Властвовать над хаосом

— Какой кошмар, — сокрушается Джаспер и глядит на мутный экран телевизора, передающего кровавое месиво на фоне пожара и истерящего жирным синим: «Разыскивается Харли Квинн». — Кошмар, — соглашается Круэлла, подрисовывая цитриновому платью алый волан. «Харли Квинн, — думает она, беззвучно перекатывая имя на языке, оно жгучее и сладкое на вкус — как и все ее возможности. — Ну и как мне к тебе подобраться, если полиция не может?» — Ои! — окликивает Хорас на следующий день, бросает свеженькую газету на стол и торопится за Чингис, решившей стащить его любимую шляпу. Лицо Харли Квинн, черно-белое и скупо пропечатанное, улыбается Круэлле с первой полосы: поймай меня, поймай меня, поймай меня; она не уступает место новостям о гении госпожи де Виль, а тем временем август на дворе. Круэлла берет нож и подрисовывает Харли чудесное колье, придающее образу нью-йоркской хулиганки хоть немного стиля. — Хорас, дорогой, — тянет Круэлла, когда тот возвращается, поправляя шляпу на голове, — ты не мог бы наведаться к нашему знакомому инспектору, не привлекая лишнего внимания? У меня есть к нему пара вопросов…

***

Дождь тарабанит по крыше Хелл Холла, пытаясь достать до сигареты в мундштуке; Круэлла чуть не ежится от подкрадывающейся осени, поправляет тяжелый пиджак на плечах и совершенно не слушает человека рядом. Кажется, он говорит что-то про Элтона Джона, исполняющего новую песню в поместье за их спинами: музыка сквозь толстые стены доносится лениво, но Круэлла знает, как громко и дико там, где ее гости распивают дорогой портвейн. Концерт был идеей Арти, чудесного Арти, который прыгал от восторга, узнав имя полученного хедлайнера. Хедлайнера для своего собственного концерта Круэлла пока не нашла; днем она была в ателье, пыталась подобрать ткани, а черепахи из отдела все не соображали, чего она хочет. Тогда она взяла лезвие и порезала себе руку; «Вот такой красный, ребята», — прошипела она, и все посмотрели на нее испуганно. Свою команду Круэлла жалеет и бережет, но, видимо, зря — какими скучными они становятся, как утомительно на это сборище смотреть. «Где-то среди них, — думает Круэлла, окидывая свой огромный внутренний двор взглядом, — сидит еще одна Эстелла, которая, вероятно, выйдет от меня безынициативным котеночком». Она усмехается. Ни одна крошка-Эстелла не будит беса в де Виль, а Британия беспокоится из-за какой-то серийной убийцы как будто в первый раз. Круэлле нужна эта Квинн. Не меньше, чем пьяным стадионам нужен их кумир. — И все-таки, хорошо, что вы устроили этот вечер, несмотря на все… трудности, — сообщает мистер Купер, недвусмысленно наклонившись к Круэлле, а сам поглядывает по сторонам; охрана стоит в десятке метров и старательно делает вид, что не видит, что происходит у них под носом. Круэлла кривит губы, что можно неосторожно принять за улыбку, и прикусывает мундштук; выдохнув, сквозь сигаретный дым она замечает фигуру на крыше — и вот тогда наконец становится интересно. Харли Квинн неуловима: вот она готовится к прыжку, а вот — один охранник в отключке, бита летит в мистера, а сама Квинн уже добивает второго охранника сложным гимнастическим па. На ней черно-красная кожанка из тех, которые Круэлла надела бы лет десять назад, и она вдруг пускается в радостный танец под проливным дождем. Длинные волосы, собранные в два хвоста, то и дело бьют по ее белому лицу, превращая макияж в арт-высказывание, брызги воды поблескивают серебром; пластика у Харли Квинн идеальная, а вот смех — странный, гиений, и он игриво отталкивается от серых стен Хелл Холла. Круэлла затягивается еще раз, не сводя с Харли взгляда. Круэлле страшно. Мистер возле ее ног поднимается на четвереньки и пытается отползти ко входу в здание, но Харли Квинн оказывается рядом, и в руке у нее, подумать только, позолоченный револьвер. — Передавай привет Элвису, солнце! — хохочет Харли и освобождает разум Купера под вопящее соло I’m still standing, кровавое облако оседает на темный камень террасы, Круэлла решает снова посмотреть на свой сад. Уставшая зелень дрожит под августовским дождем, пока Харли, мокрая и довольная, энергично звенит браслетами, проверяя патрон в барабане. — Так, — заключает она, отступив от тела; на фоне этого мрачноватого сада она, яркая и живая, выглядит как приглашенная модель — и если бы Круэллу попросили как-нибудь снять гранж, она сделала бы это именно так. — Ты та самая от-кутюр леди, правда? О которой все говорят? Она намеренно фальшивит, изображая безразличие, и быстро окидывает Круэллу ощутимым взглядом, еще шире довольно улыбается; револьвер таращится в крышу террасы, но разговаривают не с ним. — Кру-эл-ла, — проговаривает Харли по слогам, чтобы ее язык как следует толкнулся в небо. Круэлле трудно дышать, трудно не двигаться, чтобы не сбросить случайно пиджак, но она только приподнимает голову и чуть ухмыляется; смотрит она на губы Харли и только на них, так легче. Они выглядят мягкими и податливыми, вся Харли выглядит мягкой и податливой, несмотря на худобу — так и тянет впиться в нее пальцами, между ними сочилась бы дождевая вода, нагретая жарким телом. — Я сгорала от любопытства, кого же принесло в мой город, — проговаривает Круэлла спокойно и снова затягивается. Харли наклоняется, приближает свою белоснежную острую улыбку. — Курить вредно, — говорит Харли, в ее зрачках сияют кокаиновые звезды. Пальцем прокрутив барабан с гравировкой «ненависть» на «любовь», она приставляет дуло к подбородку. — Слишком много знать — тоже. Ты поняла, что я приду за этим солнышком, правда? Солнышко растеклось уже почти по всей террасе Хелл Холла, и Круэлла не хочет к нему присоединяться. Все жертвы Харли были связаны с неким Флойдом Лоутоном, Купер — тоже; требовалось всего-то сложить дважды два и незаметно ослабить охрану. Круэлла знает, за кем Харли придет в следующий раз. Круэлла много чего знает, и ее трясет, и голос ей не подчиняется. Из-за шума в ушах она едва слышит, что сама же говорит: — Мне плевать. Сдается мне, из нас получатся хорошие друзья. И пистолет у ее головы как будто бы совсем не смущает; Харли счастливо хихикает, как ребенок, которому предложили поставить подпись в его розовом дневничке — а потом вдруг целует, и Круэлла чувствует на ее губах вкус своего портвейна. Она сладко жмурится поначалу — только лишь от того, что в нее больше не целятся, конечно же; у Харли правда мягкие губы и сама Харли правда мягкая, и от жара ее кружится голова. Револьвер отводят в сторону так же заботливо, как мундштук с сигаретой, — но не убирают насовсем; Круэлла не отпускает, вкусы и цвета помады смешиваются на ее губах, во рту Харли языку горячо и тесно, холодная дождевая срывается на него — и Круэлла вся дрожит. Харли стонет ей в рот, а потом смеется. Больше совсем не страшная. — Да, — урчит она, едва отстранившись. — Я хочу с тобой дружить. Круэлла улыбается и так же, не отстраняясь, кричит: — Охрана! Концерт взял паузу, и гости наконец могут расслышать что-то кроме музыки; Харли удирает, ее уже и след простыл, а Круэлла смотрит на труп и впитывает весь ужас: ей нужно быть убедительной на будущих допросах и интервью. Харли Квинн все-таки поделится первой полосой. Совсем ночью Круэлла сбрасывает пиджак, но не каблуки, со стоном разминает шею и включает погромче музыку. Джаспер подарил целый музыкальный центр и благоразумно переехал в комнату подальше; в тот день рождения, впрочем, они с Хорасом и Арти вчетвером танцевали до упаду, из-за чего Джон потом разносил им аспирин, и Круэлла улыбается этому со спокойным домашним теплом. Винил Aerosmith черный, как и неподвижность ночи за окном, и после первых трех нот Круэлла как наяву чувствует на губах вкус дорогого портвейна и дешевой помады: когда-то она носила такую же. Харли Квинн где-то в Лондоне, она знает о Круэлле, ей не составит труда пробраться в Хелл Холл, но это не пугает и даже не настораживает. Гитарное соло звонкое и шустрое, как журчание горячей воды в ароматной ванне, но Круэлла остается в кабинете и разводит воду для красок. С улицы веет недавним дождем. У Харли Квинн ни тушь, ни тени не водостойкие, и они расползались по белому лицу разводами: красными, синими. Круэлла окунает кисточку в воду и щедро окропляет лист бумаги, серые пятна расходятся жадно и степенно; потом она добавляет две капли краски и ждет, глядя, как акварель смешивается и в причудливом танце разносится по влажному листу. Круэлла отрывает его слегка неудачно. На столе лежит нож для бумаги, но она не хочет им пользоваться, не в этот раз; в уставшей голове звонко щелкает сталь — раз, другой, третий, — можно подумать, что сбоит тонарм, но это исключено: систему настраивал Джаспер. Нет, это сбоит сознание Круэллы, и уже очень давно. Она оставляет лист сушиться и отходит к окну, закуривает без мундштука: как в те времена, когда ей было плевать, впитает ли одежда запах. За Хелл Холлом бескрайнее буйное море, но видно только освещенную территорию замка в камне; сжимать сигарету — непривычно легкую — в пальцах приятно, и чудится, что все как обычно — приемлемо. Тогда Круэлла закрывает глаза, втягивает в себя побольше табачного дыма и видит гладкую кожу Харли, по которой скатываются тугие капли дождя. You drove me, nearly drove me out of my head. Голос солиста — такой же нервный и неровный, как и выдох Круэллы; в стекле окна она видит собственную улыбку. На секунду-другую она задумывается, что сделала бы с Харли, если бы они обе оказались здесь: за закрытой дверью и одни, — и, да, уголки ее губ возбужденно подрагивают, а она могла и не заметить. Когда на бумаге уже можно рисовать, Круэлла прикрепляет ее к планшету и опускается в кресло. «Cry me a river, cry me a river», — мурлычет она как будто пьяная от того, как сильно хочется спать; балансируя на грани с безграничной фантазией и бесконтрольностью, Круэлла зарисовывает силуэт. Красные, синие пятна под ним хаотичны, они возмущенно пульсируют под тонкими линиями — а каково было безумию Харли Квинн, забитому чернилами примитивных изданий и сухих полицейских отчетов? Силуэт в коротком платье складывается в знакомую спортивную фигуру, но Круэлла слишком устала, чтобы комментировать это даже для самой себя. Она задерживается на шее, оглаживает ее графитом несколько раз и в трансе поднимается выше: лицо у Харли правильное до скуки, и неудивительно, что она без конца гримасничала, лишь бы придать ему хоть немного выразительности. Когда Круэлла начинает узнавать нужные черты в скупом наброске, она спускается и снова рисует колье. На этот раз одна полоса тесно смыкается ошейником, а другая — тонкая — проходит чуть ниже, устраивая какой-нибудь камень в ямочке между открытыми ключицами. Круэлла силится отвести взгляд от этой милой ложбинки, в которой лежит оправа без драгоценности, и не может; перфекционисткой она никогда не была, но это щекочущее ощущение незаконченности сковывает и гнетет. Может, будь здесь Харли, Круэлла спросила бы ее. Впрочем, Харли, зная все драгоценные камни под цвет своих глаз наизусть, — от алмаза до амазонита, — сказала бы про цвет лейбла Pepsi и ничем не помогла. Круэлла в этом не сомневается. Запрокинув голову, она снова закрывает глаза и надеется ухватиться за двухцветный образ: дикая, подвижная, живая девушка посреди старого сада и британской чопорности, сколько идей могла бы принести ее детская непосредственность и окровавленная бита. Вместо этого Круэлла видит ее грудь, облепленную мокрой футболкой, и сжимает бедра. Пульсация в животе и ниже быстрая и настойчивая, но она может только подразнить; картины в сознании взрываются, дай им только волю — красным, синим, кожа Харли была бы горячей и мягкой, простыни — приятно холодящими, но все, что есть у Круэллы сейчас — громкая ритмичная музыка, пронизывающая все тело, вязкий летний вечер и желание выгнуться прямо в кресле, закусив губу. Харли Квинн не человек для нее, наконец признает Круэлла. Харли Квинн — шебутной гормональный коктейль, приправленный наркотиками и алкоголем. Песня замолкает. За окном шелестит далекий прибой. Проигрыватель фырчит и постукивает, прежде чем уснуть до лучших времен. Круэлла открывает глаза и пытается унять дыхание и дрожь в груди, но те, затаившись ненадолго, выстреливают импульсом — и она с нажимом, агрессивно дорисовывает эскизу пару форм и деталей, беспощадно рвет юбку на бедре. Секс продается — обертку из искусства пусть выдумывают покупатели. Оправа колье так и остается пустой и одинокой, но Круэлла отбрасывает эскиз на стол и устало потирает глаза. На следующий день она, проспавшись, рассматривает эскиз скептически, а потом смотрит, как он пошел по рукам других дизайнеров, — ревностно; никто не знает, кто на нем изображен, но они наверняка заметили нотку личного: кто еще рисует манекену лицо? Они в любом случае оживают, один за другим, приносят черную ткань и посеребренные цепи. В Доме де Виль — демоны, не художники, и Круэлла наконец видит в их зрачках раскаленный уголь. Так Дом де Виль клеймит историю. По полудню Круэлла выходит в общий зал и проходит сквозь толпу своих людей: они стоят вокруг манекена и не издают ни звука, и воздух готов зазвенеть. Ткани — красные и синие — обнимают до смешного правильную фигуру: талия тоньше нужного, спина слабее, бедра уже; это не Харли, но это безумие больше Харли не принадлежит. Круэлла улыбается. — Дамы и господа, — зовет она и делает торжественную паузу, — этот сентябрь — наш. Дома играет музыка. И это странно: Круэлла точно выключила систему, Джаспер с Хорасом смотрят футбол на стадионе, Арти может только стучать каблуком по приемнику, а Джон и вовсе к «вашим, молодежь, игрушкам» не прикасается из принципа. Никак призраки завелись в Хелл Холле. Круэлла ступает по коридору медленно и тихо, ковер проглатывает стук каблуков. Из студии сочится алый свет заката, и чем лучше слышна негромкая песня, тем больше лучи жгут кожу; толкнув дверь, Круэлла бегло осматривается и делает шаг вперед. Зря. Химозная вонь щиплет нос и горло, и почти сразу — нет сил вырываться. Сапоги беспомощно скользят по паркету, и Харли выгибается, пытаясь удержать Круэллу в своих руках; подставляет плечо под голову и прижимается уголком губ к виску. — Привет, от-кутюр, — воркует сладко, ласково, пока Круэлла проваливается в обморок, к предательской мысли, что ей уже давно не было так хорошо. Fa-fa-fa-fa-fa-fa-fa-fa-fa-far better. «Прости, если что». Это, в самом деле, мучительно — как тяжелый сон, болезненно надорванный будильником в нескольких часах. Голова — кружится, тело — не слушается, а бас и барабаны все той же песни грозятся расколоть Круэллу напополам. «Psycho killer, qu'est-ce que c'est», — подпевает Харли за спиной, и неясно, что ужаснее: то, о чем она поет, или то, как мажет мимо нот. Она привязывает руки к стулу, наконец понимает Круэлла. Ей бы дернуться всем телом, оттолкнуться от пола, может, заехать чокнутой в голову, пока есть шанс — но шанса, оказывается, нет. Ноги ватные, даже пальцы рук двигаются тяжело, неохотно. — Что, — с трудом пытается Круэлла, но берет позорную паузу. — Что это за дрянь? — Зельице, которое подогнал мой друг, Джонатан. Я уже как-то надышалась им, когда стащила у Джонни пульт от телека — потом весь вечер пришлось смотреть Hill Street Blues, представляешь? — Харли наконец выпрямляется и отходит. — Да ты не переживай! Никаких побочных. Сейчас все пройдет. — Да, переживать и правда не о чем, — отмечает Эстелла, извернувшись посмотреть на собственные руки, и голос ее дрожит. Она чувствует грубую бечевку, но не видит — это было бы уже слишком. Сердце колотится под горлом. Пахнет гарью. «Думай, — мысленно шепчет Круэлла сама себе. — Разве похоже, что она хочет тебе навредить?» Харли отходит, чтобы поменять пластинку; рядом нет ни биты, ни револьвера, ни даже огня. Все пламя ушло на зарево заката за окном, от которого хочется поморщиться. — Лоутон — тоже твой друг? — Конечно. Он спас мне жизнь, не могла же я его бросить в беде. — Благородно. На среднем пальце Харли — ярко-синий лак, и Круэлла усмехается. Она думает про свою семью, ради них она пошла бы на то же и даже большее; музыку все громче играет центр, подаренный Джаспером; квартет пьяных идиотов танцевал до утра, а Джон потом разносил аспирин — от этого становится теплее в груди, и сердце, угомонившись немного, вязнет в этом тепле. Круэлла пытается двигать руками: ничего не выходит, но ей не больно, — Харли знает, что делает. — Ты всех друзей связываешь в их же доме? — Нет. Но я подумала, что тебе это не помешает. — Вот как. Из всех пластинок Харли выбрала, конечно, самую неудачную — Круэлла старается не думать о том, что это голос Арти звучит из колонок. Поет он так же талантливо, как и рисуется, но лучше от этого не становится. — Я думаю, — Харли улыбается по-чеширски, — что ты ищешь острых ощущений. Ты получила все, что хотела, ну, плюс-минус, и теперь тебе очень-очень скучно. Поэтому ты хочешь дружить с маньячкой, которая, кстати, сбежала из психушки. Ты знаешь, что нормальные люди от таких как я бегут не оглядываясь, но ты ничего не можешь поделать. Лучше рискнуть, чем прожить еще один день с такой херней на душе, правда? Круэлла предпочла бы выслушать все это стоя, да на таких каблуках, чтобы очаровашка Квинн приподнимала голову, глядя ей в глаза. Стиснув зубы и сосчитав до трех, Круэлла все-таки отвечает: — И как ты это поняла — мысли прочитала? — Может быть. — Харли весела и невозмутима. — Может быть, у меня степень по психологии. А может быть, когда-то я чувствовала ровно то же самое, и мне не нравится, куда меня это привело. Круэлле кажется, что она убьет ее, или сбежит, или все вместе, — но вот Харли снова приветливо улыбается, игриво стряхивает волосы с плеч движением головы, и распущенные светлые локоны подпрыгивают, пританцовывают под панковый рифф. Харли делает шаг вперед, подставляется под столп теплого света и потягивается, жмурясь; это — представление специально для Круэллы, не иначе, и в этот раз Круэлла готова купиться не задумываясь. — Это игра такая, — хмыкает Харли легкомысленно и приближается, шаг у нее мягкий и пружинистый, и на колени Круэллы она приземляется так, будто ее принесло прибоем — само собой разумеется. — Две правды, одна ложь. Угадаешь, где я соврала — получишь… что-нибудь. Она обнимает за плечи, балансируя; ее дыхание пахнет фруктовыми конфетами, кожа — кофейным гелем для душа, но Круэлле хочется уткнуться ей в шею, ведомой дразнящим ароматом тела. Это кажется сюрреалистично-правильным: хитрое лицо Харли совсем рядом, вес тела Харли, жаркая близость Харли. Веревка дергает за запястья, предплечья обидчиво ноют от надуманного холода и пустоты под ними, и Харли довольно хихикает, заметив порыв. — Любое твое желание, — добавляет она тихо и раскатисто, а у самой голодный взгляд мечется неконтролируемо. — Это правило. Круэлла усмехается, опускает ненадолго потяжелевшие веки — и темнота вдруг переносит ее подальше, не оставив ничего, кроме скрипа дерева и жгучей бечевки на содранной коже. «Развяжи меня — и п-шла вон отсюда», — хочет рявкнуть Эстелла, но, открыв глаза, не издает ни звука. Харли все такая же сияющая и неспокойная, прикусывает губу и ведет теплыми пальцами по линии подбородка, останавливается только у мочки уха, и Круэлла вздрагивает от щекотки. Она повторяет про себя, о чем Харли говорила, в обратном порядке. Торопливо отбрасывает воспоминание о признании, примеряется к мысли о том, как Харли могла защищать диплом. Круэлла не верит в психологию, ее нельзя зарисовать и потрогать — а ведь даже у песен есть пленки и винил, — и в головах и черепных коробках у людей все весьма прозаично; но последнее, чего Круэлла сейчас хочет — это академический спор. Из двух зол она выбирает меньшее: — Я не верю в телепатию. — Разумно. Так что?.. «Развяжи меня» играет на кончике языка, но Круэлла не выдает ни слова. Ей кажется, что Харли вот-вот сорвется и опрокинет обеих на пол; та жадно следит за каждым движением, чуть подаваясь за ним всем телом, и на шее ее играют тени — взгляд соскальзывает по ним к ключицам, к милой ямочке между ними, которой так не хватало стильного штриха. Круэлла улыбается — знакомый разряд в уголках губ. — Поцелуй меня, — говорит она. И Харли не заставляет ждать. Ее поцелуй — порыв, но Харли тут же останавливает себя, и это разочаровывает. Поначалу. Она такая осторожная, заботливая даже, какой Круэлла никогда не бывает, и ей это в новинку — как невинный поцелуй может бессовестно обещать что-то куда большее и не отдавать, как тело, сбитое с толку, отчаянно цепляется за каждое ощущение, чтобы в конце концов свихнуться от их переизбытка. Харли то и дело улыбается, целуя, и шумно дышит, грудью льнет к Круэлле и водит по ней мягкими ладонями: плечи, шея, лицо; Харли нежная и ласковая, Круэлла хочет укусить ее до крови. И кусает. Все сильнее сжимает нижнюю губу Харли в зубах и смотрит, хоть и с трудом, в голубые глаза; ей интересно, сколько Харли выдержит, и она замечает жалобную складку между бровями одновременно с металлическим привкусом на языке. След укуса теряется из-за цвета помады, Харли, отпрянув, проверяет его пальцем, оставляя на коже полосу двух помад и крови — и маниакально улыбается. — Железная хватка, да? Мне нравится. — Тебе повезло, что я связана, дорогая. Харли смеется, смех резонирует во всем ее теле, глубокий и низкий, и она наклоняется, едва касается Круэллы губами и жарко шепчет: — Еще как. В этот раз Харли нетерпеливая и жадная, и Круэлла понимает это куда лучше. Она забывает обо всем на минуту, может две, есть только Харли и все, что она может дать; Круэлла жмурится от удовольствия, жаркая темнота обволакивает все тело, тихие стоны Харли скользят по губам и языку. Металлический рифф разрывается прямо в голове, начиная знакомую песню. «Что, опять?» — думает Круэлла с иронией — и тут же жалеет даже об этой мысли; ей хочется скрестить ноги, но Харли на ее коленях не даст пошевелиться — и Круэлла, если бы могла, вместо всего схватила бы ее и только крепче прижала к себе. И когда Харли наконец чуть отстраняется, чтобы взглянуть на непобедимую пуговицу чужой блузки, Круэлла сжимает зубы — так немного легче. Просить она ни о чем не будет, это точно. So messed up, I want you here. Она подается навстречу, когда Харли целует ее шею и пытается опуститься вслед за расходящейся тканью; это неудобно, Харли чертыхается и встает на колени, устраивается между ног Круэллы, с блядоватой ухмылочкой глядя ей в глаза — от одного этого вида в груди все ворочается и в животе с новой силой закручивается требовательная пустота. Круэлла сжимает кулаки за спиной, и ногти впиваются ей в кожу. Харли подается вперед и целует грудь, Круэлла сдается и громко стонет. Ей кажется, что это — грань того, что она может принять в сознании, Харли слишком близко и слишком далеко одновременно, бюстгалтер мешает в полной мере почувствовать ее язык и зубы, слишком много одежды там, где Харли прижимается к Круэлле животом… — Твою мать, — выдыхает Харли, опустив на нее голову. — Твой голос… Она не договаривает, только сильнее раскачивается всем телом и в рывке припадает к шее, след наверняка останется от того, как самозабвенно она втягивает кожу — а потом приглаживает ее языком. Круэлла обнимает Харли бедрами и всерьез сомневается в границах своей гордости. Нет. Она чувствует, как запястья неприятно и неудобно связаны, и, дернув руками пару раз, находит нужные силы. Харли как раз отстраняется, позволяет отодвинуть себя коленом и выглядит при этом чудо какой сконфуженной — и хватает всего одного рискованного движения, чтобы изменить правила игры. Харли вытягивает голову и смотрит в сторону, пытаясь отстраниться от сапога, каблук которого целится аккурат ей в шею. Второй ногой Круэлла все еще держится за нее, хотя и ненадежно — но Харли, кажется, важно совсем не это. — Ого, — отмечает она весело, украдкой проверяя свои шансы на побег — их мало. Длинная шпилька ложится в ямочку между ключицами, Круэлле тяжело держать ногу вот так, но того стоит каждая секунда. Харли кидает последний острый, лукаво поблескивающий взгляд и, оглядывая цепь на сапоге, вдруг начинает подпевать. — No-ow I wanna-a be your do-og. Она усмехается и берет Круэллу за щиколотку, чуть отводит в сторону; Круэлла позволяет, замерев. — Ты правда думала, что вся эта история со связыванием пройдет просто так? — Нет, госпожа де Виль. — Теперь цепь оглаживают пальцы. Харли присматривается к ней, как завороженный ростовщик, того и гляди попробует ее на зуб. — Но я обещаю, что буду хорошей девочкой. Она отводит сапог еще немного в сторону, позволяет ему упереться в плечо — и кусает цепь, скаля острые клыки и глядя в глаза исподлобья; Круэлла сжимает зубы и кулаки, чтобы удержать себя на месте. Ее мышцы подрагивают, кажется, еще немного — и Круэлле будет больно от того, что Харли ее не касается. — Иди ко мне. Харли довольно хмыкает и шустро подается вперед, целует в губы быстро и неряшливо. — Я не могу, — выдыхает она украдкой. — Говори со мной. Пожалуйста. Круэлла усмехается. — Расстегни мои брюки. — И, подумав немного, добавляет: — Зубами. Харли оставляет под грудью поцелуй и приступает к делу. Ее нос едва касается кожи, это щекотно — Круэлла втягивает живот, пытаясь избежать касания, и закатывает глаза от того, чем неблагодарное тело на это отозвалось. Харли рычит, пытаясь справиться с пуговицей и молнией, мегаполисной безбашенной девочке — животный нрав; она смотрит в глаза, стаскивая с Круэллы брюки. И выпрямляется, глядя коршуном на веревки, когда Круэлла вздыхает от боли, неудачно приподнявшись в помощь. Это веселит — то, какой серьезной и собранной Харли вдруг стала, — из-за этого еще труднее сдерживать себя: до осязаемого, не выраженного воя в груди. — Харли, — зовет Круэлла, ее голос — царапающий и низкий. — Я хочу тебя. И это делает с Харли интересные вещи. Она улыбается — красный отсвет заката на щеках и азартный блеск в глазах — и заканчивает с брюками, прихватив заодно белье. Ощущение ее губ на голом бедре — куда важнее чувства уязвимости, и все стирается к чертовой матери, когда Харли целует между ног. Круэлла запрокидывает голову и срывается на стон. Харли отлично знает, что делает своим горячим сильным языком, от этого слишком хорошо и этого слишком мало, чтобы Круэлла могла сказать что-нибудь — не рычать и сжимать до боли кулаки. Воздух жаркий и тесный, комната дрожит от музыки, сердце Круэллы выстукивает четыре четверти — она отмечает все это, как в бреду, пока Харли языком разводит чувствительную кожу и заставляет дернуться всем телом. — Черт, — цедит Круэлла сквозь зубы, Харли закидывает ее ноги себе на плечи и тянет к себе ближе — от этого больно, это заводит только больше, Круэлла сдается и стонет в голос, чтобы стало хоть немного легче, и в ответ слышит безбожный смех. Пальцы Харли входят в нее так легко, что сомнений нет — это самое правильное, что могло случиться. Они пробуют все что могут, длинные и ловкие, утоляя чье-то любопытство — Круэлла жмурится так, будто провалится в обморок, если откроет глаза. Она не может даже думать, балансируя на грани между невыносимым удовольствием и сладкой болью, все, на что способно ее извивающееся сознание — одна мысль, настойчиво толкающая в свободный полет. Свободные руки Круэллы — это все, что нужно, чтобы малышка Харли снова начала видеть звезды. Круэллу пробивает дрожь, и она сжимает зубы. Харли приподнимается и целует в губы, размазывая по ним остатки помады и соленый вкус, а потом припадает горячим мокрым ртом к шее; ее пальцы внутри — потрясающе не синхронны с тем, что Харли делает с ее клитором; и она вонзает зубы в шею, ловя дрожь и вибрации в разгоряченном теле. Круэлла уже себя не слышит. Оргазм прошивает все тело в два рывка, она сжимает Харли бедрами и сжимает пальцы Харли в себе, чувствуя, как удовольствие накатывает волнами. Мелодия сходит с ума, пространство все пульсирует, но Круэлле нет до этого дела. Она не совсем здесь. И она хочет засмеяться. Харли урчит и оглаживает бедро, оставляя на нем влажный след — вечерний сквозняк делает все остальное. Мурашки успокаиваются разве что под горячими ладонями, поднимающимися по стройному телу — Круэлле оно кажется непривычно легким, каждое касание — необычно ярким. — Сними куртку, Харли. Харли улыбается, заглядывает в глаза то ли веселясь, то ли угрожая, и садится обратно на колени. Ее предплечье кольцом овила бубновая черно-красная татуировка — Круэлла усмехается собственной мысли о том, как Харли воспринимает боль. — Футболку — тоже. Еще одна татуировка — под ключицей, другая — в низу живота. Харли сложена шикарно — не придерешься, безвкусные тату ее совсем не украшают, и Круэлла думает, что так только лучше. Интереснее. Она скупо, но довольно улыбается и кивает: — Теперь можешь развязать меня. Руки начинают болеть, когда веревка перестает давить на кожу; Круэлла разминает запястья и рассматривает краснеющие следы — сойдут быстро, оставив после себя разве что маленькие синяки. Харли наблюдает жадно, но молча, и сам воздух вокруг нее намагничен, того и гляди заискрится — Круэлла запомнит этот момент, это точно. — Поднимись. Какая-то глупость остается неозвученной, такой у Харли взгляд; она встает на ноги — бедра в наркотическом угаре разрисованы тату — и Круэлла рывком следует за ней, хватает за подбородок и грубо целует в губы. Ощущения совсем другие теперь: голая кожа — к коже, Харли податливо отвечает на поцелуй и отступает, стоит ее только немного толкнуть; ее волосы мягкие в кулаке. Стол — дубовый, надежный — со скрипом чуть отъезжает, Харли шумно вздыхает, прижатая к нему. — Сядь. И Харли послушно запрыгивает на него, скрещивает ноги за спиной Круэллы и целует, зарывшись пальцами в волосы. Круэлла думает о том, сколькими способами Харли могла бы убить ее, пополнив колонку о серии преступлений; фантазия иссякает не сразу, оставляя после себя странное беспокойство в груди. Круэлла не церемонится, устраивая Харли поудобнее. — Блять! — шипит та, снеся собой что-то и опрокинув краски с водой, оставленные со вчерашнего дня. — Плевать. Пуговица на шортах занимает Круэллу куда больше; Харли шумно дышит, до боли сжимает плечо, и пальцы ее скользят от краски. Синяя, отмечает Круэлла и пробирается рукой под нижнее белье. Этот резкий короткий вздох Харли — он стоит многого. Холодный воздух на коже тянет к ней, на губах призрачно играет ее вкус — и Круэлла отпускает ее, позволяет лечь на стол и выгнуться, запустив руку в собственные волосы. Другой рукой Харли не отпускает предплечье, оставляя синий акварельный след; это, кажется, интимнее, чем ее «госпожа де Виль» и рука между ее бедер, Круэлла упирается в стол ладонью и наклоняется, кое-как удерживая равновесие. Она хочет сказать что-нибудь, хочет, чтобы Харли слышала ее голос, закусывая губу и задыхаясь от удовольствия; хочет, чтобы Харли в этот момент была совершенно ее. И не говорит ни слова. Она кусает в шею, как будто так и задумывала; Харли трясет, ее не хватает даже на стоны, ее мышцы дрожат и сжимаются, когда Круэлла опускает руку на ее живот — и случайно оставляет на нем красную плывущую полосу. Новые фетиши так и появляются, но Круэлле от этой мысли не весело — не тогда, когда Харли туманно смотрит на нее из-под дрожащих ресниц, будто закинувшись своей самой сильной дурью. Они обе безумны, Круэлла знает это. Но это не объясняет ничего. Харли усмехается, собирает краску кончиками пальцев и подтягивается, умудрившись взять Круэллу за талию и размазать красную акварель по коже. Она целует неряшливо и выдыхает в губы, хмурясь и раскачиваясь насколько может, не-водостойкая тушь поплыла возле уголков глаз, и Круэлла не может отвести от развода взгляд; когда-то она была таким же развязным хаосом, как и Харли — в ее руках. Харли вдруг замирает и обнимает за плечи, чтобы не упасть. Круэлла ждала от нее переигрывания, но она прячет лицо в изгибе шеи и не двигается, пока в горячем теле не уймется дрожь. Это лестно, вообще-то. Круэлла старается не думать ни о чем больше. — Знаешь. — В Харли что-то меняется, когда она говорит тихо, не поднимая голос далеко от бархатного полушепота. — Тебе идет. Цвета, в смысле. Круэлла в ответ только усмехается; до Харли, возможно, никогда и не дойдет, в каких цветах будут дефилировать манекенщицы де Виль на ближайшем показе. — А сейчас, — продолжает Харли, пафосно подняв палец, — прошу простить. И ложится обратно на стол. Ничего внятного она в ближайшее время не скажет, хоть бы даже ради представления, и Круэлла отстраняется. Комната уже сине-серая, Харли, тяжело дыша, нежится и приходит в себя в единственном красном прямоугольнике света, но кожа ее покрывается мурашками, остужаясь. Круэлла набрасывает плащ на голое тело, быстро обретая тепло и уверенность. Оглядывает кабинет, давно не встречавший таких погромов; замолкший проигрыватель отводит от пластинки тонарм. Харли — эпицентр бедствия, главная фигура посреди этого бардака, сброшенные со стола вещи поблескивают возле ее ног. Круэлла хочет, чтобы она осталась. Хочет предложить ей выпить и услышать еще одну нелепую шутку. Или отвести ее в свою спальню — без лишних слов. Круэлла подходит к столу, к разлетевшимся по полу листам бумаги, кистям, ручкам и сентиментальным безделушкам — и поднимает нож для бумаги. В голове Круэллы часто щелкает сталь — раз, другой, третий, — в этот раз она точно расскажет, почему Харли нужно уйти. Круэлла раскрывает нож одним заученным от кого-то движением, и сталь молчит.