Недосказанность

— Мам, я пойду! — Леви быстро подскакивает к шкафу в прихожей, ловко открывает дверцы с зеркалами на внешней стороне и быстро снимает с плечиков чёрный пуховик с настоящим мехом на капюшоне. Руки быстро оказываются в рукавах, закрытые серыми носками стопы быстро прячутся в чёрных матовых высоких ботинках на шнуровке. Перед тем как вставить наушники в уши, парень слышит звон чистой посуды и приближающиеся шаги. В унисон с ними раздаётся шелест водоотталкивающего пуховика, когда Леви накидывает чёрный портфель на одно плечо и скользит тканью по поверхности верхней одежды. Февраль Леви не любил. Наверное, это был его самый нелюбимый месяц после июля, потому что в июле очень высокая температура воздуха. Не любил Леви февраль за то, что температура в последний месяц зимы по идее должна подниматься вверх и приближаться к нулю, а то и к пяти градусам, а получается совершенно наоборот и каждый день ему приходится мучиться с температурой ниже нуля. По пробуждению первой пришедшей в голову мыслью является: «Надеюсь, сегодня не так холодно и я смогу надеть что-то полегче», но все мысли опровергаются сразу же как Леви открывает прогноз погоды на сегодняшний день в телефоне, который в руках Аккермана оказывается первым по пробуждению. Больше февраля Леви не любил только рано вставать и в сопровождении гололёда и толстого слоя снега около бордюра идти в школу в соседнем районе. Иногда по дороге он мог встретить одноклассницу по биологии Ханджи, но вот компании её Леви не особо радовался — Ханджи постоянно рассказывала что-то химико-биологическое, чем Леви особо не интересовался, так по утрам у него ещё и голова часто болит. Так сильно и так часто, что таблетки от головной боли не помогают, а к невропатологу Леви вместе с матерью никак не могут дойти — то занят сам Леви (например, проводит время в музыкальной академии), то Кушель, мама Леви, пропадает на работе. И если к утренним головным болям, проходящим к обеду, Леви уже привык, то к болтовне Ханджи никак привыкнуть не может. В этом одновременно были и плюсы, и минусы. С другой стороны, идти в школу в компании Зоэ было интереснее и отчасти веселее. Компанию бывшего одноклассника Фарлана Леви жаловал больше, чем компанию Ханджи — с Фарланом было легче найти общую, интересную для обеих сторон тему для разговора, они друг другу не надоедали и при надобности могли вообще идти в тишине. И всё же, больше всего Леви любил ходить в школу утром в одиночестве — тогда было время и послушать музыку в проводных чёрных наушниках, и поразмыслить над разными вещами, забивающими подростковую голову. Например… об Эрвине Смите. Леви перевёлся в другую школу в начале этого года, и когда составлял расписание, имел в приоритете большое количество уроков французского языка. Первое занятие тут же оставило после себя приятные эмоции для отстранённого ото всех Леви — почему-то работать с ним в паре для какой-то глупой совместной работы, тему которой Леви уже и не вспомнит в силу проблем с памятью, выбрал именно Эрвин. Высокий для своего возраста, где-то сто семьдесят пять сантиметров, с укладкой как у взрослого мужчины лет под сорок, ясными голубыми глазами, густыми тёмными бровями и ошеломительной улыбкой Смит тогда не объяснил причину своей заинтересованности в Леви. Сам Леви понять эту причину тоже не мог, ибо с Эрвином они были совершенно разные — Аккерман был ростом от силы сантиметров сто пятьдесят восемь, с угольными, небрежно расчёсанными на обе стороны волосами, поникшими и уставшими, словно Леви живёт не первую жизнь, серо-голубыми глазами, тонкими как ниточки бровями и огромным количеством чёрных точек на бледной коже. Они и одевались совершенно по-разному: Леви почти всегда ходил в чёрно-сером, носил по большей части закрытые вещи: водолазки, пиджаки, свитеры с высоким горлом, а Эрвин носил что-то более спокойное из белых, бежевых, нежно-голубых и блекло-голубых цветов. Больше всего из гардероба Эрвина Леви нравились брюки прямого кроя цвета слоновой кости и белая рубашка. Образ дополняли только блекло-голубые подтяжки, так сильно идущие Эрвину. Леви не мог сказать, что спустя чуть больше шести месяцев что-то прям кардинально изменилось кроме того, что он избавился от чёрных точек и лишних высыпаний на лице, и… кроме того, что с декабря Эрвин начал ему нравится. — Удачного дня, милый, — Кушель резко показывается в коридоре уже тогда, когда Леви включает инди-рок в наушниках, слушая начало песни Coldplay. Женщина подходит к сыну, поправляет шарф на его шее, скрытый пуховиком, и Леви привычно для себя цокает, вызывая на лице Кушель улыбку. Она поправляет ещё и капюшон, напоследок целуя парня в лоб. Леви по привычке говорит, что сегодня в школе до пяти в силу драмкружка и желания побыть в библиотеке подольше, чем он обычно находится там и Кушель улыбается ему вслед, наблюдая, как пятнадцатилетний сын, неодобрительно качнув головой, ловко расправляется с зазвеневшем на всю квартиру замком входной двери, выскакивая из дома как можно быстрее. Дверь за собой Леви громко захлопывает и как только Кушель слышит звук проворачивающегося в замочной скважине ключа — тут же отходит от двери, ступая на кухню. Как Эрвин начал нравиться Леви для него всё ещё оставалось загадкой. В один момент сверстник Смит показался Леви немного более обворожительным, чем могут казаться обворожительными друзья или просто хорошие знакомые, хотя их с Эрвином отношения и до этого не дотягивали. В один момент любые прикосновения сверстника Смита к себе Леви начал расценивать как подарок и Леви хотелось чаще прикасаться к Эрвину, хотелось перейти запретную черту «просто одноклассники» и обниматься с ним по приходу в школу и ухода из школы, хотелось чаще говорить с Эрвином, чтобы чаще слышать его голос. Матери, как и кому-либо Леви ничего не говорил и пока просто оставался серым пятном в этой истории — зрителем, тенью, третьим лицом — без разницы, можно хоть целый список написать, но резко попадать в главные роли Леви не хотел. Ему казалось, что, сделай он один шаг в сторону Эрвина, он тут же отвергнет его, не успев Леви даже сказать, что чувствует что-то большее к Смиту, чем то, что он чувствовал раньше. Было очевидно, что у привлекательного Эрвина будет симпатия чуть ли не всей школы - Эрвина любили преподаватели, ученики и ученицы, возле него часто крутились как девушки, так и парни. И Аккерману стоило признаться, что он завидовал тем людям, которые могли свободно находиться возле Смита без эрекции и проявляющих себя во всех сферах бабочек внутри живота, которые только начинали ещё сильнее плодиться в геометрической прогрессии. Если сначала Леви мог только лелеять мечты об Эрвине и его улыбке по ночам перед сном, то вскоре Аккерман даже пробовал мастурбировать на Эрвина, включая перед собой на экране телефона фотографию полюбившегося Смита. Один раз Леви чуть не остался замеченным матерью, и после этого ему стало дико стыдно за себя и свои поступки, потому мастурбировать он начал реже. Но не прекратил — и это был весомый факт. Наверное, на это влиял пубертатный период, который Леви и до сих пор пытается пережить, но мастурбировать на Эрвина ему очень нравилось и нравится до сих пор. Правда если Леви и мог кому-то из близких людей рассказать о симпатии к Эрвину, то такие утончённости он бы предпочёл оставить в маленькой, чистой и убранной до мелочей комнате со смятой простынёй под вспотевшим телом вместе с томительными вздохами и стонами, головокружительными действиями с участием полового члена и страдальческим: «Эрвин, Эрвин…». При этом смотреть на Эрвина после ночи, в которую можно и даже нужно было включить сцену мастурбации, Леви не было стыдно и даже нравилось. Леви подписан на все социальные сети Эрвина, ему нравится наблюдать за новыми твитами Эрвина в Твиттере, смотреть на самые разные фотографии в Инстаграм-странице Смита — на фотографию с его кошкой Марселин, на фотографию с Майком Захариусом, одноклассником Эрвина и Леви, на неисчисляемые фотографии с Ханджи Зоэ, на фотографии с родителями Эрвина, на фотографии самого Эрвина. Его Инстаграм-страница полна разнообразия, там опубликовано более тысячи совершенно разных и не похожих друг на друга фотографий. То, что Эрвин, оказывается, играет на гитаре, так ещё и является самоучкой, опубликовывающим видеоуроки на Ютубе для Леви стало открытием совершенно недавно, когда в ленте Ханджи случайно проскочила превью видео со знакомым и таким полюбившимся Аккерману довольным, будто светящимся от радости лицом. Не надо было вспоминать о Ханджи, потому что сейчас, стоя на пешеходном переходе, по ту сторону улицы Леви замечает Зоэ, которая замечает его в ответ и останавливается у поворота к проходу в другой квартал, видимо решившись дождаться Леви для компании. Лифт в четырнадцатиэтажном доме и подъезд уже давно позади, хотя сейчас Аккерману хочется вернуться домой обратно или переместиться назад во времени, выйти на пять минут позже и тем самым предотвратить встречу с Ханджи, чтобы можно было спокойно идти в наушниках под инди-рок. Песню приходится выключить на самом полюбившемся моменте — Леви снимает наушники, достаёт их из предназначенного разъёма на телефоне и прячет наушники в карман портфеля, ступая по пешеходному переходу при загорании зелёного света вместе с остальными людьми. Ханджи нетерпеливо машет ему рукой и подходит к зебре когда Леви в последние секунды зелёного света достигает тротуара по ту сторону улицы. — Леви, привет! — видимо, подумать сегодня в одиночестве об Эрвине не получится. Ханджи подскакивает к нему в длинной коричневой куртке длиной ниже колен. Когда они двое останавливаются на месте, Ханджи мельком обнимает Леви, сгребая его в богатые объятия под хриплое: «Отпусти, сейчас задушишь», и со смехом отпускает, позволяя и Леви, и себе ступать далее по улице. На лице Зоэ непринуждённость и легкомысленность, как и всегда, на лице Аккермана — разочарование, потому что окончательно решиться с тем, стоит ли признаваться Эрвину сегодня в любви или нет, он так и не сможет. — Ты какой-то расстроенный. Сегодня же праздник, ну? Улыбнись хоть сегодня! — Одиноким людям без партнёра праздновать сегодня нечего, — Леви сам себя режет ножом прямо по сердцу, внутри кривясь от сильной боли. Как сильно ему бы хотелось ответить, что улыбнётся сегодня только потому, что рядом с ним находится Эрвин, готовый целовать его от головы до пят, — не сыпь соль на рану, а. — Соль на рану? — «Зря, зря ты, Леви, это сказал, она же сейчас не отъебётся от тебя» — Леви готов убить сам себя, потому что сейчас будет чувствовать себя как на допросе, ибо Ханджи уже наклоняется к нему с океаном вопросов, на которые горит желанием узнать ответы. Смерть будет в разы лучше этого допроса. Леви хочется сбежать обратно к матери и закрыться на все сто замков, хотя ему кажется, что Ханджи и столько не сдержит. — Леви, а ты что, влюблён в кого-то? А почему я не знала?! — Потому что тебе это знать незачем, — Аккерман поднимает ладонь и шутливо, легонько отталкивает лицо Ханджи от своего, возвращая подругу в исходное положение. Горькой правдой является только то, что она теперь не заткнётся и всю следующую дорогу, короткую, но в мыслях Леви такую мучительно долгую он проведёт в неисчисляемых вопросах и будет готов даже кляп в рот Зоэ засунуть. — Ты вообще зачем так рано вышла? Ты на первое занятие обычно на десять минут опаздываешь, а тут как на иголках вышла за двадцать минут до начала занятий. Дома надоело уже в унисон с собаками гавкать? — А? Ой, да нет, — Ханджи засовывает правую руку в карман куртки и спустя несколько секунд достаёт оттуда целую пачку валентинок, связанных между собою тонкой бечёвкой, — мне валентинки в шкафчики нужно поразбрасывать. А это дело муторное, да и на глазах у всех заниматься таким не хочется. Сюрприз же! — Ты в такое огромное количество людей влюблена или тебе заняться просто нечем? — Леви провожает взглядом каждую квадратную валентинку в стопке, словно пытаясь насчитать их количество, но Зоэ быстро прячет их от взгляда Аккермана, словно боясь, что он увидит там что-то лишнее. Ханджи фыркает, что-то говорит про Леви себе под нос и потом проводит большим пальцем правой руки по стопке, проглаживая шершавую поверхность: — Я просто собираюсь сделать людям приятно! Тут, между прочим, и для тебя одна есть! — Мне это засчитать как комплимент? — Леви ведёт бровью, поднимая взгляд на Зоэ. — И ещё какой! — Ханджи прячет валентинки обратно в карман и Леви мысленно хмыкает позитивному и оптимистичному настрою подруги, продолжая слушать тихое бурчание Ханджи о несправедливости бытия и отсутствия воспринимания её как серьёзного человека. Точно ли Леви слушает её? Вернее будет сказать, точно ли Леви слушает Ханджи до конца, потому что большую часть разума Аккермана сейчас занимает светлый образ Эрвина Смита, валентинка для которого, единственная, идеальная и роскошная прячется в кармане чёрного пиджака Леви под тёплым пуховиком? Ханджи об этой валентинке не знает, и наверняка никогда больше не узнает, если план Леви, как он и рассчитывает, не сработает. Иначе быть не может. — К слову, а ты своей «соли на рану» валентинку сделал? Ханджи об этой валентинке не знает, и наверняка никогда больше не узнает… — Да какая разница? — Леви поднимает взгляд на подругу, смотрящую на низкорослого друга сквозь толстые линзы. Парень фыркает, передёргивается от холодного ветра и неосознанно ускоряет шаг, пряча и вторую руку в карман пуховика. — Слушай, Ханджи… Ты Моблиту валентинку сделала? — Моблиту? Конечно, Леви, что за глупости? Я ему самому первому сделала, — Ханджи самодовольно улыбается, скрещивая руки на груди для более уверенного вида. — Он, наверное, валентинку тебе одной и принесёт. Смотрит на тебя, как… — …как Леви на Эрвина… — Как на экспонат в каком-то дорогом музее. Не спорю, прямо не отличишь. Морозные языки ветра неприятно облизывают щёки и затылки, проходятся своими кончиками по носам и под глазами. Снег противно для ушей хрустит под ногами и Леви каждый раз мысленно щурится от неприятного звука — он для него противнее даже скрипящего о доску мела. Наконец показывается здание школы — Леви и Ханджи стоит пройти ещё один дом и они переступят черту между частями квартала «жилые дома» и «территория школы». Ханджи о чём-то мечтательно вздыхает, успокоившись от оживлённой беседы и глядя себе под ноги, наверняка в мыслях размышляя о чём-то приятном и мягком. Леви догадывается об этом исходя из выражения её лица. — Мне бабушка однажды рассказывала, что мой дедушка признался ей в любви в какой-то праздник. Вот думаю, чем я хуже? Разве я трусливее своего дедушки, в которого я, по словам всех родственников, и пошла? Чем я хуже? Может и мне Моблиту сегодня признаться? День всех влюблённых ведь, в этот день не только валентинки дарят, но и в любви признаются… — А ты в Моблита влюблена что ли? — Леви говорить это тяжело. Он чувствует себя как птица в клетке, или как птица, которой и вовсе отрезали крылья — Ханджи может так беспечно и свободно говорить о любви к Моблиту, будто знает, что её за это никто не осудит. А ведь Ханджи и правда никто не осудит, даже сам Моблит! Вокруг Бернера не крутится толпа девушек, к которым Ханджи постоянно ревнует Моблита, наоборот — это Моблит крутится вокруг Ханджи, которая ощущается как толпа девушек. У них наверняка всё взаимно и Леви готов сто долларов поставить на то, что если Ханджи признается Моблиту сегодня, то уже сегодня вечером она сможет назвать себя девушкой биолога-географа Моблита Бернера. — По тебе и не видно. Он к тебе клеится как банный лист, а ты всё отталкиваешь его и уходишь, держа на расстоянии друзей за тысячи километров так от влюблённых. — Да боялась я взаимность проявлять, — Леви и сам не замечает как они в порыве разговора уже заходят во внутренний двор школы, продолжая свободно беседовать о Моблите Бернере и взаимной любви, словно вокруг Аккермана и Зоэ не существует постепенно скапливающихся к началу занятий подростков, — хоть и знала, что Моблит любит меня. Это немного… Пугающе, что ли. — На тебя не похоже. Радуйся, что он тебя вообще в ответ любит, — Леви фыркает и отводит взгляд в сторону, когда они незамедлительно оказываются у ступенек для подъёма на крыльцо перед входной дверью школы, — моя соль на рану даже не подозревает, что я влюблён в неё. Шанс не теряй свой, четырёхглазая, не расстраивай ни себя, ни Моблита. Парень то хороший, в обиду тебя точно не даст, небось по пятам за тобой ходить будет в тысячи раз осторожнее и бережнее, чем делал это раньше. Но мог ли Леви сказать эти же слова самому себе? Что-то вроде: «Шанс не теряй свой, трусливый слабак, не расстраивай ни себя, ни Эрвина. Хотя есть ли ему до тебя дело? Нет, точно есть. Эрвин парень хороший, в обиду тебя точно не даст, так наверное и комплиментами будет засыпать, чтобы повысить твою низкую самооценку. Ведь, как и сказала Ханджи, в День святого Валентина не только дарят валентинки, но и признаются в любви... Может это твой шанс?». Но при одной только мысли о признании у Аккермана подгибались колени и руки потели так сильно, словно он окунул их в воду. Хотелось спрятаться ото всех в каком-то укромном уголке, да даже в своей скромной чистой комнате, хоть за мастурбацией на фотографию Эрвина, да занять себя чем угодно, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями! Леви боялся сам себя, боялся собственных мыслей о том, что он испытывает неописуемо сладкие и нежные чувства по отношению к однокласснику Эрвину, боялся признаться, что это правда. Признаться до конца, потому что эту суровую правду Леви принял ещё двадцать пятого декабря — в Рождество и его День Рождения одновременно. Леви не то, чтобы общался со всеми учениками и со всеми своими одноклассниками, поэтому о том, что он празднует двадцать пятого декабря не только Рождество знали от силы три человека — Ханджи, Фарлан и Изабель, учитывая, что последние двое учились с Леви от первого класса до девятого ещё в его бывшей школе. Но каким удивлением и очарованием одновременно для Леви стало то, что Эрвин, внезапно возникший перед ним двадцать пятого числа первого месяца зимы поздравил Аккермана не только с Рождеством, но и с каким-то «твоим днём», вручив небольшую по размерам коробку в нежно-коричневой обёртке с белой лентой в руки Леви. Ханджи, как и остальные присутствующие во время этой сцены люди тогда сильно удивились, и не меньше их самих удивился сам Леви. Подарок он открыл уже вечером, предварительно закрывшись в своей комнате от матери. В коробке помимо открытки и настоящей коротко отстриженной белой розы оказался Полароид с купленными для него кассетами заранее. Сейчас Леви мог похвастаться огромным количеством фотографий, что были прикреплены к стене, сделанных именно благодаря подаренному фотоаппарату. Если приглядеться, среди фотографий можно было отыскать и фотографии обожаемого Эрвина, сделанные либо с предварительным согласием Эрвина, либо исподтишка. Леви отчаянно надеялся, что Смит об этом никогда не узнает, а если и узнает, то не будет против таких неожиданных элементов интерьера в комнате Аккермана. — Думаешь, что в этом есть смысл? — Ханджи опускает взгляд на чёрную макушку Леви, когда он прямо перед дверью в школу скидывает с головы капюшон пуховика, рваными движениями поправляя чёлку и причёску в целом. Зоэ ловко открывает перед ним дверь, пропуская сначала Леви вперёд, а следом за другом заходит и сама. Красные от мороза щёки и кончик носа тут же отдаёт приятным теплом благодаря тому, что в школе неслабое отопление. Тут всегда тепло. — Нет, я просто так тебе сейчас рассказываю сказки как из смазливой мелодрамы, — Леви быстро расстёгивает пуховик, когда они с Ханджи движутся в сторону раздевалки. По длинным коридорам гулко раздаётся стук их обуви благодаря тому, что и на той, и на той паре обуви есть каблук — может и небольшой, но всё же он создаёт звонкий звук. — Если бы я не видел смысла сделать тебя ещё капельку счастливее любовью — я бы этого не говорил. Опять же, со стороны очень видно, что Моблит на тебя как на фарфоровую кружку смотрит. И относится также: бережно, словно навредить очень боится, хотя я очень сомневаюсь, что тебе в принципе что-то навредить может. Особенно Моблит, — они подходят к лавочкам напротив стойки, за которой прячутся бесчисленные ряды с крючками для верхней одежды и Леви ловко скидывает с плеча портфель с неприятным звуком трущейся ткани о водонепроницаемый пуховик. Ханджи быстро повторяет его движения и отдаёт свою верхнюю одежду в руки Аккермана, он подходит к стойке и отдаёт их с Ханджи пуховики сидящей за стойкой женщине, предварительно попросив повесить каждый пуховик на разные крючки. Отошедший персонал школы, отвечающая за раздевалку, возвращается к Леви с двумя номерками на прямоугольных пластиковых пластинах, отдавая их ожидающему по ту сторону стойки парню. Леви кивает, забирает номерки и отходит к Зоэ, рядом с которой лишь накидывает на плечо покинутый тут ранее портфель и они ступают несколько шагов обратно в сторону входа в школу к центральному коридору. — Короче, не проебись с этим. Представь, как крупно твоя жизнь может измениться от нескольких слов. — И это говоришь мне ты, питающий безответную симпатию к своей «соли на рану», — последние слова Ханджи цитирует, вспоминая их с Леви разговор по дороге в школу. Он томительно вздыхает, цокает и ускоряет шаг, нащупывая в чёрном пиджаке валентинку для соли-Эрвина. — Ладно, удачи тебе с доставкой валентинок, купидон, — Аккерман не оборачивается и продолжает идти вперёд к своему шкафчику, оставляя Ханджи позади. Она кричит ему напоследок прощание и спустя несколько секунд Леви снова её не слышит. Ханджи, наверное, останавливается у первого шкафчика, который принадлежит одному из её знакомых, чтобы подкинуть туда валентинку сквозь узкие широкие отверстия в верхней части дверцы. Подбрасывать туда валентинки — самое то. «Можно ощутить себя почтальоном, — сказал Леви накануне Дня всех влюблённых, слушая план Ханджи о том, как она собирается подкидывать всем валентинки в шкафчики, — так и на практике попробуешь профессию, можешь идти подрабатывать сразу после школы. И деньги будут». Леви рассчитывал, что Эрвин не явится так рано в школе. Обычно Смит приходит без десяти девять, сейчас на дисплее телефона Леви видит лишь восемь часов сорок одну минуту — девятнадцать минут до начала занятий, а если учитывать, что всё пойдёт по плану, то у него есть девять минут на то, чтобы не запутаться в шкафчиках и подкинуть валентинку для Эрвина в нужный шкафчик. «Главное — не проебаться» — мельком пролетает в голове Леви и при мысли о «проёбе» ладони снова начинают сильно потеть. Их, спрятанных в карманах пиджака, Леви сжимает в кулаки и сводит брови к переносице, шагая ещё быстрее и увереннее. В его низком росте был один, самый главный по мнению Ханджи плюс — можно идти быстрее всех в компании, только вот Леви не мог понять, нравится ему этот плюс или нет. И сейчас, идя между двумя рядами шкафчиков, поставленных впритык к стенам по обе стороны от него, учитывая, что шкафчик Эрвина находится рядом со шкафчиком Леви, а шкафчик Леви находится далеко от входа, Аккерман начинает понимать, насколько быстрый шаг его сейчас спасает, потому что уже слышит за спиной увеличивающееся в геометрической прогрессии, прямо как бабочки в его животе, количество новых голосов — с каждой минутой в школу заходят всё больше людей и среди них в любой момент может показаться Эрвин. Дорога быстро остаётся позади, когда Леви видит ориентир своего шкафчика. Рядом с его шкафчиком находится шкафчик Майка, открытую дверцу которого в ту же секунду захлопывает его владелец — сам Майк. Когда шкафчик оказывается закрытым, Захариус становится спиной к нему и, облокотившись, включает телефон, что-то внимательно рассматривая на его экране. Аккерман ступает последние шаги в одиночестве и тишине — вот-вот диалог можно будет начать со старым знакомым Майком: — Привет, Майк, — сиплым голосом выдавливает Леви и в ответ ему Майк лишь кивает, не отрывая взгляда от экрана телефона. Леви с шумом открывает дверцу своего шкафчика, слегка надавливая на него и тут же натыкается взглядом на сложенные в аккуратную стопку тетради и учебники, пару полариодных фотографий, приклеенных к стенке шкафа над тетрадями около крючков и свободное место для портфеля, которое тут же занимает необходимый для этого объект. Аккерман вздыхает, поворачивает голову правее и натыкается на зеркало на внутренней стороне дверцы шкафа, в отражении которого встречается со своей копией. Копия, правда, выглядит неряшливо, поэтому Леви осторожно и бережно поправляет волосы так, чтобы выглядеть более менее презентабельно, но у чёрных прядей свои планы и они снова выбиваются из причёски. Волосы сегодня с самого пробуждения были почему-то очень густыми, даже лак для закрепления причёски никак не помог, потому Леви лишь тихо чертыхается, оставляя волосы хотя бы так, как есть. Чтобы не сделать ещё хуже. Леви поворачивается к тетрадям, выискивая среди стопки нужную ему тетрадь по французскому. В понедельник первым уроком в расписании и у Эрвина, и у Леви стоит французский, чему Леви несказанно рад — это шанс отдать валентинку Эрвину и сделать это также незаметно, как и Ханджи, которая сейчас тише воды, ниже травы ходит по коридору и, оставаясь незамеченным инкогнито, кидает валентинки в шкафчики своих знакомых. А знакомых у Ханджи почти вся школа. Сердце неприятно ноет от мысли о том, что Леви на всякий случай назвался в валентинке анонимом — на случай если он так и не решится встретиться со Смитом лицом к лицу и отдать ему валентинку от своего лица. На такое развитие событий у Леви был «План В» — просто подкинуть валентинку в шкафчик Эрвина. И пусть он так и не узнает, от кого эта валентинка, Леви станет немного легче от осознания, что фактически Эрвину в любви он признался. Фактически, а не практически… Где-то внизу живота непреодолимо скручивается узел и неприятно ноет, сердце стонет сильнее обычного, ноги вдруг резко становятся настолько слабыми, что похожи на вату и Леви едва не падает, надеясь, что стоящий рядом Майк в случае чего подстрахует и поймает Аккермана, предотвращая удар затылком о холодную плитку. Леви вздыхает, вздрагивает плечами, надеясь, что Майк не увидел его странных действий и прежде чем закрыть дверцу шкафчика ещё раз смотрит на своё отражение — всё, как всегда. Чёрный брючный костюм, сегодня — белая водолазка с высоким горлом, кольца на пальцах и едва заметные серёжки-крестики в ушах, которые Леви обычно предпочитает снимать. Только вот… что-то не так. — Леви! …Какой стыд. Леви моментально захлопывает дверцу шкафчика с громким дребезгом, потому что видит за спиной своего отражения Эрвина в костюме, в котором он раньше не показывался в обществе. Сегодня на Эрвине были синие брюки, в том же цвете костюмная жилетка, закрывающая торс белоснежной рубашки, рукава которой были закатаны. На запястье левой руки — наручные часы, на оголённой шее золотая подвеска с изумрудом, так сильно контрастирующем с голубыми глазами Эрвина. Леви готов отдать всё, лишь бы смотреть в них постоянно. Аккерману кажется, что только что он влюбился в Эрвина миллионный по счёту раз. Сегодня Смит выглядит так словно для того, чтобы подразнить Леви своим чарующим видом, невероятно чарующим, притягивающим, манящим… Леви хотелось схватить Эрвина за эту жилетку, притянуть к себе и грязно поцеловать, словно им не по пятнадцать, а по тридцать и не меньше. «Нет, Леви, меньше таких мыслей! Не хватало ещё со стояком пролажаться, мысли нормально!». — Привет, Леви, — Эрвин останавливается прямо перед Аккерманом, который будто намертво оказался вкопанным в землю. Леви даже моргать боится, боится нарушать эту атмосферу, эту идиллию — сам Эрвин с нежной улыбкой прямо сейчас смотрит на Леви, словно ждал его всё это время тут! Какой стыд! — Как твоё самочувствие? Выглядишь… бледным. Но Леви молчит — ему словно отрезали язык. Страшно было начинать разговор с Эрвином, но ещё страшнее — ответить позитивно настроенному Эрвину, который по какой-то причине начал диалог с Аккерманом. — Да… — Леви сглатывает слюну, кадык нервно дёргается. — Да нет, всё… в порядке. Спасибо… Эрвин. Он улыбается шире и ещё нежнее и от его улыбки у Леви всё внутри будто переворачивается, волосы становятся вверх дыбом, сам Леви готов потерять сознание от ослепляющей улыбки Эрвина, на деле просто вскинув тонкие брови вверх. Смит о чём-то переговаривается с Майком, на некоторое время переключившись на стоящего всё это время рядом, слушающего их разговор Захариуса, буравящего взглядом телефон сквозь густую чёлку, а затем Эрвин снова переводит взгляд в сторону Леви, делая один шаг к Аккерману. Леви неосознанно хочется сделать один шаг назад. Не потому, что Эрвин ему противен, наоборот, а потому, что ему страшно. Проявлять страх и слабость Леви никогда не любил и не хотел, но сейчас внутри него будто не осталось никаких других эмоций и от этого становится ещё страшнее. Кто знает, что сейчас собирается делать Эрвин? — Отойдём поговорить? — Эрвин не то, чтобы говорит это неуверенно, но сильно уверенно это тоже не прозвучало. И Леви ему в ответ кивает головой также — не неуверенно, но и не сильно уверенно, словно уверен в себе и своих силах, но в чём-то почему-то сомневается. Леви кажется, что прямо сейчас все бабочки в животе готовы ринутся наружу. — Не бойся, ничего запрещённого делать и говорить тоже не буду, — наверное, заметив притупленный и удивлённый взгляд Аккермана добавляет Эрвин, хватая того под локоть. — Пойдём, это личное, нужно поговорить где-то в стороне. Майк на них абсолютно не реагирует и Леви кажется, что именно сейчас он невероятно сильно хочет, чтобы Ханджи вдруг прервала диалог между ним и Эрвином. Она бы сейчас была как раз вовремя, потому что животный страх резко накатывает с волной адреналина. Эрвин медленными шагами идёт по коридору и резко сворачивает в один из проходов, уходя в какой-то удалённый угол школы возле окна, где обычно никого нет. Так и сейчас, особенно когда школа наполовину пустая — здесь нет никого, кроме самих Эрвина и Леви, которые останавливаются возле окна, стоя напротив друг друга. Эрвин вздыхает, Аккерман прячет трясущиеся ладони в карманы и от волнения решает перевести тему: — Эрвин, я… — Леви, прости, я тебя перебью, но не могу больше держать её у себя — уж слишком она к тебе просится, — Эрвин отгибает левую сторону жилетки и просовывает туда руку, вероятно, намереваясь достать что-то из внутреннего кармана жилетки. Все ожидания Леви становятся оправданными, когда он видит в правой руке Эрвина маленький белый квадрат размером, наверное, 8×8 сантиметров. Смит тут же протягивает её Аккерману и он, опустив взгляд вниз, видит на белой бумаге минималистичное и маленькое сердечко, нарисованное одним только чёрным контуром. Даже если смотреть на квадрат сверху можно увидеть, что это не единственная его часть и фигура из белого картона сложена в несколько раз для формирования квадрата. У Леви перехватывает дыхание. — Прими эту валентинку от меня. С Днём святого Валентина, Леви. Густая пелена тумана стынет перед глазами, размывая все находящиеся вокруг Леви объекты. Включая Эрвина — он сейчас кажется совершенно размытым и только синяя жилетка позволяет распознать, что перед Леви стоит именно одноклассник Эрвин Смит, а никто другой. Аккерман поднимает руку, неосознанно берёт в правую руку валентинку и Эрвин ловко отпускает её, отдавая Леви окончательно. Даже сейчас, держа валентинку в двадцати сантиметрах от лица, Леви кажется, что она идеальна, хотя из-за размытости он не может точно определить это. Она пахнет Эрвином — каким-то сладким одеколоном, придающим Эрвину нежности и своей сладости, валентинка словно передаёт Эрвина как личность — она строгая, но такая приятная и аккуратная одновременно, минималистичная и, кажется, простая, но при этом передающая весь главный смысл без лишней воды. Во всём этом точно читается Эрвин, и Леви от этого сравнения становится ещё тоскливее. Он выгибает брови во внутренний уголок, прижимает валентинку к себе и, облизав губы, выдавливает из себя жалобное: — Эрвин… — Леви, прости, я не мог сознаться раньше, но… — Эрвин словно не слушает Леви — или специально не хочет его слышать. Он невинно чешет затылок и Аккерман, подняв взгляд на Смита, замечает на его щеках едва заметный персиковый с оттенком розового румянец, такой блестящий при свете ламп в школьном коридоре. — Ты мне нравишься, Леви. Очень нравишься. Я бы… я бы хотел с тобой встречаться. Конечно, с твоего согласия, но… Я хочу, чтобы ты знал про это не только с текста на бумаге, но и с моих собственных слов: ты очень красивый, Леви, ты лучший человек в моей жизни и я очень тебя люблю. Ты… Ты невероятный, прекрасный и… у тебя самые красивые глаза. Леви формально падает в обморок. «Это конечная, — думает он, чувствуя, как всё напряжение из узла внизу живота перетекает к щекам, образовывая на них розовый румянец от смущения, — держи меня Ханджи, я сейчас точно в обморок упаду. Что ты говоришь, Эрвин? Это розыгрыш? Сейчас не первое апреля». — Эрвин, чёрт возьми… — Леви опускает взгляд вниз и тут же поднимает его на лицо Эрвина обратно, ещё раз нервно дёргая кадыком. — Ты… не шутишь? — Какой мне от этого толк? — Эрвин улыбается — но улыбка выходит нервной, словно Смит пытается облегчить свои собственные страдания и попытку признаться Аккерману, словно пытается сделать самому себе легче. Напряжение в воздухе по каким-то причинам резко начинает спадать, как резко и появилось и Леви, простояв обездвижено ещё десять секунд, резко ныряет правой ладонью в карман пиджака и достаёт оттуда валентинку не квадратной формы, рвано протягивая её Эрвину. Он берёт её в руки, переводя взгляд с валентинки на Леви и обратно и, прежде чем прочитать, касается рукой шеи Леви, скользя указательным пальцем за ухом. Аккерман неуверенно кивает, словно подливая масла в огонь — Эрвин наклоняется вниз и целует прохладные, дрожащие от волнения тонкие и бледные губы Леви, второй рукой обнимая его и прижимая покрепче к себе. Леви приподнимается на носки, чтобы им было удобнее целоваться и губы Смита Леви кажутся невероятно сладкими, с кислой ноткой какого-то лайма и горького чёрного чая. Эрвин прижимает подаренную ему валентинку к спине Леви вместе со своей рукой, Аккерман обхватывает ладонью левой руки затылок Эрвина, наклоняя его к себе ещё сильнее для удобства. Они несколько раз причмокивают губами и звук, соответственно, выдаётся очень тихим, вот только Леви он кажется настолько громким, что он будто пролетает не только по всему первому этажу, но и по помещению всей остальной школы тоже. Хочется кричать от восторга: «Эрвин признался мне в любви, у нас всё взаимно!», и если бы Леви только знал, что Эрвин хотел кричать от восторга тоже — «Леви, мой милый Леви, я так рад, что ты меня не отверг и чувствовал по отношению ко мне те же эмоции, что и я к тебе!». Эрвин уверенно обхватывает нижнюю губу Леви двумя своими, Леви выдыхает в поцелуй, от блаженства прикрывая потяжелевшие резко веки. Сейчас он готов назвать себя самым счастливым человеком на земле, словно взаимная любовь с Эрвином вернула краски в его жизнь.

Мой дорогой Эрвин,

Я не знаю, осмелюсь ли я лично сказать тебе три важных слова, которые в корне поменяют отношения между нами, но я хочу чтобы ты знал, даже если это будет написано на жалкой картонной фигуре сердца — я люблю тебя, Эрвин Смит.

Спасибо за то, что ты есть и что делаешь каждый мой день лучше.

Аноним.