отдёргивает шторку в спальне и, встав в коридорчике так, чтобы было видно все три окна, понимает, что это три разные бошки. Истерически хохоча Максим отпивает из бутылки, не чувствуя вкуса. — Слушай, а чисто ради смеха, скажи, у дверей четвёртая башка дежурит, да? — Впусти меня, Максим, — снова просит хтонь в четыре голоса, один из которых совершенно точно доносится из-за дверей. — Во! Видел? — показывает он средний палец сразу всем, чтобы лучше было видно. — Иди погуляй где-нибудь! Чудище… Аришку попугай, я не знаю. Утром поговорим. Утром! Кольцов допивает пиво, как воду, и запирается в закутке коридора, где нет окон, но где-то на пределе слышимости всё равно доносится это проклятое постукивание и тихий шёпот, просящий пустить. На утро совершенно не выспавшийся журналист находит Козлова спящим на крылечке под дверью. — Рота подъём! — без сожаления орёт Кольцов и расталкивает его пинками. — Не кричи, умоляю, — стонет капитан и ползёт на кухню за пивом, больше напоминая алкаша, который всю ночь буянил и ломился в дом, а не на потустороннее чудище с окровавленной пастью. — Надо с этим что-то делать, капитан, — рассуждает за завтраком Кольцов. — Так же ёбнуться можно. — Это не часто, но да. Надо, — обречённо кивает головой капитан. — Может, мне на это время где-нибудь в другом месте ночевать? — Не поможет. Ты меня такого трахал, я тебя теперь даже за пределами Топей найду. Вернее — оно найдёт. — Оно что, обижено на меня за это как-то? Отомстить хочет? — Возможно. Но лучше не проверять. — Ладно. А делать-то что? — не отстаёт Кольцов и его можно понять. Капитану и самому не хочется своего мальчика лишний раз кошмарить. — С чердака сегодня доски достану. Сколочу ставни, — решительно заявляет он, вспоминая, куда засунул ящик с инструментами. — Будешь изнутри закрываться. А если какую ветошь в сарае найдёшь, то даже со звукоизоляцией. — А ты умеешь? — Думаешь я только штрафы умею выписывать? — Ну, наверное, ещё под арест брать. 3. С тем, что не каждый облик капитана может располагать к сексу, Кольцов сталкивается через месяц их сожительства. Начинается всё как обычно. Они взмыленные, оба возбужденные, оба двигаются в слаженном ритме. Вокруг капитана уже вьётся эта чёрная дымка, которая и не дымка на самом деле. Она больше похожа на железные опилки, какие Кольцов помнит по опытам на уроках физики, когда они проходили магнитные поля. Только эти опилки очень лёгкие. Как будто вылетают сквозь поры. Миша в его объятиях становится всё легче.Кольцов уже предвкушает, каким обернётся его капитан. Обхватывает ладонями худые ягодицы, сминает кожу, только на секунду зажмуривает глаза, а в следующее мгновение в руках оказываются два детских резиновых мячика с жёлтыми полосками по середине. Пространство вокруг снова изменяется вместе с его любовником. Под ногами топкий ил. Вместо кровати островок гнилых корней, в которых запутался ржавый велосипед. Вода из-под этих корней всё прибывает, мутная, зелёная, подёрнутая ряской. В ней виднеются брошенный размокший чебурашка, расколотая неваляшка и детская вязаная шапочка. Стены и потолок скрывает плотный серый туман. В руках по прежнему два мячика. Красный и синий. «Какой мячик выберешь, Нэо?» — проносится в голове. — Так, а трахать-то куда? — спрашивает Кольцов. Из болотной воды вырывается небольшой водоворот и слышится грустный вздох капитана. — Извини, — на пределе слышимости доносится голос. — Это, наверное, потому, что много о прошлом думал. Вместе с ответом из-под воды всплывает лысая голова старой безглазой куклы и медленно плывёт к нему. Увидел бы Кольцов такое раньше где-нибудь в глухом лесу, уже давно бы кукушкой двинулся. А сейчас только слегка не по себе. Нет, любое страхоёбище, но которое можно было бы обнять и прижаться, куда понятнее, чем внезапный пейзаж на болоте. Ноги всё больше топнут в иле, затягивая на глубину. Максим бросает в воду эти дурацкие мячи и забирается на островок повыше, туда где побольше мягкого мха и можно прилечь. — Не, я всё понимаю, но этого не понимаю. Без обид, капитан. Слишком абстрактно. Давай просто полежим? — предлагает он, но собственный стояк ещё никуда не делся, а потому приходится справляться своими силами. Он прикрывает глаза, чтобы отвлечься от этого болота, пока двигает рукой по стволу. Козлов не мешает. Слышно только как лопаются пузырьки болотного газа да какое-то неясное шипение. Мох под спиной мягко разминает плечи, травинки щекочут шею. Приятно. Хорошо. — Поговори со мной, — просит Кольцов. — Скажи что-нибудь… — Что? — Ну, чтобы ты сейчас со мной сделал? — Много чего… — Так скажи. Я сделаю что-нибудь. Козлов решается с минуту, которая почти вечность. — Я бы погладил твою шею. Кольцов довольно ухмыляясь, задирает подбородок, и гладит себя по горлу, проходясь пальцами по кадыку и ярёмной впадине, по ключицам и снова вверх под челюсть, где отросшая светлая щетина колет пальцы. — Ещё, — требует Максим, уже заведённый этой простой игрой. — Что ещё сделать? Командуйте, товарищ капитан. Может, мне сосочки себе как-нибудь приласкать? М? — Да. Ответ звучит обманчиво тихо. Кольцов широко улыбается, облизывая пальцы и обхватывает оба соска, трёт их, обводит по маленьким ореолам, снова сжимает и чуть оттягивает, представляя, что это делает Миша. — Обхвати мошонку и помни, — подсказывает он заметно нерешительно и вместе с тем, горячо. Максим выполняет, одной рукой продолжая теребить сосок, а другую опускает к паху. Сжимает, перекатывает яички, совсем немного касается основания ствола, потому что про член Миша ничего не говорил. — Пососи пальцы. — Хочешь, чтобы я себя пальцами трахнул, да? — догадывается Максим. — Не хочешь? — Ну, почему же. Кольцов обхватывает губами указательный и средний, медленно погружает себе глубже в рот, до самых казанков, вытаскивает, втянув щёки, показушничает. А после, приподнимает мошонку и, пошире раскинув ноги, чтобы было видно, касается входа. — Ебануться, — выдыхает Максим, проникнув пальцем до середины. — Не торопись, — просит капитан. — И не забывай про мошонку. Кольцову хочется объяснить, что дело не в резком проникновении, а в том, что он дрочит для невидимки, но сейчас ему слишком хорошо. Он быстро сплёвывает на пальцы ещё слюны и вставляет уже два. Больше для зрелищности. Чуть раздвигает пальцы, обводит сфинктер, вставляет до казанков и касаясь простаты, не скрываясь, стонет. И пальчики на ногах поджимаются. Слыша голос капитана, как из-под воды, уже не сдерживает себя, двигает кулаком по стволу и пальцами внутри. — Я рад, что ты остался, — тихо признаётся Миша. Непонятно то ли про сегодня, то ли вообще. — У меня ни с кем такого не было. Сумасшедший. И меня с ума сводишь. Такой красивый, — шёпот слышен у самого уха, щекотный, будто капитан касается его усами, будто на самом деле рядом с ним в своём облике лежит. Просто дразнится. — Особенно сейчас. Я бы ноги тебе целовал… Козлов на самом деле сейчас с удовольствием разглядывает своего любовника. Максим высокий, длинноногий. Это он ещё раньше приметил. А то, что кожа гладкая, как из мрамора уже потом узнал. Жаром пышет, обливаясь солёным потом. Кудрявый, как одуванчик, и весь его. Даже сейчас, когда Козлов его и этими корягами обнять не может. Неповоротливые, скрипучие, грязные. Нельзя такую красоту такими конечностями касаться. Может, Кольцов и вот таким его примет, но он и так в каком только виде его не трахал. Даже когда Козлов стал сине-зелёной слизью, которая обволокла Макса чуть не до бровей. У всего есть мера. — Мне нравится, что ты такой… Я как будто тебя всю жизнь искал. Кольцов со стоном кончает. Миша замолкает. Болотная вода сглатывает жуткую куклу. — У меня в детстве такой же велосипед был, — замечает Кольцов, по свойски вытирая сперму об мох, которая тут же просачивается под него бесследно. — У меня тоже. Украли, когда в десятом классе учился. Максим снова откидывается головой на зелёную подушку и зажмурившись говорит: — Знаешь, у меня сейчас такое чувство, я… как будто… ну… я люблю тебя. — Я тоже. 4. Любопытство сгубило кошку. Сначала Кольцов находит старенький календарь за 2000 год. На нём куча дней обведены в кружочки. Разного цвета, с разными непонятными пометками. Пару дат Кольцов узнаёт — это зимнее и летнее солнцестояние и весеннее и осеннее равноденствие. В остальные дни получается тоже что-то происходит. Последние даты совпадает с теми ночами, когда капитан уходил на ночные патрули, а Кольцову наказал закрыть ставнями окна. — Миш, а чо это? Праздники какие-то внутреТопьские? — спрашивает он, когда Козлов возвращается вечером после патруля. Хозяин никого не привозил, но день через день территорию, все подотчётные километры, объехать надо. Вдруг всё же кто-то забрёл и пока Хозяин о том не прознал, вывести их нахрен. А то попьют местной водички и всё, поганой метлой из деревни не выгонишь. Частенько и Кольцов с ним патрулирует. Всё равно в деревне окромя домашних дел больше заняться нечем. — Вроде того. Я по ним праздновать в лес ухожу. Буду буйный. Кутить. Устраивать весёлые розыгрыши. Приду под утро. — И завтра пойдёшь? — Ага. — А что за дата такая? Восьмое августа. — День альпиниста. — А если серьёзно? — Лунное затмение будет. Здоровая такая красная блямба на полнеба. Только я её не увижу. А ты из окошка можешь посмотреть. Красиво будет. Но Кольцову всё больше хочется смотреть не на луну, и даже не на то, как его капитан превращается в чудище, а на то, как он спокойно засыпает под боком. Самый обычный. В трусах и майке. А когда холодные ночи — в тёплых носочках. Поэтому этим вечером он ограничивается дрочкой, а спать ложится пораньше, заключив Мишу в свои загребущие объятия. На утро Козлова вызывает Хозяин, а это может значит только одно — новенькие. Поэтому журналист тоже отправляется на разведку. Разномастную компанию из четырёх человек уже обрабатывает Титов. Дурачка из себя строит, сигареты выпрашивает. Журналист тоже включается в игру. Расспросы, дуракаваляние, наведение тени на плетень. Обычный четверг в Топях. Компания постепенно разбредается по своим интересам — кто спать, кто к Арине, кто в монастырь, кто просто — в лес. А у Кольцова с Денисом беседа продолжается. Обычная их болтовня, состоящая из оскорблений и подъёбов. Курят трофейные сигареты, пока идут до причала, смеются, толкаются. Только Максим всё больше о капитане думает и Титов это замечает. — Какой-то ты тухлый сегодня, — высматривает что-то в его лице Денис, склонив голову на бок. — Сам ты тухлый, — отзывается Кольцов. — Карась. Карась в шубе садится жопой на мостки и, не раздеваясь спускает ноги в воду. Узор на серых штанах тут же перетекает в чешую, белые кеды раздаются в широкий голубоватый плавник. Жабры проступают под челюстью и идут по шее до самых ключиц. Сигаретный дым теперь валит из всех щелей. — Не трахает тебя твоё чудовище что ли? — не унимается русал. — Нет, конечно, — пожимает плечам Кольцов и садится рядом, только ноги в воду не опускает. Неохота идти домой в мокрых ботинках. — Ну, да… — жалостливо кивает Денис, когда Максим добавляет: — Это я его трахаю. — Да ладно, базаришь, — не верит карась. Кольцов самодовольно лыбится. Да, вот такой он — ёбырь-террорист, соблазнитель хтонических ментов. — А-а, — кивает Титов, поджимая губу. Каждый раз так делает, когда собирается сказать какую-нибудь гадость. Кольцов уже даже привык. Да и ничем по-настоящему Дениска его задеть уже не может. Так, выёбывается. — А чего же мент тебя с собой на тусовки к нам не приводит? Стесняется что ли? — Какие тусовки? — подбирается Кольцов. — Ты чо, не знаешь что ли ничего? Алё, журналист! Я с тебя хирею… — мотает лохматой башкой Титов, закусив зубами фильтр. — Ты нормально можешь объяснить, без подъёбов своих охуительных, — мгновенно заводится журналист. — Что за тусовки? Чего вы там делаете? — Нормальные тусы, — морщится русал. — Баба Нюра отменное зелье варит. Крыша улетает. Ебутся все со всеми… Этой ночью вон, лунное затмение будет, приходи, если тебе конечно капитан разрешит. А то ему наверное при тебе неудобно русалок ебать. Как будто почуяв, что разговор зашёл про них, из реки выныривают две рыжие девки. Тоже, если присмотреться с жабрами на шее. — Да, девчонки? Русалочье хихиканье звенит колокольчиком. Надо бы расспросить подробней про это мероприятие, но подружки уже утаскивают своего приятеля в воду. Намокшая шуба становится гладкой и прилипает к русалочьему телу второй кожей, напоминая о себе только узором из пятнен. Нет. расспрашивать у Дениса нет смысла. Скорее всего он напиздел, а начнёшь уточнять, напиздит ещё больше. Максу нужно всё-таки проверить, а то что-то неспокойно от этого вброса. Кольцов идёт к Арине и исподволь, так чтобы не выдать своё незнание, расспрашивает о грядущем событии. Затем расспрашивает Анну Петровну. Всё подтверждается. В полночь где-то в лесу состоится гульбище в честь лунного затмения, и прессу на него не зовут. И даже точное расположение сообщать отказываются. Безобразие. Нет, Кольцов совершенно точно не собирается устраивать сцен ревности. Чтобы там ни происходило, ведь по заверениям Миши, в такие дни он себя не разумеет, а значит и спрос с него невелик. Максим только издалека посмотрит, что там творится, и пойдёт домой. Едва ли среди буйного гульбища, капитан его заметит. Дома Максим ничего не говорит. Козлов и сам в такие вечера не особо разговорчив. Волнуется. На прощание долго целует своего журналиста на крыльце, будто уходит на фронт. Машину не берёт. Кольцов даёт ему фору и выходит следом. Сумерки опускаются быстро, луна пока ещё жёлтая неверным светом подсвечивает дорогу. Козлов идёт где-то далеко впереди, не прячась, хрустит подлеском, ломится через бурелом в какую-то совершенную глушь, так что даже когда Кольцов сам неосторожно наступает на треснувший под ногой корень, Козлов не обращает внимания. Когда они уже придут? Где этот проклятый шабаш? Ноги всё больше вязнут в буреломе. Ветви хлещут по лицу. Не видно уже нихрена. Даже капитана. Но густой подлесок заканчивается настолько неожиданно, что Кольцов буквально вываливается на примятую траву. Глаза слепит огромная в полнеба буро-красная луна. В её свете капитан стоит на поляне перед огромными вывернутыми корнями дерева. Он уже начал меняться, вокруг него вьётся чёрная дымка, которая в лунном свете искрит красным. Но именно в этот момент он замечает Максима. — Что ты здесь… Капитан не договаривает, окончательно распадаясь на чёрные осколки, а обратно собирается уже кто-то совсем другой, огромный и не похожий ни на что из того, что Кольцов уже видел и не видел раньше. Но это определённо то самое, что всю ночь пялилось в его окна и просило впустить. Нужно бежать. Кольцов снова ломится в бурьян из которого выпал, в кровь раздирая ладони. Едва успевает закрывать глаза, когда по лицу хлещут ветки. Пульс зашкаливает. До этого момента он думал, что устал. Нет, он полон сил бежать ещё очень далеко и долго, главное подальше от той твари, в которую превратился Козлов. Но самое главное — где остальные? Почему на этом празднике жути только они вдвоём? Где Анна Петровна с зельем? Где Титов со своими подружками? Что за наебалово? Узнать правду ему видимо не суждено. Снова вываливаясь из бурьяна, Кольцов по инерции пробегает по поляне ещё метра два и застывает перед вывернутым веером корнем. Бежать больше некуда. За спиной холодом дышит Это. — Миша? — не особенно надеясь на успех, дрожащим голосом спрашивает он. — Миша, это я… — Миши здесь нет. Оборачиваться страшно. Колени дрожат. Тварь за спиной рычит и смеётся гиеной. — Миши здесь нет. Сладкое мя-ясо-о, — с голодным шипением тянет у самого уха. Предпринять хоть что-то ещё Кольцов не успевает да и не может, потому скован ужасом. Его толкает на землю лицом в траву и придавливает чем-то вёртким и копошащимся, как клубок змей. — Пожалуйста, — воет под этим гнётом Кольцов, пока сотни крошечных рук сдирают с него одежду, с треском отрывая по кусочку. Наверное, когда оно закончит с одеждой, так же будет отрывать мясо с его костей. — Ну… ну не… послушай! Ну Миша ведь любит меня. А я его. А значит и тебя. Логично, да? Врёт. Конкретно сейчас он до усрачки его боится, а полюбит только в том случае, если Это оставит его в покое, отряхнёт с него веточки, поцелует в лобик и пообещает больше до такой степени не пугать. Тварь на секунду замирает. Кольцов боится дышать, чтобы не спугнуть. Может оно оставит его и уберётся, носится по лесу, как сивка-бурка. Но только он так успевает размечтаться, как копошение возвращается. Сотни крошечных лапок обрывают с него остатки одежды, но браться за сладкое мясо не спешат. Ощупывает, изучает. Максим уже не дёргается, сжав зубы только молиться о быстрой смерти, а по трясущемуся лицу катятся слёзы. — Сладкое, — снова с удовольствием завывает монстр, а промеж ног проходится что-то горячее и влажное, гибко ощупывает член и мошонку. Поднимается выше и тычется между ягодиц, пытаясь проникнуть в анус. Экзотическое место, чтобы начать есть оттуда. — Боже, да, — со стоном выдыхает Кольцов сам не веря, что радуется своей догадке. Пусть так, лишь бы не убил. Невидимые конечности приподнимают его под живот и ставят на четвереньки. Держат так, потому что свои ноги его не держат. Щупальце — или что это, блядь, такое? — всё глубже проникает внутрь. Горячее, влажное, то становится текучим и тонким, то твердеет и распирает до предела. Кольцов чувствует, что оно двигается в нём уже явно глубже, чем мог бы проникнуть человеческий член. Гладит его изнутри. Наполняет всё больше. Горячее, мокрое. Яйца тяжелеют от всего этого пиздеца. Да если бы ни разу с капитаном не трахался ни в одной из его ипостасей, уже бы помер от страха, но это Миша. Чтобы ни говорила эта тварь, это тоже Миша. Максим будет до последнего хвататься за эту спасительную мысль. Один из голосов его. Кольцов скулит от этого понимания и хрипло стонет. Напоминает себе снова, это Миша. Только совсем дикий. Неприрученный. Невидимые руки вцепляются в волосы и сгребают в кулак, запрокидывают голову назад, глазами к небу. А луны больше не видно. Только звёзды, которые вовсе не звёзды. Большие, оранжевые, как автомобильные фары, моргают в темноте. Зачем звёздам моргать? Кругом сплошная чернота. Руки утопают в темноте. А к лицу приникает, разжимает челюсть и такое же гибкое влажное забирается в рот, вылизывает, занимает собой всё место так, что и мычать нельзя. Стремиться в глотку, трахает его чуть не до желудка. От нехватки воздуха яйца поджимаются. Тело содрогается, как в припадке. Кольцов кончает, но тварь продолжает его трахать. Растянутые рот и задница от каждого толчка истекают густым и чернильно-чёрным. Эта же дрянь течёт из носа и ушей, из глаз. Проморгаться не получается, глаза заливает только больше и он окончательно слепнет. Он будто растворяется в ней, пропадает в этой черноте, как будто чудовище всё-таки его съело… Кольцов просыпается на той же поляне, голый, замёрзший, весь в земле и травяном соке. Чувствует себя и вправду, как переваренным. Во рту, как кошки насрали. Миша сидит рядом, такой же, каким уходил вчера, только трагически закрывает руками лицо. — Миш? — тихо спрашивает Максим. — Миш, всё нормально? — Зачем ты пошел за мной? Кто тебя надоумил? - Козлов отнимает руки от лица и смотрит на него влажными карими глазищами. Душу вынимает. — Никто, — снова врёт, потому что потом сам спросит с Денчика за его охуительные пранки. — Сам пошел. Из любопытства… — Любопытства? — не верит своим ушам капитан. — Ну, в деревне все говорили, что у вас тут в лесу какая-то вечеринка бомбическая. Зелья, девочки… И я подумал… — Подумал… На измене хотел подловить что ли? — Да не… а что, наврали что-ли? Про тусовку… — Ты понимаешь, что ты умереть мог! — Ну, не умер же. Так… испытал новый сексуальный опыт… — Ну-ка, повернись. Козлов осматривает его, подмечая темные разводы вокруг глаз, трещинки в уголках рта и на обветренных губах, красноватые синяки под грязью на животе и бёдрах, где его сжимали, растянутый покрасневший анус. Главное, что ни укусов, ни серьёзных ранений нет. Значит, обошлось. Козлов кутает его дрожащего от холода в свой бушлат и прижимает к себе. Самого трясёт. — Ну чего ты? Обошлось ведь, правда, — тушуется Максим. — Я больше никогда… — Прогнать бы тебя нахер, подальше отсюда. Но ты же ещё больше проблем себе найдёшь. — Никуда я не уйду. Дома его заворачивают в старое шерстяное одеяло. Пока Кольцов непослушной рукой черпает вчерашнюю подогретую гречку, Миша растапливает баню. Отмывает, отпаивает какой-то горькой гадостью в склянках от Анны Петровны. Всё-таки отведал её зелий. Несмотря на полдень, Миша укладывает его спать и ложиться рядом. Наговаривает тихо что-то на ухо, не то сказки, не то заговоры. И Максима смаривает в тягучий сон, как в ловушку его ночного любовника. Дрожь пробивает тело. Снова мерещиться грубое проникновение, вынуждая скулить сквозь сон. Миша снова сжимает его, шепча что всё хорошо. — Спи-спи. Он больше тебя не тронет. 5. Когда капитан обещал ему, что бабайка Максима больше не тронет, тот не воспринял его всерьёз. Не до этого. Сначала Кольцов отходит после своего ночного приключения. Ещё долго его не отпускает какая-то слабость. Приходится пить воду, потому что весь запас минералки из холодильника он иссушает уже в первый же день. Всё время хочется спать. Козлов боится оставлять его даже на минуту. А из-за охоты Хозяина приходится оставлять на целые ночи. Но когда Максим окончательно встаёт на ноги, и даже кошмары отступают, Козлов всё чаще уезжает на весь день на патрули или по каким-нибудь поручениям от начальства, а возвращается уставшим, зевает, и они не сговариваясь отправляются ко сну. Кольцов не торопит. Успевает разобраться, что же на самом деле произошло и было ли в ту ночь гульбище. Анна Петровна признаётся, что был праздник в лесу, но не у корней, а недалеко от монастыря. — И участкового мы туда не звали, — добавляет баба Нюра. — Мы на лунные праздники мужиков вообще не приглашаем. Даже Хозяин к нам не заглядывает. Уж извини, Максим. Я и не думала, что ты за Мишей увяжешься. Выходит, что именно Денис ему напиздел. Всегда он. Это ведь не первый раз такой. Он и раньше пытался, только до этого журналист лучше инфу проверял. А в этот раз на недомолвках бабьих прогорел. — Вот скажи мне, Денчик, нахрена ты это делаешь, а? — ловит он его в деревне и с ходу толкает в грудь. Не сильно. Больше для острастки. Дэн тут же по гадючьи на него шипит и смеётся. — А что я делаю? Иду себе, гуляю, ты налетаешь, как гопник из-за угла. Мобилу может ещё тебе отдать? Кстати, сиги верни. Сигареты и впрямь всегда у Кольцова. Где Титову их хранить? В реке вымокнут сразу. — Обойдёшься. Ты зачем меня в затмение ночью за Козловым отправил? — А что, не так-то? — Он меня выебал при луне на сосне, блин! Огромная стрёмная херня во всю поляну! — Не понравилось? — участливо интересуется карась, не скрывая издёвки. — Кончай, а! Зачем ты меня за ним следить отправил? — Я тебя вообще никуда не отправлял, — Денис смотрит на него как на дебила. — Голову-то включай иногда. Я вообще не думал, что ты на эту подначку галимую поведёшься. Сам еблан, а меня крайним делаешь. И вроде бы всё складно. Сам повёлся, но как же хочется по его физиономии наглой врезать. А нельзя так просто хозяйскому карасю чешую начистить. — Тебя настолько бесит, что я с ментом сошёлся, да? Иначе нахрена эти пранки галимые? Чего неймётся тебе? — Да срать я хотел на твоего мусора. Ебись с кем хочешь, — Денис морщится и лохматит себе волосы. — До тебя не доходит что ли? Ты же… Чтобы между нами ни происходило раньше, ты мой единственный друг в этой заднице. И если б мент мог тебя убить, я бы тебя на верную смерть ни за что не отправил. — Откуда тебе знать, что он бы меня не сожрал? — А может я сам с ним в лесу при луне ебался? — ухмыляется Титов, состроив на редкость гнусную физиономию. — Да иди ты! — Кольцов снова толкает его в плечо, но на этот раз шутливо. — Придумаешь тоже. Второй раз не куплюсь. — Ну значит, мир? — Значит, мир. На радостях Кольцов отдаёт ему всю пачку сиг и идёт домой. По крайней мере, между ним с Титовым настоящей вражды нет. Но на всякий случай, впредь он будет с Денчиком осторожней. На душе становится чуточку светлее. Макс воодушевлён, переполнен страстью, которой нужно как можно скорее поделиться, и он с порога затягивает вернувшегося с патруля капитана в долгий горячий поцелуй. Там же, в прихожей, начинает раздевать. — Максим, мне бы пожрать… — охрипшим голосом выдыхает капитан, пока Кольцов расстёгивает его ремень и ширинку. — Потом, — Максим опускается перед ним на колени, стягивает трусы и целует живот, ведёт носом по жёстким волосам в паху и раскрытыми губами по члену. — Потом я тебя накормлю… — Максим, ну не сейчас. Меня еле ноги держат. — Так пошли в койку! Я только за. Кольцов окончательно избавляет его от сапог, остальной одежды и тянет в спальню. — Максим, но я правда сегодня ни крошки во рту… — Разве? Я ж видел, ты с утра пачку бутеров — огромную просто! — себе заворачивал. — Максим. Капитан замирает весь, как каменный — очередная форма чудища, с которой нельзя потрахаться. Только созерцать. Кольцов соглашается отступить но только на время. Как только они добираются до постели и Миша отворачивается, не очень натурально пытаясь изобразить мгновенное засыпание, Кольцов снова идёт в наступление. Обнимает его со спины, целует в загривок. — Максим, давай не сегодня? Я устал, как сволочь. — Да ты лежи. Я всё сам сделаю. — Максим… — Ну Миша, я так соскучился по тебе. Что ты меня динамишь уже неделю? Я не стеклянный. Не развалюсь, если ты опять меняться начнёшь. Или ты думаешь, я после того раза тебя испугаюсь? — Мне самому страшно. Кажется теперь, что я вместе с обликом и разум потеряю. — С чего это? Мы ж с тех пор даже член друг другу не пожимали. Давай попробуем, а? — Хорошо, но если что-то пойдёт не так… — Да нормально всё будет. Раскукоживайся, счас любить тебя будем. Несмотря на сказанное, Кольцов не торопится с активными действиями. Долго целует Мишу, ощупывает, будто вспоминает его тело. Торопиться не хочется. Экзотика это конечно интересно, но человеком капитан ему всё же роднее, с ним хочется оставаться дольше. Растянуть это удовольствие. Это вернее. Миша оттаивает. Знакомо зарывается пальцами Максиму в кудри, в шею целует. Улыбается немного болезненно, когда Макс отстраняется от его паха и решительно так заявляет: — Сегодня ты будешь сверху. — Схуяли? Нет. Я устал, я не буду, — даже не смущаясь, заявляет он, откидывая руки за голову и болтая коленями. На вот, еби куда хочешь, а сам я и пальцем не пошевелю. — Давай, не отлынивай. Я же знаю, что ты именно с этого трясёшься. Мне это тоже надо. Понимаешь? Ну? Неохотно, но капитан понимает. Освобождает своё место для Максима. Теперь он усердно выцеловывает ему грудь, соски, живот, шумно вдыхает запах тела, который всё больше дразнит горечью ноздри. Опускается ниже и нежно с внутренней стороны бёдра целует. Щекотно так, проникновенно. А потом ему ноги разводит и губами яйца мнёт, лижет, всасывает кожицу. Максим стонет, откидывая голову на подушку и выгибается, когда Козлов проникает языком под мошонку и лижет там. Ласка такая стыдная, хотя чего они уже только ни делали друг с другом. Пальцы его гладят изнутри так же нежно, размазывают скользкий крем, раздвигают. Терпеть больше нет уже никаких сил. Кожу знакомо покалывает скорым превращением. Кольцов торопит его. — Давай. Хочу тебя… выеби уже… — просит, неосознанно толкаясь бёдрами на пальцы. Мише и самому уже не терпится. Он укладывает стройные лодыжки Максима себе на плечи и входит. Боже, как же хорошо, тесно, жарко. Всё знакомо и правильно. У капитана темнеют глаза и дымка уже вьётся над ними. Только бы всё прошло нормально. Никаких абстрактных пейзажей и светящихся призраков. Только в этот раз что-то определённо идёт не так. Спина, голова и ладони Кольцова будто горят, но он списывает этот жар на возбуждение. — Максим? — обеспокоенно спрашивает Козлов, как-то странно на него глядя своими чернеющими глазами. — Что? Всё нормально. Мне хорошо. Я не сбегу. — Максим, ты кажется превращаешься. Кольцов с неохотой отпускает бёдра капитана и смотрит на свои руки. Вокруг них уже знакомо клубится дымка. Кожа начинает пузыриться, как нагретый пластик, под ней светиться что-то, она лопается и облазит, на поверхность вырываются языки красного пламени, но боли от этого нет. — Что за хуйня происходит??? — вопит Кольцов, уставившись на свои объятые пламенем руки. Миша видит, что вместо буйных кудрей на голове уже пляшут языки пламени, и на плечах распускаются огненные крылья. Кольцову пиздецки страшно. Куда страшнее, чем когда он впервые трахался с капитаном. В тот раз он хоть немного подготовился, предполагал чего ждать. Но, что начнёт меняться сам — он не подписывался на это. — Миша, блядь! Миша, я горю! Сука! Счас дом загорится! Козлов спокойно обнимает его, без опаски крепко обхватывает горящие ладони своими и сжимает. — Видишь? Не обжигает. Всё нормально. Голос у него настолько спокойный, а взгляд уверенный, что Максим постепенно расслабляется. И правда. С кем поебёшься, от того и наберёшься. Потом обсудят это явление. А сейчас хочется совсем не этого. Он обнимает Мишу, наблюдая, как под его пальцами бумагой сгорает человеческая кожа, обнажая бурое скользкое тело очередного фантастического существа, которое и сравнить не с чем. Максим понимает, что и сам окончательно потерял схожесть с человеком. Его руки раздаются в стороны, покрываясь какими-то металлическими шипованными пластинами. Челюсть вытягивается, и оттого поцелуй превращается во что-то совершенно звериное. Зубы сталкиваются друг с другом, языки танцуют. Обжигающая слюна лавой течёт на простыни. Тела переплетаются в огненно красный клубок и не понятно, где заканчивается он, и начинается капитан. Кажется, что он даже чувствует его почти как себя настолько, что и говорить вслух уже не надо. Он как будто наперёд обо всём знает. Свихнуться можно. Когда Максим кончает, огнём заливает всю комнату. Окно вылетает на улицу вместе с рамой. Мебель и стены черны от сажи. Гибкое тело капитана довольным котом извивается перед ним, лижет языки пламени с плеч, трётся боками о грудь, где что-то светиться внутри, просвечивая рёбра. — Ещё хочу. — Дом спалим. Козлов тянет его на улицу, за двор, где больше места. Максим плывёт за ним, будто ничего не весит, но чувствует, что всё правильно, что так и должно быть. Так и должно быть. 6. На следующий день они переглядываясь и посмеиваясь, как два заговорщика, чинят окно. Белят потолок и стены, очищают от копоти мебель, меняют сгоревшее постельное бельё. — Раньше, когда я трахался, — в шутку рассуждает Кольцов, придерживая доску, пока капитан заколачивает гвозди. — Самой вышкой было, если кровать развалилась. Теперь вот — секс не считается крутым, если не вылетело, как минимум одно окно. Что же дальше? — Ровнее держи, — со смехом ворчит Козлов. — Дальше у нас столько досок нет. На улице будем любиться. На пустыре каком-нибудь. Ремонт занимает весь день и остаётся на следующий, а потому к вечеру они на самом деле валяться без сил и спят от пуза. — Это по-любому из-за того затмения, — рассуждает журналист, пока они вместе колесят по бездорожью на милицейском уазике. — Ты меня тогда этой хернёй заразил. — Это что, венерическое по твоему? — даже обижается капитан. — Ну нет, но вообще-то похоже. — Жалеешь? — Не-а. Напротив, он как будто наконец-то на своём месте. Не хочется признаваться, но иногда хотелось тоже стать каким-нибудь лешим. Чтобы хоть немного испытать то, что испытывает в такие моменты Козлов. Раз уж сам капитан не может оставаться человеком. — Мне теперь интересно, я только в этот горящий автобус буду превращаться или как у тебя? — снова озадачивается Максим. — Каждый раз разное… — Хочешь, давай сегодня проверим, — легко соглашается Козлов, как будто тоже заражается безбашенностью журналиста. Он после этого тоже, будто тяжёлый камень со спины снял. Вечером сам тянет Максима в постель, раздевает. Смазывает себя быстрее, чтобы насадиться на член. Кольцов даже немного ошарашен его напором. — Я думал, ты меня, как прошлой ночью. — Не. В другой раз. Надо по-всякому попробовать, — выпаливает Миша, ритмично привставая на члене, жмурится, и сгорая от своей честности, признаётся. — Мне так больше нравится. Нравится чувствовать горячее, твёрдое распирающее внутри. Всегда раньше стыдился этого, а теперь какая разница? В этот раз их тела до странности похожи. Оба в металлической чешуе и с чёрными коронами из дыма и светлячков. Странные химеры, покрытые мехом и перьями. И секс между ними похож больше на звериную случку. Ритмичные движения тел, рычание и вой. Шепотки мыслей друг друга, напоминающие о том, что это правильно. Так хорошо, так жарко. Удовольствие взрывается огненными вспышками под веками. Снова и снова. Почти до самого рассвета. Непонятно только, почему после такой бомбической ночи капитана не оказалось с ним в постели. Проголодался, должно быть. Но ни в доме, ни во дворе его не находится. Да и куда бы он мог уйти без своих сапогов-вездеходов? Босиком что-ли? Кольцов ещё раз обшаривает дом, пока не находит за оградой в свежей грязи следы невиданных зверей. Вернее одного. Куда капитана могло понести среди ночи? В пивной ларёк? Журналист идёт по следу. Благо, тяжёлая зверюга оставляла за собой достаточно отпечатков разномастных лап, но вместо ларька следы всё глубже заводят его в лес. Кольцов на редкость херово ориентируется на местности, но его упорно преследует дежавю. Как будто он уже здесь был. Как минимум в то проклятое затмение, когда хтоническая поебота поимела его на полянке во все дыры. Нехорошее предчувствие царапает в груди. С капитана станется на эмоциях пойти и самоубиться на памятном месте из-за какой-нибудь ерунды. Вроде как — это был лучший секс в моей жизни, лучше уже не будет, пойду-ка закончу квест. По крайней мере у Макса, пока он не обнаружил пропажу, были похожие мысли. Только ничего заканчивать он не хочет. У огромного корня никого, и Кольцов уже собирается идти дальше, но слышит какой-то шорох, как раз из-под сваленного дерева. Там, в яме и находится его беглый мент. Только почему-то всё ещё в чудовищном обличье, хотя раньше к утру всегда становился собой. Однажды Кольцов даже поставил будильник на запредельную рань, чтобы посмотреть, как с Козлова с первыми лучами солнца слетает вся эта чудовищная шелуха. А сегодня вот что-то пошло не так. — Эй, ты чего тут прячешься? Говорить можешь? — Уходи. — Это сфигали? — Кольцов наклоняется над ямой, пытаясь разглядеть Козлова, вдруг он поранился где-нибудь и из-за этого не может вернуться. — Рассказывай давай, что случилось? — А по мне не видно? На рассвете обратно перекинуться не смог. Солнце уже слепило глаза, а вместо рук и ног всё ещё были какие угодно конечности, но не человеческие. Запаниковал. Не придумал ничего лучше, чем слинять на свою лесную нычку. — Видно. А из-за чего это случилось, идей нет? — Ни одной, — нервно выплёвывает капитан, беспокойно ворочаясь в своей берлоге. Тесно там, неудобно, но на свету ещё хуже. — Ну давай подумаем. Раньше в Топях с кем-нибудь происходило такое? — Понятия не имею. Когда мы с Аркадием приехали, прошлого участкового уже волки в лесу съели. Анна Петровна тут дольше всех живёт. У неё спрашивать надо. — Хорошо, я пока наведу справки, а ты никуда не уходи, ладно? Я ж тебя всё равно найду. Баба Нюра охотно соглашается рассказать про старые времена, но ничего к случаю капитана не подходит. Всё не то. А когда старуха спрашивает, из-за чего паника, приходится рассказать. — Ну-ка, отведи меня к нему. Кольцов даже рад. Хоть один специалист по чудищам в деревне. Анна Петровна с кряхтением забирается в яму, из которой шипит Козлов. — Ты нахрена её привёл? — А кого мне было вести? Аришку что ли? Или может, Алябьева В.В.? — Не ворчи, — поучает его уже Анна Петровна. — Будешь рычать на меня, вообще уйду. Вот. То-то же. Развернись лучше. Посмотреть тебя надо. Вот так, ага… Кольцову чертовски интересно, чего там у его бедного капитана высматривает Анна Петровна, но в тёмной яме нихрена не видно. А они там шепчутся о чём-то, секретничают. — Ну что с ним? — спрашивает он, после того как вытаскивает старуху из ямы. — Брюхатый он. — Это как? — Не знаю, — пожимает плечами Анна Петровна, отряхиваясь от земли. — Но ежели вы всю ночь с ним тешились, а на утро он в той же шкуре остался, то значит дитёнка заделали. Дитё его в этом теле и держит. Мужику-то негде его держать. — И сколько он вот так будет? — Откуда мне знать? Я не ветеринар, не доктор. Может, как у людей — девять месяцев, а может, за один управится. Здесь точные науки не работают. Могу только зелье сварить, чтобы скинул. Только его до заката пить надо. — Нам бы подумать сначала, — с сомнением отвечает Максим. Баба Нюра уходит, а Кольцов снова усаживается у ямы, откидываясь спиной на дерево. Вот чего он точно не ожидал от этих отношений, так это залёта. И кто у них родится? Варианты множатся от банального — мальчик или девочка, до многообразия — человек, наполовину человек, журналист, мент, неведома зверушка, капец, какая неведомая зверушка… — Ну и чего делать будем? — спрашивает он, стараясь сдержать тяжкий вздох. — Чего делать… Иди за Анной Петровной, догоняй, пока далеко не ушла, — тоскливо отвечает из ямы Козлов. — Не хочешь, значит? — А ты? — Хочу, но это в твоём теле происходит. Я ж не могу его к себе, как из кармана в карман переложить. Хотя… было бы неплохо. Ну так чего? Кольцов никогда не любил подобных разговоров. Всегда какая-то неуверенность накатывает, каждый вопрос как милостыня, каждый ответ кажется лживой подачкой. — Не знаю, — нервно отвечает Козлов. — Не знаю я. Я всегда хотел большую семью. Всегда. В деревню эту проклятую приехал за чудом, чтобы сына спасти. Но… — Что? — Страшно мне. — Рожать? — Скорее страшно, каким он тут родится. Каким вырастет. Сомнений масса, но вязнуть в них ещё тоскливее. — Да нормально всё будет! — решает больше не сомневаться Кольцов. Если он и пожалеет, то потом. А сейчас нужно взбодрить и себя и своего мента. — Всё как ты мечтал. Вот твоё чудо. Большая семья. Ты, я и наша мелкая чупакабра. Вся в нас. Денчик крёстным будет. Мы со всем справимся, всё переживём. И это тоже, Миша. Максима заносит, уже сам начинает верить. Сам уже хочет того же, потому что в глубине души всегда хотел этого. Только какого-то абстрактно идеального. А получилось вот такое. Даже лучше. — Ну так что, — срываясь, вопрошает, — бежать мне за зельем или оставляем как есть? Миша долго молчит. К шорохам добавляются тихий скулёж. — Пусть, — наконец отвечает он. — Пусть будет. Будет. Максим запрыгивает в яму, на ощупь находит своё чудовище, зарывается лицом в мягкие перья-чешую. Находит морду, смотрит в светящиеся золотом глаза и целует в краешек одной из розовых пастей. До вечера Кольцов наводит порядок в доме, расчищает пространство, закрывает окна ставнями, которые теперь должны защищать не его от ночных тварей, а ночную тварь от дневного света. Строит целое гнездо для своего монстра. Козлову оно вроде приходится по нраву. Он долго крутится, приминая наваленные матрасы и одеяла и, тяжело вздохнув чередой ноздрей на боках, сворачивается клубком. — Нравится? Надо чего-нибудь? — продолжая поправлять лежбище, спрашивает Кольцов. — Жрать хочется. Полежу немного и в лес пойду. Дичи пожую, — устало отвечает Козлов. — Нет уж. Я теперь добытчик. — Я не инвалид, — снова ворчит капитан. — Добытчик. Ты даже не знаешь, как перекинуться без того, чтобы не передёрнуть. — Реально, — хмыкает Максим, красочно представляет, как выходит во двор и дрочит только для того, чтобы сменить облик. — А ты сам-то хоть раз без всякой астрономии и Хозяина превращался? — А оно мне надо было? — огрызается Козлов. — Ну и… — только начинает Кольцов, чтобы доказать свою полезность, как на капитане встаёт дыбом всё, что на нём растёт — мех, перья, рога, чешуя, ложноножки всякие. — Отвяжись! У меня даже пуза ещё никакого, а ты уже меня в немощные записал! Я сам могу себе пожрать найти! — Не ори, — бычится Максим, утирая с лица чёрные слюни. — Чё ты распсиховался-то сразу? — Я не… не знаю, — уже тише отвечает капитан, пряча морду. Кольцов тяжко вздыхает и чешет кудрявую голову, переставая понимать, что пошло не так, и не свернул ли он где-нибудь не туда. Только вот солнце уже село и за зельем бежать поздно. — Я же не хотел ничего плохого, Миш. Просто помочь... Просто, если что-то понадобиться, скажи мне и я… я что-нибудь придумаю, наверное. Я, конечно был женат, но детей никогда не было. Странно всё как-то… Максим машет рукой и уже собирается уходить, когда капитан спрашивает его с похожим сомнением: — Может, мы поторопились? Уже вон, ругаемся. Кольцов разворачивается к нему, как будто впервые видя. Подходит ближе и прислоняется лбом к огромному боку. Шумно вздыхает в него. — Нормально, — отвечает он. — Мы же люди. — Ну, да, — фыркает Миша. — Особенно я. — Да ты вообще человечище, Миш! — Значит, не сердишься на меня? — Нет. Просто мы оба перенервничали. Особенно ты. Поспишь, пожрёшь и всё наладится. — Как у тебя всё просто. — Ну да. Куда сложнее-то? Максим снова собирается уйти, чтобы тоже поспать, но Миша просит его остаться. И правда. Нельзя его сейчас оставлять одного. Кольцов забирается в самую серёдку свернувшегося кольцом зверя и осторожно, чтобы ничего не отдавить, укладывается там, где помягче. — Люблю тебя, пиздец просто. Даже не думал, что так получится, — произносит он в тишине, когда кажется, что они оба уже давно должны спать, но сон всё не идёт. — А чего думал? — лениво спрашивает Миша. — Пару раз перепихнуться и разбежаться? — Ну, да. — Я так со своей женой сошёлся. Тоже думал, потискаемся пару ночей и всё. А потом в загс пошли, — ностальгически вспоминает капитан. — Она с пузом, а я с огромным чувством ответственности. — Так может тоже отношения оформим? — предлагает Максим то ли в шутку, то ли на самом деле. — Где ты собрался тут свадьбу устраивать? — Да хотя бы в монастыре. У Хозяина монашек новый завёлся, обвенчает нас в какое-нибудь осеннее равноденствие. — Мы ж мужики оба. — И чо? Я вон, в ксеноморфа для порядка перекинусь и кто там пол разберёт? — тут же находит выход Кольцов. — Главное, чтобы священник в сознании оставался. Козлов булькающе смеётся, но вдруг замолкает. — Только с работой теперь непонятно что делать. Сколько это продлится? Хорошо, если месяц. А если начальник раньше охоту затеет? Объяснять придётся… — Ничо не придётся, — отмахивается Максим. — Я за тебя отработаю. Приду уже вывернутый, думаешь он отличит? — Там в другом дело. Я почему всегда соглашаюсь, чтобы он сам меня обращал — я тогда к утру не помню нихрена. На людей охотиться, это для Хозяина развлечение. Тебе оно зачем? — Ни зачем, — соглашается Кольцов, но что предложить ещё, не знает. — Давай сегодня о плохом не думать. Завтра обмозгуем. Может, через Дэна получится начальство уговорить, чтоб на это время он со своими сафари повременил. Мы с ним друзья вроде. — У тебя уже и блат есть. — Видишь, какой я продуманный. — Теперь лучше придумай, где нам таких гандонов взять, чтобы потом по новой не залететь. — Фига ты задачку задал, — Кольцов даже присвистывает. — Ты же порой кончаешь всем собой. Мы в позапрошлую ночь буквально в одного сливались. Как вариант, потом зелье бабы Нюры принимать, если кто-то из нас обратно не перекинется. — Нет. Мне это не подходит, — по христиански скорбно вздыхает Козлов. — Ну, ладно, пролайфер ты мой, — легко соглашается Максим, потому что для него вдруг перестаёт существовать всё невозможное. Его снова несёт оптимизм и отвага. — Тогда будем плодиться, как бешеные кролики. Все Топи своими исчадиями завалим. Будем большой цыганской семьёй, и пусть это будет проблемой Алябьева В.В.! — Придумаешь тоже. — Ну, а что? Кто, если не мы с тобой решим демографический кризис в этой стране?

конец.