Reflection

      Стук в дверь показался Майклу самым громким звуком на свете. И без того он словно становится громче с каждым днем, но сегодня Майкл буквально мог почувствовать, как вибрации от двери передаются по стенам его комнаты, направляются к нему в постель и прямо в его голову, заставляя искры появляться ещё даже в нераскрытых после сна глазах. Утро начиналось с невыносимой боли, и Майкл хотел бы, чтобы оно закончилось прямо здесь. Ему не нравилось просыпаться. Просыпаться… Вот так.       Назойливый будильник в учебные дни казался намного более мелодичным, парнишка согласился бы снова слушать его каждое утро, лишь бы навсегда забыть об этом стуке в дверь. Он стал символом кошмара, в который превратилась жизнь Майкла после того, как умер младший брат. И после того как отец перестал разговаривать с ним.       Теперь этим стуком в дверь он приглашал его на завтрак, вместо того чтобы войти в комнату и наигранно раздраженным голосом сообщить, что Майкл ленивый бездельник, который спит дольше всех, как он всегда делал. Теперь «ленивый бездельник» мог только вспоминать последний раз, когда слышал от отца эти слова, и в тот самый день они звучали по-другому. Задорно, воодушевленно… Это был день рождения Кессиди. Майкл знал, что всю ночь Уильям не спал, он слышал, как тот гремел посудой на кухне, но почему-то утром отец выглядел бодрым и свежим. Должно быть, он очень старался для Кессиди и хотел, чтобы тот отлично провел день с семьёй. Тем более, в те последние дни брат чувствовал себя неважно, так что Уильям старался больше, чем обычно. Эта улыбка, которой он одарил Майкла в то утро, была высшей степенью его стараний. Она не была похожа на ту, которой Уильям улыбался на работе, она не выглядела зловещей, как на мертвых лицах тех шутов-марионеток среди игрушек младшего брата… Она была какой-то особенной. Даже для Майкла, хотя это и не был его день рождения. Наверное, потому он и запомнил это так ярко, ведь это был последний раз, когда он видел улыбку отца. Вечером Кессиди не стало.       Прошел уже год, с тех пор и ноги Уильяма не было в комнате Майкла, пока сын был внутри. Он ничем не интересовался, ничего там не забывал и в целом выглядел так, словно этой двери, в которую он стучал по утрам, не существует в любое другое время. Лишь иногда Майкл замечал, что в комнате время от времени становилось чисто, прежде чем он снова успевал навести там свой бардак. Уильям продолжал следить за порядком в доме, но теперь он делал это незаметно, будто призрак. Словно он все время был не здесь и существовал лишь символически, Майкл знал, что отец тут есть, но почти не видел его. Разве что за завтраком.       Майкл долго не решался выйти из комнаты. Он застрял у самой двери, положив на нее руку, и стоял, ощущая странный озноб. Раньше так он боялся выйти в уборную ночью из-за монстров, которые могли напасть на него из тени, теперь больше всяких монстров он боялся увидеть фигуру отца, поверную к нему спиной, которая встретит его по ту сторону. Каждое утро, стоя вот так у двери, Майкл больше всего хотел, чтобы что-то изменилось. Просто чтобы Уильям хотя бы посмотрел на него снова. Наконец, парень нашел в себе силы повернуть ручку и осторожно открыть дверь.       Он неслышно вышел из комнаты и быстро оглянулся по сторонам. Как ни странно, почему-то отца не было на кухне, и по какой-то причине Майкл почувствовал от этого облегчение, но ненадолго. Он собирался пойти умыться, но что если Уильям тоже в ванной и они столкнутся в дверях? Стоило Майклу представить, как это неловко и страшно, как все внутри него сжалось, он мог лишь молить бога, чтобы ничего подобного не случилось.       Положившись на свою удачу, парень проскользнул мимо кухни. Достигнув конца коридора, он оглянулся снова, как затравленный зверек. «Он ведь в комнате, правда? Он ведь в комнате…», — Майкл одарил вход в комнату отца долгим взглядом, он сам даже не заметил, каким тяжелым и несчастным. Так же, как Уильям больше не заходил в его комнату, он тоже не заходил к нему, хотя и были времена, когда вместе с братом они проводили там много времени. Отец всегда держал свои вещи в порядке и дети непременно получали от него нагоняй, если устраивали хаос (а это было именно то, что они делали), но все это быстро забывалось, как только после этого Уильям как ни в чем не бывало звал их на обед, где безудержно болтал за столом. Не все, о чем он болтал, было понятно Майклу, а Кессиди тем более: он много говорил о своей работе, о проектах, в которых дети ни капли не разбирались, рассказывал шутки, в которых не было смысла, да Майкл и не искал его, ему просто нравилось слушать. Он знал, что отцу было тяжело. Уильям воспитывал сыновей один, он обеспечивал семью из последних сил, ему было гораздо более одиноко, чем могло показаться. Все, чем жил отец, были дети и их с мистером Эмили проекты, и Уильям любил рассказывать о них хоть кому-то, кто просто выслушает его. Должно быть, ему тоже хотелось чьего-то совета, но не было никого, кто мог ему его дать, поэтому Уильям просто делал вид, что живет полноценной жизнью без чужой помощи. Он очень старался, но Майкл знал, что он притворяется. Отец никогда не забывал о Элизабет.       Когда она умерла, Уильям стал ещё более заботливым, чем когда-либо. Он брал детей с собой на работу, не отпускал их от себя ни на шаг и делал все возможное, чтобы им нравилось проводить с ним время. Майкл знал, что он боялся. Уильям ужасно боялся потерять кого-то снова. Сначала эта гиперопека раздражала Майкла, но теперь ему казалось, он готов был отдать что угодно, лишь бы вернуть все это назад. Ему безумно хотелось, чтобы Лиззи и Кессиди были здесь, чтобы все было как раньше. Тогда отец снова приходил бы утром, чтобы разбудить его.       Наконец, Майкл оторвал взгляд от комнаты и быстро прошмыгнул в ванную, закрыв за собой дверь.       Когда он вернулся на кухню, отца все ещё не было. На столе стояли две тарелки с уже готовой яичницей. Майкл посмотрел на них лишь краем глаза, чтобы он мог видеть только их бледные очертания и на секунду представить, что тарелок четыре. Почему-то на столе не было чая, хотя Уильям всегда делал его по утрам, так что Майкл подошел к газовой плите, чтобы поставить чайник. Каково было удивление парня, когда он заметил, что была зажжена соседняя конфорка вместо той, над которой находился чайник. Кажется, отец сегодня был слегка рассеяным. Ещё несколько секунд Майкл смотрел на пламя, будто пытался разглядеть в нем что-то, затем переместил чайник и бесшумно опустился на свое место за столом. Едва он успел коснуться стула, как Уильям вышел из-за угла. Раньше он всегда шаркал по полу своими тапками, теперь же он ходил ещё более бесшумно, чем сам Майкл, и почти зловеще приближался откуда-то из тени. У него был высокий, тощий и широкоплечий силуэт, сегодня он устало сутулился и Майкл даже не сразу заметил, что отец уже был в униформе, ведь обычно к тому моменту, как Уильям был собран на работу, он выглядел с иголочки и был полон сил и энергии. В этот раз все было по-другому.       Отец как всегда не проронил ни слова. Он встал около окна и прислонился к кухонной тумбе в ожидании, когда закипит чайник. Майкл смотрел на него искоса, пытаясь запечатлеть в своей памяти изменения, пускай и не позитивные: у Уильяма были синяки под глазами, волосы были ещё наполовину мокрые после душа и торчали в разные стороны, побриться он и вовсе сегодня не соизволил. Отец и так выглядел не совсем здоровым этот год, а сегодня он казался особенно больным и измученным, как будто снова не спал всю ночь и проклял этот день сразу же, как посмотрел на свое отражение.       Внезапно взгляд Уильяма упал на Майкла. Как только это случилось, парень резко вздрогнул и осознал, что все это время беззастенчиво пялился прямо на отца, будто пытался прожечь в нем дыру. Так быстро, как только мог, Майкл устремил взгляд в тарелку и лихорадочно нащупал вилку у себя под рукой, к которой до этого момента даже не прикасался. Но это совсем не помогало, он не ощущал никакого аппетита сегодня утром, все, что хотелось Майклу — прямо сейчас подняться из-за стола и сбежать. «Вот черт! Ну и о чем он подумал? — забеспокоился Майкл. — Зачем я делаю это снова?».       Чайник закипел, и его противный свист раздался на всю кухню, разрушив висящую в воздухе давящую тишину. Через минуту Уильям опустился на стул напротив. Больше Майкл не осмелился поднять на него глаза снова, он ковырялся в несчастной яичнице и не мог заставить себя съесть больше, чем два кусочка. Почему-то он боялся выйти из-за стола первым или даже сделать какое-то резкое движение, как будто от этого зависила его судьба. К счастью, Майклу не пришлось сидеть долго. Уильям поел так быстро, что, казалось, едва не подавился, после чего резко встал и отнес в раковину свою посуду. Обычно он сразу мыл ее за собой, но в этот раз не стал. «Должно быть, это потому что он уже в униформе», — догадался Майкл. Сегодня отец собирался на работу гораздо раньше, чем обычно. Наверняка у него были какие-то важные дела с Генри, в последнее время они только и делали, что были в каких-то нескончаемых делах. Было странно осознавать, что даже любимое занятие перестало спасать Уильяма от этого опустошения, которое наступило после смерти Кессиди, и это было в какой-то мере связано с тем, как обострились отношения между ним и мистером Эмили. Они продолжали работать вместе, но, казалось, Уильям больше не испытывал того же воодушевления в компании старого друга, что раньше, между ними висело странное напряжение. Отец перестал рассказывать и о нем, и о их проектах, и даже просто о том, как прошел день. Он начал хранить все в какой-то жуткой тайне.       Одной из таких была его мастерская. Будучи помладше, Майкл нередко там бывал. Генри часто приезжал в гости, и они с отцом часами сидели в той комнате, оставляли после себя всякие рисунки и чертежи или жуткие на вид детали кукол, которых отец все время обещал превратить во что-то грандиозное. Теперь мастерская была закрыта на замок постоянно. Майкл не видел ни разу, как Уильям входил туда, но иногда можно было заметить тонкую полоску света в щели между полом и дверью мастерской. Отец работал там по вечерам, но делал это так незаметно, словно пытался скрыть преступление, наверное, именно поэтому мастерская так сильно не нравилась Майклу. Ему больше не хотелось находиться даже близко к этой комнате.       Уильям обошел сына и принялся рыться в ящике где-то у него за спиной в поисках ключей от машины. Вчера у него был выходной, и за это время ключи успели чудесным образом потеряться где-то в куче хлама в том же самом ящике, где складировались батарейки, изоленты и отвертки, которые не было смысла хранить в мастерской по причине постоянной необходимости в них. Майклу показалось, что Уильям стоял позади бесконечно долго, даже дольше, чем завтракал, и отвертки гремели так же ужасно, как отец стучал в дверь комнаты. На самом же деле прошло всего несколько секунд, и вот уже Уильям обувался у порога. Почему-то сегодня он не взял с собой никаких вещей, ни своего портфеля, ни даже никакого свернутого в трубочку чертежа. Майкл все ещё не двигался с места и продолжал искоса наблюдать за отцом, который в полном молчании пытался как-то уложить волосы перед зеркалом у гардероба. Получалось у него неважно, и когда Уильям посмотрел в глаза своему отражению, его лицо скривилось в какой-то гримасе отвращения, смешенного с тоской. Казалось, он вот вот собирался сказать сам себе: «Ну и пошел ты к черту», — но в действительности даже не фыркнул, поправил галстук и поспешно отвернулся от зеркала. Майкл услышал, как отец взялся за ручку двери и вдруг замер на пороге. «Что? В чем дело?», — подумал парень и на всякий случай снова быстро уставился перед собой, схватив дрожащими руками кружку своего остывшего чая. Где-то в душе теплилась надежда, что Уильям хочет что-то сказать ему перед тем, как уйти, но тот продолжал молча стоять…       Прямо как сам Майкл, когда каждое утро долго не решался выйти из комнаты.       Только эта мысль озарила голову мальчишки, как громко хлопнула входная дверь.       Ну конечно, а что бы он сказал ему? «До свидания, сын»? «Увидимся»? «До вечера»? Почему такие простые вещи, которые когда-то наполняли каждый день Майкла, теперь казались невозможными? Раньше он словно не замечал этих мелочей, но теперь, как только все прекратилось, он готов был воспринять любое слово отца как блогословение, и ему этого хотелось больше всего на свете. Если бы он снова заговорил с ним, это означало бы, что он простил его за то, что он сделал. «А разве я заслужил прощение?», — эта мысль всегда приходила после всех предыдущих. Иногда Майкл думал, что ему повезло не оказаться в детском доме, но в последнее время все больше казалось, что там ему стало бы намного легче, если бы он больше не видел суровой физиономии Уильяма. Ну конечно, он никогда не сможет простить его. Наверное, отцу противно даже находится рядом с ним.       Наконец, Майкл поднялся из-за стола и аккуратно поставил свою посуду около раковины. Он так почти ничего и не съел. Уильям всегда готовил для всей семьи, и у него здорово получалось, никто никогда не жаловался, просто сегодня Майкл чувствовал, что от еды его только тошнит. Гораздо больше ему хотелось вернуться в комнату и проспать весь день, чтобы просто пропустить его, как первый урок в школе. Не было больше ничего, чем Майклу запоминались бы эти дни, они были однообразными, унылыми, безмолвными, их тишину нарушали только такие моменты, как кипение чайника, звон посуды, звонок телефона или тот самый стук в дверь. Как же сильно Майкл ненавидел этот звук, если ему не хотелось умереть, когда он слышал его, то обязательно хотелось закричать: «Возьми и войди сюда, черт возьми, я хочу чтобы ты зашел в мою комнату, я хочу чтобы ты посмотрел на меня и сказал, что видишь меня прямо перед собой и что ты знаешь, что я здесь, что тебе не все равно!». Конечно, Майкл никогда бы в жизни не решился произнести это вслух, да и не подумал бы, что имеет право что-то требовать от отца. В том, что случилось, виноват только он сам, и теперь все, что происходит — его наказание. Как бы Майкл не страдал теперь, он это заслужил, и не в его правах было жаловаться. Тогда почему он ничего не мог поделать со своими мечтами о прежнем внимании Уильяма, и чувством, что он нуждается в нем больше, чем когда либо?       Больная идея родилась совершенно неожиданно, и Майкл даже вздрогнул, когда взгляд его прояснился и он обнаружил себя стоящим прямо перед дверью в комнату отца. «Как я вообще оказался здесь?», — парень испугался сам себя, ему казалось, он вот-вот услышит голос Уильяма из-за спины: «Куда ты собрался?». В самом деле, куда?       По какой-то причине Майкла одолевало желание прямо сейчас войти в отцовскую комнату, ведь он не был там так давно, ему просто хотелось одним глазком взглянуть, как много изменилось. Лишь иногда он видел через щель от приоткрытой двери, что внутри всегда темно, ведь шторы вечно задернуты. Майкла быстро настигал неестественный страх, что Уильям вот-вот выйдет из-за угла, потому что забыл что-то и неслышно вернулся. Конечно, вероятность этого была совсем ничтожной, но парень продолжал долго стоять на месте и нервно оглядываться по сторонам, будто в доме был ещё кто-то, кто мог его заметить. А что бы сделал отец, если бы узнал, что он был в его комнате? Разозлился бы? Снова бы ничего не сказал? Сделал бы он хоть что-то?       Подсознательно Майклу хотелось даже чтобы он накричал на него, но в то же время парень приходил в ужас от этой мысли. Наверное, после этого их отношения стали бы ещё более натянутыми, хотя куда еще хуже? «Зачем мне вообще это нужно?", — попытался Майкл узнать прямой ответ сам у себя, но не смог себе его дать. — «Ладно, я только посмотрю. Посмотрю и выйду, он и не узнает, что я был здесь». Возможно, он надеялся найти для себя какие-то ответы. Например, почему Уильям просто не прогнал маленького ублюдка ко всем чертям, почему он оказался достаточно милосердным, чтобы продолжать опекать Майкла, и в то же время достаточно жестоким, чтобы делать вид, будто его не существует?       Ну что ж, сейчас или никогда. Майкл быстро прошел внутрь, чтобы не дать себе возможность передумать и повернуть назад. На улице был пасмурный и душный летний день, как перед грозой, и из-за этого в комнате с зашторенными окнами было особенно темно. И почему только Уильяму нравилось находиться в постоянной темноте? Чтобы разглядеть хоть что-нибудь, Майкл немного сдвинул одну штору в сторону, впуская в комнату полоску тусклого серого света с улицы, и открыл форточку. Предметы вокруг наконец обрели очертания. Рабочий стол стоял прямо под окном. Он был весь завален бумажками и книгами, что было не похоже на Уильма, который всегда держал все вокруг в чистоте. Настольная лампа была покрыта пылью, как и все предметы на столе, как будто они лежали там исключительно для композиции, и единственными вещами, которыми как-то манипулировал отец, была большая записная книжка, открытая на пустой странице, и сломанный карандаш, вложенный туда посередине. Рабочий портфель Уильяма лежал на кресле нетронутый, отец никогда не забывал его дома, но сегодня будто был особый день, когда в нем не было надобности. Заглядевшись на него, Майкл споткнулся об очередную стопку книг, на этот раз они лежали на полу прямо у него под ногами. Наклонившись, парень без удивления опознал пособия по механике, которых у Уильяма и так было полно, но среди них завалялось кое что более интересное. Майкл поднял одну из книг с пола и подставил ее под тусклый свет из окна, чтобы рассмотреть получше.        — Спиритизм… — произнес он вслух и тут же испугался звука собственного голоса, будто кто-то мог его услышать. «Откуда у отца эта книга? Я думал, ученые не верят в подобную чушь», — подумал Майкл. С чего бы Уильяму интересоваться спиритизмом? Может, он читает что-то подобное вместо художественной литературы? «В таком случае, вполне в его духе», — эта мысль вызвала улыбку, и Майкл аккуратно сложил книги, о которые споткнулся, на место, чтобы не оставить следов своего присутствия. Паркет на полу был в разводах, будто бы его недавно протирали, но не так старательно, как Уильям делал это по всему остальному дому. Казалось, ему просто не хватало сил на свою собственную комнату, и он убирал ее в последнюю очередь. Дом был довольно большой, а в последнее время он казался особеннно большим. В комнатах Кессиди и Элизабет ничего не было, из них вынесли все их личные вещи и оставили в таком виде, в каком обычно бывают номера в отелях: идеальная чистота и идеальная пустота. Эти комнаты тоже не посещались в другое время кроме уборки, их игнорировали по молчаливому согласию, как будто не существует дверей, ведущих туда.       Майкл осмотрел стены комнаты. Он помнил, что раньше Уильям развешивал по ним рисунки, и теперь готов был поклясться, что их больше нет, но, к удивлению парня, все они остались на месте. Отцу всегда нравились каракули детей, их было полно по пиццерии, где он работал, но почему-то Майклу казалось, что он не сохранит их после всего, что произошло, его рисунки в особенности. Но они висели среди остальных как и прежде.       Наконец, взгляд Майкла упал на кровать отца. Она стояла все там же, где и всегда, была идеально заправлена, с краю была сложена домашняя одежда. Еще с детства парень помнил, как приходил в комнату Уильяма по ночам, когда ему снились кошмары. Чертежи, которые отец рисовал вместе с Генри, пугали его, как будто Майкл заранее чувствовал, что они создают чудовищ, которые потом разрушат их жизнь. Элизабет расплющила внутри себя Цирковая Малышка… а ведь Уильям так гордился этим проектом, он был так рад показать его детям. Но кое-что странное в его поведении вызвало тревогу у Майкла ещё тогда. Отец показал им своих роботов лишь раз, и после этого строго запретил подходить к ним снова. Почему? Может, он тоже чувствовал, что они опасны? Зачем они с Генри собрали их?       Затем пружинные замки заставили челюсти Фредбера сомкнуться на голове Кессиди. До сих пор этот день снился Майклу в кошмарах, он раз за разом видел, как младший брат вырывается из его рук и плачет, как кровь стекает по желтому телу Фредбера на пол, как из подсобки выбегают Генри и отец. Они громко кричали, так, что звенело в ушах. Друзья Майкла в ужасе разбежались, пытаясь спрятаться от ответственности, и лишь он остался стоять неподвижно в немом оцепенении. Мистер Эмили тряс его и продолжал спрашивать: «Что ты сделал? Что ты сделал?!». Уильям вытащил тело Кессиди из пасти Фредбера, он опустился на пол прямо в лужу крови и рыдал над ним так безудержно, что эти звуки заставляли Майкла желать себе смерти. Как он мог так поступить, как он мог так предать их всех?       С тех пор аниматроники приводят его в ещё больший ужас, чем тогда, в детстве. Но теперь отец больше не может ничем ему помочь.       Майкл осторожно опустился на кровать. Когда-то Уильям укладывал его спать здесь, и он чувствовал себя в безопасности. Он хотел верить в слова отца о том, что когда тот вместе с Генри закончит своих аниматроников, они обязательно понравятся Майклу, и он перестанет бояться их. Почему-то Уильям был тем человеком, которому хотелось доверять без задней мысли, будто он видит тебя насквозь и делает так, что ты забываешь обо всех своих сомнениях. Жаль, что далеко не всегда он оказывался прав.       Чувства, внезапно нахлынувшие на Майкла, показались ему невыносимыми. Болезненно щемило в груди, когда он думал, что все в прошлом, теперь никто не может соврать ему так же хорошо, как отец, просто чтобы он почувствовал себя лучше. Майкл был готов выслушать любую ложь, лишь бы Уильям сказал ему хоть что-нибудь снова. «Почему он просто не может сказать, что ненавидит меня? Зачем он так поступает со мной?». Ему хотелось услышать от отца, что все это был только кошмар, что теперь все снова будет хорошо. Он всегда вытаскивал сына из его страшных снов, пожалуйста, пусть он сделает это еще раз…       Майклу начинало казаться, что он перестает видеть грани собственного безумия. Что он мог сделать, чтобы Уильям простил его? Почему они просто не могут держаться вместе и помочь друг другу выбраться из этой темноты, в которой они оба застряли? Майкл ещё никогда так ясно не осознавал, как сильно скучает по отцу, его не отпускало ощущение, что вместе с Кессиди он потерял и его тоже, и все это была только его вина.       Парень окинул взглядом домашние вещи Уильяма, которые были сложены на краю кровати. В детстве он постоянно таскал его одежду, в особенности ему нравилась униформа, в которой отец играл в футбол. Майкл очень хорошо помнил: тогда мать жила с ними, Кессиди ещё даже не появился на свет, и всей семьей они ходили на матчи Уильяма, которые проводились на ближайшем стадионе. Он был номером четыре, бегал в красной футболке с вышитой фамилией «АФТОН» на спине. Отец больше не играл в футбол с тех пор, как познакомился с Генри. В целом, после Генри изменилась вся его жизнь, он стал совсем другим человеком. Должно быть, мама просто не смогла принять эти изменения в нем.       Майкл помнил, как смешно он выглядел в униформе Уильяма, когда был маленьким, она висела на нем, как платье, и все смеялись над ним в умилении, пока он надувался от обиды и клялся, что однажды станет достаточно похож на отца. Надо полагать, он стал. В свои пятнадцать лет пускай он был не так высок, как Уильям, но его лицо и фигура постепенно начинали принимать очень похожие черты.       Внезапно Майкл поддался довольно странному порыву, которому не мог сопротивляться. Дрожащими от волнения руками он взял футболку отца, надел поверх своей и развернулся к зеркалу напротив кровати. Она села на нем почти как надо, и в сумерках слабо освещенной комнаты Майкл смотрел на свое отражение так, словно пытался разглядеть Уильяма в нем. Ему хотелось представить отца поблизости и сказать ему что-то важное, что он не может произнести вслух при нем лично.       От футболки сильно пахло сигаретами, как и от отца обычно, и Майкл огляделся в поисках пачки, которая могла заваляться где-нибудь. Как и предполагалось, она лежала рядом с пепельницей на прикроватной тумбе. Осторожно, даже не сдвинув пачку с места, парень достал одну сигарету и поджег ее зажигалкой из своего кармана. Майкл закурил в этом же году, когда осознал, что вся его жизнь и так пошла под откос, и тем самым он выбрал только меньшее из зол. В глубине души он надеялся, что таким образом умрет поскорее от какой-нибудь саркомы.       Отцовские сигареты были совсем другими на вкус, в отличие от тех, что удавалось добывать Майклу. Уильям наверняка не довольствовался дешевым ядом из подворотни, поэтому стоило полагать, что именно такими хорошие сигареты и должны были быть. Майкл сидел, сгорбившись на краю кровати, и неотрывно смотрел на себя в зеркало. Собственное странное поведение пугало его, но все заглушалось не менее странной душевной болью, которая словно заполнила все его тело.       «Почему это происходит именно с нами?»        — Я схожу с ума, правда, отец? — спросил Майкл и содрогнулся, как от озноба тогда, в своей комнате. Горящий кончик сигареты мелькал в полумраке, а пепел сыпался прямо на колени. — Видишь, я все испортил. Что я теперь должен делать?       Должно быть, эта сцена выглядела так нелепо и так душераздирающе одновременно. Не в силах больше разглядывать свое отражение, в котором он выглядел ужасно жалким, Майкл лег на спину и уставился в потолок.        — Ты знаешь, я… Я скучаю по тебе.       «Если бы ты только простил меня. Если только все это закончилось…».       Сигарета тлела, и Майкл потушил ее в пепельнице. Теперь в комнате стоял дым, и можно было увидеть, как он принимает причудливые очертания в полоске холодного света, исходящего из окна. Звенящая тишина во всем доме ощущалась зловещей и неуютной, и, казалось, не было ничего страшнее, чем остаться в такой тишине наедине со своими мыслями. Но именно в такой ситуации и оказался Майкл, он чувствовал, что ему становилось трудно дышать из-за дыма и подступающих слез. Он отвернулся набок, чтобы не видеть зеркало даже краем глаза, и обхватил себя руками.       «Мне правда очень жаль».       Майкла разбудил громкий звук ливня, доносящийся снаружи. Крупные капли ударялись о карниз, было слышно, как дождевая вода водопадом стекает с крыши, шторы на окне колыхались от ветра. Парень резко открыл глаза и не узнал пространство перед собой, на секунду он забыл, где находится. Майкл сел в кровати и огляделся, и чем лучше он осознавал происходящее, тем сильнее его сердце пыталось пробить грудную клетку. Он все ещё был в комнате отца, более того, он уснул в его кровати, в его одежде. Майкл не знал, сколько времени прошло и где сейчас Уильям, и от одной мысли, что он уже вернулся, начинали трястись колени и подступала тошнота. Что бы он подумал? Что бы Майкл сказал в свое оправдание? Парень замер и даже перестал дышать, прислушиваясь к звукам в доме, но невероятно громкий ливень мешал ему уловить хоть что-то. Было ясно одно: Майклу нужно было как можно скорее вернуть все в комнате так, как было, и убраться отсюда. На ватных ногах он подошел к окну, чтобы закрыть форточку и снова задернуть шторы. Реки воды стекали по стеклу, с трудом можно было разглядеть улицу снаружи, вместо домов напротив были видны лишь цветные расплывчатые силуэты.       Взгляд Майкла случайно зацепился за то место, где находилась подъездная дорожка, там едва виднелось бесформенное фиолетовое пятно. Не придав ему особого значения, парень задернул шторы и развернулся, чтобы уйти, как вдруг осознание ударило ему по голове, словно бейсбольная бита. Не помня себя, Майкл рванулся к окну обратно и вновь вгляделся в расплывшуюся из-за ливня улицу. Этим фиолетовым пятном на подъездной должке было ни что иное, как машина отца.       Было уже поздно думать, как давно она там, Майкл впал в оцепенение и продолжал смотреть в окно, пытаясь убедить себя, что ему показалось, но этого просто не могло быть. В городе было не так много фиолетовых автомобилей, сомнений не было, Уильям уже вернулся домой, и возникал самый главный вопрос: где он сейчас.       Майкл развернулся и затравленно посмотрел через раскрытую дверь в темноту коридора. В ужасе он дрожал всем телом, боясь сдвинуться с места, хотя было необходимо покинуть комнату прямо сейчас, пока отец не появился из ниоткуда. Теперь Уильям мог быть где угодно, но если он не дома, то где? Будь он здесь, он просто не смог бы не застать Майкла в своей комнате. Тогда почему он не разбудил его? Что он скажет, когда они встретятся? Скажет ли вообще хоть что-то?       Неслышно парень вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Ливень больше не мешал слушать, в отличие от звука бешено колотящегося сердца. Было похоже, что в доме все еще стояла полнейшая тишина, двери во все комнаты были закрыты. Майкл настиг старые часы с маятником, которые стояли в коридоре, взглянул на время и понял, что проспал как минимум часов шесть. Как он вообще сумел это сделать? Как можно было совсем потерять себя, свою бдительность и ощущение реальности настолько, чтобы позволить себе такой поступок?       Майкл осторожно заглянул в гостиную и на кухню. Всюду было темно, и ни души поблизости. Тогда парень подошел по очереди к комнатам Кессиди и Элизабет. Он долго стоял под дверью каждой из них, прислушиваясь к звукам внутри, прежде чем открыть их. Обе комнаты тоже оказались пусты. Нигде ни намека на Уильяма. «Где он? Где он?», — Майкл пытался лихорадочно сообразить, куда он мог пойти, и продумывал всевозможные варианты развития событий. Вышел покурить? Выехал куда-то вместе с Генри и просто оставил машину? Зачем-то решил посетить соседей? Гуляет под дождем на заднем дворе? «Что же мне теперь делать? Как себя вести? Сделать вид, будто ничего не случилось?». Чем дольше Майкл думал, тем более абсурдные варианты приходили в его голову. Он никогда бы не набрался смелости сказать отцу все, что думал, и ни за что не смог бы оправдаться перед ним. Это было похоже на тупик, из которого не было выхода, на секунду Майкла посетила мысль сбежать из дома прямо сейчас или даже, того хуже, сразу покончить с собой. Ему было уже совершенно нечего терять, чтобы какой-то там страх смерти остановил его. Сильнее него был только страх встретиться с Уильямом лицом к лицу, после всего, что произошло. Майкл чувствовал себя главной ошибкой своего отца, и боялся увидеть подтверждение этому в его глазах. Казалось, больше ничего не свете не могло снова сделать Майкла человеком после того, как он убил Кессиди. Он просто не мог заслужить чью-то любовь, и в особенности любовь Уильяма. Зачем ему продолжать свое существование вообще…?       Собрав в себе последние силы, Майкл отбросил радикальные пути отступления и решил вернуться в свою комнату, чтобы отдаться в руки судьбы. Пускай отец найдет его там и скажет наконец, что желает ему сгореть в аду. И тогда Майкл пойдет сгорать, ради него и ради брата. Потому что это единственный способ, которым он сможет искупить свой грех.       Вот только… Это Майкл нашел в своей комнате отца.       Парень застыл в дверном проеме, как вкопанный, он даже не успел сделать и шагу внутрь. Все было залито серым светом из окна, комната потеряла свои цвета и казалось похожей на декорации в черно-белом фильме. И Майкл, несомненно, был его героем, героем этой трагедии, которая происходила вокруг него. Серые стены, серые плакаты, серая дверь чулана, серые полки с кучей хлама, сваленного на них, серая фигура Уильяма, свернувшаяся на краю кровати. Здесь он и был.       Должно быть, он все-таки обнаружил Майкла в своей комнате, но по какой-то причине не стал его беспокоить и просто направился спать к нему. Майкл заметил, что на отце был другой комплект одежды, а сам он, как идиот, все ещё стоял в его футболке.       Ну конечно, а разве могло быть иначе? По какой-то причине из всех остальных комнат Уильям выбрал именно ту, что принадлежала старшему сыну, может быть, это было напоминание о чем-то, а может месть или издевка с его стороны. «Это именно то, что я заслужил, не так ли?», — подумал Майкл, неприятная щемящая боль в груди стремительно возвращалась. — «Почему ты пришел сюда?». Потому что ему было некуда пойти, или это было то самое место, где он хотел оказаться?       Майкл тихо прикрыл дверь и прислонился спиной к стене, пытаясь привести мысли в порядок, но было уже бесполезно пытаться что-то с ними сделать. Он окончательно запутался во всем, в чем только было можно, и желал только спрятаться где-то, чтобы не оставаться на открытом пространстве вроде кухни или гостиной, он словно чувствовал себя там не в безопасности. Звук дождя угнетал так сильно, что Майкл начинал скучать по той самой звенящей тишине, ливень казался белым шумом на экране телевизора, и на этот же шум было похоже все состояние Майкла в целом. На едва гнущихся ногах он пошел вдоль по коридору к ванной, где заперся.       Казалось, прошло ещё несчётное количество времени, которое Майкл провел, сидя на стиральной машине и просверливая дыры взглядом в своем отражении в зеркале над раковиной. Парень чувствовал себя так, словно любое неосторожное движение могло довести его до истерики, и он боялся выходить из ванной, потому что ему казалось, что он обязательно сотворит что-то ужасное, если сделает это.       Подсознательно Майкл надеялся, что каким-то образом зеркало сумеет забрать его душу, если смотреть в него достаточно долго, но вместо этого он лишь видел, как искажаются черты его лица, принимая жуткие образы. Может быть, это были силуэты внутренних демонов самого Майкла, а может и физиономии чертей из преисподней, глумящихся над его беспомощностью и ждущих, когда он присоединится к ним. На самом деле в это было не так уж и сложно поверить.       Ванная ощущалась комнатой с мягкими стенами. Такая же абсолютно белая и пустая, в который есть только ты один и твоя шизофрения. У Майкла не было шизофрении, но он чувствовал себя на полпути к ней, оставаясь одиноким человеком, не способным взаимодействовать даже со своим собственным родителем. Единственный голос, продолжавший говорить с Майклом, был голосом здравого смысла, хотя в его здравости в последнее время были поводы сомневаться.       Наконец, парень спустился на пол. По его ощущениям прошла целая вечность, в действительности же немногим больше часа. Наверняка Уильям уже проснулся и сидит где-нибудь на кухне за столом. Интересно, о чем он думает? О чем вообще может думать такой человек, как он? Майкл дернул плечом, как бы давая знак, что он без понятия, но сам не знал, кому этот знак предназначался. В этот момент он впервые за все время опустил глаза в пол и заметил что-то, что упустил раньше. Это был небольшой металлический таз с замоченными в нем вещами. В этом не были ничего удивительного, Уильям часто замачивал вещи перед стиркой, но было в этот раз нечто, что привлекло внимание Майкла, и даже заставило его взгляд проясниться.       Красноватая вода. Словно отец пытался отстирать кровь от своей униформы. Но откуда она? Неужели снова произошел инцидент на работе, как-то связанный с костюмами на пружинных замках? Может, что-то случилось на дороге из-за сильного дождя?       Майкла накрыла тревога. Он не заметил ничего странного в отце, но что, если он на самом деле нуждался в помощи? Может быть, настала пора разрушить барьер ради того, что действительно важно? Нельзя было просто игнорировать этот день, он уже сложился так странно, насколько это было возможно, и ничего не могло сделать его ещё более трудным и болезненным, чем он уже был.       Майкл тяжело вздохнул, словно не мог надышаться перед смертью, и покинул ванную.       Постепенно темнело, но свет все еще не был нигде зажжён. Дождь не прекратился, наоборот, казалось, он стал ещё интенсивнее, ветер усилился и теперь сотрясал оконные рамы. Вокруг стоял этот приглушённый гул и все ещё были невозможно расслышать, что происходило в доме. Майкл растерял всю свою уверенность, как только шагнул за порог ванной, теперь он снова осторожно двигался по тени, неосознанно стараясь остаться незамеченным. Была ли это вообще хорошая идея с самого начала? Как стоит начать разговор? Стоит ли вообще? Сумеет ли Майкл подобрать нужные слова или струсит, как он делает всегда?       Слишком много боли причиняло это взаимное тихое сосуществование, чтобы можно было просто мириться с ним дальше. Сегодня Майкл осознал, как сильно он не хочет с этим мириться, и до какой степени он ненавидит свою жизнь оступившегося человека, которого оставили стоять на коленях. Он хотел подняться снова. И он чувствовал, что единственным человеком, который мог помочь ему, был отец. Либо он поставит его на ноги, либо убьет раз и навсегда.       «Сделай со мной, что хочешь, и я буду готов».       — Майкл.       Он не помнил, когда в последний раз слышал свое имя. Майкл остановился прямо в дверях гостиной, он снова почувствовал, как внутри него все похолодело от страха. Краем глаза он видел Уильяма, он сидел на диване и экран работающего телевизора слабо освещал его. Майкл готов был поклясться, что ему не показалось, и он действительно услышал голос отца, который позвал его. Он чувствал на себе взгляд Уильма и не мог сдвинуться с места, даже вздохнуть.       — Ты можешь подойти ко мне, Майкл?       Сердце колотилось, как бешеное, и тот медленно повернулся. Майкл ещё ни разу не смотрел в глаза отцу с того самого дня, а теперь он смертельно боялся разорвать этот контакт. Он очень осторожно приближался к Уильму, как добыча, идущая в лапы охотника, ему было трудно верить в действительность происходящего, и Майкл словно ждал, что мир вокруг него начнет рушиться на глазах.       Но этого не происходило.       Когда парень оказался достаточно близко к дивану, его уже снова трясло, как в припадке, Уильям взял сына за предплечье и посадил рядом. Все ещё не моргая, Майкл смотрел ему в глаза, как будто от этого зависела его жизнь. Он не имел ни малейшего представления о том, что сейчас могло произойти, только продолжал ждать небесной кары за все, что сделал, и буквально мог видеть божий суд прямо в этой комнате. Майкл был напуган до смерти, и ожидание возможного конца разрывало его душу на части.       Уильям наклонился вперед и осторожно обнял сына, как будто боялся сломать его. Прежде, чем сам Майкл понял, что происходит, он уже вцепился в отца обеими руками и безудержно зарыдал. Чего бы он ни ожидал в тот момент, его разум затуманился окончательно, стоило Уильяму его коснуться, и эта нужда в чужом внимании и любви оказалась сильнее голоса здравого смысла. Майкл готов был умолять о прощении, если понадобится, и предложить взамен все, что у него есть, лишь бы больше не оставаться одному снова. Внезапно он вспомнил про окровавленную одежду в ванной и начал почти инстинктивно ощупывать спину отца на предмет каких-нибудь ранений, но тот выглядел вполне здоровым, как будто на самом деле ничего не произошло.       Майклу было нечего сказать, как и всегда, но теперь лишние слова были вовсе нужны, с их помощью нельзя было выразить весь спектр чувств, которые он испытывал. Уильям продолжал сидеть неподвижно, он никак не сопротивлялся и просто держал Майкла так же, как и он его, пока тот продолжал плакать у него на плече.       Должно быть, они сидели так довольно долго, во всяком случае достаточно, чтобы Майкл заметил, что затекшие совсем руки перестали разгибаться. Уильям отстранился первым, когда убедился, что сын хотя бы снова в состоянии дышать, а не захлебывается слезами. За окном все шел дождь, на экране телевизора был тот самый белый шум, но теперь дом казался самым тихим местом на свете, было лишь иногда слышно, как Майкл шмыгал носом. Он держал отца за руку, пока тот почти в полной темноте читал ту самую книгу про спиритизм, которая валялась на полу в комнате.       Впервые за все это время Майкл почувствовал спокойствие, когда исчезло желание прятаться или поскорее умереть. Он не мог быть уверен, что завтрашний день начнется с чистого листа, точнее, он знал, что этого не случится уже никогда, но теперь он готов был найти в себе силы смириться с этим. Завтра сегодняшний вечер покажется Майклу сном, но он не забудет его, потому что только благодаря ему он получил ответ на вопрос, который мучил его с тех пор, как не стало Кессиди. Отец не ненавидел его, во всяком случае… Не так.       Это не означало, что Майкл сможет простить себе то, что сделал, но какая-то часть этой огромной ноши, которую он протащит за собой через всю жизнь, наконец свалилась с его плеч. Он никогда не будет прощенным, но сегодняшний день позволил ему на миг поверить, что это так.       Громкий телефонный звонок заставил Майкла подскочить от неожиданности. Уильям вскинул голову и отложил книжку в сторону, чтобы пойти ответить на вызов. Отец направился в прихожую и Майкл снова остался в комнате один. Ливень все шумел, и парень прислушивался к нему с закрытыми глазами. Теперь ему хотелось, чтобы это длилось вечно.       Из коридора донесся обеспокоенный голос:       — Чарли? Что значит, она мертва?