В жизни каждого есть светлые и тёмные полосы. Они постоянно чередуются, обгоняют друг друга, но однажды тёмная полоса станет настолько длинной, почти бесконечной, что свет больше не сможет пробиться сквозь эту пелену смерти.
Я медленно положил ручку на деревянный стол и перевёл взгляд на запястье. Семь чёрных крестов. — Прощай, — прошептал я, озираясь по сторонам. Уилл Тёрнер так и лежал с забинтованным плечом на паре тюков, которые здесь заменяли людям кровати, в одних рваных брюках. Сквозь белую пелену тонкой ткани сочилась алая кровь. Я отвернулся. Я не мог смотреть на этих бедных людей, на долю которых выпало столько испытаний. Одна только мысль утешала меня. Они приспособились ко всем условиям. Они не знают другой жизни. Только я знаю. — Прощай, — снова прошептал я едва слышно. Я не знал, увижу ли ещё когда-нибудь Уилла, успею ли с ним попрощаться и сжать в своих руках его ладонь, покрытую мелкими шрамами. Ладонь невероятно сильного человека. В любой момент я мог оказаться на борту "Чёрной Жемчужины".***
Только когда я очутился в своём мире, я осознал, где провёл семь дней. Я жил рука об руку с людьми из другой вселенной. С людьми, для которых страх смерти стал чем-то совершенно обыденным, с людьми, единственной целью которых было просто выжить. Только эти люди оказались человечнее многих из тех, кого я знал. Человечнее меня. Я никогда не забуду нашу первую встречу, когда Уилл, единственный из всего анклава, не стал задавать вопросов и взялся помочь совсем незнакомому, неизвестно откуда взявшемуся человеку. Прошло не больше суток, когда он подарил мне свои носки. Мягко говоря, странный подарок. Гораздо позже я понял, что Уилл всё это время спасал мою жизнь. От этих носков несло луком, а козья шерсть неприятно колола кожу. Но Уилл не думал о себе, когда рисковал жизнью. Он так и не признался, что не спал несколько ночей подряд, пока не были готовы новые носки, пока я не понял, наконец, что творится в этом аду. Уилл. Он навсегда останется в моей памяти именно таким. В старой изорванной одежде, с вечными ссадинами на загорелом лице, с неизменным страхом в глазах и искренней улыбкой, с бешеной готовностью защитить, помочь, спасти, с такой искренней и непритворной любовью к жизни. Я, наверное, никогда не пойму, как могут гармонично уживаться в одном человеке жестокость, сила, грация кошки, зоркость орла и простая доброта, вера в других. Я припоминал, что прошлый владелец компаса мне что-то говорил про перелёты в другие миры на семь дней, про знакомство с жителями разных вселенных, но кто в здравом уме этому бы поверил? Вот и я тогда лишь усмехнулся. Мне это показалось абсурдом, а сейчас… Если бы я только знал, как работает эта штуковина! Я понимал, что никогда не стану прежним. Эти семь дней окончательно изменили меня. Какая-то неделя казалась мне целой жизнью. И пусть я не знаю, когда смогу снова вернуться туда, я уже жду этого момента. Наверное, я теперь всегда буду вспоминать Уилла, вспоминать людей, которые живут в настоящем аду. И да, чёрт побери, они стали мне дороги. Признаю. Я с размаху ударил по компасу. Стрелка сделала оборот и остановилась, показывая на восток. Я развернулся, стараясь выбить из головы ненужные мысли. Только ничего не получалось. Воспоминания потоком проносились перед глазами. А стрелка уже снова указала на юг и закрутилась с бешеной скоростью. Я захлопнул крышку компаса и открыл снова. Ничего не изменилось. Я не знал, чего я хочу, куда теперь меня должна привести эта стрелка. Нет, я знал. Только понимал, что это невозможно. — Гибс, право руля! — через плечо бросил я, и, как всегда, гордо зашагал по палубе, раздавая поручения. Нужно оставить прошлое в прошлом и идти дальше. И корабль направился в страну восходящего солнца, навстречу новым приключениям…***
Прошло девять лет с того момента, как я побывал в другом мире. Наш корабль был на пути к острову, где по слухам спрятан сундук с камнем Свободы. Я стоял у борта Чёрной Жемчужины, всматриваясь в горизонт. Только острова всё никак не было видно. Моя рука невольно потянулась к бутылке на деревянном ящике. Я сделал шаг, облокотившись о борт корабля, и отпил прямо из горла. Снова достав компас и удостоверившись, что мы идём в правильном направлении, я уже был готов его убрать, как тут мне на глаза попалось маленькое золотое колёсико. Оно было не больше горошины, но мне сразу показалось чем-то загадочным среди других сверхобыденных вещей. Моя рука протянулась к правому краю компаса, пальцы нащупали шестерёнки колёса. Я сделал оборот, второй, третий… Ничего не происходило. Но когда золотое колесико провернулось ровно семь раз, по ногам пробежал холодный ветер, что-то зашелестело, и всё закружилась в едином вихре. Я пошатнулся, перед глазами потемнело. Я не помню, что было дальше, но очнулся я на тюке, который жутко колол бок. Я вскочил и сделал шаг, осматривая помещение. Деревянный шкаф, стол, дверь — всё чертовски знакомо! Я повернулся вокруг себя, и мой взгляд остановился на чёрной ручке. Моей чёрной ручке. Я быстро пошарил по карманам. Да, ручки там нет. Уже девять лет как нет! Я замер. Только сейчас я осознал, где нахожусь. Но не успел сделать шаг, как из-за угла выбежал какой-то мальчишка. Его каштановые волосы были растрёпаны, руки в чём-то вымазаны, но в глазах плясали огоньки беззаботного детства. — Пап, — позвал детский голос. Мальчик выглядел слишком странно. За девять лет я уже заново привык к обыденному, образы тех роковых семи дней почти стёрлись из головы, оставив лишь обрывки воспоминаний и необъяснимую боль в сердце. Этот мальчик был не таким, как бедняки или сироты. И пусть разорванная на локтях не по размеру свободная рубашка и старые брюки, тени под глазами и бледная кожа создавали не лучшее впечатление, что-то живое и чистое проглядывало в его лице. Мальчишка то озирался по сторонам, заглядывая за угол, то окидывал меня внимательным, почти взрослым взглядом. Нет, он не боялся и не был удивлён. Ребёнок, воспитывающийся в таких условиях, уже давно научился не бояться или хотя бы скрывать свой страх. Он смотрел на меня с искренним сожалением и сочувствием. — Пап, — снова позвал мальчик, нахмурив брови. Из соседней комнаты послышался мужской голос. Я ждал, затаив дыхание. Я уже слышал его шаги и тихий скрип деревянных досок. Я уже знал, что это он. Он смог воспитать сына в мире, где и самому выжить крайне сложно. Секунды тянулись слишком долго. Наконец из-за угла показался высокий мужчина. Он подошёл к мальчишке, не сводя с меня взгляда. И пусть он снова был максимально сдержан, его глаза горели от переизбытка эмоций. — Пап, пришёл странник из другого анклава… — но отец не дал сыну договорить. Он потрепал мальчика по волосам, на что тот тряхнул лохматой головой, и сделал неуверенный шаг вперёд. Нас теперь разделяли какие-то несколько метров. И вот передо мной стоял Уилл, как девять лет назад, при нашей первой встрече. Он улыбался едва заметно и как-то немного устало, но искренне. Я не смел пошевелиться. Встреча, в возможность которой я уже не верил, случилась сейчас, спустя почти десять лет. Мы оба молчали. Потом Уилл сделал неуверенный шаг и крепко обнял меня за плечи. В его глазах блестели слёзы. Нет, я не подумал, что он слабый. Его искренние эмоции лишь подтвердили мои слова. Жители этого мира куда человечнее многих моих знакомых. Тут в комнату вошла девушка, возлюбленная Уилла и мать Генри. Её женственность и девичья красота увяли от постоянной работы, но смуглое лицо и тёмные волосы придавали ей какой-то таинственный облик азиатской царицы. А к распущенным волосам был приколот цветок, уже потерявший свою свежесть. Уилл обнял девушку за плечи и с улыбкой подвёл ко мне. — Аделла, — почти с благоговением произнёс Тёрнер. Девушка боязливо подала мне руку, и я с уважением её пожал. — А это мой сын, Генри. Вы уже вроде познакомились, — усмехнулся Уилл. Мальчишка снова тряхнул лохматой головой. Он всё ещё стоял рядом с нами и внимательно разглядывал меня. Наверное, так выглядит настоящая любовь… Если она вообще существует. Любовь людей, которые вместе только ради друг друга без всякой выгоды. Любовь, настолько светлая и непорочная, какой её представляют девочки в розовых романах. Чистые чувства в жестоком и грязном мире… И как у Уилла хватало сил не только на себя, но ещё и на семью? Как он мог думать о ком-то ещё, когда смерть подкарауливает за каждым углом? Пусть всё таким же сдержанно холодным держался Тёрнер, пусть старался не показывать эмоции, его выдавали глаза. Глаза, наполненные целой гаммой чувств. Я не представлял, как ему сложно, не мог даже вообразить, каково это — жить в вечном страхе и с вечной ответственностью не только за себя, но и за любимых людей. — Вы тот гость из рассказов папы? — вдруг раздался голос Генри. — Я думал, что это сказка. Значит правда, что есть мир без монстров? Как в эти секунды забилось моё сердце, как я сдержал слёзы, глядя в столь серьёзные глаза мальчишки. Мир без монстров… Есть ли мир без монстров? — повторял детский голосок, чересчур наполненный любопытством, в моей голове. Он говорил слишком искренне, с каким-то наивным восторгом. Нечто настолько обыденное для меня для этого мальчика было просто невероятным, верхом мечтаний. Мальчик неуверенно, но с искренним интересом подошёл ко мне, обходя сломанную половицу. Он поднял голову и окинул меня внимательным взглядом. Его огромные карие глаза смотрели снизу вверх, не пропуская ни одной мелочи. Такие чистые, светлые… В них смешивались недоверие и надежда. Генри нахмурил брови, словно какая-та мысль не давала ему покоя, словно он ждал от меня ответа. — Есть, — тихо сказал я. — Есть мир без монстров, но там свои опасности. Бури, штормы, набеги пиратов… — нет, они не знали, что я отношусь к одной из категорий опасности. — Ух ты, — с благоговением прошептал Генри. — Пираты, кораблекрушения, необитаемые острова. Я думал всё это выдумки. Расскажи… Расскажите, пожалуйста. Этому мальчику едва исполнилось восемь, но он уже привык жить в вечном страхе. Эти огромные глаза уже видели настоящие кошмары. И смерть уже протягивала свои костлявые руки к маленькой фигурке, обдавая её своим ледяным дыханием. И теперь надежда поселилась в детском сердце, мечта ожила вновь. Он давно перестал верить. Но так устроена детская душа, что стоит только дать надежду, и она разрастётся и пустит корни. Генри всё ещё стоял передо мной. Он ждал, ждал чего-то загадочного и таинственного. Какие же всё-таки странные дети! Они не запоминают плохое и грустное, они не умеют волноваться и не могут взять на себя чью-то вину. Но ребёнок тем и ребёнок, что нечто бессмысленное и неважное может стать для него смыслом жизни. Я не мог спокойно смотреть на Генри. Если бы в кармане нашлась конфетка или кусочек шоколада. Нет, пусто! Но вдруг мне в голову пришла неожиданная мысль. Я опустился на колено перед мальчишкой и провёл ладонью по его каштановым волосам. — Хочешь подарок? — Подарок, — глаза Генри сделались ещё больше, и в них заблестели слёзы. Счастья, радости или всё же печали? Но они были искренние детские… Я не мог смотреть, как плачут дети. — Настоящий подарок? — продолжил Генри. — Я только два раза в жизни получал настоящие подарки. От этой фразы что-то больно кольнуло в груди, и в горле появился комок. — Да, — подтвердил я, снимая с пальца перстень — единственное, что у меня было с собой. Я раскрыл маленькую дрожащую ладошку мальчика, положил в неё кольцо с большим голубым камнем и аккуратно сжал пальчики. — Не… — голос Генри дрогнул. — Не надо. Мальчик шмыгнул носом и заплакал. Утирая глаза маленьким кулачком, он шептал: — Не надо, это ваше… Я не смогу отплатить вам, мне нечего дать в ответ. Но я лишь провёл ладонью по взъерошенным волосам, покачал головой и, улыбаясь, прошептал: — Это тебе, малыш. Ты заслужил.***
А потом были долгие вечерние посиделки, где я рассказывал о дальних плаваньях, о поисках сокровищ и о борьбе с непогодой. С каждым днём Генри всё сильнее привыкал ко мне, всё чаще из комнаты раздавались звенящий голосок и детский смех, а я никак не мог смириться с тем, что скоро исчезну из этого мира. Да, исчезну, словно по щелчку пальцев. А дни шли и шли, а с ними на моём запястье появлялись новые чёрные кресты. Как я отвык их рисовать! Уилл снова стал членом моей семьи, а Генри… О нём и говорить нечего. Мне кажется, у меня не хватило бы сил объяснить мальчишке, что через несколько дней будет некому длинными вечерами рассказывать истории. Но Уилл сделал всё за меня, за что ему большое спасибо.***
Каждый день я невольно кидал взгляд на свой компас, но ключ от иной вселенной всё не появлялся. Везде какие-то чёртовые ограничения! Мне ничего не оставалась, кроме как ждать. Кто знает, когда наконец откроется портал в другой мир? Спустя год, два, девять? И всё это ради семи дней. Вот опять, опять несправедливость. Я ждал этого момента год. Год, чёрт побери! И всё равно он наступил неожиданно. Каждое утро в первую очередь я смотрел на компас. Это уже стало привычкой. И в это утро я наконец увидел то, чего ждал так долго. Маленькое золотое колёсико. Я схватил со стола горсть конфет, которые припас как раз для подобного случая, провёл пальцем по гладкой крышке компаса… Я не сомневался, что должен сейчас сделать. И пусть завтра нужно отплывать. Пусть. Всё равно. Этот мир давно потерял для меня свою ценность. Я повернул колёсико ровно семь раз. Всё вокруг завертелось в едином вихре, пол ушёл из-под ног. Теперь я уже точно знал, чего ожидать, знал, куда попаду. Я уже слышал тихий звенящий детский голос… Я помнил всё. Каждую секунду, каждое мгновенье, будто вовсе не было того года, будто я вовсе не возвращался в свой мир. — Уилл, я… Слова застыли в воздухе. Потусторонний зловещий холод пробежал по коже, сжимая железными тисками горло, мешая дышать. Запах дыма и крови, запах смерти ударил в голову, путая мысли. Я был не в хижине Уилла, на пепелище. Здесь прошла смерть, оставив после себя лишь разрушенные хижины, изуродованные тела и холод. Пустоту. Я не успел. Всё вокруг погрузилось в пустоту. Картинка поплыла перед глазами. Я не знаю, сколько времени прошло, когда я ходил по этому полю боя, стараясь найти хоть частичку чего-то живого, не разрушенного, не тронутого смертью. Я не думал о собственной жизни. В голове всё ещё звучал детский голос, воспоминания, как на плёнке, вертелись перед глазами, только они больше не были цветными. Серая пелена затянула всё вокруг, въелась под веки, никак не желая исчезать. Только маленький огонёк надежды ещё теплился в груди. Надежды на то, что Тёрнеры успели спастись, бежать в соседний анклав. Я в который раз проходил мимо, наверное, самого целого на этом пепелище здания. Несколько серых стен возвышались над пристанищем смерти, как могильные плиты одной огромной безымянной могилы. Я не сразу заметил надпись. Чёрные, выведённые углем, неровные буквы. Единственная прощальная надпись на этой могильной плите… ЕслиТвой Генри
Но это Генри было написано не до конца. Буквы исчезали на полуслове. Вот, вот здесь они будто должны продолжаться, но их нет, словно большая волна смыла чёрный уголь, как делает это с одинокими кораблями посреди бескрайнего океана. Мальчишка дрожащей рукой выводил эти буквы. А потом упал. Его тело, словно камень, упало на сырую землю, его рука, всё ещё держащая уголёк, скользила по стене, а потом тоже упала на мокрую траву. И этот уголёк начертил ту саму полосу, тянущуюся от слова Генри до последнего клочка стены, ту самую линию, которая казалась очень длинной, почти бесконечной. Ещё никогда для меня дни не тянулись так долго, ещё никогда я с такой жадностью не ставил чёрные кресты на запястье. Я хотел забыть. Просто забыть и вернуться назад. Только знал, что забыть уже не смогу…