Все кончено, все кончено. Мир выжженный, мир взорванный. И мы с тобой, и мы с тобой Последний грех Земли былой. Двух разумов симфония, Любви в аду история. И жизнь, и смерть – синтетика. Агонии эстетика "Эстетика агонии", Unreal
До дома Мерриль еще как-то держалась, механически, словно игрушка с прилавка орзаммарца-умельца, переставляя ноги. На пороге их встретила Орана, с испуганным вскриком всплеснула руками; плошку со свечой не выронила, но брызги воска попали на ковер, на бок взвизгнувшего Кусаки, на перепачканную стеганку Марлы – красное к красному, воск к крови. Мерриль зацепилась взглядом за расплывшиеся потеки, и это помогло продержаться еще немного. Холл затопили суета и грохот. Орана побежала кипятить воду и доставать бинты, Кусака скулил от боли, Марла, стряхивая с ладоней тусклые искры целительного заклинания, кричала, что бинтов и воды нужно больше. Бодан забрал свечу, но не догадался поставить ее на комод; вместо этого гном вышагивал из угла в угол, испуганно причитая, что ж в мире-то делается, и Сэндал, возбужденным шепотом выкрикивая «Колдовство!», ходил за ним шаг в шаг. У Мерриль начала кружиться голова и во рту появился горький привкус; она встряхнулась от оторопи, выскользнула из-под тяжеловесного плаща Марлы – ткань с треском застывшей по подолу кровавой корки упала на пол, – и на цыпочках проскользнула мимо гномов к лестнице. От слез перед глазами все дрожало мутной пеленой; Мерриль казалось, как только она опустит взгляд вниз, она разрыдается ручьями, и затопит весь дом, и случится в этот страшный день что-то еще ужасное, поэтому она запрокинула голову и смотрела только перед собой на вожделенную галерею второго этажа, а на ступеньки не смотрела; и конечно же неуклюже споткнулась. Левый локоть ударился о перила. Мерриль вцепилась в них, пытаясь тверже встать на ватных обмякших ногах; ее качнуло, будто под ковром вместо паркета скрипела аравельная палуба, а потом что-то – кто-то, – дал навалиться на себя, чтобы выровняться. Мерриль сморгнула слезы, и лицо Марлы из расплывшегося бледного пятна с линией перекошенного в тревоге рта стало нормальным. Еще мгновение назад, Мерриль была уверена, Марла латала разошедшийся бок Кусаки; она не могла так быстро оказаться на середине лестницы – и все же оказалась, когда почувствовала, что нужна. – Держись, vhenan, – только шепнула Марла, приобняв за талию и рывком поставив эльфийку на ноги. Порезы на руках уже успели схватиться прочной коркой. Мерриль кивнула: пока держалась. Марла пинком открыла дверь их комнаты, чуть ли на ну руках втащила эльфийку внутрь – та не поспевала за торопливыми, широкими шагами. Мерриль неаккуратно сползла с рук любимой на краешек кровати, схватилась за голову, пряча лицо в ладонях и большими пальцами давя на виски. Было слышно, как внизу Орана ругается на Бодана и как хрипло дышит Кусака, карабкаясь наверх вслед за хозяйкой, и еще как звенит, болезненно растрескиваясь на кусочки, череп. Мерриль больше не шевелилась, но чувство качки не просто никуда не исчезло – наоборот, росло и ширилось, волнами расходясь по телу. «Вот бы все кончилось», – взмолилась мысленно Мерриль, и формула энтропийного сна соблазнительно мелькнула в голове, но погрузиться в черную пучину ей не дали. Мозолистые крупные ладони коснулись макушки, висков, влажных щек, соскользнули ниже, на плечи; Мерриль любила эти руки, любила то, как они, мгновение назад грубые и сжатые в кулаки, становятся ласковыми и горячими, и как мурашки расходятся от прикосновений; и сейчас, вспомнив, потянулась за любимыми ладонями. Марла с решительной гримасой принялась распутывать завязки одежды, а там, где узлы не поддавались, попросту рвала тесемки, одна за другой стягивая с Мерриль вымазанные в грязи и крови тряпки. Звякнула кольчужная подкладка. Дзинь! – грохнулся сверху наруч, лязг! – полетел следом второй. Вспомнилось, как она была совсем маленькой и мама также вытряхивала ее из одежды, и к горлу подкатил новый, невыносимо горький комок. Марла подхватила за подол рубаху, потянула вверх – Мерриль вжала голову в плечи, но не сопротивлялась, только судорожно вздохнула, подняв руки и передергивая острыми лопатками. День выдался без ливня, но ткань насквозь пропитал пот, и его бисеринки теперь блестели на голой коже, на ребрах и в ложбинке позвоночника. Мерриль то ли знобило, то ли лихорадило, то ли все вместе. От кровопотери дрожали ледяные пальцы и язык казался сухим сучком, царапавшим нёбо; и когда Марла накинула на нее содранное с постели шерстяное одело, подтыкая края, чтобы не уходили последние крохи тепла, Мерриль, не в силах больше сдерживаться, сморщилась и беззвучно разрыдалась. Слезы текли по веточкам валласлина, как струи дождя во ветвям настоящего дерева, и капали на край одеяла, щекотавший подбородок. Марла аккуратно вытерла влагу подушечками пальцев, но вместо вытертых слез натекли новые, еще более горячие и жгучие, будто феландарисовый сок. Если бы в мире существовала справедливость, от них должна была язвами расползтись кожа, метя проклятую Первую; но справедливости не существовало, и Мерриль всхлипнула, мелко затрясшись. – Все закончилось, родная. Все закончилось, – зашептала Марла, продолжая вытирать слезы, но их становилось только больше, будто внутри, под коркой затворенных ран, открылся источник. Озноб не проходил. Вместо легкости, какая появляется в теле после опустошительных рыданий, все чаще накатывала тяжесть, вязкая, будто густевшая в порезах кровь. Марла присела напротив на корточки, взяв ладони Мерриль в свои, прижала к губам, попыталась отогреть дыханием, но пальцы как были ледяными, так и остались. Скрипнула дверь; Марла резко обернулась, ее дрожь передалась Мерриль, заставив дернуться, но это был всего лишь Кусака. Кряхтя и тяжело вздымая перебинтованные ребра, мабари подошел ближе, вытянул морду, языком пытаясь дотянуться до щек Мерриль. У него было обжигающее дыхание, отдававшее пряным запашком эльфийского корня; слезы на миг подсохли, Мерриль поежилась, поджимая пальцы на ногах, и Кусака, вздохнув, положил морду ей на колени. – Он за тобой присмотрит, – пробормотала едва слышно Марла, шевельнулась на затекших ногах. Мерриль, шмыгнув, качнула головой: – Не надо. Не уходи. – Ты ранена, – успокаивающе прошептала Марла, поцеловав леденелые костяшки эльфийки, показала взглядом на коросты на предплечьях, поднялась, медленно, через силу разжимая пальцы. – Болит же. Я за припарками быстро метнусь, и все, хорошо? Мерриль кивнула: болело. Но в горле, там, где резались колючие всхлипывания, болело сильнее. Она плакала о Хранительнице, о Джунаре, о Фенареле; о десятке других сородичей, чьи тела остались в разрушенном магией лагере; об упорстве бывших друзей, из-за которых ее не стали слушать, и о собственной глупости, из-за которой она поверила, что ее вообще слушать станут; о Марле, которая, стоило первому из охотников натянуть тетиву, вскинула посох с оглушительным воплем «Felas!»; и этого всего было слишком много для одной опустошенной горем и магией эльфийки, чтобы сейчас думать о возможных шрамах. – Не уходи, – повторила Мерриль шепотом, стиснула как могла пальцы, пытаясь удержать Марлу и чувствуя при этом, что сил едва хватает, чтобы вообще шевелиться, сорванно выдохнула. – Пожалуйста… Ладонь Марлы выскользнула. Во всем мире Мерриль была теперь одна, от всего мира защищал лишь тонкий кокон одеяла, и она, всхлипнув, стиснула сильнее зубы, зажмурилась, вжала подбородок в грудь, сдерживаясь от повторной просьбы. Марла права. Она заботится, как умеет. Магия не целит шрамы от малефикарума, разве что магия духов – но у них обеих за плечами слишком много крови, чтобы из-за Завесы их слышал кто-то, кроме демонов; так что припарки – это действительно толковая мысль… Кровь громко-громко стучала в ушах: Мерриль не сразу расслышала шелест. Кусака едва шевельнул ухом, тыкаясь теплым носом в ладонь, и Мерриль несмело приоткрыла один глаз. Марла раздевалась еще торопливее, чем когда вытряхивала из доспеха эльфийку; по разным углам разлетелись сапоги, змеистым кольцом свернулся под ногами кушак, стеганка с застывшими кровью и воском шлепнулась на пол, сверху неопрятной кучей тряпья свалились штаны и рубаха. – Сторожи, – буркнула Марла псу, небольно, но ощутимо потрепав по загривку. Кусака глухо заворчал, вздохнул, но под суровым взглядом хозяйки поплелся к двери, улегся поперек прохода, уронив морду на лапы. Марла ногой отпихнула стеганку подальше в угол комнаты – рухнула, случайно задетая, книжная стопка, – принялась ворошить шкаф, швыряя на постель одно за другим одеяла, пледы и теплые шкуры, переложенные в ожидании зимы сухим эмбриумом. Лицо у нее застыло маской сосредоточенности, брови сошлись у переносицы, наметились морщинки в уголках губ и глаз; Мерриль настолько растерялась, что ненадолго забыла про слезы, наблюдала, вылупившись, за Марлой во все глаза. Из-под стопки белья, рассыпавшейся от резких движений, Марла выудила бутылку, встряхнула, зубами выдрав пробку, принюхалась, и после мгновенной гримасы морщинки разгладились – видимо, она осталась довольна. – Что это? – шепнула ошарашенно Мерриль, когда Марла подсунула бутыль ей под нос, и после вдоха закашлялась – резкая спиртовая вонь ударила в ноздри. – Ром. От Изы, откуда-то с Лломерина, – отчеканила, тоже морщась, Марла. – Мерзость редкостная, но не отравимся. Я проверяла. – А зачем? – еще тише и удивленнее пробормотала Мерриль. – Демонов гонять. После этой спотыкаловки спишь крепче, чем мертвецы, – Марла невесело ухмыльнулась и настойчивее повторила попытку сунуть бутыль Мерриль в руки. Эта мысль была еще толковее припарок. Демоны, подумала Мерриль, демоны после такого точно нагрянут, и по позвоночнику прокатилась волна мурашек: она могла вообразить, в какой кошмар превратится зачарованный тварями сон, и еще могла понять, что ее воображение и на десятую долю не поспеет за выдумками завесных монстров. Мерриль решительно кивнула, схватила бутылку обеими ладонями – из-за холодного пота стекло скользило в пальцах, – и, зажмурившись, приложилась к горлышку. Пойло на вкус было еще мерзотнее, чем на запах. Мерриль показалось, будто она глотнула настоящий огонь, а следом ее прямо в грудь укусил злобный бресилианский шершень. Нутро закаменело и будто съежилось, протестуя; Мерриль кое-как удержала позыв исторгнуть выпитое и часто задышала в зубы, пытаясь успокоить жжение во рту. – Еще немного, – вздохнула Марла и погладила по спине. – Хотя бы глоток, ma vhenan. Так правда будет лучше, обещаю. Из-за брызнувших слез Мерриль не могла разглядеть ее лица, но послушно кивнула и снова приложилась к бутылке. Второй глоток пошел туже и тяжелее; она едва почувствовала вкус пойла на языке, а уже скривилась, зажмурилась, глотая вместе с ромом желчь – больше не лезло, и может, проскользнула в голове мысль, может и не надо, чтобы лезло; может так и надо, чтобы демоны сожрали ее этой ночью за весь кошмар, который она учинила в родном клане… Мерриль едва ли отличалась от новорожденного щенка – слепая от слез, ослабшая от рыданий и усталости; и она не могла и не хотела сопротивляться, когда Марла, прижав к себе крепче, перехватила бутылку, не давая отбросить ее в сторону. – Вот так, emma'asha, еще чуть-чуть… – шепот колыхнул влажные от пота волосинки у виска, лизнул мурашками кончик уха, – чуточку… ты молодец, ты переживешь и этот пиздец, ты обязательно справишься, и все будет хорошо; главное продержись сегодня, прошу, ma vhenan… Да, вот так вот. Ты умница. Когда Мерриль показалась, что она вот-вот то ли задохнется, то ли сгорит заживо, Марла отняла бутылку. У нее были сухие и непривычно холодные губы, но поцелуй в лоб вышел куда нежнее обычного – Мерриль судорожно вздохнула, откашливаясь от пойла, проморгалась от слез, приходя в себя. Марла, поджав губы, кивнула одними ресницами и запрокинула голову, тоже прикладываясь к бутылке: почти не кашляла, да и выпила меньше – несколько долгих булькающих глотков, потом поставила ром на пол, не закупоривая, и рывком забралась сразу в центр огромной двуспальной кровати; протянула руки, без слов предлагая присоединиться. Спирт подействовал почти мгновенно: много ли нужно было эльфийке, в которой осталось хорошо если полпинты крови. Мерриль тягуче моргнула. Ей казалось, голова стала тяжелая и чугунная, а тело, наоборот, будто превратилось в выжженную пойлом изнутри пустую оболочку; и почему-то обострилось почти до болезненного зрение, хотя из всех источников света в комнате была лишь щель под дверью да сияние ночных фонарей в окне. У Марлы ведь тоже тянулся по предплечью свежий струп, о припарках для которого та даже не заикнулась; а ведь его не должно было быть, как не должно было быть Марлы на Расколотой горе, как не должна была сейчас Мерриль греться в ее кровати. Если бы она сообразила, если бы догадалась заранее, почему Хранительница не приказала остановить их на пути к пещере; если бы она была одна, то, может, все обошлось бы изгнанием, а не дракой; а уж если бы Марла была одна, ее бы наверняка послушались. Ей хорошо платят что Мииран, что знатнюки, которые не хотят пачкать руки: в Киркволле все уважительно говорят, что с Хоук можно иметь дело – главное, не бесить, а ничто не взбесит Хоук так, как хотя бы один косой взгляд на ее ручную долийку. Клан не послушал бывшую Первую, и той на защиту бросилась Защитница, превратившись из Хоук в Кусаку, в бешеный вихрь магических энергий; и поэтому теперь клан хоронит лучших охотников и воинов, Марла – баюкает новые шрамы и ждет прихода новых демонов, а она, Мерриль, которая должна была этого не допустить… Если бы дело было только в гибели друзей – ей ведь не впервой их терять, – но они погибли по ее вине, и самое главное, подумала Мерриль, и в горле снова запершило, подкатывая волной рыданий; самое главное, что в миг, когда они стояли у входа в пещеру, нацелив друг в друга стрелы и макушки посохов, она думала не про клан, не про друзей, не про то, как спасти всех; она смотрела на Марлу и боялась, что та вдруг отступит в сторону, опуская посох, фыркнет – забирайте свою магичку, нужна мне такая, которая приводит меня в ловушку к демонам вот уже второй раз, – и все прекрасное, что случилось меж ними за последние два года, исчезнет без следа. Поэтому в момент, когда первое заклинание было уже сплетено, а первая смерть еще не настигла соклановца, Мерриль была почти счастлива: ее любили даже такой, глупой и ошибшейся, как никогда не должна ошибаться Первая; и поэтому сейчас чувствовала себя так мерзко, что не верила, что имеет право находиться здесь. – Я… – протянула она неловко, не зная, как собрать все, что тлело в ее мыслях, и как совладать с обмякшим непослушным языком, но Марла перебила, тряхнув головой и еще более открытым жестом приманивая к себе: – Завтра будет лучше, чем сегодня. Всегда так. Не всегда, знали они обе, но у Марлы был такой убедительный, до мурашек голос, что Мерриль захотела ей поверить. Неловко поправив одеяло и подтянув ноги на постель, она перекатилась под бок Марле; та деловито принялась поправлять пледы и шкуры, обкладывая их со всех сторон, будто строила гнездо. Не сразу, но Мерриль смогла улечься; Марла, приподнявшись на локте и расправив последнее покрывало, аккуратно опустилась рядом, лицом к лицу, обняла, позволяя свернуться в кольце ее рук. Двойной слой одеяла и шкуры навалился сверху удушливым тяжеловесным жаром; от малейшего шевеления кружилась голова, все плыло перед глазами и еще сильнее казался контраст между клубком лихорадки под ребрами и ледяной кожей стоп – и Мерриль, уткнувшись носом в плечо любимой и оплетя ее объятьями в ответ, перестала шевелиться вовсе. – Плачь, сколько потребуется. И постарайся заснуть быстрее, – прошептала Марла в висок. «У меня уже не осталось слез», – хотела возразить Мерриль, но Марла прижала крепче, почти до боли, и коротко поцеловала в пробор на макушке: – Я буду рядом. Ma dirthavaren, emma lath. «Я обещаю, любовь моя». Мерриль зажмурилась: она ошибалась, слез оставалось еще в достатке. Слез боли по Хранительнице, слез горечи по Фенарелю, слез тоски по Джунару, и еще много, много слез, которые беззвучно капали с ресниц на скулы, а оттуда – Марле на грудь и плечо, щекоча застарелый шрам от кунарийского клинка, но та ни разу не пошевелилась и не вздрогнула от них, спокойно и ровно дыша Мерриль в макушку. Обнимая крепко; обнимая так, что Мерриль была уверена, что этой ночью ни один демон не посмеет тронуть ее; и когда вскорости Мерриль заснула, убаюканная алкоголем и дыханием любимой, ей снилась одна чернота.***
Мерриль проснулась лицом к окну. День, судя по городскому гомону, был в самом разгаре, но за плотно задернутые шторы падал лишь тонкий золотистый луч, рассекавший малиновый комнатный сумрак. Внутри луча кружились крошечные искры пылинок. Воздух пах дурной духотой – смешались воедино жар, сырость разбросанной по полу одежды и густой аромат целебных трав: Мерриль сразу вспомнился хранительский аравель в дни, когда кому-то из соклановцев особо требовались помощь и мажий присмотр. Маретари плотно задергивала полог, поджигала в жаровне смесь трав, смолящим едким дымом окуривая аравель – от тех демонов, кого могли бы приманить страдания раненного, – и после, в духоте, тишине и торжественном сумраке, Хранительница со своей Первой приступали к отварам и целительским ритуалам… Кто теперь будет отваживать демонов, подумала Мерриль, кто теперь затворит соклановцам раны, кто накроет защитными чарами стоянку, лишившуюся лучших воинов; и судорожно вздохнула, закусив край одеяла. – Кто проснулся-то, – пробормотала негромко Марла. Кусака, заслышав, вскочил на лапы, приглушенно гавкнул и вразвалочку, щеголяя свежей повязкой на ребрах и лапе, поплелся к кровати. Мерриль дождалась, пока мабари подойдет ближе и жарко выдохнет ей в лицо, потом мысленно досчитала до трех – ей ведь все равно придется это сделать, она не сможет изображать спящую вечно, – перекатилась на другой бок. Марла, отвлекшись от книги на коленях, смотрела с пристальным беспокойством. Левая рука у нее была до локтя покрыта витками бинта, царапины на лбу и подбородке едва виднелись под слоем желтоватой заживляющей мази – такая же, почувствовала Мерриль, едва заметно жгла порезы. Плечом приподняв одеяло, она заглянула под него, убедилась, что плотная повязка покрыла все оставленные магией прорехи, и снова обмякла в кровати – даже от такой мелочи Мерриль почувствовала себя обессилившей, тело бросило в холодный пот, а жар постели из невыносимого превратился в желанный. Хотелось закрыть глаза и снова провалиться в сон, в черноту, в беспамятство; но Мерриль заставила себя широко распахнуть глаза и зашебуршалась, удобнее укладывая щеку на подушку под внимательным прищуром Марлы. Заговорить первой не получалось, Марла, видимо, тоже не могла придумать, с чего начать – торопливым, неловким движением захлопнула книгу прежде, чем Мерриль успела прочитать надпись на корешке, отложила на край постели и передернула плечами, будто пыталась сбросить с себя что-то липкое и тяжелое. – Ты… как ты? – спросила она, тут же закусив губы. Взгляд дернулся в сторону, скользнул к изножью– там Кусака, не дождавшись внимания Мерриль, запрыгнул на кровать и с удобством развалился на скомканной шкуре, – и метнулся обратно на эльфийку, полнясь тревогой. Мерриль вздохнула. – Я… – пробормотала она шепотом и все равно почувствовала, как предательская дрожь норовит комом встать поперек горла, лишив ее даже этого шепчушего слабого голоса, – я… Она пыталась сказать хоть что-то, выдавить хотя бы звук, но ткань слов рвалась и расползалась на глазах. Как она… что? Как она могла допустить это? Как она может сейчас греться в постели, когда на развалинах стоянки выжившие помогают раненым? В клане и среди друзей Мерриль слыла мечтательницей, но даже в дреме, даже сразу после пробуждения ей не пришло в голову надеяться, что случившееся было лишь сном. Достаточно было, распахнув спросонья глаза, закрыть их снова, и сразу вспоминалось все в мелочах: ее лихорадочный надрывный шепот, и Фенарель, отшатывающийся на шаг и поджимающий брезгливо губы, и крик Марлы, и скользившая под ногами, размокшая от осенних ливней тропа, спускавшаяся с горы к лагерю, и свист бивших в чаровскую защиту стрел. Мерриль хотела бы поверить, что ей привиделось, что все это – последствия болезни, неспроста же в комнате так душно и жарко, будто ее, лихорадящую и дрожащую, спрятали от всего мира подальше в гнезде из сумрака и одеял. Но свежие раны. Но Кусака, которому досталось при бегстве больше всех. Но Марла, с нарастающей тревогой ждущая хоть какого-нибудь ответа. Всему этому не может быть причиной болезнь – разве что она была больна с самого начала, с того дня, как прикоснулась к запретной магии и та проклятьем нависла над кланом Сабре. – Я не знаю, – выдавила из себя Мерриль и поторопилась повернуться, запрокинула голову, затылком вжимаясь в подушку, будто так жегшиеся в глазницах слезы смогли бы впитаться обратно. Еще недолго она могла их сдерживать, часто и мелко дыша; но потом капли все равно навернулись в уголках глаз, скатились по щекам, щекоча уши и впитываясь в ткань постели, и узор балдахина поплыл перед глазами, превращаясь в сплошной кроваво-малиновый сумрак. – Не знаю, – повторила Мерриль, пытаясь совладать с неровным дыханием, но сделала только хуже. Голос дрогнул, слезы покатились быстрее, и она, стиснув в кулаках ткань простыни, взмолилась. – Ничего не знаю. Что будет теперь? – А чего ты хочешь? – спросила Марла, сползая по подушке и устраиваясь рядом. Протянув руку, она могла коснуться щеки Мерриль; та и хотела, и не хотела этого, мелко вздрагивая от подкатывавших рыданий и из последних сил держась, чтобы не разреветься в голос: так глупо, так мерзко и тошно было от самой себя. Она сотворила страшное, а теперь может только рыдать, чувствуя, как вместе со слезами уходят и силы. Так ничему и не научилась со времен, как пропали Тамлен и Айвэ; тогда она тоже постоянно плакала, и Хранительница неловко, вымученно ее утешала, поглаживая по спине – ты не виновата, da’len, ты ни в чем не виновата, – и Мерриль, зная, все равно рыдала, помогая собирать стоянку клана: она не была виновата, но она и ничего не смогла сделать, чтобы спасти друзей. А теперь вина только на ней одной… – Надо вернуться, – всхлипнула Мерриль, давясь словами. – Помочь с похоронами. Может, есть раненые, кто не справится без чар. Я должна сделать хоть что-то… – Ничего ты им не должна больше, – желчно выцедила Марла. Мерриль не услышала сквозь всхлипы, и Марла, вздохнув, сползла еще ниже, вытянула руку, погладила эльфийку по макушке. – Нам теперь на гору путь заказан. И потом, vhenan, – она мягким прикосновением к щеке вынудила Мерриль повернуть голову и все же прислушаться, – я спросила, чего ты хочешь, а не чего должна. «Ничего», – подумала Мерриль. «Ничего», – прошептала она, едва шевельнув онемевшими, просоленными губами, и Марла только тяжело вздохнула, кончиками пальцев оглаживая рисунок валласлина на скуле. От виска к шее прокатились широкой волной мурашки, Мерриль мелко вздрогнула, подставляясь под ласку, пытаясь превратиться в одно сплошное ощущение, чтобы ничего – ни боли, ни слез, ни комка в горле, – как будто и не было. – Знаешь, – протянула задумчиво Марла, и Мерриль сразу же встрепенулась, подняла взгляд на ее отстраненно застывшее лицо, – когда отец умер, я тоже самое говорила. Жнивень был на дворе, это самый тяжелый месяц. Работать надо, а у меня дома мамка и Бетани от слез просохнуть не могут. Впахивала, как ломовая лошадь… – Да, – кивнула Мерриль, судорожно втянула воздух, зажмурившись, чтобы не видеть, как задумчивый взгляд превратится вдруг в насмешливый или осуждающий, – я знаю. Работа отвлекает. Хранительница то же говорила… говорила. Она сразу сказала – надо вернуться. Надо сделать хоть что-нибудь. Нельзя просто лежать и… лежать, как будто у нее есть право на эту скорбь; надо идти на гору, и умолять, чтобы ей разрешили помочь, а если ее не пустят – то искать что-то другое. Предупредить сородичей в эльфинаже. Быть может, кто-то из них согласится подняться на гору и помочь вместо нее. И что-то с элювианом… – Да нет же, – с нотками испуга вскинулась Марла, и пальцы ее, скользнув по скуле, легли успокаивающим теплом на висок. Мерриль несмело распахнула глаза – Марла смотрела растерянно и одновременно с решимостью, притаившейся в морщинках поджатых губ. – Нет же, vhenan. Прости, я… я не так часто успокаиваю кого-то, чтобы говорить складно. Я просто хотела сказать, что я впахивала, потому что не было вариантов. Семья же. Но я их всех ненавидела тогда, и если бы у меня была возможность – я бы просто много дней торчала на той поляне, где папа нас с Бет тренировал, и может, тогда было бы не так хреново. Так что… ну, может, может, тебе одной хочется побыть? Нет, этого она точно не хотела; Марла еще не договорила, а Мерриль уже тряхнула головой. В одиночестве она ступала по пещере, пока эхо хрупавших осколков разбивалось о своды, и в одиночестве же засыпала первые ночи в эльфинажной халупе, которую ей разрешил занять хагрен, и снились ей тогда качка аравелей и разговоры соклановцев на палубе, и сейчас, быть может, что угодно еще она вынесла – только не каплей больше одиночества. Марла выдохнула. Как показалось Мерриль, облегченно; даже пальцы ее, напряженные, ласковее перебирали теперь прядки у виска, и Мерриль вдруг до чесотки на кончике языка захотелось поделиться: – У нас на стоянке тоже была любимая поляна. Мы туда часто сбегали детьми, когда хотели поиграть отдельно от всех. – Хочешь туда? – Это в Бресилиане, – одними глазами улыбнулась Мерриль, смаргивая последние слезы. Стало легче; пока, по крайней мере, стало легче, поправил внутренний голос, но она не прислушалась к его ворчанию; главное – что прямо сейчас не хотелось больше рыдать в голос. Немного они полежали в тишине: Марла перебирала короткие косички у макушки, Мерриль, замерев недвижно, прислушивалась к ласке и постепенно восстанавливала дыхание. В жаре и духоте комнаты это получилось почти без труда, и мякотная слабость теплом разлилась в мышцах, стоило ей перестать захлебываться вдохами сквозь всхлипы. Мысли рассеянно бродили кто куда; Мерриль думала про сонно зевавшего Кусаку, про кружившиеся в воздухе пылинки и про то, как все больше начинают чесаться заживающие раны под бинтами. Пошевелившись и скинув одеяло по пояс, Мерриль рассмотрела внимательнее уложенные один к другому витки. Марла встала среди ночи, чтобы все же обработать порезы – а она не проснулась ни от шорохов, ни от касания мази, ни от кислого запаха веретенки. Должно быть, хорошо сработала спотыкаловка. Скосив взгляд, Мерриль пригляделась к бинтам Марлы, вытянув руку, аккуратно коснулась пожелтевшего от мази льна, щупая, длинный ли будет шрам. Вначале они только отбивались, предпочтя бегство; тропа скользила, Фенарель с пятеркой охотников гнались следом, Кусака заливался нервным лаем, но держался при хозяйке, слушаясь приказа – пока не нападать. У них еще был шанс попросту смыться – если бы удалось проскочить через лагерь, не напоровшись на дозорных; и над поворотом тропы уже показались паруса, когда барьер лопнул, а Мерриль увидела, как сразу двое целятся из тугих боевых луков Марле в спину, и выбора не оставалось: теперь, помимо молний и камней, призывать надо было кровь. К горлу снова подкатил ком, и Мерриль поторопилась уцепиться за что угодно кроме, чтобы снова не разрыдаться. – Я испугалась за тебя, – шепнула она, кончиками пальцев спустившись с бинтов на кисть, и Марла крепко сжала ее пальцы в ответ. – Я тоже, любимая. Я тоже испугалась. Мерриль подушечками погладила марловские мозоли от посоха. Перед глазами все продолжало расплываться, но прикосновения здорово помогали отвлечься; будто бы и она – не совсем она, и то, что случилось – случилось не с ними или не случилось вовсе; и они просто могут лежать, и касаться друг друга, и тонуть в удушливом сумраке комнаты, будто спрятанные от всего мира в логове драконицы, и пока нет необходимости открывать дверь или распахивать шторы – быть может, шрамами зарастут не только руки, но и боль в груди. – Так что теперь? – пробормотала Мерриль по рассеянности вслух, но Марла, хмыкнув, легко пожала плечом: – Что захотим. Мой план – мало делать и много спать. Тебе надо восстанавливаться, да и в принципе… нелишне сейчас. – Думаешь, поможет? – прошептала Мерриль с надеждой. Надеяться она не хотела, но когда Марла говорила вот так – уверенно и спокойно, будто раздавала указания перед рейдом в клоачные трущобы, – очень трудно было не верить, что она не знает, о чем говорит. – А как же, – резко кивнула Марла. – Ни одна хуета не длится вечно. В голове, конечно, всякое варится, но чем дальше, тем легче будет… да ты и сама знаешь? «Тамлен и Айвэ – не совсем то», – хотела возразить Мерриль, но только вздохнула: ей пришла в голову еще одна мысль. Марла не гнушалась крепкого пойла, но вряд ли стала бы держать в спальне такую пламенную мерзость, как вчерашний ром; а вот если вспомнить, что прошлым летом погибла Лиандра… Отец, сестра, брат, мать: всего четверо, мысленно сосчитала Мерриль, и, поймав сосредоточенный взгляд Марлы, решила не поднимать этот вопрос. – Вот и хорошо, – кивнула Марла, приняв молчание за согласие, и с посерьезневшим видом добавила. – Обещай только, что не будешь пока думать о вчерашнем, ладно, vhenan? Я знаю, трудно думать о хорошем, когда… кругом пиздец. Но о чем угодно кроме, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты себя корила. Это было бы почти невыполнимое обещание. Мерриль сглотнула, неосознанно отвела взгляд – и Марла еще мягче, будто боялась даже случайным прикосновением причинить боль, взяла эльфийку за подбородок самыми кончиками пальцев, повернула, вынуждая посмотреть на себя. Она тревожилась. Сука-Хоук, о которой трепались в порту и о которой даже в эльфинаже говорили с неодобрительным шепотом – та самая, после которой из экспедиции выбралось меньше десятка, да? – тревожилась о том, что будет думать эльфийка, у которой даже клана не осталось. – Я попробую, – как зачарованная шепнула Мерриль, чувствуя, что не может сопротивляться, и Марла, кивнув, тут же убрала ладонь. Магия, соединявшая два взгляда, растворилась; Мерриль пошевелилась, устраиваясь удобнее, и Марла тоже приподнялась на локте, выглядывая за край кровати в сваленный на пол хлам. – Укрепляющее будешь? – спросила она, звеня перебираемыми склянками. Мерриль угукнула. Марла целиком выпрямилась, свесив ноги с постели, на коленке принялась мешать в стакан флаконы, потом щедро подлила из кувшина воды, весело забулькавшей о глиняные стенки; Мерриль сквозь опущенные ресницы наблюдала. Заинтересовавшийся Кусака поерзал, поднял морду, вынюхивая запах лекарства, но, стоило хозяйке обернуться, спешно зарылся носом в шкуры: испугался, что про него вспомнят и прогонят с постели. Мерриль улыбнулась и благодарно кивнула ресницами, принимая кружку с отваром. Сквозь аромат канавариса и лозы отчетливо проступал привкус валерианы и арии – с феландарисом вместе получился бы обостряющий чувствительность к Тени чай, а без него – снотворное, от которого и Кусака бы свалился после половины чашки. Мерриль на миг нахмурилась, но быстро решила не задумываться и крупными глотками допила до дна, поддерживаемая за плечо Марлой; та потом улыбнулась и, погладив по макушке, забрала стакан. – Почитаешь вслух? – пробормотала Мерриль, взглядом показав на брошенную в складках пледа книгу. Марла без слов кивнула; поставила с глиняным стуком кружку на пол и, забравшись обратно на кровать с ногами, зашелестела страницами в поисках места, где закончила. Это оказалась «История» Вулапия – сочинение увесистое, но написанное братом Церкви, стиль которого Марла терпеть не могла. Только в крайней растерянности она, должно быть, потянулась именно к этому фолианту на книжной полке, и уж тем более вряд ли взялась за главы о Неварранском престоле в обычный день – когда большинство закладок и заломленных уголков пестрили в самом начале, где Вулапий обращался к истории до Андрасте. Пока Марла искала, Мерриль перебралась к ней ближе, положила голову на бедро, макушкой ластясь под ладонь. Не глядя, Марла запустила пальцы в россыпь прядок и косичек, прочистила горло сухим рычащим кашлем перед тем, как начать читать. Вулапий писал с витиеватым размахом, уточняя каждую деталь; Мерриль честно попыталась выполнить обещание, думая про Пентагастов, Ван Маркхэмов, Камберленд и Хантер Фелл – но быстро запуталась в малознакомых именах и названиях, потеряв заодно и нить повествования. Стоило опустить веки, вместо сцен интриг и сражений ей виделось, как сумрак комнаты, похожий цветом на сгустки застывшей крови, расплывается, растекается замысловатыми пятнами; и вот уже вместо контура кровати или воображаемого города перед глазами тело Хранительницы, и слышно, как на тропе, поднимаясь в гору, окликает сородичей Фенарель… Думать о чем угодно, напомнила себе Мерриль, не обязательно о хорошем – достанет и того, что сможет отвлечь. Она попыталась восстанавливать в памяти заклинательские формулы, но вспомнила, как раскладывала перед ней фолианты Маретари, обучая самым основам; попробовала представить колыхание парусов в бресилианской зелени, но следом сразу вспомнилось детство, и Тамлен с Айвэ, и Ниис – их наставник, с почтением обращавшийся к ней «маленькая Первая», и подумалось – как бы, наверное, был зол Тамлен и разочарован Айвэ, если бы они были живы и видели, что она натворила. Мерриль пыталась думать о Киркволле, об эльфинажном венадале, о магии, об элювиане – но везде поджидали воспоминания, связанные с кланом, и тогда в отчаянии она приказала себе не думать вообще ни о чем, кроме голоса Марлы, читавшей про смену династии Пентагастов; и это внезапно сработало. У нее была бесстрастный и суховатый голос; Марла не заигрывала с интонациями, но и не скатывалась до бубнежа под нос – должно быть, именно так читала бы она только для себя в своей голове, четко, ясно и бесхитростно, и Мерриль, все больше вслушиваясь в этот размеренный, с резкими рубленными паузами тон, чувствовала, как затененный красным туман в сознании рассеивается, сменяясь дремотной дымкой сонного настоя. Мерриль думала про Марлу, про то, что у нее загрубевшие от посоха и кинжала руки; что она неправильно ставит ударение, когда отводит взгляд, старательно выговаривая под нос: «Ma sa’latn»; что у нее не самое симпатичное лицо, но самый красивый на свете взгляд, когда она, затаив дыхание, смотрит, как Мерриль колдует; что если бы Марла училась у Хранителей Тирашана и была оборотницей – превращалась бы в мабари или даже медведицу; что Варрик иногда, путаясь в шутку, называет ее Кусакой, и Марла не обижается – только показывает в ухмылочном оскале крепкие от брюквы зубы; и что она совсем как Кусака может рычать в бою от злости, бросаясь глыбами льда и камня, но наедине убирает клыки и смиренно пригибается, подставляя затылок – только бы Мерриль было удобнее стягивать шнурок с волос, зарываясь в короткие, жесткие, как звериный мех, черные пряди. Вряд ли сейчас на свете существовала для Мерриль хотя бы одна счастливая мысль; но она думала про Марлу, и крепла уверенность, что, когда боль притихнет, а сила снова вернется к ней, первая ее счастливая мысль будет именно о них двоих. Отвар постепенно брал свое: внутренний голос шуршал, как накатывавшие морские волны, и в его убаюкивающем шипении все глуше и тише делался голос Марлы. Уже сквозь сон она почувствовала, как Марла притихла, пригладив встрепанные прядки на виске, завозилась, убирая книгу и расправляя аккуратнее постель. Мерриль пробормотала что-то невнятное, не размыкая губ; воспоминания расплылись, потеряв четкость и остроту, зашторенный сумрак обнимал ее еще одним одеялом поверх теплых шкур – было хорошо, и тепло, и нега растекалась в жилах, превращая язык и мысли в восковую талую массу, а когда Марла, набросив на них одно покрывало, свернулась рядом, грудью прижимаясь к тощей эльфийское спине, стало почти невыносимо прекрасно. На затылке дыбом встали волоски: Марла, шумно втянув воздух, прижалась носом к загривку, принюхалась, как учуявшая Хранительницу встревоженная галла. Жаркая щекотка лизнула седьмой выпиравший позвонок, мурашками прокатилась ниже, до поясницы; даже сквозь дрему Мерриль могла еще расхихикаться, но услышала, как становится тише и глубже дыхание Марлы, и притихла сама.***
В отражении клубилось предзакатное розоватое марево. Мутная поверхность элювиана впитывала солнечные лучи, падавшие сквозь натянутую в оконных рамах холстину, и свет вместо того, чтобы загореться в отражении отзеркаленным солнцем, расплывался тягучими потоками патины. Мерриль наблюдала за искрами и бликами и за тем, как в местах, где осколки ее руками были бережно подогнаны стык в стык, свет становился ярче, словно пытался волной перехлестнуться на следующий осколок, растечься по всему зеркалу и просочиться наружу, магией обволакивая пространство комнаты. Но осколки не поддавались. Клубы света дробились и сталкивались меж собой, рождая плавкую игру бликов и теней; и Мерриль, завороженная, уже который час сидела перед зеркалом на пыльном полу, обняв колени и положив на них подбородок. Утром ей подумалось, что она достаточно готова, что стоит увидеть зеркало – верное решение подскажет само себя, но зыбкое предчувствие обмануло. Утро сменилось полуднем, полдень – закатом; время рассыпалось в элювиане осколочными вспышками, а арулин’хольм так и лежал, нетронутый, на полу в нескольких дюймах от бедра эльфийки. Мерриль знала, что должна сделать. Очень простой рецепт, гораздо проще, чем из ничего восстанавливать древние заклинания: она должна была взяться за нож, перевернуть рукоятью вперед и, примерившись, ударить навершием в самый крупный осколок. Быть может, ударить еще раз. Ударять, пока осколки не превратились бы в стеклянное крошево, пока не осталась бы только зеркальная пыль, которая забьется в царапины на костяшках – пусть, пренебрежимо малая боль не стоит того, чтобы думать о ней долго. Но разбить зеркало значило разбить вместе с ним долгие годы работы, память о Тамлене с Айвэ, знания древних, в конце концов; и за долгие часы Мерриль так и не смогла решиться. Потом звякнули дверные петли. Другим тоном, глуше и трескуче, заскрипели под тяжелым шагом рассохшиеся занозистые доски, еще тише застучали по полу собачьи когти; «Сторожи», – привычно бросила Марла Кусаке, подойдя ближе, постояла немного за спиной Мерриль в тишине, вздохнула и опустилась рядом на пол, размазывая скопившуюся за десять с лишним дней пыль. Мерриль повернула голову, глядя, как отражение Марлы с запозданием в несколько секунд дробится в осколках и стекает вниз, мысленно выдавила тусклое подобие улыбки. Она оставила Сэндалу записку, что переночует у себя и вернется к утру, и было почти удивительно, что Марла честно смогла выдержать половину срока – пришла только сейчас, ближе к закату, а не как только получила послание. – О чем думаешь? О магии, о проклятой крови, о законах долийцев, о друзьях, пронеслось в голове у Мерриль, но это все лишь следствия; и она облизнула губы, глухо, впервые за день заговорив: – Я должна разбить его. Марла удивилась. По-настоящему, при чем, удивилась, и в ответ уже недоуменно свела брови Мерриль: ей это казалось очевидным. Она замерла, будто перетащенный за шкирку растерянный наг, и почти не моргала, наблюдая, как Марла хмурится, кусает губы и долго перебирает слова в поисках подходящего вопроса. – Зачем? – после долгой паузы спросила, так и не найдя, видимо, более изящной формулировки. Мерриль, вздохнув, удобнее положила голову на колено виском, уставилась на смешно откинувшуюся боком Марлу. Нет, не показалось, действительно озадачена; хмурый взгляд, поджатые губы, едва заметно выдвинувшаяся вниз челюсть – как у мабари, готового с рычанием броситься вперед… если ему скажут, куда. – Это из-за моей глупости так вышло, – медленно, тоже с тщанием подбирая слова, ответила Мерриль. У нее всегда мысли клубились в голове стогорлой птичьей стаей, и вычислять из этого хора один-единственный голос сегодня было ни капли не легче. – Из-за того, что я ни о чем больше думать уже не могла. Я должна как-то… что-то… изменить. Если хочу, чтобы это никогда не повторилось больше, надо же сделать хоть что-то. Широко, со вкусом зевнул Кусака, шкрябнув лапой по полу. Магички обе оглянулись на него, обе нервно улыбнулись, отворачиваясь: вот ведь бывает, на такую глупость среагировали. Потом Мерриль потянулась к арулин’хольму, а Марла, перестав хмуриться и решив, видимо, говорить как есть, выдохнула в зубы: – Ладно. Я, наверное, понимаю, почему ты так думаешь. Но, ma vhenan, – и сползшие было морщины в миг проступили на лбу почти болезненной гримасой, – ты этого действительно хочешь? Рукоять кинжала легла в ладонь, как влитая. За два года Мерриль пользовалась им чаще, должно быть, чем весь клан за последние два века: ремешок немного обтрепался, вытерся до зеркальной кожаной гладкости там, где касался ладони, и вместе с тем нож теперь словно больше стал ее частью – Мерриль увереннее стиснула пальцы. К лучшему, что Марла пришла; один ее вид придает решимости – и Мерриль теперь тоже хватит сил закончить то, что должно. – Не думаю, что это важно, – пробормотала она, костяшками отталкиваясь от пола. – В смысле, что я хочу. Я должна это сделать… – Нет, это важно, – рокочуще огрызнулась Марла, перехватив запястье с кинжалом, и Мерриль, едва оторвавшись от пола, с ойканьем осела назад от рывка. Звякнул выроненный арулин’хольм. Было почти больно, но Мерриль растерялась не поэтому – Марла, кажется, сама уже испугалась порыва, отдернула руку, виновато косясь исподлобья и одновременно еще сильнее, знаком непримиримости стискивая челюсти. – Только это-то и важно, – повторила она, цедя в зубы так, что отчетливо слышался их скрежет, заставила себя медленно и глубоко выдохнуть, успокаиваясь. – Это нечестно, vhenan. Ты столько времени и сил потратила на элювиан, а теперь избавишься от него только потому, что… проклятье, я даже не понимаю, почему! Выдох не помог. Ничто уже, наверное, не могло помочь: у Марлы горели глаза, и она больше не хмурилась и не медлила, подбирая слова, а говорила – почти кричала, – не прислушиваясь к тому, как звучит ее порыв. – Ты творишь невероятную магию, ты помогала Маретари как Первая, ты даже в Киркволле не могла годами выбросить клан из головы – а им было просто плевать! Попользовались и выбросили, когда им перестало нравится! И даже на горе… аргх… – Марла стиснула кулаки, с трудом сдерживаясь, – ты умоляла их остановиться, хотя они втемяшили в свои гнилые бошки, что их Хранительница была святая, а ты виновата во всех грехах, и это неправда, но ты все равно умоляла, будто правда виновата перед ними, и… Картинки разворачивались перед глазами – тень Расколотой горы под ногами, сырой зев пещеры, дышащий в спину, недоверчивая гримаса Фенареля, презирающие взгляды остальных, Терат, вдруг дергающий плечом и поднимающий опущенный было лук, и одновременно – лай Кусаки, рывок Марлы, встающей меж кланом и Мерриль, и магия туго звенит в воздухе, распускаясь ледяным цветком, в бутоне которого вязнут с криками ужаса охотники, и вопль «Бежим!»… В горле опять был ком, под веками жглись слезы; опять ей хотелось заплакать – после стольких дней, проведенных в сумраке и тишине, после стольких дней, когда она только спала без снов, и слушала, как Марла читает, и гладила ложившегося под бок пса, и снова спала без снов, ни о чем кроме не думая. Хватит, одернула себя жестко Мерриль, хватит реветь; она должна уже взять и сделать это, потому что кроме ничего не остается, и прекратить рыдать – не ей оплакивать могилы, которые она не копала. Марла еще что-то говорила, ругалась, сыпала проклятьями – Мерриль едва слышала, давясь слезами; а потом нашла силы на вдох: – Но они погибли, – прошептала она, и сразу повисла тишина. – Из-за меня погибли. Хранительница была права, от элювиана действительно одни проблемы. Если бы я ее послушалась… – Чушь! – Марла аж побелела, вскидывая подбородок, четко, звенящим от сдерживаемого гнева голосом отчеканила. – Маретари ни в чем не была права. Если бы она действительно хотела тебя остановить, она помешала бы нам еще до пещеры, или не отдала арулин’хольм, или… – Она не могла не отдать. Обычай Vir Halanan… – встряла Мерриль, но Марла только фыркнула: – Да как же! Если она была так свято уверена, что твоя магия причинит лишь вред, то просто не дала бы помочь клану. Или выгнала тебя из клана окончательно, лишь бы не давать арулин’хольм. Или нахрена я так заморачиваюсь, она могла просто плюнуть на обычай, – Марла прищурилась еще злее, чем была до этого, – как плевала на обычаи всегда. Напомни, в чем обязанность Хранителя? Хранить знания, так? Тогда почему из всего клана ты единственная действительно пыталась разобраться с элювианом – и огребала за это только плевки в спину? Слезы уже дрожали на ресницах: Мерриль спрашивала себя о том же – и никто не давал вразумительных ответов, кроме демона. Марла сама сейчас говорила как демон, не хватало лишь, чтобы по напряженному ее загривку струилось пламя, а глаза превратились в агатовые осколки Гордыни, но она была все же человеком, пусть и магичкой. Необычной магичкой, поправилась Мерриль; она не поддавалась зову даже самых сильных тварей, и кто знает, что стало бы с самой Мерриль, если бы не ее защита; и так хотелось поверить соблазну, твердившему на два голоса – Марлы и ее собственному, – что она не виновата… Так и не дождавшись ответа, Марла дернула щекой и выпалила: – Да потому что Маретари это было выгодно! Если бы у тебя все получилось, она была бы той самой Хранительницей, чья Первая вернула долийцам знания, а если бы нет – отреклась бы от тебя и осталась святой в глазах клана, – она выдохнула и уже не так гневно, но все еще жестко обрубила итог. – Вот почему. Они просто пользовались тобой, ничем не жертвуя, пока ты рисковала буквально проебать демону всю себя. Мерриль вздрогнула. Она даже не думала об этом; не могла подумать; это была неправда, Марла просто взъярилась – вот и несла, не думая, что просилось на колючий злой язык; это неправда, хотела закричать Мерриль, но Марла, окончательно стихнув, шепнула под нос емкое презрительное «alas’linen», и Мерриль кричать передумала. – А ты жестока, vhenan, – только прошептала она, тихо всхлипнув и вытирая покатившиеся слезы, и Марла – миг назад гневная, злая, как собака, готовая переть в лоб Марла дернулась, как будто ее ударили. – Прости, – пробормотала она, протягивая несмело ладонь, чтобы помочь утереть слезы. – Прости, я не должна была… Вот так. Но я не могу больше смотреть, как ты убиваешься из-за всего этого. И я еще одну жестокую вещь скажу, ты уж извини, ma vhenan, но я себе не прощу, если промолчу, – Марла дождалась едва заметного кивка мокрыми ресницами и на одном выдохе выплюнула. – Так вот: срать на то, что ты там должна. Никому ты ничего не должна. Ты сделала для них все, что могла, и они сами идиоты, что не приняли это. И уж тем более ты не должна разбивать все свои труды, потому что это разобьет тебя тоже, а им уже ничем не поможет. «Мертвые уже мертвы», – подумала Мерриль, и почти испугалась – это была не ее мысль, это была мысль Марлы, которая также жестко и непримиримо смотрела на друзей, заикнувшихся, не нужна ли ей помощь после смерти Лиандры. Но это была правда, также подумала она. И Фенарель, и Джунар, и Инерия, и Терат – все они мертвы. Разбитый элювиан никак им не поможет, но если разбить его, это будет значить, что все жертвы – начиная от Тамлена и заканчиваясь Хранительницей, – были напрасны, потому что она вернется к тому же, с чего начала. И если подумать именно так, с той точки зрения, с которой она никогда не смотрела, зато ей могли помочь посмотреть… Марла косилась с тревогой, снизу вверх, неудобно вывернув шею и опираясь только на одно бедро. Слезы все еще катились, и Марла скорее размазывала их, чем утирала напрочь, но робкие, аккуратные прикосновения мозолистыми подушечками к скулам действовали успокаивающе, как снотворное заклинание: Мерриль сдавлено всхлипнула пару раз, выравнивая дыхание, и постепенно ком в горле растворился насовсем. – Мне надо подумать, – пробормотала она, и Марла отрывисто кивнула – конечно, нужно время, хотя в тоне эльфийки так и сквозила неуверенность в том, что сомневаться придется долго. Она тряхнула головой, огляделась, задержалась взглядом на арулин’хольме; Марла едва заметно напряглась, но Мерриль лишь переложила нож подальше от себя, лезвием параллельно раме элювиана, и на руках подтянулась ближе. Несмело, словно спрашивала разрешения, ткнулась лбом в плечо, Марла приобняла, усаживаясь так, чтобы и ей было удобнее, и Мерриль смогла устроиться между разведенных коленок, щекой прижимаясь к груди. – А если это неправильно? – тихо прошептала Мерриль. – Если то, чего я хочу – эта ошибка? – Может быть, – Марла не стала спорить, но тут же добавила. – Только если я чему-то и научилась за эту дурную жизнь – так это тому, что правильного вообще нет. Я вон попыталась делать, что должна, и что в итоге? Карв на Тропах покоится, Варрик лакает эль за упокой Бартранда, поместье еще это дурное хрен продашь теперь, пока в городе все бурлит. Нет уж, спасибо. И так, и эдак херня может получится, так пусть хоть ошибки будут мои собственные, а не навязанные всеми этими «ты должна, ты же Защитница, как же ты можешь сидеть на жопе ровно». Последнюю фразу Марла прописклявила с кислой миной, несмешно высмеивая вопли Андерса. Он уже даже перестал на общих сходках как-то заикаться об этом; последний раз, когда они собирались в «Висельнике» (как раз незадолго до поисков демона), Андерс, отчаявшись, вместо Марлы присел на уши Мерриль. Долго выговаривал, что ей должно быть стыдно; что она, презренная магичка крови, отвлекает от настоящего предназначения Защитницу; что та должна помогать подполью, а не возиться со своей свалившейся из ниоткуда любовью, но Мерриль только недоуменно улыбнулась ему: она любит Марлу, и Марла любит ее, и ей очень жаль, что Андерс одинок, но разве она может ему помочь с этим? То ли от вспомнившейся сценки, то ли от дразнилки Мерриль все же негромко хихикнула, поерзала, удобнее приваливаясь виском к груди любимой. Так хотелось расслабиться, раствориться в ее всеобъемлющем тепле, забыться самой и забыть все то, что раздирало душу последние дни, но тревога все никак не уходила. Тем более, под задравшимся рукавом показался свежий шрам: Мерриль высвободила руку, зажатую между магичками, и кончиками пальцев погладила выпиравший темно-розовый, еще не до конца заживший след. У Марлы шрамов было меньше. Она особо хорошо наловчилась управлять чужой кровью, а в качестве катализатора хватало и обычных царапин, неизбежно случавшихся в любой драке. Но из тех, что были, почти половина появились из-за Мерриль – ватеррал, тот раз, когда из-за ее глупой оговорки охранники склада распознали ложь и пришлось защищаться, и просто множество случаев, когда Мерриль, увлекшись чарами, не замечала кравшегося со спины лазутчика, и Марле приходилось атаковать быстро и грубо, полагаясь на мощь крови, а не заклинательскую хитрость. Это-то и не давало покоя больше всего. Мерриль вздохнула, невидящим взглядом пялясь перед собой и продолжая еда ощутимо поглаживать шрам: – Даже если ты права насчет Хранительницы, – пробормотала она, чуть дрогнув, но быстро совладала с собой – не об этом сейчас стоило спорить. – Это все равно опасно. Я попробовала самые простые способы, но они не работают. Нужно будет искать дальше, и забираться глубже, и я не хочу… – голос все же сорвался. Мерриль сглотнула колючий комок, накрыла шрам ладонью целиком, жалея, что ее целительские заклинания лишь грубо латают раны, но не справятся с большим. – Я не хочу потерять тебя. Я боюсь этого, ma vhenan, очень сильно. – А кто сказал, что потеряешь? – хмыкнула, развеселившись, Марла. Мерриль встрепенулась, неловко барахтнувшись в ее объятьях, вывернула шею, вглядываясь в лицо Марлы; та ухмыльнулась еще шире. – Почему бы тебе меня терять? Я с тобой. Ты научила меня эльфийскому и малефикаруму, научишь и этому. Все, как раньше: ты находишь демона, которого надо отпиздить, я пизжу… – Я серьезно! – Мерриль, нахмурившись, несильно ткнула локтем, попав Марле в бедро, и та, засмеявшись сначала, быстро успокоилась, сощурилась, качнув головой: – А я тоже предельно серьезно. У меня нет ничего, кроме магии, и никого, кроме тебя; и если тебе нужно нырнуть на самое дно Тени, я буду рядом. Мерриль ошарашенно вздохнула. Определенно стоило возмутиться – они говорили об очень важных вещах, о том, что, быть может, закончится плачевно для магичек, слишком сильно поверивших в свои силы, – но Мерриль не могла возмущаться: у нее кровь прилила к скулам, сделав их раскаленными, и такие же раскалено-красные кончики ушей неловко дернулись от смущения. Она не могла вспомнить, говорила ли когда-нибудь Марла нечто подобное, но кроме признаний в любви – неизбывно на эльфийском, она словно не могла произнести «я люблю тебя» на родном языке, – ничего на ум не шло. И Мерриль, чувствуя, как стремительно глупеет, пискнула: – Еще у тебя есть Кусака… – И Кусака, да. Ты, да Кусака, да магия, – сосредоточенно кивнула Марла, едва бросив взгляд на пса – тот мирно дремал на брошенной у двери тряпке, шевеля ушами, – и будто только убедившись, что Кусака за ними не подсматривает, склонилась ниже к лицу Мерриль. Они поцеловались. У поцелуя был привкус пыли, витавшей в воздухе эльфинажной лачуги, и еще чего-то непередаваемого, такого, подумалось Мерриль, будто она смогла влюбиться еще раз. Хотя это, конечно, невозможно – если только речь не заходит про Марлу. Может, подумала еще Мерриль, и Андерс, и Хранительница были правы. Не так страшна сама магия крови, как приманиваемые ею соблазнительные голоса демонов. Но Марла – не демон; Марла – определенно женщина, магичка, самая обычная, из плоти, крови и прямолинейности, и вместе с тем самая необычная на свете: потому что кто еще из людей сказал бы, что хочет разделить жизнь с бывшей Первой и ее запретной магией. Поцелуй оборвался, а губам будто бы все еще было щекотно. Мерриль тихо мурлыкнула, прижимаясь щекой к Марле так, чтобы дышать ей в основание шеи, и окончательно затихла. Болезнь ее души растворялась в тепле объятий. По полу мел сквозняк, пахло пылью и эльфинажем, от каждого неловкого шевеления скрипели занозистые доски, но мелкие неудобства не могли испортить вечер. Марла с Мерриль долго сидели в обнимку, глядя, как элювиан тускнеет, вместо заката пропитываясь подступающими за окном сумерками, и как лиловые воздушные тени клубятся в зеркале, окутывая размытое пятно их двойного отражения. Было спокойно. Даже, можно сказать, хорошо.