картина.

— чун юнь, — ганью слышит тихое бормотание, такое разбитое, что у девушки могло бы сжаться сердце от такой печальной интонации, но внутри нее такая же сломанная картина, и единственное, что она может предложить — это позволить обнять ее, но не с нежностью и теплом, а отчаянно и больно. сейчас ганью разумна. она отлично знает, что их взаимоотношения были ничем иным, как ложью; они лишь заменяют друг другу когда-то любимых людей, сломанные игрушки, познавшие все стадии отчаяния, но никогда не смирения. нет смысла говорить, что они не марионетки, принадлежавшие друг другу. ганью не чувствует ни печали, ни радости. она отлично знает, что ей даже нравится быть обманутой самой собой, нравится, когда она видит лживый силуэт, нравится, когда она ощущает изредка нежные прикосновения к своему телу, которые могли бы принадлежать шэньхэ. это было глупой затеей — думать, что ее жизнь станет великолепной сказкой, которые радостно предлагают ей книжки. картина, написанная самыми дорогими и яркими красками, превратилась в сгоревший холст, что уже давно лежал на дне океана ее разума. некогда прекрасные цвета теперь были мрачным пятном, засевшее навсегда в мозгу. эта картина была слишком спокойной, чтобы быть истинной. бессмертные не должны связывать свою жизнь с обычными людьми, пока существует такое понятие как «смерть». ганью забыла, какими хрупкими могли быть души. это осознание пришло слишком поздно, стекло уже было разбито, оставляя двух адептов в неверии. сяо не испытывал ничего, царапая кожу ганью, он рычал и шипел, в истерике повторяя лишь одно имя, которое одновременно являлось и спасением, и наказанием. голоса в голове стали такими громкими, что он хотел оторвать себе уши и шептать «заткнись, заткнись, заткнись» пока не потеряет сознание. рука девушки-адепта мягко гладила его волосы, и сяо на секунду увидел в этих движениях того самого экзорциста, который был таким… упорным и добрым. этот смертный отдал полностью себя лишь ему, и сяо это никогда не забудет. этого мгновения хватило, что он успокоился и прошептал, зачарованно глядя на фальшивый образ, построенный у него в голове: — останься со мной навсегда. проходили года, но пустота в телах адептов не исчезала. ганью больше не может работать, не может есть, не может дышать без чужого тела, что сжимает ее в своих лживых объятиях. она вновь ломается и хочет шептать лишь одно имя целую вечность. «шэньхэ». она шепчет фальшивые слова любви в шею сяо, надеясь уловить до боли знакомый образ, чтобы захлебнуться в этом обмане. они рушатся друг у друга на глазах, но ничего не могут сделать — ведь они одинаковы. реальность для них уже давно утеряна, все, что существует, уже не имеет смысла. они больше не сильные. их привязанность к друг другу ненормальна, но никто из них никогда не откажется от этого. от момента, когда кто-то их них может почувствовать присутствие дорогого человека. ганью поднимает взгляд и замирает, видя такие родные белые волосы и сдержанную улыбку, она теряет рассудок и впивается ногтями в сяо, оставляя на его теле неглубокие следы. совершенно другая картина теряет все свои краски, оставляя лишь белый холст — и больше ничего, символизируя пустоту их душ. они — пустышки. замена друг другу. ганью знает это, когда обманывает себя и нежно целует губы, которые воспринимает за другие. когда изучает тело, представляя другую персону. и когда произносит чужое имя, затуманено глядя на силуэт перед собой. сяо — слабый. он слышит смех и видит такие искренние голубые глаза, что невольно задыхается, пытаясь забыться в фальши, которую он сам и создал. как бы не было пусто и ненормально, он не хотел забывать. если он мог чувствовать чун юня рядом с собой, при этом становясь психом, он был бы не против. адепт бы с радостью отдал свою жизнь, если бы мог увидеть экзорциста в загробном мире и остаться с ним навсегда. но он не может. картина, которая была создана этими двумя, имеет лишь один цвет, передающая их общее обещание. белый и только белый.