Пока ты не умер, всё не так уж плохо

Со второй попытки я сбежал из больницы более удачно. Первый раз я изрядно переоценил своё состояние — я был уверен, что прекрасно себя чувствую и что прогулка меня взбодрит, но уже через сотню метров мой организм взмолился о пощаде, а когда я попытался превозмогать — меня попросту вырубило в обморок. После этого я стал внимательнее относиться к своему самочувствию, а персонал больницы начал бдительнее следить за тем, где я нахожусь. Кажется, им неплохо заплатили за всю ту заботу, которой меня окружили. К тому же, они не задавали вопросов о том, кто я такой и откуда у меня такие травмы. Но я соскучился по нашей компании. За всё то время, что я тут провалялся, ни один из них не заглянул в гости. Думаю, им попросту нельзя здесь светиться, но чёрт возьми, могли бы хоть как-то выйти на связь! Так что я хотел доказать, что уже полностью здоров, даже если потребуется добраться до товарищей своим ходом и заставить их со мной поговорить. Главное — попасть на орбиту, оттуда уже легче связаться с ними и перебраться на «Птолемей». Хотя меня с самого начала усердно ограждали от любой информации о внешнем мире, я довольно быстро с огромным удовольствием обнаружил, что лежу в больнице недалеко от своих родных краёв. Не то чтобы я мечтал пройтись по знакомым улочкам или случайно встретить товарищей из прошлой жизни, но я искренне обрадовался, когда понял, что такая возможность сама плывёт в руки. Именно эта мысль вдохновила меня на то, чтобы пойти на некоторые не вполне честные действия по отношению к врачам и медсёстрам. Я не люблю стереотипы про ирландцев, но иногда удобно воспользоваться ими, прикинуться очаровательным придурком и спрятать подальше старательного парня-отличника. Если ты при этом будешь достаточно умён, никто не догадается, что в твоих выходках есть смысл. Я никогда не гордился собой, когда приходилось так поступать. Будь во мне хоть капля веры в Бога, первым делом я бы помчался каяться в церковь. Когда я изображаю стереотипного ирландца, я, конечно, истово верую, но я сбрасываю эту шкуру, как только она перестаёт быть полезной. Впрочем, было бы интересно как-нибудь попробовать доиграть эту игру до конца. Если бы я сегодня пошёл в церковь, я бы сразу в красках покаялся в том, как я — совершенно случайно, клянусь! — несколько раз подсмотрел за одной из медсестёр в весьма пикантных ситуациях. И уже потом — о том, откуда у меня появились деньги и несколько полезных мелочей. Хотя сейчас меня, наверное, могли бы принять за калеку, который пришёл просить милостыню. Я не был уверен, что меня вообще кто-то ждёт на «Птолемее». Кому я там был нужен? Уже после потери одного глаза меня пытались полностью отстранить от работы, а сейчас я более-менее уверенно управляюсь только половиной себя. Правыми рукой и ногой я еле шевелю, и мой максимум грации сейчас — медленно хромать в нужном направлении и не падать. Даже если бы я, как Сецуна, верил, что Гандам даёт особую силу, я всё равно был бы бесполезен. Но я продолжал храбриться — пока ты не умер, всё не так уж плохо, беспокоиться не о чем. И даже если умру — на том свете полно замечательных людей. В автобусе я задремал — я всё ещё ужасно уставал даже от ходьбы. Проснулся лишь когда давно проехал остановку, на которой собирался выйти. Я подумал было вернуться, но эта идея как будто не смогла пробиться наружу через внезапно нахлынувшую плотную пелену обрывков грустных мыслей. Куда я еду? Что я там найду? Чего я пытаюсь достигнуть? Я перестал понимать, куда я хочу попасть, и некоторое время бездумно перебирался из автобуса в автобус, не особо задумываясь о том, где я нахожусь. Меня буквально спас какой-то случайный прохожий, который остановил меня, сказал, что я неважно выгляжу, и некоторое время разговаривал со мной о какой-то сущей ерунде. Я невольно начал улыбаться и прислушиваться к тому, что он говорит, и через некоторое время начал смутно вспоминать, кто я вообще такой. Когда мой случайный собеседник откланялся и поспешил по своим делам, я огляделся, пытаясь понять, где я оказался. Район казался незнакомым, но вполне симпатичным. Пройдя пару перекрёстков, я нашёл улочку, на которой теснилось несколько кафе и баров — и они выглядели как именно то, что мне сейчас нужно было. Мне приглянулась одна вывеска, на которой обещали лучшие бургеры в этом городе. Не то чтобы я любил бургеры, но после больничной еды именно это показалось мне лучшим способом почувствовать вкус жизни. Даже если они, как многие заведения, лукавят в своей рекламе. Я зашёл внутрь — и сразу же увидел Лайла. Сколько я его не видел? Больше пяти лет? Я внезапно почувствовал себя так, как будто смотрю со стороны на самого себя. На какого-то другого себя, не бросившего обычную жизнь ради мести, не тронутого войной, не убивавшего, не бывшего на грани смерти... Как будто бы более молодого. Как будто наша разница в возрасте исчисляется не минутами, а годами. Или даже десятилетиями. Лайл обернулся и заметил меня. Может, даже почувствовал моё присутствие, понял, что это именно я, — он сидел под яркой лампой, а я был в тени у входа, так что, наверное, меня толком не было видно. Я помахал ему рукой и вышел обратно на улицу, не особо понимая, зачем я это делаю. Я не хотел подходить к компании, с которой он проводил время, как будто мог этим что-то испортить. Он вышел вслед за мной. — Ты что, сбежал из больницы? Я удивлённо обернулся. — Ты знал, где я? Лайл вздохнул. — Ко мне приходил странный парень, назвался Сецуной. Сказал, что ты лежишь в больнице, и попросил следить за тобой. Велел не приходить, но забрать, когда тебя выпишут. Я каждый день звонил врачу, спрашивал о твоём состоянии. — Класс, — это всё, что я смог на это ответить. — Наверное, это звучит не слишком приятно, — продолжил Лайл, — но я не знал, как лучше поступить. Я столько лет тебя не видел, ничего не знал, и тут такое... — И что? Думаешь теперь, нужен ли тебе такой брат? — едко поинтересовался я. — Какой — такой? — удивился Лайл. — Не говори это таким тоном, как будто считаешь себя плохим. Я впечатлён тем, что сделали Celestial Being. Я думал уехать отсюда... ммм... туда, где я могу быть более полезен. — Воевать? — Да. — Не лезь туда. — Не указывай мне. — Я лучше знаю. — Но ты не знаешь меня! Я и правда был не вполне уверен, что сейчас хоть сколько-либо понимаю Лайла. Да, мы одинаково выглядим, но, похоже, он всегда хотел быть максимально непохожим на меня. Если у меня что-то хорошо получалось — он сразу бросал заниматься тем же, потому что терпеть не мог, когда нас сравнивали. — Ты прав, — со вздохом согласился я. — Думаю, в первую очередь мне нужно дать свои советы самому себе — вояка из меня сейчас совершенно никакой. — Пойдём выпьем, — почти приказным тоном сказал Лайл. Похоже, он всё ещё был возмущён моей неудачной попыткой о нём позаботиться. — Тебе можно? — Понятия не имею, — я пожал плечами. — Но, думаю, я всё равно выпью — на том свете разберутся! — Терпеть не могу, когда ты так шутишь. Наверное, я пытался храбриться, когда думал о том, что сейчас весело напьюсь до потери пульса. Мне попросту не хотелось пить. В моём состоянии мне определённо не стоило выпивать, а меня редко когда тянуло на самоубийственные поступки. Я бы даже сказал «никогда», если бы не помнил предельно отчётливо, что привело меня сюда. Лайл представил меня своим друзьям, и внезапно оказалось, что не все из них увидели в нас близнецов. Один и вовсе так поразился, что долго сидел с открытым ртом и дёргал за рукав каждого, кто проходил рядом, чтобы спросить: «Ты веришь, что они близнецы? Да? Но ведь они совершенно разные!» Меня это чертовски раздражало. Раньше нас всегда донимали вопросами о том, каково это — быть близнецами, насколько мы похожи и сколько у нас общего. Мне было плевать, а Лайл нервничал. Сейчас как будто стало наоборот — меня начало бесить, что мы перестали быть такими похожими, а он не обращал внимания. В какой-то момент Лайл отвёл меня в угол, к человеку, который только что пришёл. — Нил, это Клаус. Я специально попросил его прийти. Клаус, это Нил, мой брат. Мы пожали друг другу руки, и я твёрдо решил, что он военный. Причём наверняка офицер — это чувствовалось по его манере держаться и тяжёлому взгляду. Если Лайл нарочно позвал его, эта встреча явно должна была что-то значить. Но что именно он знает обо мне? Вряд ли то, что я демонстрировал определённый талант в игре на волынке, пока не выбрал своим путём армейскую службу. В общем, я был настороже с первой секунды. Однако мы долго болтали о ерунде — о том, как кормят в больницах, о выпивке, о погоде, об орбитальном лифте, о местной политике... И, наконец, о действиях мировых правительств. Он начал очень осторожно — видимо, предполагая, что я могу бурно отреагировать и сразу показать своё отношение к тому, что происходило в мире. — Слышал заявление AEU насчёт мирового правительства? — Какое из? Я прекрасно понимал, что Клаус имеет в виду недавнюю речь председателя парламента. Европейцы уже давно говорят о том, что жителям Земли нужно объединить усилия, но обычно это просто красивые слова для публики. Но в тот раз... Впрочем, я пока не был уверен, что стоило демонстрировать свой интерес к этой теме. — Ту, где они предложили создать единую армию Земли. — А, эта, — ответил я, понимающе кивая. — Я думал, ты про ту, где они тонко намекают Лиге, что нужно делиться технологиями и территориями. — Скажешь тоже — тонко... Если бы китайцы не держали их за задницу, они бы говорили прямо. Я внимательно следил за ним. Я забросил эту удочку, чтобы посмотреть, кого в нём больше — диванного теоретика, который свалится в пространные рассуждения о равенстве и братстве, или практика, которому важнее действия. Впрочем, я с удивлением поймал себя на том, что сейчас мне бы больше понравилось, если бы он оказался первого типа — мы бы весело поспорили о будущем человечества и мирно разошлись. А вот во втором случае было слишком много вариантов, которые болезненно тыкали меня носом в моё бедственное положение. К сожалению, Клаус оказался практиком и не стал развивать тему. — Я очень пристально слежу за тем, что происходит, — продолжил он. — Единая армия — одновременно и очень хорошая, и очень плохая идея. Можешь считать меня идеалистом, но я давно считаю, что людям Земли нужно объединиться. Но в то же время я понимаю, что после слова «объединиться» должно следовать указание — против кого? Кто наш враг, для противостояния которому нужна объединённая армия? Я пожал плечами и небрежно предположил: — Возможно, пороки человечества? Клаус прищурился. Похоже, ему хотелось ответить что-то в духе «да хватит уже придуриваться, ты знаешь, о чём я говорю». Но он всё же ответил: — Нашим общим врагом были террористы, — он сделал акцент на последнем слове. Я расслабленно отхлебнул пива, как будто это меня совершенно не касалось. — Каждый раз, когда их удаётся обезвредить, все страны мира наперегонки пытаются получить побольше политических очков, толкая пафосные речи. Я вижу, что люди поддерживают идею объединённой армии исключительно из-за эмоций и наивной веры в том, что после этого точно станет хорошо. Но я почти уверен, что создание такой силы — преждевременно для нынешнего человечества, и только вопрос времени, когда она выйдет из-под контроля. Я понимающе покивал. Клаус вполне здраво рассуждал, но я пока не понимал, к чему он ведёт. Точнее, делал вид, что не понимал. Некоторое время мы перекидывались пространными философскими рассуждениями, и на все намёки я реагировал как образцовый гражданин, который ведёт тихую размеренную жизнь и ни разу в жизни даже не приближался к космопорту, не говоря уже о полётах на огромных боевых человекоподобных роботах. И с каждым сказанным словом я всё больше чувствовал, что, наверное, и правда хотел бы прожить свою жизнь именно так. Был ли я прав, решив защищать своего брата и при этом бросив его одного? Так ли было нужно бережно хранить в себе боль и тщательно поддерживать тление ненависти к террористам? Что вообще заставило меня стать тем человеком, о котором думает Клаус — снайпером в секретной организации с настолько масштабными целями, что нам самим не следовало о них знать? Тем временем Клаус, похоже, устал от бесполезности диалога и моего показного скудоумия, поискал глазами Лайла и помахал ему рукой, подзывая к нам. Брат отошёл от нас ещё посередине вежливого разговора о погоде. Лайл вернулся и широко улыбнулся так, что я невольно так же улыбнулся в ответ. В моём спектре выражения эмоций такая улыбка означала «мне совершенно не до смеха, но вам не стоит об этом знать». И сейчас я был именно в таком состоянии. А Лайл... Кажется, в этих улыбках мы всегда были очень похожи. — Мне кажется, твоему брату не слишком интересно то, что мы могли бы ему предложить, — достаточно прямо сказал Клаус. — Насколько я понял по его словам, он не заинтересован в сотрудничестве с организациями, подобными нашей. Я начал было простодушно кивать, но в процессе перевёл глаза на Лайла — и замер. Лайл смотрел на меня с ненавистью и презрением. У меня всё смешалось в голове. Разве то, что я раньше повёлся на прекрасные идеи о справедливости для всего человечества, не разрушило окончательно нашу семью? Разве я не прав в том, что наконец-таки задумался о том, на что потратил годы и насколько это на самом деле было далеко от моей светлой идеи дать брату лучшую жизнь? Разве не пора мне смириться со всем, что произошло со мной, закрыть для себя страницу с заголовком «Celestial Being» и вернуться домой? — Я думал, тебя это заинтересует, — холодно сказал Лайл. — В последнее время я немного изменился и совсем по-другому смотрю в будущее, — я указал здоровой рукой на оставшийся глаз. Я полагал, что это будет забавным каламбуром, но запоздало вспомнил, что Лайл не любит такие шутки. Но он не разозлился. И это было даже хуже. Лайл просто повернулся к Клаусу и предложил ему пойти переговорить. Я остался в одиночестве, осмысляя всё произошедшее и свою жизнь в целом. На самом деле, идея бросить всё, вернуться домой и жить нормальной жизнью вовсе не была для меня новой. Я часто думал об этом на «Птолемее». Особенно ярко картины прекрасного будущего рисовались в моём воображении, когда мне приходилось часами сидеть в Гандаме и ждать идеального момента, чтобы точным выстрелом перевернуть ситуацию в сражении. Я был уверен, что однажды вернусь домой. Но вот когда это будет... Потом. Когда всё это кончится. И хотя сейчас я по сложившейся уже привычке рвался в космос, часть меня уверенно решила — всё уже кончилось, по крайней мере, для тебя. Вот он, тот момент, которого ты ждал. Так почему я не уверен в этом, почему решил это внезапно для самого себя, от одного разговора, и почему, чёрт возьми, сейчас мне так тошно от этого решения? Я вышел на улицу, огляделся и, не найдя скамеек поблизости, сел прямо на ступеньки крыльца бара. Я не особо следил за временем, и оказалось, что уже наступила ночь. А может, за домами уже начинал брезжить рассвет — в этих барах время летит незаметно. Было тихо, только неподалёку курили и о чём-то переговаривались трое молодых людей, явно не имевших отношения ни к военным, ни к террористам, ни к кому бы то ни было ещё, кто держит в руках оружие. Я снова почувствовал себя старше, чем на самом деле был, безбожно старым, хоть заказывай прямо сейчас себе гроб, чтобы успеть на него полюбоваться перед тем, как меня в нём закопают. Вслед за мной вышел Лайл. Сел на ту же ступеньку на другом конце, глубоко вздохнул, чиркнул зажигалкой и закурил. — Ты куришь? — машинально спросил я. — Нет, — ответил он, выдыхая дым. — Ладно, — покорно согласился я. Некоторое время мы молчали. Я не знал, что сказать, и не понимал, что у меня самого на душе, не то что на душе у брата. Столькое изменилось, а я и не заметил. — Извини, — мрачно сказал Лайл. — Я слишком многое сам себе придумал. Просто... давно не виделись. — Мне стоило продолжить быть тем мудаком, у которого только одна идея-фикс? — с горькой иронией спросил я. — Да уж, так было бы гораздо проще, — огрызнулся Лайл, но всё же усмехнулся. — Но, видимо, теперь я этот мудак. Я не знал, что сказать. С абсолютно пустой головой я смотрел на трёх молодых людей поодаль, почти на чистых рефлексах следя за их действиями. Двое из них явно стремились подраться, а третий пытался их успокоить. — Клаус слишком похож на нас, — наконец сказал я. — Я не хочу снова участвовать в такой игре. — А я, наоборот, только сейчас загорелся, — вздохнул Лайл. — Я стал болезненно ясно видеть, насколько несовершенен мир и к чему он движется. И я боюсь, что есть кое-что похуже терроризма: то, что мы, люди, сами можем согласиться на власть бесконтрольного насилия. — Вряд ли ты столкнёшься с ним, если продолжишь работать на своей должности. — Я уже уволился. Молодые люди тем временем пришли к некому консенсусу и куда-то ушли. Только тот, который разнимал драчунов, остался у входа в бар и достал ещё одну сигарету. — Наверное, я должен начать тебя отговаривать, — сказал я, немного обдумав слова Лайла, — но что-то внутри меня не даёт мне это сделать. По крайней мере, постарайся не устраивать самоубийственные дуэли с идейными врагами. Лайл нервно усмехнулся. — Ты именно так пострадал? — Сецуна не рассказывал? — спросил я и тут же понял, что ответ очевиден. — Да, увидел одного негодяя на радарах и как с цепи сорвался... Надеюсь, смогу как-нибудь рассказать эту поучительную историю. Который час? Кроме нас, на улице никого не осталось. Лайл взглянул на часы. — Скоро рассветёт. Отвезти тебя в больницу? — Давай, — вздохнул я, с трудом поднимаясь. — Ты собирался к ним? Я не стал переспрашивать, о ком он. — Да. Думал, что если я доберусь до нашего корабля, всё снова будет как обычно. Глупая надежда. — Я отвезу тебя, когда тебя выпишут. Я удивлённо покосился на Лайла. — Но только чтобы повидаться с друзьями, — любезно добавил он. — Сражаться теперь буду я. Я кивнул и невольно подумал: «Интересно, кого выберет Веда в качестве нового снайпера?»