haeresis

Когда царица говорит своей самой верной собаке: “Принеси мне гнозис гео архонта”, то самая верная собака покорно кивает взлохмаченной рыжей головой и покидает холодные земли по неспокойным морским водам на тяжелом корабле. Тяжелый корабль везёт с собой купцов, местные диковинки, странный говор и одиннадцатого предвестника Фатуи. Тяжелый корабль разбивает носом неспокойные волны, прячет в брюхе не только меха, мед и редкие камни, порожденные в глубине гор, выеденных вечной мерзлотой, под давлением и низкой температурой, но и потенциальное оружие массового поражения. Ветер бьет в грубые лица, летние муссоны тянут корабль на родину. Когда самая верная собака царицы ступает на горячие камни гавани, то где-то в недрах земли, между рудой и костями древних существ, начинает зарождаться хаос. Гавань шумная, жаркая, пропахшая специями, металлом и рыбой. Маска сгоревшего медного цвета быстро нагревается на солнце, мягко обжигая нежную кожу головы. Тарталья не скрывает того, кем он является, Тарталья оставляет в себе легкую детскую показушно-неуместную гордость за причастность к организации, внушающей страх всему континенту. Несмотря на то, что сейчас он зовется наивно-безобидным дипломатом, представляющим интересы своей страны. Страны, в интересах которой, чтобы ее наивно-безобидный дипломат вырвал гнозис из груди одного из самых могущественных архонтов. Тарталья ступает по горячим камням, которыми вымощена вся гавань. Ли Юэ - бесконечный шум, звон моры, лепет продавцов, нахваливающих свои товары, запах моря и металла. Ли Юэ - будущее поле боя, и как геоахонт похоронил своё первое детище, так второе похоронит его самого. Ли Юэ не похож на его родной дом, где неспокойные морские воды бились о берега, где грубый крупный песок смешивался с хрустящим снегом и грязью, где небо траурно-серое, а люди закрытые и колкие. Воздух влажный и мягкий, непривычно облепляет кожу, а солнце слепит глаза. Когда тяжелый корабль приближается к водам Ли Юэ, когда мощное судно пристает к гавани, когда Тарталья ступает по горячим камням теплой солнцеоцелованной земли, то Воля Небес знает, что нужно быть готовой к хаосу. мальчик, вырвавшийся из бездны, не может нести иного. Когда тебе нужно найти бога, спрятавшегося на огромных территориях, что ты сделаешь в первую очередь? Тарталья щурым взглядом осматривает гавань - непривычное палящее солнце, выжигающее веки -, не сдерживает широкой улыбки, скрывается в стенах банка Северного королевства. Катя здесь давно и у неё наверняка найдется для него что-то интересное. Катя безразлично пожимает плечами, щебечет про обряд нисхождения. Он видел Катю еще необузданным и бесконтрольным, не осознающим боль, которую может притянуть резьба натянутого ошейника, сцепленного с жестким поводком в руках Царицы. Катя снисходительна к нему, умело выражает необходимое уважение, но отвыкает от северной строгости и холодности, сумев прирасти к горячей каменной земле и начать забывать о родном доме. Тарталья в прошлом не мог принять чужого забытия родины, Тарталья в настоящем верен царице и её идеалам, Тарталья в будущем поколебим и бесконечен. “Когда тебе нужно найти бога, спрятавшегося на огромных территориях солнцеоцелованной земли, начни с рынка”, - говорит ему мягко Екатерина, но не избавляя себя от назидательности, словно не было этого промежутка в шесть лет, когда они виделись на родине последний раз, когда он был еще сумасшедшим и с несдерживаемой жаждой крови и боли. Словно ему всё еще четырнадцать, он не титулован и не выше её по положению. Ли Юэ размягчает ледяной нрав. дает трещины землям, пожранным вечной мерзлотой. "Когда тебе нужно найти бога, спрятавшегося на огромных территориях солнцеоцелованной земли, начни с рынка". Не то, чтобы это несло в себе больше подтекста, чем "попробуй обязательно полуночную яичницу и нефритовые мешочки", но то, чтобы начинай изучать город с его брюха, странствуй по улочкам-артериям, подумай о сердце - палате. В конце концов, когда ты дипломат Снежной, представляющий интересы своего государства, фигурально обозначенные, как контроль за соблюдением прав и свобод собственных торговцев, а также за своевременными выплатами долгов, несущих процент в казну Царицы, то всё должно быть куда проще. Тарталья ступает по горячим камням гавани, солнце ласково целует его северную кожу, оставляя лёгкие розовые следы на переносице и скулах, готовится осыпать веснушками, которые пропадут, когда он вернётся на родину и позволит голодным льдам вновь сковать собственное тело. Камни опожаренные, даже поздним вечером, когда жёлтые фонари тёплыми звездами освещают улицу, всё ещё тепло пружинят под ступнями. Гавань нескончаемо гудит подобно улью. Шум не затихает даже глубокой ночью, когда Тарталья остаётся один на один с четырьмя стенами. Белые камни холодные, увешанные веерами и шёлковыми картинами, с которых глазами-точками надменно взирали журавли. На родине Тартальи уродливо гоготали чайки, небрежно воровали отловленную рыбу с причалов, утягивая за собой вереницу грубых слов. Журавли в Ли юэ беспечно приземлялись на причале, оставляли случайные пуховые перья, “И если ты найдешь золотые перья”, - говорила Катя - “То значит Хранитель Облаков благословила тебя на удачу”. Тарталья кривит губы: сказания Ли юэ - чужеродность и неприемлемость, он вырос в мерзлых землях Снежной, впитавший истории про вечный лёд, заточавших неприкаянных и предавших Царицу, впитавший уверование в одного ледяного бога, впитавший собачью преданность с терпимостью к острым шипам ошейника. Ли юэ для него всего лишь остановочный пункт, место проявления верности идеям Царицы, клочок земли, который можно разрушить, в который можно внести хаос. Белые каменные стены гостиничной комнаты сдавливают воздух, заставляя чувствовать себя загнанным в угол. Аякс смог пережить бездну, Чайльд Тарталья переживет бога, чьи руки когда-то сдавили земли, образовав залежи светлой руды. Как самая верная собака Царицы ты должен выискивать чужого бога. Взращенный на величии единственной святости, ты не можешь воспринимать чужой лик, тебя не забавляет деревянная статуэтка геоархонта на рабочем месте Кати, тебя не воодушевляет яркое солнце, звон моры и шуршащие платья теплых цветов, ты отторгаешь город бога контрактов. Пишешь письмо Тоне, передающее тоску по родине, нелепое осуждение ляпистых улиц, перьев журавлиного адепта и жаркого воздуха, облепляющего светлую кожу - дома лучше. когда письма даже самой верной собаки царицы вычитываются вдоль и поперек прежде, чем они достигнут адресата, то, конечно же, дома всегда лучше. вечный лёд всегда будет лучше янтарных ловушек. любовь к царице всегда будет самой отъявленной и бесконечной. Тарталья сжимает рукоять лука во имя Царицы, небрежно ведя плечами. Тарталья всего лишь защищает интересы собственной родины, придерживаясь принципов Снежной. И если ты не собираешься возвращать долги банку Северного королевства, то его служащие не собираются пренебрегать заветами бога контрактов - никто не виноват, если между строчек ты не разглядел мелкие буквы, складывающиеся в страннозвучащие слова, предвещающие смерть от ласковых рук. Стрела с со смятым красным оперением у хвостовика некрасиво торчит из глазницы мертвого мужчины. Банк Северного королевства всегда сравнивает твой долг с себестоимостью твоих жизни и имущества. стоит ли тело торговца грязной рудой, пытавшегося бежать на север, сменившего несколько имен и лавок, полмиллиона моры? возможно. вероятно. сколько тогда стоит тело одиннадцатого предвестника, выдергивающего уродливую стрелу из чужой глазницы? кровь медленно окрашивает лицо нелепой маской, въедается в складки-впадинки морщинок, заливает открытую пасть, из которой больше не вырвется и слова. в снежной грузное тело похоронил бы пласт снега. в ли юэ тарталья не думает о том, кому этим придется заниматься. его дело - быть самой верной собакой царицы и выполнять свой священный долг. Когда вечером Тарталья относит отчёт Кате, то застаёт её за столом с ребёнком, щебечущей милые прозвища и рассказывающей что-то про небесные фонари. Катя ласково улыбается, треплет мальчишку по голове и дергается в испуге, видя одиннадцатого предвестника. Банк Северного королевства - скопище потенциальных убийц, готовых ступать по стопам Царицы, ведущей их к процветанию, готовой сотворить Эдем руками своего народа, даже если эти руки будут по локоть в чужой крови. Процветание - внушимое юным богом, которого любишь не по сердцу, а по обязанности. Выбирать не приходится. Мальчишка звонко смеётся - птичий перелив, крохотные зяблики, шумящие колокольчики с мощных гор солнцеоцелованной земли - и отдаётся ответной лаской, трепетно обнимая Катю, облаченную в серую, неуместно-чужеродную форму для обители бога контрактов. Катя ощущает первородный страх, смотря в чужие глаза без маски. Ли юэ размягчает холодные нравы, заставляет забыть о вечном льде, Заполярном Дворце и детских страшных сказках, шепот которых ворочает что-то за грудиной даже взрослым. - Господин предвестник, - неровно начинает Катя, напряженно смотря, как рука Тартальи опускает стопку бумаг, исписанных витиеватыми чужеродными буквами. - Прошу простить меня, это… это мой сын, Чжан Ши, - слова - натяжность старого засахарившегося горного меда - даются ей тяжело. - Этого больше не повторится. Чжан Ши - как ироничное воин, заключенное в слабом тельце. назвала чужеродным именем. стала ближе к чужому богу на надцать шагов, дальше от царицы - на сотню. Тарталья смотрит на её мальчишку. Тощий, верткий, глаза - застаревшая смола песчаных деревьев, отражающая блики жёлтого света, лицо - мягкость черт, жёсткие пряди волос. Ребёнок солнцеоцелованной земли, рожденный в сердце обители бога контрактов. Детское неловкое "О" вырывается из мальчишеских уст. Так нелепо и по-дурацки. Там, за холодными водами, кусающими берега, выеденные вечной мерзлотой, каждый ребёнок знает, кого нужно бояться сильнее всего. Дурная слава одиннадцатого предвестника мчится быстрее ветра, оседая мелкодисперсной песчаной пылью в лёгких. На солнцеоцелованной земле Тарталье не рады. и если бы их бог, осколки чешуи которого породили залежи кор ляписа, мог изгнать этот хаос из гавани, он бы сделал это, вместо упокоения душ собственного народа и приготовления улуна. - Господин Предвестник, прошу, не злитесь на маму, - птичий перелив, шелест бамбукового леса, гул глубоких нефритовых шахт. Дурная слава несётся впереди Тартальи, но детей горячей солнцеоцелованной земли, охраняемой богом-драконом, сложно запугать. чайльд видит в существовании ребёнка предательство царицы. "да не будет у тебя другого господа" - как шрам, выжженный на тканях сердечной мышцы, заменимой ледяным осколком. аякс видит в ребенке нежность воспоминаний о своих младших, думает, что нужно привезти им подарки, написать, что всё не так плохо, чтобы они не беспокоились и ждали его возвращения. думает, что нежную бумагу воздушных змеев изорвет холодный ветер, кусающий деревню морепесок со стороны воющего океана. Тарталья легко улыбается мальчишке. За такой улыбкой, когда перед тобой потенциально оружие массового поражения, ты не знаешь, последует кроткая нежность или удар, пронзающий грудную клетку. Треплет чужую голову. Тарталья - самая верная собака своей Царицы, сохранившая человечность где-то между визгом бездны и вечными льдами Заполярного дворца. - Всё в порядке, Катя, - Аякс видит, как в чужих глазах стихает буря беспокойства. - Посмотри эти бумаги, - он не видел лица Кати полностью ранее, украдкой отмечает бледную россыпь веснушек на ее скулах, такие же кляксы родинок чуть ниже уголков век, как и у её мальчишки. - И будь осторожна. Когда ты обрекаешь себя связью с Фатуи, то отрезаешь себя от семьи. Тарталья начинает забывать огненную яркость волос матери, топот ног младших на втором этаже поздней ночью, когда в небе разгорается северное сияние, тяжёлый хруст снега и голодные грязно-серые волны, кусающий волчий вой. Нужно покончить с сердцем чужого бога. Тонино "я скучаю" в скорых письмах разрывало что-то на уровне между глоткой и сердцем. - Господин Предвестник, это правда, что там никогда не тает снег, а ночь может длиться несколько месяцев? - голос звонкий, режущий монотонность Банка Северного королевства из шелеста бумаг, скрипа перьев, звона моры в мешках, еле слышного чужого говора. Тарталья смотрит в чужие глаза, собственное отражение в чужие зрачках неестественно кривится. - Конечно, правда. “А еще там разбивают волны огромными брюхами нарвалы, хороня на дне рыбацкие лодки и протыкая животы людей огромным рогом” хочет добавить Аякс, но всего лишь улыбается, как можно было улыбаться только невинным детям. Аякс скучает не по Снежной, а по людям, заточенным в осколочно-бедном поселении Морепесок, держащемся на ловле рыбы и вытаскивании на берег мёртвых детей китов. Антон выточил кортик из рёбра огромного зверя. Когда-то Аякс делал похожий, прежде чем сбежать из деревни - мертвого клока льдисто-грязной земли с домиками-выростами и людьми-призраками. Когда-то Аякс упал в расщелину, поглотившую его на три месяца и поселившую в мальчишке зверя. зверь спал, когда тарталья смотрел на мальчишку, нелепо-неуместно находившегося в банке северного королевства. дракон рокотал, когда бог солнцеоцелованной земли видел одиннадцатого предвестника на улицах гавани ли юэ. Катя провожает ребенка, покидающего стены Банка Северного королевства с полным спокойствием, словно видеть здесь мальчишку такая же обыденность, как ежегодный сезон дождей, как важно выхаживающие журавли по причалу, как гомон торговцев и звон моры в Ли юэ. Так рождалась умиротворенность, которая могла существовать только вдалеке от Заполярного дворца, вечного льда и глаз Царицы. - До обряда нисхождения два месяца. У Вас есть план? - слова звучат, словно заполняют неловкую пустоту, в которой Тарталья должен был возмутиться, отчитать её. Кате до сих пор волнительно-страшно. Словно одиннадцатый предвестник должен был убить ребенка собственными руками на глазах матери, выставляя это карой предателей, чтя заветы Царицы во всём. Два месяца - пять миллионов с лишним секунд, неразменная монета против бога, к которому невозможно приблизиться. Чайльд Тарталья - порождение хаоса, способное внестись бурей на площадь гавани зверем, чтобы совершить святотатство и вырвать горячи гнозис из чужой груди без размышлениях о последствиях. но если ты будешь тупо нестись на рожон, то не выживешь под натиском зверя из бездны и удавкой руками царицы. она спускала тебе с рук многое, но всему есть предел. - Да, - кратко отвечает Тарталья, не вдаваясь в подробности. Катя девочка умная, поймет, то надо спрашивать не “Какой?”, а “Чем я могу Вам помочь?”, поймет, что сейчас ей лишний раз лучше держать язык за зубами и беречь своего ребенка, держать подальше от дверей банка, от Фатуи. Чтобы избежать глупых ошибок и не менее глупых смертей. Катя кивает. Аякс видит, как её пальцы судорожно сжимают подол юбки. Волнуется. раньше времени. Когда ты не можешь убить бога заряженной стрелой, намеченной в шею, перед его же народом, тебе придется искать обходные пути, поступать, как поступали все предвестники - тенью. Тарталья - самая верная собака Царицы. Тарталья найдёт способ выманить бога, узнать слабое место. У каждого бога была слабина - даже Царицы, но держи эти страшные мысли под семью печатями, когда ты так близок к ней и ей же мнительно верен - найди слабину геоархонта. Каждая ящерица сбрасывала чешую, становясь беззащитной, заседая в безопасной тени. Осколки чешуи Моракса становились кусками корляписа, сточенная пыль когтей обращалась в белые пески отмели Яогуан, старые острые зубы обрастали корнями мощных деревьев тяньхэн подобно вечным камням. Когда сбрасывала чешую эта божественная ящерица? Будет забавно, когда чужой бог не спустится на чужую землю, а чужой народ задохнется паникой и неизвестностью. Каково это быть детьми обители мертвого господа? и с тем же каково это наслаждаться теплыми водами, палящим солнцем, жизнью, заключенной в форму контрактов, а не страхов проснуться из-за донесения или сказанного неосторожного слова, ломающего веру в царицу? тарталья не хочет знать. в ли юэ одурительно красиво, но где-то за ледяными водами остался морепесок и его семья, где-то здесь всё ещё скрываются всевидящие глаза царицы. самая преданная собака царицы должна сохранять непоколебимую верность и чувствовать удушье от тяжести ошейника. Как самая верная собака царицы, Тарталья берет след. ******* Но не то, чтобы следовало забывать образ того, кого ты играешь в Ли юэ - дипломата, защищающего интересы своего государства, своих людей на чужой земле, своих принципов. Разбираться с чужими долгами бывает несколько забавно. Несколько забавно, когда люди, взросшие на солнцеоцелованной земле бога контрактов нарушают их сами же. Тарталья знает с детства, что будет с тем, кто нарушил законы Царицы и позволил кому-то узнать об этом. Вечный лёд разрастается по Снежной подобно метастазам, вечно идущий снег хоронит десятки неугодных. В Ли юэ нет ни льдов, ни снега, но все еще есть одиннадцатый предвестник. Пять миллионов моры - столько будет стоить забытый долг хозяина чайного дома в центре гавани? Тысячи цзиней дешевого чая, экспортированного под видом редчайшего сорта улуна в Снежную за огромную сумму, - уже неплохой повод появиться в чужом доме. Пять миллионов моры - Катя простит тебя за то, что ты видел смерть её ребенка? Не то, чтобы она была вправе хранить острую обиду на тебя. Окраина гавани, переходящая в россыпь крохотных домиков, ютившихся слишком тесно к друг другу. С высоты скал - изумрудные забавные точки-бронзовки. Скрыться среди сотни похожих между собой домов - хуже, чем спрятаться у всех на виду. Тарталья раздражающе хрустит суставами фаланг пальцев: похитители сокровищ это забавно, но разбираться с людьми, имеющими прямое отношение к банку - намного интереснее. Стрекочут цикады и привкус тошноты оседает на корне языка. Это будет весело, весело, чтобы написать Тоне: “Дорогая сестрица, в Ли Юэ звезды сияют не так ярко, как в дома, а волны такие теплые, выбрасывают на берег звездчатые ракушки, я обязательно привезу с собой парочку и ты послушаешь, как звучит море на другом конце Тейвата, говорят, скоро сезон дождей, после него киты подплывают к берегу намного ближе, здесь их не убивают, вспарывая толстые кожи гарпунами, а просто созерцают. Передавай привет маме. Скучаю”. Слыша клекот ночных птиц, Тарталья ощущает себя дома в тысячах миль от старого деревянного домика на окраине Морепесок, морщится, сгоняя наваждение, и грядущим хаосом готовится похоронить несколько человек, нарушивших заветы своего же бога. Взять с собой парочку новобранцев, неплохо вскрывающих замочные механизмы, тихой поступью войти внутрь. Слышится шелест чужих голосов, тихий треск огня - ночами в гавани бывало прохладно -, редкая резкая ругань. - Мы можем продать эту бумажку, в храме на севере говорили про божественные следы, - голос грубый, шершавый, такими говорили суровые рыбаки в Снежной, выходящие за уловом, когда дома промерзали насквозь, а острый ветер расцарапывал щеки. Виснет пауза. Приглушенно слышен стрекот цикад с улицы. -Ты уверен, что это безопасно? - неловкая робость, словно такое было допустимо в шайке ребят, решивших обвести банк Северного королевства. вокруг пальцы банк Снежной. - Эта печать, где вы вообще ее откопали? Вдруг тебя надурили? Раздаются уродливые смешки. - В развалинах долины Гуйли. Какая к черту разница, рабочая она или нет? Нам главное продать её, накинув чудодейственные свойства, исполнение желаний и прочую ересь про адептов и замять долг банку. Чем раньше, тем лучше. Переберемся на север, там не найдут. - И всё же, - стук стакана о поверхность стола, тяжелый вздох. - Разве это не связано с войной архонтов? Не хотелось бы призвать какую-нибудь тварь. Мне не по себе. - Да не будь ты таким трусом. Я тебе повторяю: мы продадим её за хорошие деньги каким-нибудь фанатикам, духи - не наша проблема, на кой чёрт тогда экзорцисты? Думай, что говоришь. Тяжелый грубый запах дешевого пойла оседал в духоте пространства, слышится сёрпание. Тарталья вслушивается в чужие слова. - Я не боюсь, но, - конечно же, он боялся. - Вдруг мы уже призвали какую-нибудь тварь и прокляли твой дом и нас самих? “Призвали какую-нибудь тварь” превращается в неровный смешок Тартальи, выдающий его в тени коридора. Слышится скрип отодвигающегося стула по неровному полу, сухой кашель с последующим: “Кто здесь?” подобно гарканию вороны. Здесь - твоя маленькая громогласная смерть, пока люди в округе спали, видя марево снов, пока людям в округе не было дело до того, что происходит в одном из сотни таких же домов, как и у них, пока люди не знали, как на утро разнесется весть по гавани о том, что здесь произошло и немного большее. людям свойственно искривлять факты, подобно раздроблению гребня ровной волны, накатывающего на песчаный берег отмели яогуан. - Ты! Покажись! - голос звучит грозно. Грузный мужчина хватается за мясной нож со въевшимися пятнами животной крови. - Я прирежу тебя к чертовой матери, клянусь архонтами! Тарталья плавно ступает по неровному деревянному полу. Слишком милое и уютное местечко для того, чтобы быть местом сборища подобных ублюдков. Чайльд обворожительно улыбается, как улыбался своей любимой сестренке, а после кривится в оскале, молниеносно нанося первый удар водяными клинками. Безжалостно защищать интересы и безопасность своего государства, разве не это ли задача дипломата, ударяющего под дых одного из троих мужчин, заставляя зайтись свербящим кашлем с привкусом крови. Тарталья играется, нанося удары, способные причинить боль, но не убить, словно это было весело - мучить людей, нарушивших заветы о контрактах своего же архонта. больнобольнобольно. Чайльд ласково подставляет воострый клинок к чужой шее, широко улыбаясь. Так улыбались оголодалым уличным собакам с пробоинами в бочине. Неприятно сводит скулы. Тарталья открывает рот, чтобы спросить: “Детка, не расскажешь поподробнее, куда вы хотели сбежать на север?”, как раздается заспанно-осевший детский голос: - Папа? Всё в порядке? слишком уютный домик, чтобы быть пристанищем скопа мелочных ублюдков, решивших, что можно обвести банк северного королевства, продавать поддельные товары в обитель святейшей царицы, безнаказанно бежать на север и прятаться в семейном брюхе, считая подобное надежным местом. тарталья никогда не связывал свою семью с тем, чем он занимался. тарталья никогда не позволит младшим увидеть, как он вспарывает чьё-то брюхо с расслабленной улыбкой, подобно той, что озаряла лица торговцев, сумевших выгодно продать свой товар в гавани. тарталья никогда не Грузный мужчина дергается, секундного замешательства хватает, чтобы дернуться в сторону мальчишки, выставив его перед собой. В грязно-желтом свете масляной лампы Чайльд узнает мальчишку Кати. Святые архонты. Глупого мальчишку Кати, трущего слипающиеся веки-месяцы после сладкого детского сна, глядящего своими глазами цвета застаревшей смолы песчаных деревьев, искривляющего губы в красивую вопросительную “О”. Пугающегося происходящего, шепчущего боязливое: “Папочка, папочка, что происходит?”. как глупо. - Ты не полезешь на ребенка, ублюдок, - слышится ехидство в чужом голосе. Словно мальчишкой можно было делать себе щит, рассчитывать на чужое благородство: не бить детей, женщин, стариков, свято молиться своему архонту каждое утро. Омерзительно. Мальчишка дрожит, еле сдерживая слёзы. Глупый-глупый Чжан Ши, глупая-глупая Катя, верно оставшаяся сегодняшней ночью в банке разбирать бумажную работу, подчищая останки проблем после Чайльда. Чайльд безразлично располосывает горло тощего мужчины, кажется, он боялся больше всех. Робость - не оправдание, когда ты причастен к преступлению против банка Северного королевства. Мальчик Кати видит два бездыханных тела перед собой, видит, как на кухне, где наверняка с ним с утра ласково ворковала Катя, готовя завтрак, растекаются уродливые лужи крови, отдающей тошнотворный металлический запах. Не сдерживает слёз, пытаясь повернуться к отцу, чтобы спрятаться за его спиной от господина предствестника, не успевшего любезно рассказать, как разбивают волны огромными брюхами нарвалы, хороня на дне рыбацкие лодки и протыкая животы людей огромным рогом, господина предвестника, убившего двух человек на глазах ребенка. если бы на его месте был кто-то из его младших, аякс бы себе не простил. Тарталья не понимает Катю, позволившей растаять ледяной корочке на своем сердце, чтобы принять чужую солнцеоцелованную землю, создать семью и осесть здесь, словно её никогда не отправят на другой конец Тейвата. Аякс вздыхает, холодно смотря на мужчину, до боли сжимающего плечи своего плачущего сына. Не то, чтобы у Чайльда были принципы, но лояльность к Кате брала своё, но когда ты старший брат - это сказывается. Мужчина жадно хватает печать одной рукой со стола, прижимая ее к груди, злорадно улыбается. - Отпусти ребёнка, - с нажимом говорит Тарталья. Снаружи пара его ребят, скомандует - те послушными собаками сделают всё, но убить самому хотелось больше: чувство пульсирующей агрессии нестерпимо давило на черепную коробку изнутри - монстр скулил. Он слишком долго возится с этими ребятами. - Не приближайся ко мне, чертов фатуец! - плевком звучит из чужих уст. Дышит тяжело и сбито, смотрит с пеленой злости, но как боится умереть подобно своим жалким друзьям, проворачивающим грязные дела вместе с ним. Когда-то проворачивающим. Всучивает печать ребенку, чтобы схватить свободной рукой кухонный нож со стола, словно это могло стать еще одним мнимым защитным панцирем. Тарталья закрывает глаза на мгновение, чтобы подумать, как будет жалко Катю, лишившуюся мужа, отдирающую едкие багряные пятна крови. Позволит ей, наверное, взять пару выходных, закроет глаза на легкую рассеянность первую неделю, поможет возвести ледяные оковы на сердце вновь, как это должно быть у каждого, служащего Царице. "Святые архонты, мне так страшно, спасите меня", - знобит в голове глупого Катиного мальчика, не успевшего спросить, правда ли в Снежной бывают ночи, длящиеся месяцами, и пестрящие северные сияния. Яркая вспышка опаленно озаряет пространство, вырывая хриплый крик из детской грудной клетки. Глаза на мгновение слепнут от белого света, заставляя Аякса закрыть лицо тыльной стороной предлечья. Окружающие звуки искажаются, в ушах слышится протяжный писк, режущий барабанный перепонки. Прорезается топот ног - верно ждущие команды мальчики снаружи все же врываются внутрь, словно их помощь здесь нужна, - и Тарталья открывает глаза, смотря на происходящее. Мальчик, в имя которого Катя ласково вложила смысл “воин” нелепо-неестественно лежал на полу, сжимая в застывших руках твердую бумагу печати. Темная кровь вытекала медленной ровной струей, окрашивая неровный кухонный пол. жалко будет катю. Отец мальчика пораженно отползает назад по полу, упираясь спиной в ноги верных мальчиков Чайльда. Открывает пасть подобно рыбе, глотая воздух и пытаясь сказать что-то безобразное в духе “чертов фатуец”, “ублюдок”, “это все из-за тебя!”, задирает голову, начинает махать руками, словно это может спасти его от воострых клинков и тяжелых рук, прежде чем давится хрипом и замирает в последнем вздохе. Алый рисунок на печати блекло светится, словно напитавшись энергией. Тарталья опускается перед мальчиком на корточки. Чужая грудная клетка недвижима. Темная кровь въедается в детскую кожу, пачкает отросшие пряди каштановых волос, глаза цвета застаревшей смолы песчаного дерева недвижимо-стеклянно смотрят вникуда. Чайльд разгибает тугие суставы фаланг, забирая печать из чужих рук. Закрывает мальчишеские веки горячей ладонью. Когда он встречает опустошенную Катю следующим утром, то поджимает губы. - Мне жаль, - только и может выдавить Аякс, смотря в пустые глаза съежившейся женщины. ********** Стены ритуального бюро Ваншен песочного цвета, а воздух здесь пропитан бальзамическими маслами, запах шелковицы липко оседает внутри легких, неприятно-щекотливо обволакивая. Возникает чувство душности. Чай, обходительно предоставленной служащей, стоит нетронутым. В бликах глади напитка отражаются витиеватые исторические узоры потолка. Словно это могло что-то означать, но Тарталья, взращенный в познании исключительно Снежной, не мог понять этого. Он думал о Кате, вернувшейся из банка и увидевшей, что произошло в её доме, на её кухне. Вернувшейся поздно, уставшей и мечтающей отдохнуть от шелеста банковских документов, натяжного скрипа перьев. Но в итоге увидевшей маленький хаос. ребенок, взращенный бездной, не мог творить иного. - Мне жаль, - только и может сказать Аякс, но смерть глупого мальчишки Кати не была для него чем-то неестественным. Люди так или иначе умирали, просто иногда от его рук или косвенным образом. Тарталья не обязан был никого спасать, представляя из себя благого героя. Это не его дело. Древняя печать, найденная в развалинах долины Гуйли, лежала в его кабинете, блекло отсвечивая слова на древнем языке алым светом. Нужно было разобраться, что с ней делать. до церемонии нисхождения не так много времени. - Я помогу с организацией похорон, - только и может сказать Аякс. Неудобно как-то, когда приходишь в собственный дом и находишь там четыре трупа и предвестника. “Я помогу с организацией похорон” превращается в то, что Тарталья приходит последующим днем в похоронное бюро Ваншен, смотрит на засохшие колокольчики в стеклянной неровной вазе, не притрагивается к чашке чая, чувствует себя противоестественно. Тарталья не хоронит людей, Тарталья как самая верная собака царицы может лишь убивать всё живое, а не благоверно помогать душам упокоиться. если упокоиться было вообще чему. - Надеюсь, Вы не устали, ожидая меня. Тихий шаг по полу, выстланному песчаным деревом с земель адептов, глубокий и размерный голос, мягкий всепоглощающий взгляд. Становится, ровно взирая сверху вниз, держит ровную осанку. Заставляет Тарталью на момент забыть вдохнуть. так шеститысячелетний господь солнцеоцелованной земли встречает ребенка, способного нести исключительный хаос на своем пути. - Не беспокойтесь, - Чайльд подскакивает с места, цепляя широкую улыбку, словно улыбаться в похоронном бюро было вообще возможно. - Если дело требует времени, я готов немногим подождать, господин… - Чжун ли. Представляется шеститысячелетний бог солнцеоцелованной земли, смотря в светлые глаза чужестранца. Ли Юэ радушно принимает тех, кто прибывает сюда, не забывая чтить заветы и порядке своего архонта. Тарталья - маленькая чужеродность, опухоль в чреве гавани. Праведным гневом и воострыми камнями-копьями шеститысячелетний господь мог придавить этого мальчишку к земле. Люди потом назовут это место проклятым, будут слагать легенды про справедливость их бога, спасшего свой народ от пульсирующего хаоса. Но шеститысячелетний господь не делает ничего, сдерживая злость где-то в районе сердца. -Да-да, господин Чжун ли, - искусственное имя перекатывается из уст Тартальи. - Не беспокойтесь. Пожелания матери, надеюсь, не затруднят Вас. Банальная вежливость. Чайльд не хочет находиться здесь больше нужного, подобное - акт жалости к Кате, который не должен превышать рамки разумного. Помочь организовать, не думать о том, каково отдирать не-рыбью кровь с пола кухни и осознавать пустоту где-то в области средостения. Чайльд не знает, что ощутит, когда узнает, что его семья будет мертва, а он не сможет их достойно похоронить. Чайльд почувствует это немногим позже и не сможет вернуться в родные льдистые земли. - Проблема не в этом, господин предвестник, - глубоко говорит мужчина, складывая руки на груди, в задумчивом жесте касаясь пальцами, облаченными в черноту ткани, губ. - Похороны в Ли юэ подразумевают сопровождение души умершего и последующее погребение тело, неприкаянные души сбегают, оставаясь тенью ярких воспоминаний или эмоций, тогда это становится делом рук экзорцистов, однако так или иначе, душа есть. Хоронить абсолютно пустой сосуд - не то, чем занимается ритуальное бюро "Ваншен". Тарталья напряжённо смотрит на господина Чжун Ли. Тарталья знает, что люди не умирают просто так , особенно держа в руках печати, потенциально содержащие божественную силу и вызывающие мгновенную смерть. Тело мальчика - словно мягкий сон, внезапная дрёма, настигшая в немного неподходящий момент, отсутствие повреждений, признаков естественной смерти. - Как же нам быть, господин Чжун Ли? Боюсь, что больше обратиться по поводу похорон в гавани не к кому, не можем ведь мы оставить его тело просто так гнить под палящим солнцем? можем. как ты и сам оставлял десятки тел разлагаться после того, так твои воострые стрелы мягко входили в плоть, а водяные клинки разрезали упругую кожу неугодных твоей богине. но это глупый мальчишка кати, а ты аякс, помнящий, каково быть старшим братом. Чжун Ли смотрит на Тарталью строгим взглядом, дышит медленно и размерно, стоит с ровной спиной. Чжун Ли смотрит на Тарталью взглядом, которым должен смотреть господь на согрешившего. Чжун Ли знает, что перед ним потенциальное оружие Царицы, бесконечный хаос, сносящий все на своем пути и сплошное разрушение. господь солнцеоцелованной земли знает, что зверь, сбежавший из бездны, должен вырвать его сердце. не то, чтобы он не мог сделать это первее - человеческие сердца горячие, напитанные кровью, уродливо сжимающиеся в мессиве органов средостения. шеститысячелетняя мудрость и бесконечное спокойствие оставляет его недвижимым. - Действительно, мы не можем оставить тело открыто чернить землю и позволять ему разрушаться под солнцем, - подтверждает Чжун Ли. Но выражение лица его неизменно, каменно. Шеститысячелетний господь смотрит на порождение хаоса, мальчика, несущего в себе монстра из бездны, простого смертного, одарованного глазом бога, последователя царицы, иллюзию его смерти. - Нам следует чтить традиции, создаваемые многими веками. Тарталья знает, что никто не рад фатуи в своем доме. Потенциальный убийца, учавствующий в похоронах ребенка, не узнавшего о том, что в Снежной нет красивых статуй архонта, о том, что лик её величества высекают подобно иконе, о том, что падать под лед больно и мучительно. - С пожеланиями матери Вы можете ознакомиться здесь, - Аякс протягивает небольшой конверт со вложенным листком, напоминание об ушедшей теме. О, будто бы Катя могла быть способной разумно писать. Будто бы внутри Кати не умерла ее частичка. Но Аякс безучастно смотрит тогда на нее. Он не был родителем, он не был сострадальцем. Конечно, у него были младшие, но когда ты постоянно от них в сотнях миль, то понимаешь, что письмо о чьей-то внезапной смерти будет идти слишком долго и не сможет поспеть за обуревающим количеством миссий. Ли Юэ - не первая его остановка. но последняя ли? Чжун ли принимает бумаги, внимательно изучая написанное. Почерк у Кати потерял угловатость родных букв, был эмоционально беспорядочен. Аякс любопытным малым читал. Похоронить мальчика в цветках циньсинь. Как отдаление от Снежной. Словно в нем не текла ледяная кровь. Отторгание. И не побег ли от рук царицы нашла себе здесь Катерина? Забавно. - Все расходы возьмет на себя банк Северного Королевства, - подытоживает Аякс, смотря в золотые глаза. Красивые, нечеловеческие. Его похоронят так же? Шеститысячелетний бог смотрит на мальчишку перед собой. Что-то недоговаривающего, дурного, еле выросшего, чтобы зваться воином, вставшего в ряды предвестников. Непомерная глупость, слегка загоревшая кожа на скулах. Приехавший совсем недавно, но уже начавший творить хаос. Приехавший совсем недавно, но находящийся в поиске возможности отыскать Бога контрактов и вырвать его горячее золотое сердце. Сколько людей погибнет еще от его рук, косвенно или напрямую, чтобы изменить веру в истину своего бога?