***
Спустя две недели, отдавая распоряжения для организации приёма в поддержку вдов павших воинов, Роуз в перерывах листала образцы тканей. «Для Джека» — погладила она обрез, — «а для Мишель более.., нет, ей же скоро рожать, а Джек будет в форме». Рядом никого не было, когда каталог улетел в стену, а Роуз, с безупречно прямой спиной, пошла делать судьбоносный выбор аперитива. Какого ж черта все не могут просто делать то, что полагается, — вскипало порою внутри, — знать меру и не ввязываться в идиотские авантюры! Это же элементарно! Глупые, беспечные, безответственные!.. — Как же она на них зла. Если бы дорогой братец Уилл в тот момент оказался рядом, она бы шею свернула этому скользкому ублюдку. Предатель, походя сломавший то, что она по крупицам выстраивала годами, втянувший в свои игрища её сына. Роуз до сих пор трясло от мысли о нем. Порою ей хотелось наконец получить известие, что он сдох в какой-нибудь канаве. Раз за разом окружали мысли: если бы она принимала другие решения? Была внимательнее, терпимее, непреклоннее или более дипломатичной? Все сложилось бы иначе? Пришлось бы ей организовывать ссылку своей беременной дочери в глушь, чтобы спасти от отцовской расправы? Как она там, её домашняя девочка, такая упрямая и впечатлительная? Когда-то Роуз казалось, что самой большой проблемой в ожидании внуков будут старания не слишком давить на Мишель своей опекой и советами. А Джек... Пришлось бы ей жить с осознанием, что её сын будет опозорен, лишён свободы и достоинства, и считать, что он ещё легко отделался? Божьи бабочки так и не осенили его своею благодатью. Роуз верила в маркетинг, а не религию, но как-то ей подумалось, что Джек сам был бабочкой, слишком близко подлетевшей к пламени всевышней воли. Всегда символ, так и не ставший поводом. На её прикроватном столике раньше стояла фотография с детьми. Плохая, на самом деле: чуть смазанная, горизонт завален, кое-где неудачно лежат тени. Щеки улыбающейся Мишель похожи на новогодние шарики, у Джека, держащего камеру, от смеха глаза как две щёлки, а у самой Роуз нос картошкой и слишком широко открыт смеющийся рот. Сделай такое фото кто-то из пресс-службы, его бы ждало профессиональное харакири. Это было перед каким-то приёмом по привлечению инвестиций. Линию фронта совершенно некстати залихорадило ракетными обстрелами, сообщение с ней встало, а принц, как заправская Золушка, опаздывал на бал. Выяснилось это накануне, так что утро у Роуз выдалось недобрым. Она на ходу давала правки в пресс-релизы. Сокращала палитру оформления. Гоняла ассистентов в секретариат Сайласа за оперативной информацией. Мысленно проклинала Геф. Переписывала свою речь. Согласовывала её с речью короля. Желала Гефу, со всеми их ракетами, провалиться в преисподнюю. Персонал рядом с ней боялся лишний звук издать. Мишель, с глазами потерявшегося оленёнка, крутилась рядом и заглядывала через плечо в каждую сводку. Роуз уже собралась пристроить её к какому-нибудь делу, когда та осторожно тронула её предплечье: «Он вернётся, все будет хорошо». Бумаги замерли в руках Роуз. Она, словно вынырнув из под воды, пыталась понять, чего хочет дочь. Вид у Мишель стал совсем несчастный. «Джек, — пришло вдруг осознание, — она говорит о брате». Сама Роуз отнервничала своё, отправляя сына на фронт. Сейчас она переживала за итоги переговоров, за выверенность концепций, за безупречность исполнения, много за что. Среди организационного безумия отсутствие Джека было строчками в изменённом протоколе встречи. Его возвращение подразумевалось как факт. Джек всегда возвращался с передовой. Мишель всегда возвращалась из больницы. Сайлас приезжал с переговоров, а Роуз управляла дворцом и успешно организовывала все, за что бы ни взялась. Так что, когда за спиной раздалось: «Ваше величество, фото!», она повернулась с чётким желанием кого-нибудь немножечко убить. Джек, улыбаясь тепло и немного лукаво, помахал камерой. Он вернулся. Из-за спины метнулась Мишель: повисла на брате, стиснув так, что он качнулся. А потом... Роуз подошла к ним. Аккуратно приобняла сына и так и не отпустившую его дочь. Джек пошутил о чем-то, но хоть убей, она бы не вспомнила сути. Наверное, хорошая была шутка, ведь они тогда так смеялись... Сейчас рядом с Роуз не было ни дочери, ни сына, да и совместное фото пылилось в столе, чтобы не оскорбить взор Его величества, их короля. Кто же знал, что все изменится так скоро.***
Каждый в Гильбоа знает: предателей ждёт возмездие. Особенно тех, кто решит нарушить гармонию порядка, скрупулёзно создаваемого Их величествами. Джек был предателем. Он заслуживал кары. Но он оставался и её сыном. Внутри неё словно жили две Роуз. Королева без лишних сомнений и какая-то женщина, с чьим сыном отец обошёлся как со скотом. Королева всегда побеждала, но кого сейчас в ней больше, она, положа руку на сердце, не знала. Так Роуз и шла в больничную палату. Свой человек из охраны незамедлительно донёс ей о внезапном обмороке «мистера Бенджамина» и последовавшей госпитализации в дворцовый лазарет. Тюрьма тюрьмой, но даже без титула кровь в нем текла все ещё королевская. Не сильно «мистер Бенджамин» торопился — недели прошли с тех пор, как маленькая мышка Люсинда открыла рот, неожиданно сказав что-то стоящее. Привет от Джека отдавал патетикой и привкусом тревоги. Мальчик любил устраивать сюрпризы: от трусиков случайной пассии в королевском лимузине до государственного переворота. И либо это была наглая провокация, либо правда окажется очень неприглядной. Врач, управляющий лазаретом, казалось, не изменился с тех пор, когда она раз за разом приводила к нему близнецов. Тот же неизменно спокойный взгляд из-за линз очков и сдержанные жесты. Может он и сейчас вручит хнычущим детям пастилки от кашля и отправит под присмотром ассистентов играть в увлекательную игру «на сколько миллиметров мы стали выше». Сам сядет перед королевой, наскребёт на бланке мохнатый шар и объявит: «Это — вирус гриппа. И его у их высочеств нет»... «Сильное обезвоживание, истощение, ничего непоправимого, если вкратце», — негромко сказал он, не дожидаясь вопроса. Роуз молчала, сцепив пальцы в замок. Этот человек второй десяток лет знал подробности медкарт всей элиты Шайло, упорно избегал политики и трижды отказывался от кресла министра здравоохранения. Пределом его скромных амбиций стало основание главного медицинского центра столицы. Он хорошо делал свою работу. Так же, как Роуз, когда-то решившая проблему с очень плохой компанией, в которую ввязалась его единственная дочь. Имя девочки не попало ни в один отчёт. «Но. Это значит “сейчас худшего удалось избежать”, а не “все в порядке”. К тому же нервы... куда более тонкая материя, им капельницей не поможешь, — врач вздохнул, словно на его плечах лежало небо, а не халат с королевской эмблемой. — Резюмируя: пациенту придётся задержаться у нас, Ваше величество. Со здоровьем не шутят. Не буду утомлять вас терминами, но можете не сомневаться, я дам самые обширные рекомендации, когда их потребуют». Роуз кивнула, разжимая руки. Есть свои плюсы у добрых дел и старых знакомых.***
С идеально прямой спиной Роуз села на заранее принесённый для неё стул, смахнула несуществующие складки с подола и сдержанно улыбнулась. Он полулежал на койке, смотрел тяжёлым взглядом прямо перед собой, в закрытое окно. Замерший и оглушительно тихий. Заострившиеся скулы, нездоровая бледность, серые тени под глазами. От сгиба локтя протянулась нить капельницы, от запястья — звенья цепи. Вот только выглядел Джек почему-то каким угодно, но не беспомощным. По спине пробежал холодок, и Роуз подавила порыв поёжиться. Этот состоящий из грифельных штрихов и скрытой угрозы человек ошеломляюще мало походил на её ребёнка. — Джек, — окликнула Роуз и запнулась от того, как робко это прозвучало. Она изгнала лишнее и продолжила со спокойной любезностью. — Как твоё самочувствие? Он безразлично скользнул взглядом по её рукам, словно только заметил присутствие. — Вопреки молитвам их королевских величеств. Ещё жив. Роуз и глазом не моргнула, но почувствовала себя уязвлённой. Хотя, раз язвит, точно жить будет. В крайних ситуациях на Джека нападали патетика, деструктивизм и меланхолия. — Я пришла к тебе как твоя мать, а не твоя королева. Поговори со мной, — смягчила она голос. Джек наконец посмотрел на неё и вдруг светло улыбнулся. Ласково и беззаботно, как раньше, когда они завтракали вместе и она гладила его вихры. — Моей матерью ты будешь всегда, а вот королевой — не уверен. Роуз поднялась со стула и пересела на кровать к своему больному ребёнку. Она обняла его плечи своими материнскими руками. Она с нежной улыбкой склонила голову к своему сыну и зашипела на ухо: «Что, блядь, такое ты говоришь?!». Джек ответил ей веско, весело и зло: — У него есть сын — моложе меня, и есть женщина — моложе тебя. Женщина, которая ещё может родить ему дочку — моложе Мишель. Полный комплект. Новый. Без старых сожалений и ошибок. Без прежних обязательств. Он ведь показал — привязанностям не остановить его желание начать с начала. Меня он уже списал. Мишель в опале. Кто следующий, как считаешь? Мир качнулся плавно и словно со стороны, как после пятого бокала. Джек не снайпер, но знает, куда бить, и делает это без промаха. — Кто это? — с нажимом потребовала Роуз. И c каждым словом в её горле закипал огонь. — Безмятежность, — выдохнул Джек, и она почувствовала, как дрогнули в улыбке его губы. — Или ты думала, он на рыбалку ездит? — Кто это? — её пальцы тисками впились в плечи Джека, и она готова была вытрясти из него ответ, если придётся. — О, нет. Ты услышала от меня все, что сын мог сказать матери. Не хочу тебя сильнее беспокоить. Больше может узнать лишь королева от союзника. Мы разве на одной стороне? — У нас один враг. — Очевидно, мы думаем о разных людях. Тот мальчик и та женщина — хотя их наличие не приводит меня в восторг, что они мне сделали? Что отняли из того, чего бы меня и так не лишили? — Откуда мне знать, что сказанное тобой это не ложь отчаявшегося? — зашла Роуз с другой стороны, но попытка пропала втуне. Какая-то её часть кричала, срывая горло: «ты сам виноват в своих бедах, ты первый нарушил порядок!», но другая — молчала, и это было страшное молчание. Джек грел ладонью её плечо, и отстранился, чтобы встретиться взглядом. — Правда была известна тебе давно, мам. Ты просто не хотела её видеть. Роуз посмотрела на него сверху вниз. — Так может мне самой и узнать её? — Удачи, — фыркнул Джек, устало откидываясь на подушку. — Просто для сведения: ребёнку той женщины уже тринадцать лет. К тому моменту, когда он закончит колледж, ты, возможно, даже узнаешь его имя. Что-то мелькнуло и потухло, обдав пустотой. — Как ты... — Выйди за эти двери и пойди к своему мужу. Загляни в его глаза, и если правды в них будет больше, чем в моих словах — забудь, о чем я здесь говорил. В противном случае — ты знаешь, где меня найти. Браслет наручника сипло звякнул о раму кровати, когда Джек пошевелил рукой. Он кривовато улыбнулся и снова прикипел взглядом к окну. Роуз даже повернулась посмотреть, но там ничего не было, виднелись лишь куцый кусочек неба и ветка какого-то дерева в зелёных листьях. Наверное, там, за окном, поют птицы, но внутри стен палаты было очень, очень тихо. Пол все ещё качался. Приходилось прикладывать усилие, чтобы держаться ровно. Роуз стряхнула несуществующие пылинки с подола и поднялась. — Кстати, — сказал Джек, словно озвучивая внезапно пришедшую на ум мысль, — вы с ней совершенно не похожи.***
Дверь беззвучно закрылась за спиной, и едва ли не впервые Роуз осознала, что пряталось в её ребёнке за капризным изгибом губ, инфантильным протестом и сумасбродством. Человек перед ней был военным тактиком, который по вражеской земле вёл людей за собой едва ли не чаще, чем она устраивала светские приёмы. Профессиональный разведчик и убийца. Люди, которых он вёл, до сих пор оставались верны ему. Вопреки выгоде и королевской воле. Как они с Сайласом это упустили? Почему она не знала, на что способен этот маленький принц? Джек всегда казался ей тепличным цветком, но поди ж ты: у её мальчика есть шипы. И сердце Роуз, вопреки всему, теплом наполнила гордость. Джек может врать, — думала она, пока ковровые дорожки поглощали её шаги, — может ошибаться, его могли обмануть, это может быть ловушка. Провокация, месть. Это ложь. Может быть. Это детали. Случайности. Недостаточно тихо произнесённые фразы, достаточно говорящие поступки, её достаточная слепота... Но она шла. Мимо по струнке вытягивающейся охраны, которой, чем ближе к королевскому кабинету, тем становилось больше. Мимо снующей прислуги, почтительно склоняющейся вслед. Шла дорогой, пройденной тысячи раз, но этот, вдруг, был как первый. С тех пор как Сайлас во второй раз принял царский венец, в Гильбоа дули ледяные ветра, а пол дворца превратился в каток, на котором подданные соревновались в верности и осторожности. Божественная воля вновь простёрла свои крылья над виновным городом. Завораживающая в своей беспощадности, милостивая к жертвующим во славу короля. Дрожь рождалась в сердце, клокотала, требуя выхода, но Роуз не пускала её вовне. Пока казалось, что время играет ей на руку, оно утекало сквозь пальцы. Сайлас ждал её. Это было тем более очевидно, что он не оторвался от бумаг, когда она зашла. А ведь когда-то шутил, что стук её каблуков ни с чем не спутает. — Брось, Сайлас, ты знаешь что произошло, — не стала подыгрывать ему Роуз, грациозно опускаясь в кресло. Роль статистки была не для неё. Он резко стянул очки, едва не запутав дужку во все более явно седеющих волосах. Всегда переживал, когда его маленькие спектакли не удавались. Осенённый благословением божьим. Предречённый народу правитель. — Я — король. Я знаю все. Роуз не позволила себе закатить глаза. — Предатель оказался настолько никчёмен, что свалился с ног, — конечно! И, — Сайлас выдержал паузу, — это моя вина. Я был слишком к нему снисходителен. Слишком многое прощал и слишком много позволял в надежде, что он встанет на верный путь! Сила его голоса могла отпечатывать слова на скрижалях. Но «прощение» оставалось лишь гордыней, не позволяющей признать: сын не дотянул до планки отцовского одобрения. Сайлас поднялся над грязью и прахом, из которых вышел, и устремился к солнцу и звёздам по винтовым ступеням башни. Выше и выше, ведомый верой яростного сердца в свою исключительность. Пока не затерялся в облаках. Иногда он показывался из-за них, мироточащий величием. Со все большими тайнами, залегающими во все более глубоких морщинах. Но происходило это все реже. Джек был слишком человеком перед колоссом венценосного отца. — Он уже наказан. И, видит господь, сурово. Но ты сохранил ему жизнь, а теперь толкаешь к краю. Жёсткий рот Сайласа скривился в презрении. — Он слишком бесхребетный. Сам себе яму роет. Как и всегда. — Сейчас — не без помощи, — едкая ирония першила в горле Роуз. Всего-то нужно было не отстранять Томасину. Верную до фанатизма собачку с крепкими зубами. Следящую обожающими глазами за каждым жестом короля и не произнесённым словом. Несущую тапочки и облаивающую неугодных до того, как тот прикажет. И ведь не придерёшься, Сайлас обещал лишь не подпускать её к Люсинде. — Уж не думаешь ли ты, что предатель заслуживает снисхождения? — спросил он тоном, подразумевающим единственно верный ответ. — Думаю, можно избежать неприятностей. Руки взметнулись, словно в молитве небу. Но о чем бы он ни просил, все закончилась укатившейся под стол ручкой. — «Неприятность» — вот как следовало его назвать! Костяшки пальцев, накрытые неподвижной ладонью, побелели. — Сайлас, пора что-то менять. Если Джек и ломается, то явно не в нужную тебе сторону... — Не произноси при мне его имени! — голос Сайласа ударил хлыстом. Дыша как в приступе, он вынырнул из просторов ему лишь ведомых высот и поднял на неё тяжёлый взгляд судьи, оглашающего приговор. Роуз не дрогнула, внутри сжавшись пружиной в ожидании. Не зря. — Неблагодарный мальчишка, позор моей фамилии, и пустоголовая девчонка, якшающаяся с предателями, — прокаркал Сайлас. — Твои дети разочаровали меня. — Наши, — очень чётко и очень-очень спокойно ответила Роуз. — Это наши дети, Сайлас. Он смотрел на неё. Возможно, впервые за последние полгода действительно видя. — Что есть, то есть. А толку? У них было все. Наше покровительство, достаток. Перспективы, о которых мы с тобой в их возрасте могли только грезить. Но они оказались этого недостойны! Укусили руку, их кормившую, предали своего короля! Голос Сайласа трещал словно пламя, пожирающее кислород. «Нужно узнать», — подумала Роуз. Тянуть было непозволительно, тем более так далеко зайдя. За всю жизнь на неё не опустилась даже самая мелкая бабочка, зато в том, что касалось деталей, богиней была она. Роуз знала: в ярости мужу притворство даётся посредственно. Ей хотелось верить, что он хотя бы не оскорбит её откровенной ложью. Смотрела на человека, бок о бок с которым провела годы, и хотела ему верить всем своим онемевшим в этот момент сердцем. Пока женщина сомневалась, королева сделала свой ход. — Других не будет. Она открыла глаза и сделала вдох, как перед шагом в пустоту, за которой — холодная бездна. И увидела правду. Такую очевидную. Не произнесённую, но гремящую раскатами, от которых не скрыться. Это оказалось почти до обидного просто. Внутри стальными лепестками распускалась чистейшая ярость. Сайлас, слишком высоко сидящий в своём воздушном замке, сказал: — У нас не будет, ты права. Но и эти ещё принесут пользу своему королю. Они обеспечат продолжение королевского рода Бенджаминов. Уж с этой-то простейшей задачей даже они должны справиться, — усмехнулся он мрачно и глумливо. Мир, подернувшись влажной дымкой, вдруг стал кристально чётким. Стала видимой каждая деталь, каждое слово, жест. Истина. Углы обострились до ножевой резкости, и дать загнать себя в один из них Роуз не собиралась. Она получила свой ответ, и теперь слова давались ей легко, взвешенные в единственно верной сейчас величине — времени. — В таком случае, я навещу нашу дочь, узнаю, как проходит её покаяние. Возможно, уединение уже пошло ей на пользу. Мишель — разумная девочка, пусть и увлекающаяся. Если она осознала свои проступки и готова смиренно внимать королевской воле, начну подготовку к её союзу с Полом Эшем. Не сразу, пусть пройдёт несколько месяцев. Нужно будет приурочить к какому-нибудь событию: эффектно и символично. Она поднялась, смотря на мужа сверху вниз, и добавила, почти небрежно, но по-королевски непреклонно: — А пока меня нет, убери к чертям эту дуру Томасину от Джека и Люсинды. Хочешь внуков — будут внуки. Но тогда этим занимаюсь я, а не некомпетентные идиоты. Ладони соединялись и разбегались в гулких хлопках. Сайлас хмыкнул довольно, откинувшись на спинку кресла. Его гнев по мановению сменился благодушием. — Вот это моя королева! Твой стержень, Роуз, это всегда меня в тебе восхищает. Раз за дело взялась королева, стоит верить в успех. Скажи мне такое кто-то другой, пришлось бы наказать за бахвальство. «Я бы сказала тебе, кто ты», — думала Роуз, уходя.***
Это была красивая история. Наследница Кросс и простой офицер без связей и денег, но с решимостью, способной изменить мир. Она первая поверила в него. Перед её фамилией открывались двери, но на вершине, даже в раздираемой войной стране, она держалась умом и дальновидностью. Они подсказали: это шанс. Роуз Кросс посмотрела в глаза Сайласа Бенджамина и увидела истину — может быть несравнимо больше. Молодые, амбициозные, готовые идти до конца. Образцовая пара нового мира. Образцовая история любви, людям нравятся такие. У неё хватало и предложений, и желающих встать рядом. Сайлас мог остаться перспективным союзником, временной интрижкой... Но от него у неё захватывало дух. И он сказал ей, что любит. Признался так же пылко, как клялся добиться большего для них. Она поверила. Приняла его путь как свой. Его цели стали её целями, и дальше, сквозь горнило войны, лихорадку революции, топи интриг они прошли вместе. Роуз не отступила ни разу. Кто же знал, что у искренности Сайласа есть срок годности. А теперь больше двадцати лет прошло. Маленькая жизнь, которую она отдала во славу своего мужа, чтобы узнать: «Твои дети разочаровали меня». Твои. Надо же. Наверное, они случайно отпочковались от неё, пока король приживал бастарда с какой-то шлюхой. Стержень... Сайлас вырвал из неё этот стержень и пробил им её сердце. Пол кренился. Его снова шатало, и для того, кто изобрёл шпильки, в геенне должен быть отдельный котелок. Ей нужно идти, двигаться вперёд. Она держалась за эту мысль и преодолевала шаг за шагом. Роуз резко свернула в туалетную комнату и заперла дверь. Отражающейся в зеркале женщине словно надавали пощёчин. Она коснулась холодными пальцами скул и закрыла глаза, чувствуя, как горит лицо. «Не-плакать-не-плакать-не-плакать», — речитативом билось в висках. Покрасневшие глаза не скроешь, а ей ещё идти через полдворца. Заныли до боли прикушенные губы. Нестерпимо защипало в носу. Тело трясло мелкой нервной дрожью, и эпицентр её был в груди. «Вдыхай, — приказала она себе, — и выдыхай. А теперь повтори». И она вбирала воздух, сколько хватало лёгких, а затем выпускала так осторожно, словно он мог сдетонировать. Будь под её руками чьи-то кости, а не фаянс, они бы уже крошились. Позже, пообещала она себе, будет время, но сейчас его дефицит; заканчивай здесь, приводи себя в порядок. Для того чтобы сдвинуться с места, потребовалось ещё пять вдохов. За дверью её ждали. Эндрю, дорогой племянничек, чёртов выродок. Тут как тут. — Тётя Роуз, — сказал он бесцветным своим голосом, — я слышал о кузене Джеке, — и склонил голову набок, выражая будто бы сочувствие, но на самом деле — препарирующий интерес. Его рыбьи глаза под белёсыми ресницами жадно ловили каждую деталь, а ноздри тонко трепетали в поисках запаха крови. Новый «хороший мальчик» короля. В отличие от прочих этот сам не сгинет — слишком острое чутье и изощрённый ум. Пошёл ва-банк и не прогадал, бросив на алтарь имени Сайласа своего отца. А ведь Уилл его действительно любил... — Должно быть, вам непросто, — продолжал он, и она почти слышала его надежду, бесстыдную в своей прямоте. — Если только я хоть чем-то могу помочь вам... Он жаждал её, её внимания,— этого годы в ссылке не изменили. Но изменился он. И если раньше, неловко изображая деликатность, все списали на возраст и упрятали подальше, то теперь — она даже думать не хотела, что там наросло. Все, что она чувствовала, — непроглядную, как первобытная тьма, усталость. — ...Вы всегда можете ко мне обратиться... На стене висело зеркало в массивной раме. Роуз моргнула, и отражение повторило, вернув ей тусклый потерянный взгляд. Такой, на людях, мог быть у какой-нибудь обманутой мужем женщины. У той, что тут же заблудилась на ровной дороге и готова выть от несправедливости мира, подобно древней плакальщице. Не у королевы. Эндрю что-то ещё сказал, необязательное и фальшивое. Плевать. Роуз смотрела в глаза отражению. Ты — королева. Ты, мать твою, была королевой ещё до того, как на твою голову одели грёбаную корону. Так что подбери сопли, нацепи улыбку и шагай. — Все в милости господней, Эндрю, — она положила руку на его плечо, легонько сжав, и он замер как пойманный зверёк, не верящий и ошеломлённый. — Спасибо за твоё участие. Улыбнулась и ушла, на ходу набирая свою ассистентку. Королеву ждали неотложные дела.***
Автомобиль остановился, и перед ней предупредительно открыли дверь. Снаружи солнце, не пойманное в городской бетон, сияло приветливо, мягко обнимая, но она уже вошла под тень портика. Дверь дома открылась осторожно, словно сомневаясь. Совсем не под стать его внушительности и вложенным деньгам. Но если к вашему порогу подъезжает королева, лучше сделать это самим. Раньше многие мечтали побывать здесь, прикоснуться к жизни сильных мира сего. Теперь, если и бывали здесь гости, то словно невзначай, почти украдкой. Роуз спрятала шипы и облачилась в перья мира: белоснежной голубкой надежды, протягивающей оливковую ветвь. Войдя в гостиную, она жестом отпустила охрану. Магда Вульфсон, напряжённо застывшая посреди комнаты, так же безмолвно удалила прислугу. Муж встал рядом с ней и, коснувшись руки жены, приветствовал королеву. Роуз сдержанно улыбнулась. Она знает их ответ ещё до того, как сделает своё предложение. В конце концов, её собственный был бы таким же. — Вы хотите вернуть своего ребёнка? Пара слов, и отныне она — их лучший друг на шести континентах. Останется лишь обсудить детали, а в них, о, в них королева знает толк.