Одуванчик

***       Дейв снова видется с Рупертом через миллиард лет — тот не постарел, не поседел, только из униформы тюремщика переместился в униформу мента.       Поменялся ещё человек рядом с ним.       Очередной напарник. Очередной...       У Джонни Панзера сияющие голубые глаза, твёрдая хватка и оглушительно громкий смех. Его руки грубые, небритая щетина дополняет образ полицейского, плывущего по течению, а взгляд игривый, почти детский.       Дейв втюрился.       Беспамятно втюрился в него с первого взгляда.       Сияющего, словно солнце. Такое красивое, манящее, соблазнительное. Ослепительно блестящее, прожигающий в глазах до палёного запаха.       Будь он астрономом, то хотел бы изучить это звезду со всех сторон, со всех ракурсов, хотел бы потрогать, приласкать, целовать вечность, вечность любить.       Но чем ближе к Солнцу тем опаснее, также равняется к чем ближе Джонни, тем хуже дело.       И Руперт неодобрительно качает головой на новость Дейва о чувствах к его напарнику.       Плохо, опасно, отвратительно.       Опасно приближаться к детёнышу медведя, когда рядом гуляет медведица. Обычно они не оставляют без присмотра своих детей. Опасно быть чувственно и страстно ближе к мужчине, когда у него жена и ребёнок.       И Дейв чувствует себя так отвратительно, так по-скотски ебано, что в один миг забывает, что его сердце в груди всего час назад билось подстреленной птицей: быстро, учащённо, апатически больно.       Сердце также имеет тенденцию ломаться на множество маленьких сердечек, разбиваться, как зеркало, в которую ударили со всей силы, потрошиться на куски, разорваться в клочья.       Девятнадцатый раз за всю его жизнь.       Но каждый раз его сердце собирает свои осколки и вновь начинает биться.        Дейв привык. ***       Дейв вновь выходит на палубу дирижабля через миллиард лет — время в маленькой камере кажется искажённой, неправильной: всегда тьма, развивающие клаустрофобию, гул двигателей, таких громких и оглушительно волнующих.       Люди тоже тут так себе, если честно.       Дейв хмурится, поджимает губы и покорно идёт за шляпниками. Они приводят его к ещё одному очередному шляпнику.       Пиздец...       У Свена Свенссона холодные синие глаза, расслабленная поза и самодовольное лицо, временами меняющееся на раздражительное. Его голос глубокий, но в то же время мягкий, красивый, и, когда он злится, то голос превращается в бушующий океан.       Дейв не хочет признавать себе.       Вообще не хочет с ним видеться, избегать, как чуму, просто обходить стороной.       Такого холодного, словно снежная пурга. Захватывающего, заставляющего страдать только от одного присутствия из-за неспособности потрогать без боли.       Ему хотелось стать огнём, чтобы растопить эту глыбу, сжечь дотла или превратить в густой пар. Любить и ненавидеть, получать холодные укусы и жарко целовать в ответ.       Но грёбаный Свен Свенссон — элита. Это не значит, что он родился в богатой семье, и теперь он — избалованный ребёнок.       Нет, о нет. Вовсе нет.       Иерархия в Топпате тоже заставляет бороться за свой титул, и Дейв совсем не удивится, если этому мужчине приходилось убивать, насиловать, скидывать с пьедёстала своих конкурентов.       Просто Свену Свенссону не нужен такой неудачник, как Дейв. Такой слабый, трусливый заложник клана, не умеющего даже постоять за себя.       И Дейва хмуро смотрит на блондина, когда его провожают из комнаты допроса.       Остаётся только ненавидеть?       Прекрасно... ***       Проходит почти вечность, когда он видит других людей в НЕ шляпах.       Сначала ему попадаются врачи, потом обычные гражданские.       Потом необычные гражданские:       Генералы, лейтенанты, подполковники. Детективы, полицейские, журналисты.       Сраные Руперты, которых он не видел миллиарды лет. Он всё тот же, но... — Ты постарел, — ехидничает Дейв. — Старичок.       Руперт только закатывает глаза и скептично указывает на него: — А ты выглядишь так, будто через ад попал.       На том и порешили.       Генри Стикмин — чувак ворюга из тюрьмы, Элли Роуз — чувиха из тюрьмы...       И Чарльз Келвин... Боже, вау.       Он тоже признался, что разок сидел в тюрьме... Боже, какого хрена?       И Дейв с глупой улыбкой кивает головой. Чарльз на это только хихикает и широко улыбается ему.       Одуванчик.       Такой яркий, такой...обычный. Как все люди в этом мире.       Таких, как Чарльз — миллиард, одновременно, Чарльз — единственный в своём роде.       Он водит вертолёты, как водители истребителей, пьёт по две банки пива и идёт играть в карты, в шахматы, в жизнь. Чарльз смеётся, как дурак, смело флиртует с Дейвом, отчего тот краснеет и улыбается, не решаясь флиртовать в ответ.       Это делают все люди.       Но только Чарльз целует его так страстно, так, будто это их последний миг, зажимает по углам и обнимает крепко.       Только Чарльз предлагает жить с ним вместе со словами: "Знаешь, тут как бы нет выбора, Дива".       Только Чарльз ласково называет его Дива, затем улыбается, когда Дейв начинает реагировать.       Только Чарльз крепко стискивает его потную ладонь и водит по свиданкам, по миссиям, по романтичным местам, куда можно попасть только на вертолёте.       И с воздуха он прекрасно видит Солнце, слепящее его глаза, под собой — синий спокойный океан.       Они все так далеко. Такие манящие своими голосами.       Потом он поворачивает голову и видит Чарльза, улыбающемуся ему.       Хэй, вот оно счастье? ***