Сложный вопрос

      Однажды Линали спросила меня:       — А что ты больше всего любишь в этой жизни?       Кажется, тогда я замешкался с ответом, и если бы не внезапно появившийся Аллен, так и не смог бы избежать неприятного молчания.       Но что я мог сказать, если даже неделю спустя этот вопрос не давал мне покоя и заставлял возвращаться к нему снова и снова.       Любовь.       Одно из самых ярких проявлений чувств.       Один из самых главных запретов для Историков. Мы не должны чувствовать, мы должны только слепо следовать за ходом истории. А мысли, чувства — это остается на совести тех, чьи жизни мы записываем.       Любить… мир?       Как я мог любить то, что в любой момент могло рассыпаться на моих глазах, исчезнуть, как простая иллюзия. А я не должен был бы предпринять никаких попыток, чтобы это остановить, только сухо констатировать факт свершившегося. Поставить точку в долгой летописи времен.       Я всегда завидовал тем, кто жил в маленьких городах, проживал свою короткую, наполненную житейскими радостями жизнь и умирал со счастливой улыбкой на губах. Что для них было миром? Их дом. Семья. Любимый человек. Несколько друзей и соседи по улице. Конечно, они любили жизнь. Мир.       А я?       Мой мир был наполнен войнами, множеством смертей, человеческой жестокостью, глупостью, злостью. И равнодушием. Того, кто должен лишь смотреть, а не вмешиваться. Как я мог любить то, что с каждым днем все увереннее шло к уничтожению?       Любить… людей?       Когда-то давно, наверное, я даже любил, но постепенно понял, почему главное правило Историка — не привязываться к людям. Это ведет к саморазрушению: видеть, как твои друзья и близкие постепенно умирают, исчезают, становятся лишь страничкой в Истории, в то время как ты должен идти вперед, не задумываясь о том, что остается в прошлом.       Быть равнодушным — самое простое решение.       Закрыть свое сердце от людей, чтобы мучительная боль утраты не пронзала его с каждым разом все сильнее.       Когда-то я думал, что это легко.       Когда-то так и было.       Когда-то…       А потом появился «Лави». Орден. Люди, сражавшиеся со мной плечом к плечу и готовые умереть ради своих друзей.       Друзья?       Странное слово. Почти незнакомое, но отдающее такой странной, словно давно забытой теплотой. Словно когда-то оно много для меня значило, но сейчас это безвозвратно ушло, забылось. Странно. А ведь Историки все помнят.       Этот «Лави» любил мир. Любил людей. Наслаждался каждым днем, проведенным в компании своих коллег.       И в какой-то момент я понял, что завидую ему. Завидую той жизнерадостности, с которой он начинает каждое утро. Завидую тем улыбкам, которые он дарит окружающим и видит в ответ.       Завидую той опрометчивости, с которой он бросается в атаку, чтобы помочь своим… друзьям? Опять это странное слово, которое так не дает мне покоя.       И я решил хотя бы на некоторое стать им, чтобы почувствовать: а каково это — любить жизнь?       Лави стоял в открытых дверях и смотрел, как город у подножия скалы покрывается россыпью мерцающих огоньков.       Морозный воздух проникал под рубашку, неприятно холодя нагретое в помещении тело, и охлаждая разум.       Все-таки иногда ему становилось душно в окружении людей.       Слишком много лиц. Слишком много судеб, проносящихся перед глазами.       Они все были в его памяти: кто-то старыми фотокарточками, кто-то лентой с записью жизни, кто-то вырезкой из газеты или статьей из книги, кто-то голыми фактами.       Порой от них становилось трудно дышать, и тогда он шел на улицу, в одиночестве, чтобы чувствовать пронизывающий ветер под тонкой тканью и смотреть, как переливается вдалеке чей-то маленький мир.       Когда тело уже начинала пробивать легкая дрожь и экзорцист подумывал о том, чтобы вернуться в помещение, теплая ладонь неожиданно легла на плечо.       — Почему ты здесь?       — Я не слышал, как ты подошел, — хотел проигнорировать вопрос, но тишина затягивалась, и юноша понял, что от него все-таки ждут ответа, — видишь город там внизу? Как думаешь, что сейчас делают его жители?       Лави медленно посмотрел на своего нежданного собеседника, который задумчиво чесал нос, оставляя на бледной кожи легкие царапины от чешуек на проклятой руке.       — Не знаю. Наверное, ложатся спать. Может, ужинают. А что? — он повернулся к всегда обычно такому веселому, а сейчас неожиданно задумчивому и грустному другу. В его серебристых глазах мелькали блики от фонарей, словно легкие искры, скользящие по тонкому льду. Аллен явно не понимал, к чему клонил ученик Книжника, и эта настороженность легко читалась во взгляде. А может, тот просто слишком хорошо научился чувствовать людей за все эти жизни.       — Эй, не смотри на меня так, будто я спросил, а громкий ли будет шлепок, если я брошусь с этой скалы, — он натянуто рассмеялся, но, не заметив во взгляде товарища ни следа от улыбки, только отвел глаза и тихо продолжил, — просто я вдруг задумался, а какого это — жить обычной жизнью, засыпать, не думая о том, что завтра ты можешь погибнуть. Эти люди внизу, наверное, никогда и не задумываются, что кто-то из тех, кто так близок им, может через день или два стать акумой и убить всех тех, кто доверял им. Но… зато они могут полностью наслаждаться жизнью. Наверное, есть все-таки какая-то прелесть в неведении, — юноша замолчал, всматриваясь куда-то вдаль.       Ветер легко трепал его волосы, вплетая в них редкие снежинки.       — Ты сегодня какой-то странный, — наконец, разорвал узы тишины Аллен и тихо вздохнул.       — М? — не двигаясь, Книжник скосил на него глаза.       Блондин сделал драматическую паузу, окинул оценивающим взглядом напарника, и, наконец, мило улыбнувшись, произнес:       — Думаешь слишком много. На тебя не похоже.       — Ах ты, — Лави почувствовал, как у него нервно задергался правый глаз. Очень хотелось придушить паренька, который стоял в шаге от него и невинно улыбался.       Что он практически и сделал.       — Ах ты… мелкий наглец! Юу мало стало, ещё и надо мной издеваться вздумал?! — он схватил его в охапку со спины, прижав к себе и старательно тормоша его волосы. Провокатор же даже и не думал вырываться, лишь положил свои ладони на держащую его руку:       — Вот теперь ты больше похож на того Лави, которого я знаю! — звонкий смех разносился по двору, с еле заметным звоном рассыпаясь в морозном воздухе и оседая на землю вместе с первым в этом году снегом.       — М? — он поднял глаза, почувствовав, что его волосы больше не подвергаются пытке, хотя самого все ещё не отпустили, и увидел, что Лави смотрит на него как-то… удивленно и одновременно очень нежно. И было как-то удивительно приятно вот так прижиматься к нему спиной, окунаясь в теплые объятия, и чувствовать пальцы, запутавшиеся в своих волосах и видеть эти, вдруг ставшие такими яркими и сияющими, зеленые глаза.       — Ну, ладно, я пойду? — Аллен моргнул, разрывая зрительный контакт, и ещё раз улыбнулся, смотря все так же снизу вверх.       — А да, конечно, — словно очнувшись от внезапного оцепенения, юноша отпустил мальчика и почувствовал, как ветер больно резанул по тем участкам тела, где ещё совсем недавно было чужое тепло, вызывая целый табун мурашек.       — Не стой слишком долго, заболеешь, — блондин ободряюще улыбнулся на прощание и скрылся внутри здания.       Лави ещё несколько минут смотрел ему вслед, а потом повернулся и, все так же продолжая смотреть в глубину ночи, внезапно улыбнулся про себя.       Знаешь, Линали, а, возможно, я попробую что-то полюбить в этой жизни.