Империя падёт

Нож пронзил грудь, и Траун коснулся этого острия, алого, влажного от его собственной крови. Поднял глаза на Пеллеона, его бледное лицо, увидел боль, всплывающую в морщинках у глаз, то, как он сжимает раненое горло, нарастающую панику — и улыбнулся, чтобы его успокоить. Очнулся Траун в Императорском дворце. Моргнул. Оказалось, что он стоит на ногах, униформа чиста, безупречна. Траун глубоко вдохнул, не обнаружил в груди постороннего предмета — лёгкие не перекрыты, боль не ползёт огненной вспышкой от сердца вверх по горлу. Руки сцеплены за спиной, на них поскрипывают перчатки из белой кожи, а непосредственно перед ним пылинки парят в лучах солнца, разноцветных, струящихся в витражи. Он осмотрелся. Корусант за окном спокоен и тих. Вдали, как всегда, сверкает россыпь огней, но нет привычного постоянного гула — умолкли двигатели. Улицы пусты. В знакомых залах дворца не слышно шагов, не доносится шёпота сенаторов со свитой; ни дроидов, ни прислуги. И всё же что-то его зовёт. Траун прекрасно знал этот проход. Он слишком часто бывал здесь раньше — стоял и смотрел в окно, считая секунды, под взглядами Алых гвардейцев вдоль стен. На дубовой двери знакомая старинная резьба — он так часто рассматривал эти изображения, что запомнил их наизусть. В зале за дверью он получал похвалу и кары, ощущал прикосновение рук Императора, холод его поцелуя на лбу; преклонял колени и подвергался наказанию за неудачи, — научился распознавать Силу, её электрический гул. Он отворил дверь, шагнул в зал. Там, на троне, ждал его Палпатин. Император улыбался. Протянул руку, величественно маня, и Траун пошёл к нему, как всегда, как раньше. Встал на колени у ног Палпатина; склонил голову; сжал в ладонях ткань чёрной мантии и почувствовал, как пальцы Императора скользят по волосам, по воротнику, по горлу. Палпатин дёрнул контактную полосу на кителе Трауна. — Покажи мне, — ласково велел он. Траун подчинился. Расстегнул китель, позволил ему упасть на пол с плеч. Вытянул из брюк нижнюю рубашку, стянул её через голову, остался перед Императором на коленях в одних брюках, с высоко поднятой головой. На груди алел свежий шрам, которого он раньше никогда не видел — налитый кровью, тёмный, будто ещё не зажил. Руки Палпатина скользнули вниз по горлу Трауна, по ключицам, подушечки пальцев легли, как бархат, на чуть вздутую кожу в том месте, куда ударил нож. — Ты ожидал, очнушись, найти здесь меня? — рассеянно спросил Палпатин, ведя пальцем по шраму. — Нет, — сказал Траун. — Кого же ты ожидал? — Тон лёгок, жёлтые глаза глядят ему в лицо, читают душу, как всегда. — Полагал, что вернёшься домой, да? Увидишь родителей? Брата? Ты ожидал, что твоя душа… — Ноготь впился в шрам, и плечи Трауна содрогнулись, — …унесётся в холодное солнце Ксиллы, к прочим умершим чиссам? Траун придержал руку Палпатина, сжал кожаной перчаткой тонкую, как бумага, кожу. — Я никого не ждал, — тихо сказал он. — Не ждал ничего. Он стиснул руку Императора, и Палпатин притянул его ближе к себе, так что голова Трауна легла ему на бедро и тот почувствовал идущее от Императора тепло, осязаемую реальность плоти, как то было, когда Император был жив. Когда оба они были живы. Он думал об оставленной Империи, о бледном лице Пеллеона, о Ксилле с её воинами, её гражданами. О Чужаках Издалека. О своих соратниках и помощниках, которым придётся теперь вести войну за него. Вспомнил зияющую дыру, что разверзлась в его груди пять лет назад, когда Император умер и он потерял единственного человека, которому доверял принимать решения, как себе — который мог понять и усовершенствовать его планы. Теперь в этом месте саднила память о боли: то ли утрата, то ли удар ножа. Он закрыл глаза. Тепло императорских рук согревало его; ласковые пальцы Палпатина зарылись в его волосы и утешали, гнали эти мысли прочь. — Мы увидим всё отсюда, — шепнул Палпатин. Провёл большим пальцем по виску Трауна, по уголку его глаза, и Траун повернул голову, спрятал лицо, вздохнул с усилием, изгоняя спазм из груди. — На глазах у нас Империя выстоит или умрёт — а вместе с ней вся галактика. Траун кивнул. Глаз он не открыл. Забылся в покое ровного голоса Палпатина, в уюте ласковых рук. — Мы будем скорбеть вместе, сын мой.