Опять?..

      «Освободи вечер пятницы и понедельник, ты едешь со мной» только и помещается на экране телефона, Кирк прокручивает сообщение до конца: «в Лондон». Блядь!              Нет, второй раз он на это не купится, не поведется. Рождество было прекрасным, невероятным, фантастическим и еще сотня эпитетов, но именно поэтому, что оно было таким, он не хочет повторения. Потому что он и так уже…              Кирк тянется к сигаретам, достает одну из пачки, мнет в пальцах. Табак сыпется на едва начатый отчет, который надо было доделать до конца рабочего дня и про который Кирк забыл сразу же, едва увидел «у вас одно новое сообщение» и имя отправителя. Блядь!              Зажигалка никак не хочет загораться, Кирк щелкает ей раз, другой, третий. Уже палец начинает болеть, но он все продолжает мучить ее, пока не появляется слабое пламя. Огонек трепещет на ветру, странно, ведь окна закрыты, откуда быть ветру. Или это у Кирка трясутся руки? Он прикуривает, жадно втягивает горький дым, откидывается на спинку кресла, закрывает глаза.              Мёрдок. Гребанный Мёрдок. Что он в очередной раз придумал? Пятница — тринадцатое. О, еще одно прекрасное сочетание дат, мало того что суббота — четырнадцатое. Четырнадцатое февраля! Сложить два и два нетрудно, а Кирку давались с легкостью и куда более сложные математические операции.              Да нет, не может быть! Не может Мёрдок серьезно думать о том, чтобы вывести Кирка куда-нибудь на четырнадцатое февраля. Ну, на четырнадцатое. Нет! Он же не…              Но Рождество же было! И заботливый, предупредительный, даже нежный Мёрдок был. Нет, бред! Было — и все. Это просто его блажь была, как покупка очередного Дусбурга, так и эта затея с Прагой. И не...              Догоревшая почти до фильтра сигарета жжет пальцы, Кирк прикуривает от нее следующую, тушит окурок в пепельнице, облизывает губы. Горько. От табака или?..              «Нахуя опять?» — отправляет ответное сообщение. Грубо, но зато покажет все его отношение к таким вот поездкам. Истинное отношение. Вот именно, мать его, покажет! Покажет, что он не просто готовый на все исполнитель, который идет и делает, что ему скажут, не задавая вопросов, а неврастеничка-институтка, которая себе уже напридумывала всякого и теперь ждет подтверждения своим сладким теориям.              Надо выпить. Или таблеток, или просто: руки уже ходуном, пепел с сигареты падает на отчет, прожигает его к херам. Кирк морщится, комкает бумагу одной рукой, отправляет в мусорное ведро, следом за ней — окурки из пепельницы. И чайный пакетик из стаканчика вместе с остатками чая и собственно стаканчиком. Отвратительный запах мокрой бумаги и окурков душит. Приходится встать, распахнуть окно — сырой холодный воздух заполняет кабинет. И заодно и выдувает прочь лишние мысли.              Отчет. Кирк берет новый бланк, выводит наверху аккуратно дату, собственную фамилию. Написать гребанный отчет, отдать его суперинтенданту и пойти-таки напиться. Просто. Или таблеток. Вот бы О’Финнегану он не понравился. Отчет, не Кирк, Кирк ему не нравится перманентно — слишком много от слишком умного гарды проблем.              Интересно, зачем он его держит при себе? Чтобы контролировать? Что-то подозревает? Или его об этом кто-то попросил. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто это мог бы быть… А если подозревает? Ладони похолодели неприятно. Нет, не должен, Кирк в последнее время ведет себя как образцовый работник.              Так вот отчет… Если бы суперинтенданту не понравился бы отчет, он бы заставил Кирка его переделывать и никуда бы не отпустил: ни на пятницу, ни на понедельник, ни даже на законные гребанные выходные. Но... Нет, Кирк не будет выполнять работу плохо, чтобы не видеться с Мёрдоком. Это какое-то детство, а Кирк давно уже большой мальчик. Тем более что Мёрдок…              «Вечером заеду, все объясню» приходит на телефон в ту же секунду, как Кирк додумывает мысль о Мёрдоке. Вот что у него, чуйка, что ли?! Или он следит за Кирком? Нет, это уж совсем бред! «А если у меня были планы побыть с бабой?» пишет он в ответ. Зачем? Мёрдоку так-то посрать, даже если бы Кирк сказал, что у него намечается встреча с королевой Елизаветой. И точно: «значит, трахнешь ее по-быстрому и отправишь домой пораньше» приходит через несколько секунд. Ну отлично! Кирк едва удерживается, чтобы не запустить телефон в стену, и возвращается к бумагам: отчет все же надо сдать.              — Кормить тебя я не собираюсь, — он открывает замок и уходит из прихожей даже прежде, чем откроется дверь и Мёрдок войдет в квартиру. — Можешь рассчитывать только на чай и то в пакетиках.              — Обойдусь, — проходя следом в кухню, Мёрдок заполняет собой все свободное пространство. Плюхается у окна на табуретку, что угрожающе трещит под его весом, трет бороду. — Как ты живешь в этой дыре?..              Кирк дергает плечом: ему плевать так-то. Есть место, где спать, где заварить кофе и вымыться — и хорошо. Домик с белым заборчиком не входит в список его желаний. И никогда не входил, даже напротив, семейных «радостей» ему с лихвой хватило в детстве.              — Ты же не предлагаешь переехать к тебе! — с какого-то перепугу фыркает он, все же заваривая две чашки чая, одной грохает перед носом Мёрдока, садится напротив: ну.              — А ты бы хотел?..              Это не то, что Кирк ожидал услышать. Не то, что ожидал, но то… Блядь! Он осторожно ставит свою чашку на стол, не хочется под пристальным взглядом зеленых глаз расплескать чай, дергает плечами, скалится. Надеется, что это выходит злобно, а не испуганно-нервно:              — Нахуй?.. — все же умудряется взять себя в руки, делает глоток чая, даже не морщится и не кашляет, хотя обжигает язык и глотку. — Давай выкладывай, зачем тебе в Лондон. И вали, у меня еще много дел.              — Баба? — Мёрдок как-то нехорошо щурится и задает очередной идиотский вопрос. Ну даже если и да — то что? Кирк опять неопределенно дергает плечом. Мёрдок хмурится, но больше ничего не добавляет, лишь переводит взгляд на окно, хрипло откашливается. — У меня там важная встреча. Очень важная. С серьезным человеком. И мне нужна охрана. Поэтому ты мне нужен.              Похоже на пиздеж. Кирк прямо шкурой это чувствует, словно дикий зверь, волоски на загривке становятся дыбком. Но что он может предъявить? Ничего. Только поинтересоваться, с какого выбрали именно его: у Мёрдока полно парней покрепче, получше умеющих стрелять и не таких заметных, как разноглазый седовласый неврастеник.              — Ты. Потому что тебе я доверяю, — спокойно отвечает Мёрдок. Он так не сделал ни глотка из своей чашки и теперь крутит ее в руках, словно не понимая, зачем она вообще нужна. Ставит ее обратно на стол, поднимается. — Увидимся в пятницу, я пришлю за тобой такси, переночуем у меня, получишь все инструкции и вводные, а с утра — в Лондон.              Провожать Кирк его не идет — много чести. А еще не хочется смотреть ему в глаза, Кирк боится, что Мёрдок сможет прочесть в его собственных разочарование. Разочарование, что его глупые предположения так и не сбылись. Блядь!              Ресторан, в котором назначена встреча, очень пафосный и очень дорогой. Кругом зеркала, надраенные до блеска, свет десятка хрустальных люстр режет до слез глаза, в ковре тонут ноги. Зал огромный, рассчитанный не меньше чем на тридцать столиков, без перегородок, лишь тонкие колонны поддерживают потолок посредине, и практически пустой, что странно: середина дня четырнадцатого февраля. Где все влюбленные идиоты, глядящие друг на друга, словно хотят сожрать? Или появятся к вечеру?              Официант, одетый в белоснежный костюм, ведет Кирка в глубину зала, подает меню и ретируется мгновенно. Кирк осматривается, прикрывшись пухлой кожаной папкой с золотыми буквами на корешке: вот там — пара, обычные мажоры средних лет, пришли явно просто пообедать. Девка у окна, перед ней лишь пузатый чайник и чашка, явно ловит богатых папиков, судя по призывной позе и голодному взгляду. Дура, не тот день! Официант у стойки, бармен — за, не вызывают беспокойства. Что ж, может, все пройдет без эксцессов. Должно пройти без.              Кирк делает заказ: салат и сок, старательно пряча глаза от официанта, — не стоит слишком светить приметным лицом, — прикрывается уже телефоном и замирает в своем углу в ожидании Мёрдока, встреча назначена на четыре, сейчас — без десяти. Ерзать он начинает уже через три минуты: в выданном Мёрдоком дорогущем костюме неудобно адски. Жмет подмышками, кобура слишком сдавлена, не так-то просто будет выхватить пистолет, если понадобится, а еще колется эта хренова нитка, которой прихвачена бирка у ворота. И жарко, по спине капля пота скользит.              — Прошу! — хостесс пропускает в зал еще двоих. Кирк тут же подбирается: один из пришедших — Мёрдок. А мужик, что садится напротив, наверное, и есть тот самый мистер N. Странно: он без охраны, вообще без сопровождения. И не похож на того, кого стоило бы бояться Мёрдоку: маленький, низенький, седой. Но это все — херня, в маленьком теле может быть сосредоточена огромная сила, только вот и держится он не так, как тот, кого следовало бы опасаться. Таких людей Кирк повидал уже очень много и считывал принадлежность их к преступному миру на раз, если она была. Такая хорошая маска?..              Кирк делает глоток сока, шипит рассержено — официант загораживает собой спину этого мистера N. Долго, слишком долго. Нехорошая волна паники поднимается изнутри. Уйди, ну же! Официант отходит — Мёрдок ловит через весь зал взгляд Кирка и ободряюще улыбается одними зелеными глазами. Блядь!              Весь следующий час Кирк как на иголках, хоть и старается держать себя в руках: ему кажется, что он слишком далеко, кажется, что официант уж очень часто встает между Кирком и тем столиком, словно специально загораживает обзор, кажется, что вино в бокале Мёрдока темнее, чем у его собеседника. Бесит, что он не может услышать, о чем они говорят, не может распознать надвигающуюся опасность по интонации.              Наконец собеседник Мёрдока уходит, и Кирк может выдохнуть. Вытирает влажные ладони о край белоснежной накрахмаленной скатерти, хотя перед ним и на коленях разложено не меньше трех салфеток, расплачивается за свой обед, неторопливо идет к выходу. Проходя мимо Мёрдока, чувствует едва уловимое прикосновение к бедру — знак ждать на улице. Хорошо, будет исполнено.              Мёрдок выходит через пять минут, закуривает, выпускает колечко дыма в серое Лондонское небо, щурится. Довольный, как кот, похоже, все прошло как по маслу. Кирк выдыхает еще, плечи непроизвольно расслабляются. Надо бы спросить «что дальше?», но он не спрашивает. А потому что!              Подъезжает такси, Мёрдок молча кивает на машину. Кирк ныряет на заднее сиденье, устраивается слева, пристегивается. Косится на ничего не выражающий профиль МакАлистера, занявшего место за спиной водителя-араба, а потом мысленно машет рукой: ну похуй же. Живы. Целы. Маленькая передышка. Таблетка бы, правда, не помешала, но рядом с Мёрдоком, что всегда выступал однозначно против любых колес, хрен ему, а не таблетка.              Колесят по Лондону. Просто так или заметают следы — Кирк не спрашивает тоже. Смотрит на проплывающие за окном дома, почему-то мокрые — в другом районе огромного города идет дождь? — другие машины, спешащих куда-то людей. Многие с цветами, Кирк не сразу понимает, почему, потом соображает: праздник же.              Темнеет, зажигаются фонари. Встают в пробку на набережной, Кирк разглядывает дома на другой стороне Темзы: небоскребы, небоскребы, один — совершеннейший уродец. Кирк хмыкает, но не говорит вслух, кому интересно его мнение насчет современной архитектуры. Как и живописи, и чего-либо вообще.              Машина медленно перебирается по мосту на другой берег, втискивается в поток. Ползут вперед еще минут пятнадцать, улицы, по которым они едут, сужаются, зажимают их автомобиль стенами домов. Рядом, почти дверца к дверце ползет такое же такси, а чуть впереди — велорикша, крутит педали, словно участвует в тур де Франс. Слева и справа яркие витрины, мерцающие вывески. Отовсюду грохочет музыка. Кирк чувствует, как брови поднимаются, но спросить, куда и зачем Мёрдок его привез, не дает то ли гордость, то ли глупость.              И люди, люди, люди. Толпы. Кирка передергивает, хотя между ним и ими сейчас преграда — автомобиль. Водитель оборачивается, через перегородку что-то бубнит. Кирк не понимает, а Мёрдок, видимо, да, потому что командует «выходим», расплачивается и вытягивает за собой на улицу.              Кирка колотит. То ли от прохладного воздуха, слишком прохладного на контрасте с теплым нутром такси, то ли от этого вот близкого присутствия сотен других людей. Откуда-то несет травой. Прямо им под ноги из бара, дверь которого распахивается чуть ли не в лицо Кирку, вываливается человек, что-то несвязно орущий, падает, как мертвый, лицом в асфальт и замирает. Сзади слышится пьяный женский смех, громкий, развязный. Кирк непроизвольно подается к Мёрдоку. Тот кладет на плечи Кирку свою лапищу, притягивает к себе. Кирк носом утыкается в рукав черного пальто, вдыхает запах дорогого одеколона и… моментально успокаивается.              — Куда мы приехали? — спрашивает уже с любопытством. Очередная встреча? Тут-то с кем? Хорошо, что пистолет все еще с ним. Плохо, что тут столько людей, если придется стрелять. Плохо, что они слишком заметны. Кирк прячет нос в плечо Мёрдока. Конечно, для конспирации, хотя какая нахрен конспирация с огромным рыжим детиной рядом. Мёрдок ничего не отвечает и тянет его дальше по улице.              Останавливаются неподалеку от ярко подсвеченного, кирпичного, невысокого, в три этажа, здания, на первом явно какое-то заведение, похоже, крупный бар. У дверей — толпа, на входе похожий на гориллу охранник склонился к молоденькой девушке, она протягивает ему что-то: сумочку или документы.              Кирк соображает, что у него сейчас с собой по корочкам: летел по обычному паспорту, а потом Мёрдок отдал какому-то парню их сумки, выдал Кирку новый костюм и пистолет, они переоделись прямо в туалете аэропорта, и потащил его в этот ресторан…              — Мёрдок, документы. И... — Кирк опять начинает нервничать. В спину кто-то подталкивает, он резко разворачивается, чтобы сказать что-то гневное, но Мёрдок тянет его за руку из толпы за собой, прямо ко входу в заведение. Охранник смотрит на них свысока, а это надо еще умудриться — смотреть свысока на Мёрдока, а потом Мёрдок что-то сует ему под нос, и перед ними сама собой распахивается дверь.              Типичный паб: грубо сработанные из темного дерева столики, длинная стойка, пахнет солодом и жареной картошкой. Шумно: грохот посуды, грохот голосов, в основном — мужских. Темно, кривые тени пляшут на стенах, на потолке. Кирк щурится, пытаясь привыкнуть к полумраку.              — Сюда… — Мёрдок тянет Кирка куда-то на сторону, сзади уже напирают другие посетители. Останавливаются у столика, табличка «резерв», но за ним уже кто-то сидит. Кирк присматривается: утренний парень. Совершенно непримечательное лицо, в толпе увидишь — не остановишься взглядом и уж тем более не запомнишь, но Кирк его запомнил. Очень хорошо. Плохо, что парень их — тоже.              Мёрдок о чем-то шепчется с ним, забирает сумку, что парень достает из-под стола. Кирк уже даже не пытается понять, что происходит, лишь как на веревочке идет за Мёрдоком в туалет, переодевается в очередной раз: пиджак и рубашка отправляются в сумку вместе с кобурой и пистолетом. Легкая хлопковая футболка уж очень сильно обтягивает, Кирк ежится, глядя на свое отражение в зеркале. А потом задыхается, когда за своим плечом видит грудь Мёрдока, еще сильнее обтянутую черной тканью. Твою ж…              — Расслабься! — Мёрдок хлопает по плечу, что Кирк даже приседает, и блядь! Ну вот после этих слов может он расслабиться?..              После слов — нет. А вот после нескольких бокалов виски и кружки темного тягучего пива — да. Если ему позволяют, Мёрдок ему позволяет, — и не просто позволяет, а сам подставляет ему выпивку под нос, — отпустить контроль и расслабиться, то с чего бы ему протестовать. И уже не хочется ни о чем совершенно думать: ни о том, что они тут делают; ни о том, кто был этот молчаливый курьер; ни о том, с кем и зачем встречался Мёрдок и что они будут делать дальше.              Кирк жмется к Мёрдоку, как-то так вышло, что они сидели напротив друг друга за столиком, а теперь вот — рядом. И Кирк прикладывает голову на мощное плечо. Жар тела, запах пота, жесткая щетина, Кирк дерет висок, потираясь о нее. Нет, он вовсе не пытается спровоцировать Мёрдока на поцелуй, нет. Просто ему надо дышать, а Мёрдок делает ему искусственное дыхание. Рот в рот, ага. Его губы горькие, на вкус — виски. Кирк тянет за нижнюю, урчит…              Кажется, начинается какой-то концерт. Кирк не в дымину, конечно, но пьян, и не сразу понимает, куда его тащит Мёрдок, едва успевает перебирать ногами, а больше вообще просто молотит ими по воздуху. Но вот они останавливаются, Кирк фокусируется на пространстве перед собой: на возвышении мужик с гитарой, не перебирает — рвет струны. Другой орет что-то в микрофон, хотя его голосу он и без надобности — бас разрывает барабанные перепонки.              Кирк морщится, пытается отойти, но хрен там плавал: Мёрдок держит крепко, раскачиваясь и раскачивая и Кирка, орет невпопад слова песни. Мелькают зеленые килты, волосатые ноги в грубых башмаках, один раз Кирку чуть ли не прилетает по лицу. Полосует по глазам яркий свет от беспорядочно мечущихся прожекторов. Кирка мутит...              — Сейчас уже придем, давай: раз, два, раз…              Он приходит в себя на улице. На какой? Хрен ее разберет. Но тут тихо, нет людей, нет яркого света и пахнет свежестью и почему-то ментолом. А еще — Мёрдоком, что крепко держит Кирка за талию, ноги опять едва касаются земли. А надо вообще?..              — Надо же так надраться было, а?..              Кирк ничего не отвечает, лишь пытается выпрямиться и уйти от контакта с горячей рукой, чтобы сохранить остатки гордости. Ага, сейчас, так ему и дали: Мёрдок держит крепко, хоть и осторожно. Что ж, спасибо ему за это — что не дает упасть. И что не оставил там, в баре…              — Мистер...              Опять свет полосует по глазам, Кирк жмурится, тыкается, как щенок, в ворот пальто Мёрдока, все плывет. Мёрдок возится, похоже, достает из внутреннего кармана документы. Кирк хочет прилечь на стойку, она, наверное, очень удобная. И очень прохладная. Прислониться бы к ней горящей щекой, виском. Голова гудит…              — Мистер Баттлер. И мистер О’Хара... Добро пожаловать в отель Коннот! Ваш ключ. Ваш помощник уже привез ваши вещи, они ждут вас в номере...              Какой же у нее мерзкий голос, Кирк морщится, хочет зажать уши, но у него это не выходит, он куда-то падает. О’Хара, серьезно?              — Блядь, серьезно: О’Хара и Баттлер? — ржет он в лифте, стараясь не смотреть на свое лицо в отражении зеркал. И не смотреть на Мёрдока.              — Документы и бронь делала Марина, — отрезает Мёрдок, выдергивает Кирка из лифта, затаскивает в номер.              Кровать с балдахином? Алые розы на белоснежном белье. И огромный букет в вазе на прикроватной тумбочке. Какая пошлятина! Какая красота…              Кирк сползает по стеночке, едва Мёрдок отпускает его, зажимает голову руками. Гудит, как же гудит. Но хоть блевать больше не хочется, воспоминания прыгают как блохи: кажется, он отдал все выпитое там, в баре.              — Да блядь! — Мёрдок рычит на ухо. Ну зачем так громко? Вздергивает наверх за ворот футболки, что трещит, срывает пальто, пихает в спину по направлению к постели. Кирк падает прямо на розы, обнимает подушку, улыбается черт знает чему и моментально отрубается снова.              — Вода справа. И таблетки там же. Душ за дверью. И учти: я пиздец как зол, ты испортил мне всю затею, — доносится с трудом до Кирка. Он кое-как открывает глаза, поднимает голову от подушки: дурная идея. Тут же падает со стоном обратно. Лучше бы он вчера сдох, честно. Кое-как он умудряется дотянуться до стакана с водой — одного стакана, вот жадины! — и таблеток. Проглатывает горький кругляш, запивает. Вода течет по подбородку, по груди, он вытирает ее. Становится чуть лучше. Теперь ванная!              После холодного душа он ощущает себя уже… приемлемо: голова не гудит, как старый колокол, а чуть ноет висок. Мир не срывается в безумный хоровод, а земля не уходит из-под ног. Даже начинает хотеться жрать. Только вот что не в силах смыть вода — стыд. Ему никогда не бывает стыдно, это смешно. Никогда, кроме сегодня. Кирк оттягивает момент, когда придется вернуться в номер. Но оттягивай не оттягивай — а все же надо сделать это. Он заворачивается в уютный пушистый отельный халат, крепко завязывает пояс. Можно подумать Мёрдока это остановит, ага...              Он не трус! Да и, в конце концов, он же не проебал партию наркотиков или не выдал их полиции, ничего страшного и непоправимого. Ну надрался, ну проблевался. Ну вынужден был Мёрдок тащить его на себе, ну так…              — Мёрдок, — Кирк опускается на пол перед глубоким креслом, в котором, как король, устроился МакАлистер, кладет руки на крепкие бедра, обтянутые тонкой тканью пижамных штанов. Позер, даже в отель припер свою пижаму в сраную полоску! Трется щекой о колено, словно хренов Мёрдоковский кот, щурится, глядя снизу вверх, как, впрочем, всегда.              Мёрдок сползает чуть ниже, разводит широко ноги, выразительно смотрит на свой пах. Кирк облизывает губы. Нет, он не играет, он правда хочет. И не загладить вину, хотя и это тоже, просто… Да похрен, почему он вечно должен что-то объяснять. Даже себе!              Он гладит лодыжки, колени, бедра Мёрдока, трется о его ноги грудью, лицом, глубоко вдыхая знакомый запах кондиционера для белья и самого Мёрдока, добирается до паха. Устраивается щекой на нем, замирает. Пульс стучит. Тянет заржать, но если он сейчас рассмеется — ему конец.              Кирк прячет улыбку в ткани пижамных штанов, пробирается в ширинку — удобные брюки — ловит губами уже полувставший член, обхватывает головку, кончиком языка снимает первую каплю. И тут же, не дожидаясь, пока огромная лапища надавит на затылок и он начнет задыхаться, берет в рот. Почти целиком. Стаж, блядь! Нос упирается в пах, рыжие волоски щекочут, Кирк давится членом, смехом, но не выпускает изо рта, лижет, обводит каждую выпирающую венку, щекочет дырочку. Насаживается сильнее, пускает в горло. Дышит шумно носом, сжимает дрожащие напряженные бедра: не дергайся, Мёрдок!              Чувствует пальцы в волосах, замирает. Но Мёрдок не давит, не пытается трахнуть его рот, лишь перебирает пряди на макушке, на затылке, прожимает осторожно шею. Спускает халат с плеча, ласкает ключицу, лопатку, вызывая мурашки по всему телу. Кирк ежится, на несколько секунд выпускает член изо рта, любуется им: красным, мокрым, и тут же вновь вбирает его в рот. И сосет, как никогда раньше.              Мёрдок кончает ему в рот, рыча, словно дикий зверь, подбрасывая бедра, сжимая плечо Кирка, кажется, вывих обеспечен, а то и перелом. Потом опадает на кресле. Кирк вытирает губы, улыбается. Ловит мутный взгляд зеленых глаз.              — Ты не прощен… — хрипло шепчет Мёрдок, Кирк лишь дергает плечом: ну и ладно. И даже больше — очень хорошо!              Он встает, покачиваясь, ноги затекли от неудобной позы, медленно развязывает пояс халата, спускает его с плеч, одежда с тихим шорохом падает на пол. Кирк всеми силами старается не отводить взгляда от лица Мёрдока, сейчас с изумлением на него взирающего, не подхватить эту чертову махровую тряпку и не сбежать прямо в ней куда-нибудь в Америку, желательно, в Латинскую. Щеки горят. От стыда? Он никогда такого не делал, никогда не был таким. Ну… был, но тогда он был пьян, а сейчас…              — Ебать... — шепчет Мёрдок, а потом поднимается и... толкает Кирка на постель.              Кирк падает звездочкой, ерзает. Размочаленные им? ими? за ночь лепестки роз мерзко ощущаются спиной, но плевать на них. Мёрдок надвигается, как неотвратимое наказание, Кирк сглатывает, еще шире разводит ноги. Блядь, самая натуральная блядь, хуже Марининых девок он сейчас себя ведет. Мёрдок избавляется от пижамы, — Кирк даже не замечает, как это происходит, — нависает, прожигает взглядом.              Кирк тянет к нему руки, обвивает мощную шею, тянет еще больше на себя, прогибается навстречу. Закидывает ногу на горячее бедро, трется пахом о пах. Стонет в голос, не собираясь даже сдерживать себя. Член уже каменный, даже больно, упирается в живот. Кирк пытается потереться о Мёрдока, но тот уходит от касания.              — Да ты пьяный еще… — шепчет куда-то в шею, жесткой бородой царапает ключицу. Кирк запрокидывает голову, закрывает глаза, впивается пальцами в лопатки Мёрдока: думай что хочешь, только трахни уже!              Ага, сейчас. Проходит черт знает сколько мучительных минут, когда Мёрдок целует Кирка везде: от макушки до лодыжек, не пропуская, кажется, ни одного сантиметра, кроме как на члене, вот их он игнорирует, тварь такая! Хватает его за бока с силой, что Кирк стонет сам не зная, от наслаждения или от боли. Кусает, тянет за кожу, полосует короткими ногтями. Но вот, наконец добирается до паха, несколькими движениями языка проходит по члену, по яйцам, добирается до ануса. Кирк извивается на постели, уже не соображая, что с ним сейчас происходит.              — Выеби меня уже! — это его голос так звучит? Так вот жалобно. Пиздец! Он задыхается, чувствуя холодные и мокрые пальцы Мёрдока, дразнящие, растягивающие, сам толкается к ним. Прошибает дрожью, словно током: Мёрдок целенаправленно давит в одну точку внутри. — Блядь! Ненавижу тебя! — Кирк почти плачет, а может, и да — щекам холодно, хотя всему адски жарко.              — Сам виноват, — горячий шепот на ухо, и тут же облегчение через боль: Мёрдок входит единым, слитным движением до самого конца, вжимает собой в постель.              Кирк куда-то плывет или летит, или умирает — хрен знает. Задыхается, бьется под сильным, размазывающим его по постели сейчас телом. Разрывает изнутри: от эмоций или от размашистых движений члена?.. Скулит, цепляется за плечи Мёрдока, за простыни, за воздух, кажется. Мёрдок долбит в простату, словно поршень в двигателе, размеренно и сильно, а потом срывается в мелкие, нервные движения, Кирк раскрывается ему еще больше, чуть ли не выламывая собственные бедра. Да, вот так. Вот так — хорошо.              Жарко. Тяжело. И мокро. И надо бы спихнуть с себя эту тушу, но сил нет, даже чтобы пошевелить пальцем. Изнутри поднимается волна нервного смеха: а что если этого недвигающегося, тяжелого Мёрдока хватил инфаркт, что, если он мертвый?.. Кирк задыхается, мечется под.              — Тихо, тихо, ты чего… — Мёрдок скатывается с него, сразу становится так неуютно, пусто, холодно. — Ты что? Больно? Где больно?..              Внутри, внутри больно, не физически, а!.. Кирк зажмуривается, повинуясь движению чужой руки, поворачивается на бок, утыкается носом в волосатую грудь, рвано выдыхает.              — Кирк, да что с тобой?! Посмотри на меня! Блядь! Кирк!              Сжимается в комок. Всего трясет. Голос Мёрдока как через вату. Вдох-выдох, вдох, ну же! Ему не нужен ксанакс сейчас! Это же просто… Вдох!              — Все… все в порядке! — Кирк встречается взглядом с Мёрдоком, слабо улыбается. Нихера себе его накрыло. Похоже, Мёрдок думает то же самое, потому что ласково гладит по спине: по лопаткам, по пояснице, прижимает к себе. Целует в лоб, в переносицу, замирает у самых губ:              — Ты прощен… — шепчет и целует. Не напористо, не зло, а нежно. Совсем как там, в Праге.              — Зачем мы сюда приехали? — спрашивает Кирк все же, хотя не то чтобы ему так уж нужно это знание, после этого всего. Но все же… У него есть кое-какие догадки, но блядь! Институтка или нет?.. — Тот, с кем ты встречался, он же не...              Мёрдок отводит взгляд — отводит взгляд! — и, Кирк не уверен, что это не игра света, но... краснеет? Облизывает губы, скребет рыжую бороду:              — Он мне обещал сделать экспертизу на одну из моих картин. Нет, он не опасен. Совсем.              Кирк усмехается, качает головой, вновь прячет нос на груди Мёрдока. Вот как. Ну… Ладно.              — Переезжай ко мне, когда вернемся. Насовсем. Хватит уже, слышишь, заебало!..              Кирк думает недолго, взвешивая все «за» и «за», а потом медленно кивает. От постели отвратительно несет пожухлыми розами. Блядская романтика четырнадцатого февраля!