Silentium

На лице Тартальи буквально за секунду эмоции перемежаются от едкого разочарования, до заинтересованного удивления, а после оканчиваются кривым оскалом. — Так ты боишься, сяньшен. Боишься влюбиться, да? Удивительно, как такому древнему существу как ты, что повидало не один век, пережило не одну войну, знавшего миллионы людей… хах, у всех бывают свои странности, да? Чжун Ли чуть сжимает пальцы на небольшой чашке с ароматным травяным чаем и аккуратно ставит ту на стол. Взгляд янтарных глаз недобро вспыхивает, зарождая огоньки горечи где-то на дне блестящего в свете дня кор ляписа. Чайльд не унимается. — Готов растереть в порошок все то, что указывает тебе на привязанности, да? А ведь в школах Ли Юэ преподают совершенно иной облик Бога, Моракс… — Мое имя Чжун Ли, — скрипит почти на змеином языке, и пусть консультант Ваньшэн и остаётся предан своей хладнокровной маске, однако его тяжелый взгляд, по прежнему вперившийся в Аяксов наглый рот, достаточно красноречив, — а прошлое оставь, пожалуйста, в прошлом. Тарталья недобро загорается этой игрой на выносливость. На секунду он даже чувствует блаженное чувство удовлетворения. Он господствует над самим архонтом, только он и никто другой. Только он зашёл столь безрассудно далеко в попытках дотянуться до внутренней составляющей властелина камня, коснуться и ухватиться за его далеко не безизъянное сердце, скрывающееся под надежной оболочкой. Чжун Ли что-то там говорил о том, что уже давно стремится понять человеческие чувства, приблизиться к их разгадке хоть на шаг, хотя сейчас в голубых омутах напротив отчетливо плещется, отражаясь, чужая слабина, стоящая со смертными на одном уровне. — Ох, так я задел вашу Божественную гордость, сяньшен. Или же мне лучше звать вас иначе? — почти нараспев произносит Аякс, не скрывая довольной улыбки. Тишина, возникающая после этих слов буквально искрит воздух высоковольтным напряжением, а ведь Чайльд даже не использовал свой глаз порчи, призывая чужую силу электро элемента. — Чего ты добиваешься? — Чжун Ли не признает, но ему нужна была эта пауза, чтобы сейчас слова, сорвавшиеся с уст звучали все так же спокойно, как и всегда, — пытаешься язвить, потому что я задел чувства непобедимого одиннадцатого предвестника? — удар за удар, слово за слово. Кор ляпис пылает в лучах яркого солнца. Тарталья улыбается только шире. Колкости с языка Чжун Ли звучали так же редко, как и объявления Царицы о повышении ее подданных. Почти раритет. Почти. — Ох, поверь мне, мой друг, я вовсе не оскорблен. — Тогда почему у тебя дрожат колени? Тарталья на секунду замирает. Туше. Плотная древесина столешницы не скрыла его слабостей, как не скроет ни что иное в этом мире. И все же, ноги у него возможно и правда немного дрожали. — Натренированные мышцы часто сводит судорогой, или же сяньшен об этом не знал? Великий мудрый сяньшен, которому целых 6000 лет, — Тарталья почти незаметно цыкнул. На войне все средства хороши, а маневренность и вовсе его конёк. — Ты признался мне в любви, — громом среди ясного неба слова оседают на языке жгучей массой. Чжун Ли пошёл ва-банк. Все или ничего. Победа или поражение. Ладья с треском падает на пол, срываясь с шахматной доски. — Я этого не делал, — глотая застрявший посреди глотки ком, Чайльд почти выплевывает. — А мне кажется, что делал. — Да я не… — «Хватит играться с моими чувствами», так ты хотел бы сказать, Аякс, — неожиданное имя, которое Чжун Ли фактически просмаковал на языке, неожиданная слабость, из-за которой Тарталья прикусил губу. Неожиданный чертов гео архонт, который поселился в рыжей голове ещё с самой их первой встречи. Предвестникам фатуи запрещены привязанности, они не имеют права на уязвимость. Не имеют права на человечность, оставаясь в холодящей кожу тени даже при свету палящего южного солнца. Отношения — слабость, несовершенство маленькой раны на гладком фарфоре нетронутой кожи. Тарталья всегда был лучшим из лучших, обходя даже самые тяжелые преграды на своём пути к цели, однако смог нарушить самое важное из правил, касающихся его организации; всей его жизни. Всеми силами доказывая миру вокруг, что он не просто жалкий человек, себе он доказать этого так и не смог. Люди имеют эти изъяны, не могут противостоять своим чувствам и желаниям. Не могут прыгнуть выше головы. Чайльд был уверен в том, что бездна смыла с него все остатки души и сердца, способного биться не по приказу свыше. Тяжело сталкиваться с собственной ложью. Тяжело, но приходится. — Позволь мне кое-что показать тебе, Аякс, — Тарталья выплыл из собственных мыслей с очередным приходом этого до чёртиков глубокого голоса. Голубые океаны в глазах предвестника бушевали сомнениями и растерянностью, смыв ощущение приближающегося триумфа с первым же прибоем, — слова, это, несомненно, крайне важный конструкт в людском взаимопонимании, но порой некоторые вещи стоит увидеть своими глазами, чтобы понять. *** Путь до окрестностей горы Хулао казался вечным, а мелко накрапывавший дождик лишь усилял чувство странного раздражения внутри Чайльда, который и вовсе не знал, зачем пошёл за бывшим архонтом в столь неблизкий путь. Слова, сказанные Чжун Ли крутились в мозгу надоедливой мухой, не отпуская ни на секунду, уязвлённое чувство собственного достоинства давало о себе знать, выражаясь на лице кислой миной. «Самовлюблённый петух. Ежели так просто читаешь мои намерения, в чем проблема отказать просто и понятно. Развёл тут цирк, поиздеваться хочет?» Но ноги упорно несли своего обладателя вперёд, пока лазурный взгляд прожигал в осанистой спине спереди него настоящую дыру. Наконец перед путниками раскинуло свои ветви огромнейшее дерево, где некогда был запечатан назад в свои покои Аждаха. Тарталья удивленно огляделся, не имея представления, зачем было тащиться в такую даль ради простого… дерева? Да такими деревьями весь Тейват зарос. Аякс тихо цыкает, стараясь, чтобы этот старый меланхолик, который наверняка вновь окажется падок на очередную трехчасовую тираду об истории этого сорняка, не услышал его. Губы Чжун Ли тронула печальная улыбка, обращённая к мощным корням. — Давно не виделись, старый друг, — Тарталья терял терпение. — Может уже объяснишь что… — Чайльд не успевает договорить, задевая взглядом каменную табличку, стоявшую прямо в тени раскидистых ветвей. Небольшая, совсем неприметная, однако было видно, что стоит она тут уже слишком давно. На удивление — абсолютно чистая. «Он ухаживает за ней?» Лишь подойдя буквально на шаг поближе, Тарталья понял, в чем дело. Не просто табличка — надгробие, окружённое высаженными вокруг него глазурными лилиями. Зрачки Чайльда чуть сужаются. — Чжун Ли, что это? — Не «что», а «кто», — тихо отвечает мужчина, подходя к изваянию и медленно садясь на колено. Тонкие пальцы, обтянутые чёрным бархатом, касаются плиты с неподдельной нежностью. Каждым осторожным движением ловят ускользающее призрачное тепло живого тела, разбиваясь о недвижимую хладность камня. Чжун Ли не одергивает руку, прижимаясь тыльной стороной к изваянию. Тарталья смотрит на эту картину неотрывно, ощущая в груди странную глухую боль, молчит, смаргивая с рыжих ресниц мелкие капли небесной воды. Чжун Ли все сидит в тишине, касаясь могилы и молчаливо ведя беседу с ветром, ускользающим сквозь листья на кривых ветвях, а Аякс готов поклясться, что видит своими глазами, как сияют золотыми переливами кончики его длинных волос. Чайльда пробивает осознанием. Сейчас перед ним не консультант похоронного бюро Ваньшэн, не статный и спокойный Чжун Ли, знающий обо всем на свете, не просто человек, мирно наблюдающий за течением времени. Перед ним сидит Моракс — божественная сущность, поддавшаяся злому оксюморону вечности. Богам дарованы силы и долгая жизнь, богам дарована слава и небесный приют, что за секунду разворачиваются обратной стороной монеты, растворяя все блага в жестокой реальности бытия. Богам даровано вечное одиночество и непомерная ноша, взваленная на твёрдые плечи против собственной воли. Богам дарована эрозия и возможность вмиг потерять себя и все, что они нажили за эти долгие годы. Богам придётся тянуть на себе не только груз и тяжесть собственных мыслей, чувств и поступков, но и человеческие грехи, успехи, процветание — все, чего свершает их же собственное детище, гонимое песками текучих столетий. Боги не люди, но понять их могут, а вот люди богов… вряд ли. Так в какой же пространственной и смысловой дыре сейчас застрял сидящий напротив него? Разрываясь между мирскими и божественными ипостасями, Тарталья потерялся в чувствах. Пауза затянулась. Чжун Ли не обернулся. — Ее зовут Гуй Чжун, — низкий голос бывшего архонта чуть дрогнул, разминая затихшие связки, — в небесном порядке ее величали Архонтом Пыли. Ближе неё у меня не было никого, — корляписовые глаза наполнены ностальгической печалью, любовно обводя высеченные на камне буквы. — Почему она погибла? — еле давит из себя предвестник. — Война, Аякс. Война не щадит никого, — уже чуть более холодно отвечает мужчина, наконец вставая и отряхивая коленки от налипшей сырой земли, — она погибла у меня на руках. Чайльдово сердце издаёт болезненный стук, возрождая в памяти драгоценные крупицы его воспоминаний. Перед глазами встаёт образ родных краев, деревня Морепесок с ее шумными рыбаками и уютными заснеженными лесами. Тевкр, резвящийся на полянке, Антон, Тоня и мама с отцом. Их тёплые улыбки и приятные объятья, звонкий смех младших и заботливые поцелуи родителей — все это могло бы исчезнуть вмиг. Тарталья жмурится. — Я любил ее больше жизни, — чужой голос буквально вытягивает Аякса на поверхность, заставляя отрезветь от яркого марева фантазий. Он все ещё тут. Стоит рядом с могилой бывшей богини, растерянно глядя куда-то в прострацию, — когда у живых людей умирают близкие, им есть, с кем поделиться горем. Они устраивают похороны, отпевают ушедшего и верят, что на небесах его душа станет свободной от мирских забот. Люди плачут, изводят себя печалью и не находят более места в этой жизни без кого-то рядом, не могут быть одни по своей природе. Так и влачат своё существование до того дня, пока смерть не придёт и по их души, забрав в мир драгоценного покоя спустя двадцать, тридцать, а может и пятьдесят лет. Закрывают глаза и забывают о том, что когда-то их сердца разрывались на части, — Чжун Ли не сбивается ни с одной интонации, глядя вдумчиво и спокойно, а после наконец обращает свой взгляд на растерянного фатуи, — а я несу свой груз намного больше, не думаешь? — очаровательные губы вновь трогает печальный оттенок, уголки чуть вздрагивают, не продолжая далее свой замысловатый танец, — не было бы в Тейвате места, где не зарыто тел моих друзей, Аякс. Вся эта земля усеяна трупами прошлого, его глухими останками. Их никто не хоронил. Все, что остаётся в наследство принявшим дар долгой жизни — помнить. Каждый день лишь помнить о том, что было и уже давно прошло. Это и сводит с ума божественных существ, — Чжун Ли касается рукой небольшой ветки, что склонилась от дерева ближе к нему, — под этим деревом спит ещё один мой старый друг, имя ему Аждаха. Давным давно я дал ему прозреть после долгих лет нахождения в каменном заточении скал. Дал возможность видеть этот мир таким же, каким видят его люди. — И что с ним стало? — Предался великому забвению. Его разум разрушила эрозия. Та самая эрозия, по причине которой я и отдал своё сердце Бога. Возможно не сделай я этого, тут бы я уже не стоял, — бывший архонт еле слышно усмехнулся, вновь возвращаясь к Тарталье глазами, пока тот пытался переварить новообретенные познания. Да, людям никогда не понять богов, ведь для Аякса 6000 лет всего лишь цифры без возможности представить, какого своими глазами видеть падение и торжество миллиона цивилизаций. Какого веками жить с такой невыносимой утратой. Чжун Ли остался последним из огромной семерки архонтов, чьи имена в истории значатся первыми, а это значит, что даже действующие сейчас на других территориях бывшие или нынешние Боги помнят в разы меньше этого удивительного создания. — Так значит… — Прости меня, Аякс, — замутнённые отголосками прошлого глаза сверкают чистым сожалением, — больше всего на свете я бы хотел счастья для людей, и ты не просто человек для меня, это так, — у рыжего на секунду перехватывает дыхание, — будь счастлив, прошу. Я знаю, ты этого заслуживаешь. Пусть я и не стану тем, кто осчастливит тебя. Тарталья стоит, недвижимый даже потоками ветра. Все эти слова кажутся пёстрой конфетной оберткой, таящей под собой завёрнутое внутрь лезвие. И пускай Чайльд способен понять, что именно побудило Чжун Ли сделать все это, разве был бы он одним из одиннадцати предвестников Фатуи, если бы так просто сдавался? А потому Моракс и сказать ничего не успевает, как вдруг чувствует на себе крепкие объятия парня. — Мне не нужно счастье рядом с другими. И пусть ты будешь отрицать, мне все равно, Чжун Ли, — сбитый с толку архонт осторожно кладёт руки на спину Тарталье, стараясь приобнять того в ответ, пока сам фатуи остервенело впивается в тело напротив, как в спасательный круг, — время продолжает свой ход каждую чёртову минуту, и мне жаль, что тебе пришлось переживать все это одному… — Не стоит меня жалеть, ведь я не для этого все тебе рассказал, — перебивает Чайльда консультант, однако тот быстро мотает головой, возвращаясь к истоку своих слов. — Я не жалею тебя. Я сказал, что мне жаль, это разные вещи. — Как скажешь. — Но теперь ты больше не будешь один, никогда. — Тарталья, хватит, — самоконтроль Чжун Ли струится по телу трещинами лопающегося стекла. — Не будешь больше тащить эту ношу на себе, понимаешь? — предвестник и не думал униматься. — Прекрати, — более настойчиво просит бывший архонт. В ушах отчетливо стоит назойливый, но вполне однозначный треск. — Теперь у тебя будет чужое плечо, на которое можно положиться. И уж поверь мне, явно не уступающее в крепости и самому камню. — Аякс. Достаточно, — Чжун Ли пытается отлепить от себя рыжего юношу, но тот лишь сильнее обвивает руками чужой стан, прижимая шатена к груди, — хватит. Или хочешь закончить такой же табличкой, у которой я буду горевать? — Тарталья слышит, как бешено бьется сердце бывшего архонта, как тот взволнован потерей контроля над собственными чувствами, ускользающими от его закостенелых принципов. Ох, этот паршивец доволен своей работой, не так ли? Ещё бы ни был. — Зачем? Твоя божественная сущность давно позади, — Аякс вздыхает, наконец поднимая взгляд на объект своего воздыхания, — просто доверься мне. Старое сменяется новым. И никто не обязует тебя всю оставшуюся жизнь жить в горе о минувших днях. Я бы хотел… создать с тобой будущее дни, которые тоже можно вспоминать, но уже без сожалений. Ты думаешь, что у тебя уже давно зачерствело все то, что когда-то было способно любить, что ты вовсе не понимаешь людей, а на деле ты ровно такой же, как и твои драгоценные смертные, за чьи жизни ты так печёшься. Ты боишься и от того только сильнее закрываешься от всех, — Чайльд вздыхает, осторожно касаясь ладони Чжун Ли, облаченной в перчатку, — просто скажи. Позволь помочь, если я распинался все это время стоя перед тобой в таком позорном виде не зря… Они застывают. Чжун Ли смотрит на слегка смущённого Чайльда и перед глазами его проносятся тысячи лет одиночества. Гео Архонт, чья каменная выдержка неизменно пошла трещинами такой простой, до боли глупой любви. Однако столь неизменно тёплой и милой. Лицо Чжун Ли трогает крайне нежная улыбка. Юнец мудр не по годам, но с этим бывшему божеству ещё будет время свыкнуться. — Хорошо, Аякс, — тихо произносит Чжун Ли, поднося чужое светлое запястье к своей руке и осторожно сцеловывая россыпь рыжеватых веснушек, — но только потому что это ты. *** Дождь прекратился. Глазурные лилии тихо покачиваются от вечернего ветерка, колышущего волосы уходящих из-под дерева мужчин. Сумеречная тишина охватывает всю поляну. И лишь рядом с маленькой каменной табличкой слышится тихий женский смех. — Будь счастлив, Моракс, я знаю, ты этого заслуживаешь