Испытание женихов

В просторном покое, где не было ничего, кроме свитков с изображениями луны и вишни на стенах, сидели три женщины. Старшая, смуглая и худая, вязала бесконечное полотно из хлопковой пряжи. Средняя, белая и нежная, с изрезанным шрамами лицом, поддерживала годовалого малыша, делавшего уже не первые, но все еще не слишком уверенные шаги. Он как будто хотел обойти вокруг матери, но когда заходил ей за спину, где она не могла его поддержать, решимость мальчика быстро испарялась и он, не отпуская ее пальца, шел обратно. Младшая из женщин, тонкая как тростник, сидела рядом, надменно вздернув нос. – Мне уже тринадцать! – заявила Кимико таким голосом, будто кто-то пытался оспорить ее слова. – Я собираюсь замуж! – Уже и выбрала, за кого? – невозмутимо спросила Мадока. – Выбрала. За Химетаро! – отвечала дочь с вызовом. – За слугу?! – Рен взмахнула вязанием, словно хлыстом. – Отчего же сразу не за тенгу! Кимико, словно только и ждала этих слов, чтобы взвиться, тут же выпалила: – Если он и слуга, что с того! Почему матушке можно путаться с простолюдинами, а мне нельзя! – Придержи язык! – рявкнула Рен. – Успокойтесь обе, – велела Мадока. – Рен, не ты ли говорила, что Химетаро всем рассказывает, будто он сын князя и благородный человек. – Да можно ли ему верить, госпожа! – воскликнула старая служанка. – Ведь он не помнил даже своего имени, когда я его нашла. Я назвала его в честь своего младшего сына. – Верно, он всегда был тебе как сын, – подхватила Мадока. – Ты явно знаешь о нем больше нашего. – Ничего я не знаю, – махнула рукой Рен. – Но как он может быть благородным человеком, если не умеет ни читать, ни писать, и даже меч держать не обучен. – Кто знает, через что ему пришлось пройти, – предположила Мадока. – Сама же говорила, он и тебя поначалу принял за демона. И он в двенадцать лет уже умел ездить на лошади. – Просто лошадей любит, – не слишком уверенно отвечала Рен. – Ну, хватит! – взвилась Кимико. – Вы можете сколько угодно обсуждать его происхождение, какой в этом прок! Самурай он или простолюдин, какая разница! Разве оттого, что он благородных кровей, я стану любить его сильнее! – Ты, может, и не станешь, – отвечала Мадока, – а вот для твоего деда это будет куда более весомый довод, чем для нас. В конце концов, решать ему, вот и поговори с ним. Расскажи, как познакомилась с Химетаро. В его прошлом и вправду много загадок, всякое может быть. ... Спорить с матерью Кимико не хотелось, да и смысла в том не было. Дед ее, Йендо Арета, мало отличался в глазах Кимико от отца. Обоих она боялась и от обоих не ждала ничего хорошего, кроме узколобого следования их убеждениям. Разница между ними была лишь в том, что убеждения деда отличались от отцовских. И было среди них одно, которое могло сыграть ей на руку. Дед принял ее вскоре, и Кимико, никогда прежде не говорившая с ним наедине, робела и злилась на себя за робость. Она поклонилась и устроилась на циновке напротив Йендо Ареты, стараясь держаться почтительно, но твердо. Получалось плохо. Лицо будто против ее воли являло выражение горделивой дерзости, а не кротости и достоинства. В конце концов, Кимико оставила попытки изображать мать и спросила прямо: – Господин мой, я уже не то дитя, которым пришла в твой дом. Я выросла и, верно, могу знать, какие ты вынашиваешь замыслы на мой счет? Дед, снисходительно отнесшись к ее неловким попыткам вести себя почтительно, отвечал: – Что-то подсказывает мне, ты пришла не узнать мои замыслы, а рассказать свои. – Я хочу замуж за Химетаро, – выпалила Кимико, едва он договорил. На миг лицо Йендо Ареты отразило задумчивость, будто он пытался вспомнить, кто это такой, а затем дед воскликнул, как Рен утром: – За слугу?! Только в голосе его было скорее ехидное издевательство, чем возмущение. – А что тебя удивляет? – воинственно спросила Кимико. – Ты разрешил матушке спать с наемниками, а Химетаро лучше них в сто раз! Или, – внезапно догадалась она, – или ты не хочешь отдать меня ему, потому что он не знатный человек и не великий воин и никакой выгоды тебе не принесет? – Что до твоей матери – то не твое дело, – отрезал дед. – А простолюдин… в наши дни любой станет князем, было бы войско. Я могу возвысить твоего Химетаро и сделать равным мне. Но если внучка моя не выказывает мне почтения, как могу я уважать ее выбор. Кимико решила зайти с другой стороны. – Ты сам говорил, что нельзя человеку принимать важное решение против его сердца, иначе он сделается слаб. – И я не отказываюсь от своих слов, – прохладно отвечал дед. – Но ты живешь в моем доме два года, и за это время я увидел, что ты избалованное капризное дитя, не привыкшее слышать отказа и считающее, будто все вокруг должно быть по твоей воле. И Химетаро – не больше чем очередная твоя прихоть. Что если я скажу, что твоей руки просил другой юноша? Он знатного рода, весьма хорош собой, а кроме того, готов сойтись в поединке с сильнейшими из моих воинов, чтобы доказать, что достоин тебя. – Кто он? – невольно полюбопытствовала Кимико и тут же себя укорила. – Вот видишь, – отвечал дед, – ты заинтересовалась. Узнаешь в свое время. Если ты не против, я объявлю состязание: кто победит сильнейшего из моих воинов, того я представлю моей внучке как жениха. Заодно и посмотришь на тех, кто приедет просить твоей руки. Может, и выберешь кого. – Объявляй, – пожала плечами Кимико. – Мне все равно. Я никого не хочу, кроме Химетаро. Дед поднялся, показывая, что разговор окончен, и Кимико поднялась следом. Беседа прошла не так, как ей представлялось, но лучше, чем могла бы пройти, и оттого Кимико пребывала в растрепанных чувствах. Впрочем, она ничего не могла поделать, а раз так – пускай дед развлекается, испытывая женихов: каждый из них, как ни отважен, уедет отсюда ни с чем. Успокоившись этим решением, она поклонилась деду и вышла прочь. ... Когда она ушла, Йендо велел позвать Сугияму Керо, младшего сына Сугиямы Нобу, главы его вассалов. Этому юноше было четырнадцать лет, даже порога совершеннолетия он не переступил и потому великой, даже незаслуженной честью почел служить семейству своего господина. Впрочем, никакими сложными делами Йендо его не обременял, хотя вещи доверял, несомненно, важные. Верно, для Кимико не нашлось бы лучшей партии, чем этот молодой человек, но Сугияма с женой давно сговорили его с девицей из рода Саито, и Йендо не хотел нарушать их замысла. За много лет своего одиночества он понял, что сила человека и могущество рода держатся на верных людях, а потому не стоит даже тому, кто облечен властью, обижать их без нужды. Когда Керо явился, Йендо сказал так: – Я хочу, чтобы ты написал и отправил восемь посланий в роды Ямасаки, Нисимура, Мацуда, Накаяма, Кудо, Имаи, Оцука и Охта. Напиши, что их сыновья могут приехать и посмотреть на мою внучку, Кимико, и что того из них, кто пройдет мое испытание и одолеет сильнейшего из моих воинов, я представлю ей. И отправь кого-нибудь к Шичининтай: если нет у них никакого срочного дела, я хочу, чтобы они были моими гостями последнюю луну лета. Пусть навестят мою дочь, да и мне окажут одну услугу. ... – Что еще за услуга? – спросил Банкотсу месяц спустя, когда Шичининтай предстали, наконец, перед Йендо. – Как вы, должно быть, знаете, весной моей внучке Кимико исполнилось тринадцать лет, и я собираюсь отдать ее замуж. Банкотсу взглянул на него с таким удивлением, что Йендо подумал, уж не понял ли наемник его превратно. – Если ты решил, что кто-то из нас захочет на ней жениться, на меня не рассчитывай, – сказал он. – Она нахальная капризная девица, я и дня с ней в мире не проживу. – Если бы мне пришлось отдать тебе Кимико, я бы вздернулся на сосне, – вернул ему укус Йендо. – Не много ли ты о себе возомнил? Или тебе мало моей дочери? Банкотсу прикусил язык, и Йендо махнул рукой: – Ладно, я позвал вас не затем, чтобы лаяться. Я отправил послания в роды, из которых могут прибыть женихи, и назначил им состязание. Кто одолеет в поединке лучшего из моих воинов, того я представлю внучке. А поскольку соберутся самураи, а не деревенские мальчишки, я должен быть уверен, что никто из них не победит. Вы сильнейшие среди воинов, которых я знаю. Лишь поставив вас против них, я могу знать, что испытание пройдет как задумано. – Ты хочешь, чтобы мы дали победить тому, кто тебе угоден? – спросил Банкотсу. – Я хочу, чтобы вы не дали победить никому. Судя по выражению лица, Банкотсу усомнился в умственных способностях Йендо. – Странный план. Чем прогнать всех женихов, не проще вовсе никого не приглашать? – Разве я спрашивал у тебя, как мне поступить? – прохладно осведомился Йендо. – Я хочу лишь, чтобы вы побили всех, кто приедет. Разумеется, не задаром. Банкотсу хмыкнул и пожал плечами. Среди своих многочисленных недостатков он обладал бесспорным достоинством – умением не совать нос не в свое дело – и за это Йендо его ценил. ... С тех пор как дед отдал распоряжение о состязании, ее четырнадцатое лето превратилось для Кимико в череду обид и унижения. Первое время она еще пыталась выказывать гостям почтение и встречать их вместе с матерью и дедом. Но вместо сына семейство Кудо прислало гонца с письмом, в котором невесте желали всяческих благ и просили прощения, что никто из них не сможет явиться. Оказалось, их наследника, Кудо Сеичи, уже полгода как женили на купчихе из Нары, а быть младшей женой после простолюдинки посчитали неприемлемым для дочери столь знатного человека. Хоть Кимико при посланце ничем не выказала возмущения, да и на женихов ей было наплевать, она почувствовала себя обиженной. Предпочесть знатную девицу какой-то глупой курице возраста матушки мог только полный дурень. Скорее всего, Кудо Сеичи таким и был, успокоила себя Кимико. Верно, шлялся к ней тайком от родителей, а потом выдвинул условие, а они и рады угодить единственному сыну! Зато род Ямасаки прислал не одного, а целых четырех женихов. Приехал сам глава рода, Ямасаки Текео, и трое его сыновей. Судя по тому, как вытянулось лицо Сугиямы, встречавшего гостей вместе с ними, приезд Ямасаки Текео стал неожиданностью и для него. Как выяснилось, два года назад у того умерла жена, и теперь этот человек, почти ровесник ее деда, собирался свататься к Кимико. Тут уж она не сдержала возмущения и, едва взглянув на гостей, развернулась и ушла прочь с крыльца. Она еще услышала, как неловко оправдывается мать, уверяя гостей, что Кимико просто не хочет нарушать распоряжение деда и познакомится с тем, кто пройдет испытание. Следом приехали еще шестеро женихов, но Кимико так и не вышла к ним. Все они казались ей на одно лицо, и грядущее состязание вовсе не занимало ее. Им отвели комнаты вдали от тех, где жили женщины, и Кимико почти не видела гостей. Последней каплей в чаше ее обиды стало прибытие Шичининтай. Джакотсу, едва скосив на нее глаза, обронил без всякого воодушевления: – Йо. И было это тем обиднее, что при виде матушки его улыбка расцвела ярче солнца. Суикотсу бросил коротко «привет, мелкая», словно и не видел, что больше не ребенок она, а женщина. Зато Мукотсу это явно рассмотрел, и от его льстивых приветствий Кимико сделалось противно, хоть матушку они как будто забавляли. Остальные просто кивнули ей, не удостоив и словом. Лишь Гинкотсу, единственный, кого она среди них любила, произнес: – Здравствуй, Кимико, приятно снова тебя увидеть. Ты стала красивой женщиной. И это бесхитростное приветствие прозвучало для ее сердца музыкой, которую не испортил даже отзвук железного скрежета. В иное время Кимико внимания не обратила бы на их небрежное обращение, но, взвинченная до предела, углядела в их скупом приветствии оскорбление. Она чувствовала себя отчаянно лишней, глядя, как матушка обносит гостей угощением и выпивкой. Конечно, матушке нет до нее сейчас никакого дела, когда явились ее драгоценные Шичининтай. – Что ж, не буду вам мешать, – громко произнесла Кимико, поднимаясь. – Уверена, вам есть о чем поговорить и без меня. Она покинула гостей и отправилась в сад. Здесь, на залитом солнцем берегу маленькой речки, было легче всего упиваться своей обидой. Даже Химетаро не придет к ней: он занят в конюшне с лошадьми высокородных сынков. Никому на целом свете не было до нее дела, и Кимико, глотая злые слезы, развалилась на солнцепеке, раскинув руки. Рен говорила, что долго сидеть на солнце юной девице вредно – оно позавидует ее красоте и сожжет ей лицо, и тогда на лице появятся черные пятна, как на самом солнце. Ну и пусть появятся, зло думала Кимико, может, тогда ее труднее будет сбыть с рук и она сможет, как матушка, сама выбрать с кем водиться. Вскоре, однако, ей надоело лежать без движения, да и глаза заболели от яркого света, хоть она и жмурилась как могла. Она сбросила сандалии, скатала таби и, спустившись вниз по берегу, погрузила босые ноги в воду. Сделалось прохладно и приятно, даже тоска как будто отступила, и Кимико, зарываясь пальцами в донный ил, медленно двинулась вдоль реки к той части сада, где росли камелии, гордость Йендо, и где вырос, по преданию, знаменитый Цвет Надежды. Там, сидящей на большом камне, и нашла ее матушка, когда солнце коснулось нижним краем границы земли. Кимико, увидев ее, фыркнула и отвернулась. Злость ее давно прошла, но обида еще оставалась, и она не собиралась показывать матушке легкий путь к ее сердцу. Та подошла и присела на траву у ног Кимико. – Что, только сейчас обо мне вспомнила? – ехидно вопросила она, и матушка мучительно улыбнулась: – Приди я раньше, ты бы меня оттолкнула. Кимико внезапно стало жаль ее: как бы она ни злилась, обижать мать, которая любила ее всем сердцем, ей не хотелось. – Ты обижена? – мягко спросила та. – Было с чего! Дед решил устроить из сватовства целое представление, а меня никто и не спросил, хотя сватаются ко мне! – Я думала, ты сама сказала, что не против состязаний. – Я сказала, что мне все равно. Я не думала, что он и вправду соберет тут всех соседей и объявит меня наградой победителю. – Никто не объявлял тебя наградой. – Матушка осторожно взяла ее руку в свою. – Он сказал лишь, что представит тебе победителя. Ты вовсе не обязана соглашаться на брак, ты можешь и словом их не удостоить. Он лишь хотел, чтобы ты посмотрела на наших соседей, вот и все. Ведь ты никого из них не видела, и как знать, не придется ли тебе кто-то по душе. – Вы что же, считаете, я хочу выйти за Химетаро потому, что мне не из кого выбрать! – возмутилась Кимико, выдернув руку. – Нет, что ты! – поспешила оправдаться матушка. – Я уж точно так не считаю. Я просто пытаюсь объяснить, зачем господин наш устроил эти состязания. От тебя никто ничего не требует, отнесись к этому просто как... как к развлечению. В любом случае выбор останется за тобой. Я знаю, – голос ее дрогнул, – каково чувствовать себя малозначительной и бессильной. Но с тобой так не будет. Что бы ты ни сказала к концу испытаний, никто не поступит против твоего слова. Ее речь чуть смягчила обиду Кимико, хоть она и решила твердо, что ни словом, ни взглядом, никакой милостью не удостоит никого из желающих заполучить ее руку. Тем более старого Ямасаки. – Твои Шичининтай тоже не слишком-то много уважения мне выказали, – проворчала она. Матушка улыбнулась: – Знала бы ты, какими словами Джакотсу встретил Рен. «Ох, черт возьми, эта старуха еще жива», – передразнила она. Кимико прыснула. – Они вовсе не хотели тебя обидеть. Они рады встрече и просили передать подарок. И она протянула Кимико сосновый гребень с причудливым узором, напоминающим не то всполошенную стаю птиц, не то вершины бамбукового леса. Кимико, хмыкнув, повертела гребень в руках. – Готова спорить, его сняли с отрубленной головы какой-нибудь княжны, – заявила она. – Его вырезал Суикотсу, – просто отвечала матушка. Нежданный подарок окончательно поднял Кимико настроение, и, сползя с камня, она с довольным вздохом уткнулась матери в плечо. … Когда все, кого ждали тем летом в гости, прибыли в замок, у Йендо Ареты ушло всего несколько дней, чтобы начать поединки. В первый день испытания посмотреть на них пришла даже княгиня Ранги, оставив годовалого отпрыска с Аризу, старшей из ее служанок. Испытание решили проводить на небольшом поле, где в иное время обучали детей верховой езде. За прошедшие дни на краю поля установили места для зрителей, ступенями поднимающиеся вверх в пять рядов. Между первым и вторым рядами поставили возвышение под навесом – места для господина и его родни, а чуть ниже – огромный гонг, призванный, как догадалась Кимико, отбивать начало и конец каждого поединка. Когда все участники грядущего состязания – как женихи, так и Шичининтай – вышли на поле, повернувшись лицом к зрителям, Сугияма объявил громко: – Нынче наш господин, Йендо Арета, принимает в гостях благородных сыновей семи родов. Смею надеяться, этим летом вам по душе пришлось наше гостеприимство и никто из вас не был обижен и ни в чем не испытал нужды, пока жил в замке. Начиная с этого дня господин хочет оценить воинскую доблесть каждого из присутствующих здесь юношей и мужей. – Кимико подумала, что последнее слово он явно добавил из-за старого Ямасаки. – Того, кто сумеет доказать ее, господин представит своей внучке, Йендо Кимико, как ее жениха. Свое воинское мастерство вы покажете в поединках с наемниками Шичининтай, о которых каждый из вас, вероятно, слышал, и которых господин небезосновательно полагает мерилом способностей самурая. Вы будете сражаться без оружия, с бамбуковыми шестами, пока противник не сдастся или пока не упадет и не сможет тут же встать – и только до тех пор. Никакого смертоубийства. – Кимико показалось, что последние слова предназначались, в основном, для Суикотсу – во всяком случае, поглядел Сугияма именно на него. – Поединок начинается и заканчивается по удару гонга. Если правила вам понятны и ни у кого нет возражений, то да начнется испытание! ... Очень скоро Кимико поняла, что смотреть тут особо не на что. Первым был поединок Банкотсу и юноши из рода Нисимура, имени которого Кимико не запомнила. Бой закончился так быстро, что в ушах ее едва отзвенел прежний удар гонга, как раздался новый. Банкотсу уклонился от удара противника, пропустив шест над головой, и ударил его ребром ладони в основание шеи. Юноша упал лицом в пыль, и Банкотсу упер шест ему в спину, чтобы не дать подняться. Сугияма ударил в гонг. Следом за ними сражались Кёкотсу с парнем из Имаи. Этот Имаи был куда крупнее Нисимуры и, вероятно, оттого выглядел взрослее. Кимико подумала, что ему лет двадцать, и внутренне скривилась: старый! Кёкотсу зловеще хрустнул пальцами. Шеста он не взял: никакое оружие не было ему нужно. Самураи, конечно, были в большинстве своем не таковы, чтобы отступить перед дешевой угрозой, но Имаи заметно побледнел. Может, он еще мог бы на что-то рассчитывать, будь у него катана вместо палки, но сейчас его решимость улетучивалась на глазах. Едва Кёкотсу шагнул к нему и схватил за шиворот, намереваясь не то ударить в лицо, не то поднять в воздух, Имаи похлопал его по руке, показывая, что сдается. – Трус! – выкрикнул кто-то из сыновей Ямасаки. «Посмотрю, какую ты явишь отвагу», – подумала Кимико. Сидеть здесь ей было скучно. Исход поединков был предрешен, удары гонга злили, многолюдство раздражало. Больше всего хотелось ей уединиться в саду, искупаться в речке, побродить с Химетаро по берегу, поиграть с братом. Все равно смысла в этом было куда больше, чем в глупом дедовом состязании. Она поднялась было, намереваясь сойти с возвышения, как дед, не оборачиваясь, велел: – Сядь. Он не просил, но приказывал, и Кимико не осмелилась возразить. Раздраженная, она плюхнулась обратно, всем своим видом давая понять, что лишь зря теряет время. Третьим был поединок Ренкотсу. Он не отличался силой своих предшественников, но и его крайне трудно было застать врасплох. Кимико подумала, что Ренкотсу, скорее всего, обучался некоему боевому искусству, и то было неудивительно: вряд ли несчастный сирота при храме постигал одну только мудрость Будды. В соперники ему достался средний из сыновей Ямасаки, изворотливый, как кошка, и Кимико подумала, что дед, верно, не случайным образом составлял пары для поединков, а стремился, чтобы соперники были хотя бы в чем-то подобны и имели что противопоставить другому. Ни Ренкотсу, ни Ямасаки не могли нанести друг другу удара, и Кимико почудилась в лице Ренкотсу тень озабоченности. Как вдруг он бросился к противнику, одной рукой выставив шест как щит, а другую выбросил в сторону Кимико, да так резко, что даже Сугияма вскочил. Будь в руке Ренкотсу нож или метательная звезда, они несомненно попали бы в цель. Ренкотсу ухмыльнулся и, оказавшись рядом с противником, что-то сказал ему. Ямасаки обернулся к Кимико, и взгляд его показался ей совершенно диким, словно он увидал не ее, а чудовищного мононоке, сидящего на ее месте. Этот взгляд и стоил ему победы. Воспользовавшись тем, что противник отвлекся, Ренкотсу дважды ударил его шестом по шее и сбил с ног и, как ранее Банкотсу, упер шест Ямасаки в грудь, чтобы тот не поднялся. Кимико украдкой оглядела себя. Может, Ренкотсу все же успел что-то в нее бросить. Иначе как было объяснить тот взгляд, которым уставился на нее Ямасаки? Что он ему сказал? Кимико поморщилась от удара гонга, а Ренкотсу, перемахнув через ограждение, вернулся на зрительские места и присел у ног матушки. – Что ты ему сказал? – тут же напустилась Кимико, так и не обнаружив в своем облике ничего примечательного. – Я сказал: посмотри на свою невесту. – Вот придурок, – проворчала она. – Кто поведется на такое. Следующий поединок был между Суикотсу и Ямасаки Текео, и Кимико не могла не признать, что он доставил ей некоторое удовольствие. Во всяком случае, она испытала мстительную радость, когда Суикотсу, отбросив шест, ударил противника кулаком в лицо. Ямасаки отшатнулся, зажимая рот, и выплюнул два зуба. Кимико подумала, будет ли ей уместно захлопать в ладоши, но решила, что такого дед точно не оценит, и по-прежнему держала руки на коленях. Но на прежде каменном лице ее невольно появилась улыбка. Ямасаки сдался, получив еще два удара в живот. Очевидно, Суикотсу был воин ближнего боя, и шест скорее мешал ему, чем помогал. Кимико, довольная тем, что старый жених к ней больше не сунется, проводила Суикотсу почти влюбленным взглядом. Гинкотсу бился с юношей из семейства Оцука. Его имя Кимико запомнила, потому что его звали как ее отца – Ичиро. Видно, решив закончить поединок поскорее, Гинкотсу, едва услышав удар гонга, схватил противника железной своей рукой и с силой ударил оземь. И хотя тот почти сразу поднялся, заметно было, что удар не прошел для него бесследно. Оцука пошатывался, держась за голову и явно потеряв ориентацию в пространстве. Все же он попытался нанести Гинкотсу удар, и Кимико испытала даже нечто похожее не то на смутное уважение, не то на тень сострадания к этому храброму юноше. Но противник принял шест на железную руку, а своим ударил Оцуку под колено. И так как несчастный и без того нетвердо стоял на ногах, он рухнул снова. На сей раз Гинкотсу прижал его шестом к земле, чтобы противник не попытался встать. Да и какого другого исхода можно было ждать от поединка? Снова зазвучал гонг. У Кимико уже болели глаза от бесконечных закатываний, поэтому она едва не запрыгала от радости, когда Сугияма объявил: – На сегодня достаточно. Всем нужно отдохнуть. Если кто-нибудь из бившихся сегодня захочет попытаться снова, вы сможете сделать это завтра или в любой другой день. Кимико закипела от возмущения: у них что, еще и бесконечное число попыток! А она-то думала, что все это глупое испытание закончится в пару дней. Если дед хотел, чтобы она возненавидела своих женихов, он выбрал, бесспорно, вернейшую стратегию. Вечером, когда замок успокоился после первого дня испытания, о котором, кажется, судачили даже бадьи в купальнях, ей все же удалось исполнить одно из желаний, посетивших ее скучающий разум на поле битвы, и поиграть с братом. Она пришла к матушке в сумерках и, не увидев у порога веера, который та обычно клала, дабы предупредить входящих, что не одна, осторожно раздвинула сёдзи. Матушка была уже раздета и, верно, готовилась отойти ко сну. На ней был только хададзюбан, и на голых ее коленях лежал маленький Норайо, радостно взвизгивая каждый раз, когда мать опускала ладонь пощекотать ему живот. Завидев Кимико, малыш заулыбался и протянул: – А-неее... Называть ее по имени он еще не мог, но уже звал сестрой, и Кимико казалось, что братец ее растет самым умным ребенком на свете. Даже Йендо Томайо, ее годовалый дядя, еще с трудом разбирался в своей родне и едва мог произнести имя матери, которое в его устах звучало как «Лани». – Скучал по мне? – Кимико перетащила брата с материных колен на свои. – Ну, еще бы, целый день проторчать с Рен, я бы взвыла. Матушка присела позади них и обняла Кимико, положив ей голову на плечо. – Я и не заметила, как ты выросла, – проговорила она, и в голосе ее Кимико послышалась печальная улыбка. – Скоро уже не брата, а своего сына будешь держать на коленях. Как же я жду этого часа, хоть мне и грустно будет расстаться с тобой. – Может, и не расстанемся, – неопределенно отвечала Кимико. В самом деле, куда она пойдет, если вдруг дед в припадке великодушия разрешит ей выйти за Химетаро. – Да и одна ты не будешь. У тебя есть Норайо, и Аой говорит, что Небесная танцовщица благословила тебя легкими родами и многочисленным потомством, так что если твои Шичининтай еще пару раз к нам наведаются... – Она сделала неопределенный жест рукой. Матушка рассмеялась, уткнувшись лбом ей в плечо. За последние два года Кимико выросла так, что та уже не могла дотянуться до ее макушки. – Ты любила отца? – внезапно спросила Кимико. Никогда ранее ее не занимал этот вопрос, хоть она и не знала на него точного ответа, но теперь, когда все ее мысли крутились вокруг супружества и детей, он сам собой всплыл в голове. – Любила, – помолчав, ответила матушка. – А он тебя? На сей раз матушка молчала дольше. – Не знаю. Может, поначалу... Видно, ему не слишком нужна была моя любовь, и можно ли винить его за это? Люди не властны в своих сердцах. – Зато властны в своих поступках. Он мог обращаться с тобой и получше, – проворчала Кимико. Матушка усмехнулась: – Ну, так и ты не жалуешь своих женихов и пользуешься всяким случаем выказать им пренебрежение. Кимико вздохнула. – Ладно, я больше не буду. Но я не понимаю, к чему это глупое состязание! – Она взмахнула рукой так, что Норайо у нее на коленях испуганно отпрянул. Кимико, спохватившись, тут же прижала голову брата к своей груди и расцеловала пушистую макушку. Заговорила уже тише, но все еще недовольно: – Дураку понятно, что никто не справится с Шичининтай, а если эти юнцы на что-то надеются, то они больше, чем дураки! Чего хочет дед? Чтобы я на них посмотрела? Так они для меня все на одно лицо! Или он хочет, чтобы кто-то из Шичининтай на мне женился? Фу! – Кимико передернулась от собственной отвратительной мысли. – Как только ты их полюбила. – Ну, – улыбнулась матушка, и Кимико ощутила, как она перебирает пальцами ее волосы, – поначалу они казались мне занятными и забавными, и были со мной весьма любезны. И с ними было легко – но и только. А в последнюю ночь, помнишь, когда мы пришли к Аой, я вдруг поняла, что назавтра мы можем разойтись и больше никогда не повстречаться. И все, что было мне так привычно и мило, все, что я уже считала своим, о чем и не думала никогда – всего этого больше не будет. И мне стало горько, и я поняла, что хочу и дальше слышать их смех. Хочу слышать, как Джакотсу ругается с Рен, как Кёкотсу требует нести угощение, даже как Мукотсу пытается обольстить очередную девицу. Я и не подозревала, как все это было мне нужно. – Голос ее дрогнул. Кимико вздохнула. – Может, дед и прав, и я действительно капризное дитя, которое никого не любит, и сердце у меня каменное. – Ну, что ты. Я знаю твое сердце всю жизнь, и оно живое и горячее. – Матушка прижалась щекой к ее плечу. Может, это и правда, подумала Кимико, если так говорит единственный человек на земле, кого она любит больше жизни. *** Когда Мицеру только собирался ответить на приглашение Йендо Ареты и посетить замок, отец наставлял его так: – Нам выпала большая удача, дитя мое, в твоих силах ее не упустить. Постарайся показать себя с лучшей стороны и обрести расположение юной Кимико, а пуще того – ее деда. Йендо, старый лис, не доверяет никому и оттого не любит родниться с соседями, даже странно, что он позвал тебя. Говорят, сам он женился на какой-то красавице из-за моря, а дочке, как она вернулась к нему, разрешил гулять с наемниками Шичининтай. – Я думал, это просто слухи! – воскликнул Мицеру. – Полагаю, в этом случае они правдивы, – отвечал отец. – Прошлым летом у Йендо родился внук, а дочь его все еще не замужем. Должен признать, он хороший стратег и его решение весьма мудро. Кому нужна изуродованная вдова, большая удача, что хоть наемники на нее польстились. Так и дочь его довольна, и он обезопасил себя от Шичининтай: не думаю, что теперь им придет в голову поднять на него руку, а до сплетен ему никогда не было дела. – Ты как будто восхищен им, – осторожно произнес Мицеру. – Отчего нет, – просто отвечал отец. – Я умею оценить хороший ход. Впрочем, это неважно. Говорят, юная Кимико красива, как была ее мать в том же возрасте, а союз с Йендо был бы нам весьма кстати. Даже если их знаменитый Цвет Надежды – лишь выдумка, Йендо Арета богат и могуществен, и Шичининтай не тронут его и его родню, а ты сам слышал, какие слухи ходят о них среди знати. Мицеру простерся перед ним, сложив руки. – Обещаю, отец, я не подведу тебя и, как ни могуществен Йендо, даже он не посмеет сказать, что Охта Мицеру проявил себя недостойно в поединке с его воинами. – Я знал, что могу на тебя рассчитывать, – отозвался отец, и на том они закончили разговор. А еще через несколько дней Мицеру в сопровождении небольшого вооруженного отряда выехал из замка Хирано и направился на юг, где лежала, касаясь восточной оконечностью моря, провинция Йендо. Они добирались до Йендо почти двадцать дней, и все это время Мицеру раздумывал, какова собой юная Кимико и что он скажет ей, когда увидит. В своей голове Мицеру перебрал тысячи приветствий, но ни одно не звучало, на его взгляд, и почтительно, и с достоинством одновременно. Впрочем, судьба спасла его от нелегкой задачи произвести благоприятное впечатление на невесту. По прибытии Кимико он не увидел. Его встретила ее мать, та самая Мадока, что, по слухам, была в юности несказанной красавицей. Ее красота и сейчас видна была под ужасными шрамами, покрывавшими лоб и щеки грубой сетью. Высокий самурай с изрубленным, как и у госпожи, лицом, наклонился к ней и что-то сказал – должно быть, сообщил имя прибывшего. Мадока поклонилась гостю, улыбаясь, и он, спешившись, тоже склонился перед ней. – Добро пожаловать в замок Йендо, господин Охта. Мы особенно ждали вас, самого северного среди наших соседей, и я и мой отец благодарны, что вы проделали такой долгий путь в такой короткий срок. Здоровы ли ваш батюшка и ваши сестры? – Благодарю, госпожа, – отвечал Мицеру с улыбкой. – Отец и матушка в добром здравии, а сестры мои растут одна другой краше. Еще немного – и старшую тоже можно будет отдавать замуж. Возможно, его слова были неуместны, но радость окончания долгой дороги и сам этот летний день поселили в нем легкость и веселость, и Мадока улыбнулась ему в ответ. Он почти осмелился спросить, можно ли взглянуть на Кимико, но вовремя прикусил язык. Даже если госпожа не сочтет просьбу бесстыдной, что он скажет невесте при встрече? Как она красива? Так то, верно, говорит каждый, кто ее видит. Мицеру решил не проявлять нетерпения и дождаться испытания: уж там-то он явно и Кимико увидит, и себя покажет. Мадока не зря сказала, что в замке его особенно ждали. Охта Мицеру был последним из гостей, прибывших к Йендо, и вскоре после его приезда должны были начаться состязания. Мицеру должен был биться на второй день испытаний, и это играло ему на руку: у него было время посмотреть, что делают другие и как вообще проводятся поединки. Все три дня после приезда и до начала испытаний Мицеру прилежно тренировался у реки с Кондо Масайоши, своим наставником. Он не знал, готовились ли прочие женихи к состязаниям или, пользуясь гостеприимством замка, ели и пили, ни в чем себе не отказывая. У него почти не было времени познакомиться с большинством из них, но ему запомнилось семейство Ямасаки, видно, решившее, что чем больше послать женихов, тем больше вероятность успеха. Они прибыли в замок первыми, и Мицеру видел, как старший сын Ямасаки тискает служанку в купальне. Девица, казалось, вовсе не была расстроена таким поворотом событий, и ее можно было понять. Наследник Ямасаки был весьма хорош собой, и Мицеру подумал с грустью, не прельстится ли им и Кимико. Впрочем, Кимико, в отличие от служанки, требовалось куда больше, чтобы явить свою благосклонность. В первый день поединков Мицеру, наконец-то, увидел ее. Когда они выходили на поле, чтобы выслушать правила испытания, он поднял глаза на возвышение, где сидел Йендо Арета с его родней. Самому Йендо было чуть больше сорока лет. Ни единого седого волоса не было в его чонмаге. Рядом с ним сидела женщина в юката, расшитом изображениями солнечного диска. Лицо ее было непередаваемо прекрасно и так же непередаваемо чуждо. Что-то потустороннее и далекое от всякого человека на земле чудилось Мицеру в нем, и оттого красота женщины не притягивала. Верно, это была та самая заморская красавица, на которой женился Йендо, и, подумав, что за морем, наверное, все женщины таковы, Мицеру больше не рассматривал ее. Мадоку он уже видел, а рядом с ней – и в этот миг голос Сугиямы затих для него – сидела девица необычайной красоты. Если она и походила на мать, то весьма отдаленно. Красота Мадоки была теплой и прельщала скорее мягкостью, чем точеным совершенством черт. Красота же ее дочери была строгой, словно лицо ее рисовал недрогнувшей рукой небесный художник, и сердце Мицеру возрадовалось оттого уже, что он смог увидеть ее. Впрочем, радость его вскоре приутихла. Как только начались поединки, Мицеру понял, что справиться с Шичининтай будет крайне трудно. На какой-то миг замысел старого Йендо показался ему несправедливым. Ведь в своем приглашении тот предлагал сразиться с сильнейшими из его воинов, а разве Шичининтай его воины! Или Мицеру что-то пропустил и они стали вассалами Йендо? Или он уже считает их частью своей семьи, если они спят с его дочерью? Разве можно одолеть кого-нибудь из них в поединке? Ради чего Йендо все это затеял? Но Мицеру и раньше был настроен решительно отстоять честь своего дома и не разочаровать отца. Теперь же, когда он увидел Кимико, решимость его стала стократно сильнее. Он надеялся только, что в противники ему достанется не предводитель Шичининтай. Этот юноша, парой лет старше Мицеру и на голову ниже, с повадкой ленивой кошечки, которой так легко было обмануться, обладал чудовищной силой. Сойдись Мицеру с ним, не было бы ему никакой возможности победить. А вот с другим противником призрачная вероятность победы еще оставалась. Мицеру подумал даже, нельзя ли самому выбрать себе противника, но тут же отмел эту мысль. Даже если Йендо разрешит ему выбирать, как это будет выглядеть в глазах его внучки? Да и не должен ли всякий самурай быть готов принять вызов судьбы, каким бы тот ни был? Впрочем, судьба как будто благоволила Мицеру. Во всяком случае, когда настал день его поединка, против него вышел не похожий на кошку варвар, а молодой человек с ярко окрашенными губами, о котором Мицеру знал только, что его зовут Джакотсу. Джакотсу, похоже, тоже его знал – по крайней мере, когда они вышли на поле, он широко улыбнулся и произнес со странным радушием: – Я все ждал, Мицеру-чан, когда смогу встретиться с тобой, и даже попросил старого Йендо, чтобы тот разрешил нам биться. Его слова смутили и встревожили Мицеру. Откуда такое воодушевление? Что наемник о нем знает? Почему обращается к нему как к ребенку! Нет, это никуда не годится. Поединок еще не начался, а его сердцем уже владеют смятение и злость, хотя противник просто поприветствовал его. Как же он сможет победить, если позволяет чувствам так легко владеть собой. Раздался удар гонга. Мицеру решил не обходить соперника по кругу, как то было в обычае поединков, а прикинуться недалеким самоуверенным пареньком, каким, должно быть, считал его наемник, и броситься в атаку сразу. Он не рассчитывал ударить Джакотсу, хотел только посмотреть на него, и не сомневался, что сам увернется от любого удара – или, во всяком случае, перехватит его. Когда ему было четырнадцать лет, отец велел учить его уходить от удара плети. Конечно, Мицеру ни тогда, ни сейчас не удавалось справиться с этим испытанием, и он часто бывал бит, но ведь и кончик плети движется во много раз быстрее бамбукового шеста, чья бы рука его ни держала. Джакотсу легко отбил первый его удар и все последующие, и все же, нанося их, Мицеру понял кое-что о своем противнике. В настоящих войнах, судя по всему, Джакотсу владел оружием дальнего боя и не привык подпускать врага близко. Вот и сейчас он пытался сохранить между ними расстояние не меньше длины шеста, верно, чувствуя себя уязвимым, когда оно сокращалось. Мицеру привык биться на любых расстояниях, и сейчас это могло сослужить ему добрую службу. Однако любопытно, какое же оружие было у его противника за пределами замка? Может, он лучник? Острая боль в колене прервала его размышления. Мицеру едва удержался на ногах, перенеся вес на левую стопу. – О чем ты задумался! – насмешливо воскликнул Джакотсу, снова отпрянув от него, как змея от ужаленной жертвы. Мицеру осторожно согнул правую ногу, чтобы убедиться, что колено цело. Как глупо! Задуматься о слабости врага и явить собственную! Он спешно отошел, прихрамывая, и заметил на лице противника улыбку. Джакотсу уже знал, что удар его не прошел бесследно, уже, верно, думал, что поражение Мицеру – лишь вопрос времени, и все же не стремился подходить к нему. Возможно, если ему так непривычно подпускать противника к себе, Мицеру сам сможет нанести удар, если сумеет подскочить к Джакотсу. Боль в ноге постепенно унималась, видно, удар все же не повредил кости, а синяк сойдет через несколько дней. Нужно было просто подскочить к Джакотсу и обрушить шест ему на плечо: даже если наемник подставит руку, удар почти точно сломает ее, а принять его на шест Джакотсу не успеет. И Мицеру рванулся к противнику, молясь только, чтобы колено не взорвалось болью, нарушив тем самым его замысел. И нога повиновалась: лишь тень прежней боли тронула его, и Мицеру, гордящийся по праву быстротой своей и ловкостью, увернулся от удара Джакотсу и что было силы замахнулся шестом, намереваясь обрушить его слева между плечом и шеей. И Джакотсу несомненно рухнул бы без сознания от такого удара, если бы за миг до того просто не положил шест себе на плечо, будто нес на нем узелок. Удар обрушился на шест, Джакотсу чуть пошатнулся, поморщился, но устоял. Мицеру же от мощи удара, перетекшей ему в руки, выпустил оружие: ладони его будто онемели от вернувшейся к ним силы. И в этот миг Джакотсу шагнул к нему и, схватив за волосы, ударил кулаком в живот. Не будь Мицеру закален, такой удар вышиб бы из него дух и уж всяко поверг бы на землю. Но и сейчас он припал на колено, поперхнувшись вдохом, в глазах помутнело. Ждал нового удара, но Джакотсу не бил, а Мицеру, яростно моргая, все не мог увидать его. Дорогой ценой он понял еще кое-что о своем противнике. Понял и то, почему старый Йендо выставил против них Шичининтай. Биться с ними было крайне трудно, потому как наемники были не обучены. Лишь у Ренкотсу Мицеру разглядел что-то вроде выучки – наверное, храмовой, ибо вряд ли простолюдина обучал кто-то из самураев. Они не знали, как должно быть, и потому действовали по обстоятельствам, а стало быть, косность, которую неизбежно налагает на разум воспитание, воинское или любое иное, не была им свойственна. Вот же пропасть! Если дело и вправду в складе ума, победы ему не видать. Эта слабость не из тех, что можно исправить в один миг. Даже не в день, даже не в год. Что же, пусть так. Даже если он не пройдет испытание старого Йендо, уж всяко постарается ему запомниться. Но где же Джакотсу? Почему он не бьет? Оброненный шест лежал у самых его колен, но Мицеру боялся потянуться к нему. Не видя противника, он был почти уверен, что Джакотсу ударит, как только заметит, что он готов продолжить бой. Но наемник, похоже, руководствовался иным побуждением, а может, думал, что Мицеру окончательно сломлен. Он подошел сбоку и склонился к нему. Мицеру подумал было, Джакотсу хочет проверить, в сознании ли он еще, но вместо этого наемник произнес ему на ухо: – Лучше сдайся, Мицеру-чан, ведь я изобью тебя до полусмерти. – Отчего, – выдавил Мицеру и тут же поперхнулся вдохом, – отчего тебе так нужно, чтобы я сдался? Или ты сам хочешь жениться на Кимико? Наемник на миг застыл, так изумили его эти слова, а затем рассмеялся: – Да сдалась мне эта заносчивая д... Не дожидаясь, пока он договорит, Мицеру схватил шест и наискосок ударил Джакотсу в лицо: бить прицельнее не было времени. Тот воскликнул не то весело, не то испуганно, и отпрянул – удар задел лишь кончик его носа. Несколько алых капель упали на землю. Мицеру вскочил. Притворяться поверженным больше не было смысла. – Вот это дух! Не могу дождаться, когда ты сдашься мне! Джакотсу стоял напротив него, тонкий кровавый ручеек сбегал от левой ноздри ко рту, но более никаких повреждений заметно не было. Наемник улыбался, словно пропущенный удар ничуть его не раздосадовал. Что-то странное и страшное было в его возбуждении, и Мицеру скорее почувствовал, чем понял, что пришли последние мгновения их поединка. Он бросился к Джакотсу, решив замахнуться над плечом, а ударить ногой в колено. Но на сей раз наемник вовсе не дал себя достать. Он отскочил и, схватив шест обеими руками, развернулся на пятке. С чудовищной силой, вложенной разворотом, шест влетел Мицеру в бок и сломался. Зрители ахнули. Мицеру задохнулся от боли, выпустил шест, прижал локоть к боку. Попытался вдохнуть, но воздух проделал лишь половину пути до легких. Он еще успел услышать «... переломал ему ребра» откуда-то со зрительских рядов, а затем в ушах зазвенело и звуков не стало. Он бы упал, но слабый голос в глубине разума говорил, что тогда обломки ребер проткнут легкое и больше ему не встать. Да и упади он сейчас, победу признают за Джакотсу. Но что в этом страшного? Он не знал ответа на этот вопрос, но знал, что падать нельзя. Пережив мучительные мгновения, Мицеру все же смог вдохнуть и едва не вскрикнул от боли. Что ж, похоже, все было не так плохо, как показалось поначалу. Он вдохнул снова, уже с осторожностью, и задышал тяжело и медленно. Боль сделалась терпимой. Ударь его Джакотсу сейчас даже вполсилы, Мицеру бы рухнул и не имел сил подняться. Но наемник, очевидно, хотел вынудить его сдаться на словах, потому не спешил наносить удар. Этим еще можно было воспользоваться. Пускай думает, что безоружный сломленный противник не опасен, пускай подойдет к нему – тогда у Мицеру будет возможность вцепиться ему в волосы и... Дальше Мицеру не загадывал. Думать о том, что он одной рукой сможет бросить Джакотсу на землю, было глупо. Но и сдаваться, не попытавшись еще хотя бы раз, тоже не казалось ему разумным. Джакотсу и в самом деле подошел к нему, подняв его шест вместо своего сломанного. Мицеру следил за ним краем глаза, прижимая левую руку к ребрам, боясь отпустить. О том чтобы выпрямиться, не могло быть и речи. У него оставался один здоровый бок и одна действующая рука. Он ждал, пока Джакотсу подойдет еще ближе, пока совсем потеряет осторожность, решив, что с противником все кончено. Когда наемник приблизился так, что до него легко стало дотянуться, Мицеру выбросил вперед руку. Но Джакотсу, смеясь, принял удар на шест, а затем, провернув его вместе с попавшей в захват рукой, оказался за спиной у противника, больно надавил шестом на костяшку локтя. – Сдайся уже. Или я сломаю тебе руку. Это был конец, но упрямый дух внутри Мицеру мешал ему завершить поединок. – Если бы мы бились до первой крови, я давно бы уже считался победителем, – сказал он, стремясь хоть в чем-то превзойти соперника. – Что кровь... – Голос Джакотсу казался странно потусторонним, а может, то болезненный звон в его голове придавал всему вокруг некую призрачность. – Кровь давно ушла в землю. Я твоей и капли не пролил, а ты уже еле дышишь. Сдайся, – шепнул он почти ласково, теплый выдох коснулся уха. – Я же переломаю тебе кости. Хорошо бы ему и вправду сдаться, подумал Мицеру. В том не будет бесчестья, ведь он и так держался дольше всех и даже сумел ударить противника. Но вместо того чтобы признать поражение, глупый рот произнес: – Я н... не х... – Что? – Джакотсу явно не расслышал его придушенный лепет. Раздался удар гонга. Оба противника удивленно вскинули головы и обернулись к зрительским рядам. То ударила госпожа Мадока. – Достаточно, – произнесла она. – Я думаю, ни у кого здесь не осталось сомнений в доблести, которую явил сегодня Охта Мицеру. Ваш отец по праву может гордиться вами, и нет смысла продолжать поединок. Джакотсу, отойди от него. Наемник бросил шест, освободив руку Мицеру, и отступил как ни в чем не бывало. Мицеру взглянул на Кимико, сам не зная, что хочет увидеть: сострадание, восхищение или презрение – но она вовсе не смотрела на него. Обернувшись к краю зрительских рядов, Кимико тянула шею, словно кого-то выглядывая, и это занятие занимало ее куда больше происходящего на поле. Может, кому-то Мицеру и доказал сегодня свою доблесть, только не ей. С трудом понимая, что происходит, он сделал к Кимико несколько нетвердых шагов. – Тебе бы сесть, Мицеру-чан, и подождать помощи, – послышался голос Джакотсу, и в нем Мицеру уловил нечто, похожее на жалость. – Я бы на твоем месте особо не ходил без нужды. Даже наемник сочувствовал ему, а та, ради кого все это затевалось, ради кого он проделал долгий путь и вынес тяжелый бой – она не удостоила его и взглядом. И ее безразличие подкосило его ноги вернее, чем любой из ударов Джакотсу. Устало вздохнув, Мицеру опустился на песок. ... Чем больше смотрел Химетаро на старания юных самураев, тем меньше понимал, зачем господину потребовалось устраивать это испытание. Шичининтай невозможно было одолеть, во всяком случае, в поединке. Те, кто не понял этого, пытались снова – на третий день испытания, на четвертый... После первых сражений правила как будто сделались мягче, и любой из женихов сам мог выбрать себе соперника. Были и те, кто, как старший сын Ямасаки, заявлял горделиво, что им все равно, с кем биться, и бросали жребий. Тогда Ямасаки выпал бой с Кёкотсу, и статный красавчик долго соскребал себя с песка. Химетаро, хотя раньше не замечал за собой злорадства, испытал некое мрачное удовлетворение: теперь уж не полезет с попорченным личиком – больше не только Кимико, но и служанки на него заглядываться не станут. Лишь юноша, который бился с Джакотсу на второй день, затем не появлялся. Видно, слишком тяжелы оказались нанесенные ему удары, и Химетаро в глубине души сочувствовал ему, хоть тот и был его соперником. Этот человек явил храбрость и упорство превыше всех здесь присутствующих, и какая-то неведомая сила подначивала Химетаро попытаться тоже. Разум говорил ему, что, если он сумеет одолеть соперника на глазах у такого количества людей, даже Йендо Арете нечего будет возразить, когда он попросит руки его внучки. Все эти люди приехали сюда за его, Йендо, могуществом, а Химетаро нужна была сама Кимико. Он знал ее с тех пор, как пришел в замок Котоямы четыре года назад. Ему было двенадцать, а ей девять, и поначалу она вела себя с ним задиристо и грубо, пытаясь вывести воспитанника старой служанки из себя. Но Химетаро быстро понял, что дерзость ее происходила от одиночества, и ему не было больно от ее слов. У Кимико не было ни братьев, ни сестер, никого, кроме матери, и общаться со сверстниками отец ей не давал. У нее не было друзей – и Химетаро старался стать ей другом. Старая Рен того не одобряла: чтобы мальчишка из простонародья набивался в друзья к княжеской дочке! Господин узнает и казнит его, говорила она. Но господин так ничего и не узнал, а может, ему просто дела не было до его дочери. И все же, когда они покинули замок два года назад, Химетаро был счастлив. Йендо Арета оказался от внучки не в восторге, считая, что в ней слишком много от отца, а потому ничего не имел против ее дружбы со слугой. Впрочем, Химетаро не обольщался, полагая, что Йендо с радостью выдаст Кимико за него. Однако Химетаро не был простым слугой. Он твердо помнил, что в прежней своей жизни, до того, как прийти в провинцию Котоямы, он жил в замке. Правда, затем оказалось, что он не умеет ни читать, ни писать, и даже воинскому мастерству не обучен, но могло статься, все это он забыл так же, как собственное имя. Когда Рен нашла его в лесу, он не помнил уже ни о чем, не видел даже леса вокруг себя, и ничего не существовало для него, кроме всепожирающего пламени. В боку его засел наконечник копья, и рана воспалялась и гнила много дней, а с нею корчился в муках его разум и самая память покидала его. Уже на краю гибели бредущий куда глаза глядят Химетаро увидел перед собой злобного вида старуху с темным, как почерневшее дерево, лицом, и понял, что то была сама смерть, а может, ямамба, горная ведьма, пришла сожрать его. Он не испугался, ибо страх давно сгорел в лихорадке, но понял, что конец его близок, а раз так, нет смысла идти дальше. Тогда Химетаро опустился на землю и стал ждать смерти. Смерть забрала его с собой. В просторный нелепый дом, пропахший травами, где он лежал много дней, глядя в увешанный сушеными пучками потолок. Кровь его очистилась от яда гниения, а с ней очистился и разум, и когда нашедшая его старуха спросила, как его зовут, Химетаро пожал плечами. Так Рен дала ему имя своего младшего сына и заменила ему мать. А вскоре Химетаро познакомился с Котоямой Мадокой, женой господина, и с ее дочерью... Может быть, думал Химетаро, сам не замечая, как скручивает раз за разом пучок лошадиной соломы, Йендо Арета не имел в виду, что одолеть Шичининтай нужно именно в бою. Может, можно было предложить другое состязание, просто никто об этом не подумал. Но какое? Химетаро не переоценивал собственные дарования и не поставил бы на то, что сможет состязаться в остроте ума. Полагать Шичининтай недалекими смог бы только тот, кто путает ум с образованностью, а Химетаро не путал. Кроме того, Шичининтай были старше и гораздо опытнее него. Не состязаться же в уходе за лошадьми в самом деле! В этом ему нет равных, но господина это явно не впечатлит. Нет, нужно придумать что-то другое. У него было преимущество, которым не обладал никто из явившихся в замок женихов. Он давно знал Шичининтай и мог хотя бы попытаться попросить их о помощи. Химетаро не обольщался, полагая, будто стал им другом. Для наемников, как и для большинства обитателей замка, он был лишь мальчиком из прислуги. Впрочем, Шичининтай относились к нему без пренебрежения и даже с некоторым участием, так что просьба его, пожалуй, и могла найти отклик. Решив так, Химетаро задумался, к кому ему обратиться. К Ренкотсу, Кёкотсу и Суикотсу он решил не подходить – в помощи те могли и отказать, а вот что поднимут его на смех, и гадать не нужно. Банкотсу склонен был держать обещания, которые дал по доброй воле, но ему как раз меньше прочих понравилось бы предложение Химетаро. Лучше всего было бы пойти к Мукотсу – уж он наверняка знает, на что готов пойти мужчина ради женщины, и точно поймет его. Но Мукотсу единственный из всех Шичининтай не принимал участия в поединках. Лишенный главного своего оружия, мастер ядов был не больше, чем смешной коротышка, и, хоть Химетаро понимал, что он и без отравы не даст себя в обиду, господин явно не был уверен, что обученный самурай не одолеет Мукотсу в ближнем бою. Среди тех, кто относился к нему с некой теплотой, оставались только Гинкотсу и Джакотсу. К Джакотсу Химетаро идти не хотел, помня его хищную повадку и странные домогательства. А Гинкотсу был терпелив и даже к Кимико относился по-доброму, хоть прочие Шичининтай считали ее лишь несносным ребенком. Если Гинкотсу и откажет ему, смеяться всяко не будет. Решив так, Химетаро отбросил, наконец, измочаленный пучок соломы, и, покинув конюшню, направился в замок. Сумерки уже перетекли в ночь, и огней горело мало. В гостевых покоях, которые отвели каждому из Шичининтай еще два года назад, когда они согласились остаться у Йендо до весны, Химетаро бывал редко, хотя и знал их расположение. Взяв у Рен лампу, он двинулся далее по восточному крылу жилого дома до самого тупика. В этом тупике и располагались нужные ему комнаты, а крыльцо его выходило на маленький сад камней с фонтанами цукабаи. Химетаро сильно сомневался, что Шичининтай способны были оценить тихую прелесть сада, но госпожа Мадока любила там бывать. Отведенный Гинкотсу покой находился в самом конце тупика, и Химетаро вздохнул с облегчением, когда увидел пробивающийся через рисовую бумагу слабый свет. Гинкотсу еще не спал. Прикрыв ладонью подрагивающий огонек лампы, Химетаро осторожно приблизился к сдвинутым сёдзи. Интересно, чем занимается железное чудище, пока замок спит? Может, разбирает и смазывает само себя? Или мастерит одному ему ведомое оружие, чтобы поместить в свою страшную руку и затем поразить противника, не ведающего, что на земле могут твориться такие чудеса? Охваченный любопытством, Химетаро присел у входа и осторожно, почти неслышно подвинул створку сёдзи. Госпожа Мадока полусидела, привалившись к стене. Пояс ее лежал в ногах, и юката было приспущено, открывая белое плечо, на котором и покоилась рыжая голова железного чудища. Госпожа тихонько ласкала его волосы, зарывшись в них пальцами, и лицо, и шею под волосами, и глаза ее были черны и бездонны, будто самые глубокие колодцы, и чудилось, что в этот миг она смотрит в самую глубь мира. Химетаро попытался отползти, но что-то оглушительно треснуло под его ногой, и Гинкотсу с госпожой повернули головы на звук. То сломался веер, который госпожа клала перед входом, когда не хотела, чтобы ее тревожили. Вот он дурень! Химетаро бросило в жар, и, едва не выронив лампу, он бросился прочь, подгоняемый стыдом и страхом. Он остановился только оказавшись в своей комнатушке в совсем другой части замка, и, не разбирая постели, откатился к стене, быстро затушив лампу. Так ему казалось, что ночь быстрее забудет его позор. ... Кроме Гинкотсу, к которому Химетаро теперь боялся подходить, оставался еще один человек, расположенный к нему. Он нашел Джакотсу наутро в большом саду. Тот сидел на берегу реки и ел персики, которые, должно быть, нарвал неподалеку. Химетаро подумал, что, реши он оборвать здешние деревья, Рен так отхлестала бы его по рукам, что он бы еще неделю не смог работать. Но Джакотсу все было нипочем. Увидев Химетаро, он приветливо махнул ему и взглядом предложил присесть с ним. Это был хороший знак. Джакотсу протянул ему персик, но Химетаро, в иное время с радостью проглотивший бы сочный плод, нынче только вертел его в руках, пытаясь справиться с волнением. Наконец, так и не найдя, с чего лучше начать, он произнес: – Я хочу жениться на Кимико. Джакотсу поперхнулся и закашлялся. – Ну и гадость, Химетаро-чан, я же ем! – Я не шучу! – Химетаро повернулся к нему и едва удержался, чтобы не вцепиться в его рукав. – Мне нужно на ней жениться! Все эти люди прибыли сюда, ничего не зная о ней, кроме ее имени. Имя им и нужно, но не мне, мне нужна сама Кимико, я люблю ее! – Да я понял уже, мне-то ты зачем все это говоришь? – Помоги мне, господин! – умоляюще воскликнул Химетаро. – Выйди против меня и уступи мне. Я сделаю все, что ни попросишь, – поспешно добавил он, увидев, как вытянулось лицо Джакотсу. Некоторое время тот молчал, затем недоверчиво хмыкнул. – Как ты себе это представляешь, Химетаро-чан? Никто из замка в здравом уме не поверит, что ты сильнее меня. – Не поверит, – согласился Химетаро. – Лучше чтобы все выглядело так, будто ты отвлекся, а я этим воспользовался. Например, если бы ты оглянулся на кого-то, споткнулся, оступился, а я бы прыгнул сверху и прижал тебя шестом к земле... Он говорил, в любой миг ожидая взрыва негодования, но Джакотсу не проявлял злости. Когда Химетаро замолчал, он подпер кулаком подбородок и произнес задумчиво: – Да, в это, пожалуй, поверят. Ааа, Химетаро-чан, – рассмеялся он, потирая лоб, – ты выставишь меня полным идиотом. Не думай, что это дешево тебе обойдется. – Я исполню любую твою просьбу, – просто сказал Химетаро. Хотел еще сказать, что Джакотсу не много потеряет, ведь большую часть времени он и так не выглядит здравомыслящим человеком, но сейчас был неподходящий случай блистать остроумием. – Так уж и любую? – ухмыльнулся Джакотсу. – Ты ведь даже не знаешь, о чем я тебя попрошу, Химетаро-чан. Он внезапно сел на колени и подался к Химетаро. Тот едва удержался, чтобы не отшатнуться. В какой-то миг их лица оказались так близко, что заметен сделался каждый волосок в бровях Джакотсу, и поджившая ссадина на крыле носа – след от удара Охты, и тонкий белый шрамик под правым глазом. Химетаро подумалось не к месту, целует ли госпожа Мадока этот шрамик, когда они остаются наедине. – Кажется, знаю, – ровно отвечал он. Джакотсу отстранился от него, рассмеялся. – Ааа, ничего не лезет в голову. Столько вариантов, даже не решить сходу. Я позже скажу мою просьбу, Химетаро-чан, если ты не против. – Как тебе угодно, – отозвался Химетаро, незаметно переведя дух. ... Весь оставшийся день ему с трудом удавалось держать себя в руках. Чем бы Химетаро ни пытался заниматься, все валилось из рук. В конце концов, он пошел на реку и там, отломив длинный стебель тростника, попробовал взмахивать им так, словно то был бамбуковый шест. Ему даже показалось, что у него получается красиво, почти по-воински, но разум тут же угодливо подсказал: со стороны Химетаро выглядит как машущий палкой ребенок. Даже если Джакотсу позволит себя опрокинуть, Химетаро не станет в глазах зрителей выглядеть ни сильным, ни даже находчивым, скорее уж они оба будут смотреться как дураки. И все же другого выхода он не видел. Поединки начинались всегда в одно и то же время – ближе к закату, когда спадала жара. Химетаро казалось, день тянется улиткой и зной вовсе не торопится уступать место благословенной прохладе. Наконец, когда золото солнца потемнело и в лучах его появился красный отблеск, стали собираться на поле. Химетаро пошел следом за всеми. Он заметил, что на этот раз из женихов решили попытать удачи только двое: юноша из Нисимура и Ямасаки Текео, бившийся уже то ли четвертый, то ли пятый раз. Во всяком случае, именно у них в руках были бамбуковые шесты. Трое сыновей Ямасаки шли тоже, но, судя по всему, участвовать в состязании уже не намеревались, а хотели только посмотреть. Старший при этом надвинул на глаза соломенную шляпу с такими широкими полями, что разглядеть под ними лицо было едва ли возможно. Химетаро злорадно отметил, что любвеобильный Ямасаки не стремится светить синяками. На сей раз Химетаро забрался на самый верхний, пятый ряд, но не на краю поля, а почти в середине, чтобы видеть Кимико и старого Йендо. Сердце его колотилось где-то под горлом, он едва видел битвы Нисимуры и Ямасаки – с предсказуемым итогом. Нисимура наглотался пыли, когда Гинкотсу опрокинул его наземь своей железной рукой. А Ямасаки сдался, когда Банкотсу выбил у него шест и зажал его шею между двумя бамбуковыми стеблями. Химетаро думал, что поединки продлятся несколько дольше и он получит отсрочку, чтобы собраться с духом. Но все закончилось так быстро, что он едва не подскочил, когда удар гонга оповестил об окончании поединка Ямасаки. Сердце отчаянно билось, в голове шумело, и все же, когда Сугияма уже готов был объявить окончание состязания, Химетаро поднялся и произнес как мог громко: – Я хочу вызвать Джакотсу биться со мной. Он старался, но не мог не смотреть туда, где сидел Йендо Арета с женщинами. У Кимико, услышавшей его слова, вытянулось лицо, она недоуменно покосилась на деда, но тот и глазом не моргнул. Сугияма, видимо, поняв, что господин не против, кивнул Химетаро на поле. Медленно, провожаемый недоуменными и праздно любопытными взглядами, он спустился и взял протянутый Сугиямой шест. Он вышел на поле следом за Джакотсу и остановился против него. Мысли, словно рой испуганных пчел, метались в голове. Значит, Йендо не против? Или просто держит лицо перед гостями, а как вернутся в замок – не миновать беды? Он почти видел его бледное от ярости лицо, почти слышал возмущенное «что за представление вы устроили!». Химетаро был уверен, что Джакотсу просто пожмет плечами, показывая, что он тут ни при чем, и предоставит объясняться Химетаро. Что ему тогда говорить? С объяснений перед Йендо мысли перескакивали на сам поединок. Что ему теперь делать? Нападать? Джакотсу сам уступит ему или стоит напомнить? Как это делают самураи? Надо сначала покружить вокруг противника в боевой стойке, а потом... бред, какая стойка, он и шест-то уронить боится. Удар гонга возвестил начало поединка. Химетаро в отчаянии взглянул на Джакотсу, надеясь, что наемник хотя бы подскажет ему, что делать. Но тот стоял неподвижно, широко улыбаясь, опустив шест, будто решив, что, если уж ему выглядеть дураком, то и Химетаро не удастся покрасоваться. Рассудив, что с чего-то все равно нужно начать, Химетаро перехватил шест поудобнее и бросился к Джакотсу, с трудом понимая, что будет делать дальше. Никогда в жизни он не чувствовал себя так глупо. Он хотел уже повторить самый очевидный прием и ударить между плечом и шеей, не сомневаясь, что удар будет отражен, как вдруг снова зазвучал гонг. – Ну хватит! – вскричала Кимико. Колотушку она схватила так, будто собиралась ею биться. – Вы что, с ума сошли! Химетаро, ты дурень, он же тебя до смерти изобьет! А ты, – обернулась она к Джакотсу, – если хоть пальцем его тронешь, я велю отрубить тебе голову! Наемник скривился будто от боли. – Ааа, я и забыл, какая она мерзкая, – протянул он. – Химетаро-чан, я завоюю для тебя любой замок, лишь бы эта маленькая дрянь убралась туда и больше тут не появлялась. Химетаро залился краской до корней волос. Ему оставалось лишь надеяться, что Кимико не услышала последних слов Джакотсу. ... Когда Мадока вошла к нему, Мицеру попытался встать, но она воскликнула поспешно: – Не вставайте! И он остался полусидеть-полулежать на футоне. – Как вы себя чувствуете? – Спасибо, мне гораздо лучше, – отвечал он. – У вас знающие лекари и умелые слуги. Через несколько дней я и оружие держать буду. Смогу ли я тогда снова сразиться с Шичининтай, госпожа? Она покачала головой. – Нет, господин Охта, испытание окончено, да и вам лучше отдыхать. – Кто-то все же сумел одолеть их? Она помолчала, затем отвечала коротко: – Никто. Стало быть, все было зря. – Зачем твой отец это затеял, госпожа? – горько спросил Мицеру. – Чтобы посмеяться над нами? Чтобы показать свою силу? Чтобы убедить внучку, что на островах нет для нее жениха, и выдать за море? Даже будь перед ним не ласковая Мадока, а сам Йендо Арета, он и тогда задал бы этот вопрос. Слишком сильна была в нем досада, слишком горяча обида. Мадока молчала, словно и ей неведом был отцовский замысел, а может, она просто не хотела делиться им с посторонним человеком. Когда Мицеру решил, что больше она ничего не скажет, госпожа произнесла, наконец: – Я думаю, то было испытание не вашей силы, а ее сердца. Вряд ли кто-то мог бы справиться с Шичининтай, но она могла в любой миг прекратить поединок, если бы в ней проснулась хотя бы тень сострадания. – Но она не прекратила? – Прекратила. – Ясно, – вымученно улыбнулся Мицеру, не зная, что еще сказать. Они снова замолчали. – Вы славный юноша и умелый воин, – наконец, произнесла Мадока. – Я уверена, вы станете великим человеком и обязательно встретите женщину, которая не сможет равнодушно смотреть, как вас избивают. Мицеру усмехнулся, подняв глаза: – Я встретил такую женщину. Только у нее уже есть сильнейшие из воинов, и я ей не гожусь. Мадока тоже улыбнулась. – Не я одна хотела прекратить вашу битву. Просто гонг висел только передо мной. Мицеру подумал, что она говорит так, лишь бы его утешить. Но от ее слов почему-то все равно сделалось легко.