Джинкс смотрит

             Глупый мужчина, глупый-мужчина-Силли, смотрит на бумажки и делает вид, что не смотрит на нее. Джинкс лежит на диване, закинув ноги на мягкий валик поручня – ей не нужно лежать каким-то особенным образом, чтобы Силко приходилось прикладывать усилия для того, чтобы сверять цифры в накладных. Она просто лежит, закинув руки за голову и смотрит на него прищурив один глаз.       На улице совсем стемнело; неон фонарей разгорелся ярче, подсвечивая витраж. Фигура Силко со спины мягко обрисована нежным зеленым светом, пропущенным сквозь цветное стекло, как провели масляным мелком по контуру. Прямо на стол светит лампа. Её теплый свет рисует лицо — один только нежный, персиковый, желтый и рыжий; высокий лоб, острый нос, узкая запавшая челюсть. На его лице в таком свете почти не видно шрамов, а седина блестит, — золотые нитки. Один только больной черный глаз цепляет взгляд, широко распахнутый, смотрящий совсем непрерывно, пытливо и мрачно. В глазном яблоке бледно светится пятно зрачка, как будто спичку поднесли внутрь фонаря, к фитилю, и тот только-только разгорается, бледно-красный, едва-едва теплый. Этот глаз Силко открыт всегда, даже когда он спит, и пусть им он не видит – этот глаз следит за тобой.       Чёрный глаз блуждает по простору счетовой бумаги, и Джинкс с нежностью вспоминает, как если приложить ладонь к виску со стороны бездонно-черного глаза Силко, кажется даже, что он горячий. Как грелось бы стекло от огня свечи. Джинкс может медленно, заправить седые волосы Силко за ухо. Чувствовать непрерывно тепло на кончиках пальцев, вдыхать терпкий парфюм, богатый, сложный и душный, - Силко живой и это страшно; и это приятно так, что кружится голова, — но все же больше страшно.       Она перекрещивает ноги и наклоняет голову в другую сторону, утыкаясь виском в спинку дивана; морщится, та пахнет противно, теми самыми сигариллами Севики. Раздражение тут же вспыхивает, Севика куда лучше и полезнее, чем ты, Силко может не может. Джинкс шумно вздыхает, стискивая кулаки – это ей Силко позволяет быть рядом, а не оставляет как сторожевую собаку, под дверью, Силко…       Силко отрывается наконец-от бумаг и поднимает взгляд на Джинкс. Та чувствует, как губы растягиваются в улыбке, она подтягивается локтями по подушкам выше, и сама смотрит на него; коса больно натягивается задавленная локтем. Силко такой красивый и усталый. Он ни слова не говорит ей о грязных ботинках, которые легли на бархатные подушки, только одно:       - Ещё долго, Джинкс.       - Я подожду, — её голос звучит совсем хрипло, сорванный постоянным криком.       Они не идут куда-то вместе сегодня; Джинкс просто ждет, когда Силко закончит, чтобы быть с ним пока ждёт, и быть с ним потом. Может, они пойдут ужинать вместе, может, Силко сядет рядом с ней на диван и спросит, как идут дела в её мастерской, или она сама станет слушать, как идут дела с мерцанием и этим всем… Ей по большей части все равно, она просто хочет быть рядом.       Силко отвечает кивком и снова смотрит в свои бумажки; Джинкс скучает. Она снова мнется на диване, устраиваясь поудобнее, коса забилась под локоть и волосам больно. Она убирает рукой косы, скручивает их и перекидывает через шею вниз. Гильзы звенят, стукаясь друг о друга, кончики кос ложатся на пол. Силко снова бросает на неё мимолётный взгляд и уголок губ Джинкс дёргается в ухмылке.       Она не знает, каких проституток в АА Силко выбирает, — тот обозначил это, как тему, запрещённую для обсуждения, не как тайну: он попросил её не задавать больше этот вопрос, потому что он не личный и он выбирает просто здо-ро-вых. Будь это личное он бы не таскался в бордель с охраной.       Бабетта сказала, что Джинкс может убить её – Силко будет куда более изобретателен, она ничего не скажет о своих девочках; и это-то был нужный ответ. Потому что она знает, что Силко любит: тех проституток, бросив взгляд на которых и не скажешь, что они шлюхи; Силко предпочитает девочек, похожих на нее. Джинкс знает.       Потому что Силко её.       Вай говорила, что любит её, но все это ерунда; все это ерунда, ты её и не заслужила. Любовь — это беспомощность новорожденного, она кончается только отчаянным воплем и вкусом крови на разбитых губах, вот и вся любовь. У них с Силко нет любви, у них что-то намного, намного большее, Силко просто её, Силко никогда её не предаст даже если никогда!       Джинкс обводит взглядом кабинет от потолка до пола, от обивки дивана до стола, за которым сидит Силко и ни один рисунок не стёрт со стен, ни одна её вещь не убрана с места, где она оставила её. На столе Силко все ещё стоит его кружка и пепельница; забытый на краю стола синий мелок лежит все там же.       Джинкс думает, что она хотела бы нарисовать что-то и на Силко, оставить хотя бы нежную бледную царапинку не потому, что не верит, что он её, а просто потому, что ей ужасно этого хочется. Силко же не будет больно, она просто проведет ноготком по его коже так, чтобы остался белый след, который позже нальется розовым. Это не больно, это просто тепло и тут же пройдет.       Она цепляет ногтем большого пальца ноготок указательного и щёлкает ими, Силко только прищуривает здоровый глаз и продолжает упорно работать.       Силко водит кончиком пера по сметам сосредоточенно и равнодушно; его взгляд медленно плывёт по строкам, а рука расслабленно лежит поверх листа, он откладывает бумагу в сторону и приступает к следующей. Джинкс зевает, вытягивается всем телом, тянет руки в стороны, до сладкого хруста между лопатками и обратно падает на мягкие подушки.       Силко так долго сегодня смотрит свои документы, он может быстрее, когда сосредоточится, но не сейчас. Глупый Силко, глупый мужчина, ему совсем не нужно смотреть на Джинкс, чтобы думать только и только о ней.