***
Едва ли настолько неоднозначные, как у неё… — Новое дело? С воодушевленным видом высказав своё предположение вместо приветствия, Ганнибал традиционно сопроводил Кей в свой кабинет, где она ответила ему: — Скорее понижение. Джек зачислил меня в «охранное агентство», — Кей прошла к столу доктора в то время, как он сам уже успел разместиться за ним, и, помедлив, села напротив. Стоило ли заговаривать с ним на тему того, чем окончилась их прошлая встреча? Стоило ли пытаться оправдать сказанное тогда?.. Нет, любые оправдания сделают её ещё более жалкой в глазах Ганнибала, чем, неосторожно пролитые при нём, слёзы. К тому же, и сам Лектер пока что никак не выражал свой интерес к произошедшему, а торопить его с вопросами, уточняющими события её далёкого прошлого, с её стороны уж точно было бы неразумно. Занятая размышлениями о личном, Кей не сразу заметила, что молчание между ней и доктором стало ощущаться несколько неестественным; будто бы они насильно удерживали себя от высказывания того, что занимало умы обоих. Было ли у Лектера что-то конкретное для неё, о чём он намеревался и дальше умалчивать, Кей не могла знать наверняка, потому как Ганнибал всё это время глядел на неё со своим обычным спокойствием и словно бы отнюдь ждал чего-то от неё. Наверное, рассчитывал в скором времени услышать причину её визита — работа -, а она и запамятовала, с чем явилась… Нервно выпотрошив свою сумку и параллельно отругав себя за недавнюю медлительность, Кей достала папку и отдельно — конверт, который без задержки вручила доктору. — Запоздалая благодарность, — услышал Ганнибал, вскрывая его, — за содействие в обезвреживании Йенса Ларсена. Ганнибал скользнул по Кей многозначительным взглядом прежде, чем вынул из конверта открытку. Увидев на ней изображение Ларсена и самого себя, он лишь едва заметно ухмыльнулся. Но, пока глаза его были заняты текстом на обороте открытки, лицо постепенно обретало странное выражение, которое Кей ранее не наблюдала, потому-то так отчаянно хотела расшифровать… Увы, далеко не всем её желаниям было свойственно сбываться. Окончив читать, Ганнибал ещё раз взглянул на участок открытки, где сиротливо пустовало место, что когда-то предназначалось его вырезанному лицу, и с безразличием в голосе изрёк: — Меня радует, что мистер Ларсен не стал пренебрегать мерами осторожности, — скрыв открытку в нижнем ящике своего стола, Ганнибал вернул взгляд на Кей и с особой выразительностью добавил. — Осторожность — то, что я всегда ценил в сотрудничестве. — Ты слишком хорошего мнения о его прагматичности и преданности тебе, — с холодным недовольством торопилась разочаровать его Кей. — Это не осторожность, а обида, — и, хотелось бы узнать, на что именно? Ганнибал подался ближе к столу, — отчего сама Кей неосознанно сдвинулась немного назад -, и, смахнув с поверхности, отсутствующие там, пылинки одним незатейливым движением, деловито расположил руки перед собой. — Могу предположить, что причиной обиды стала неудовлетворённость итогами лечения его дочери, — поделился он, почти сразу замечая на лице Кей непонимание. — Лечения?.. — какое отношение Ганнибал имел к лейкемии Эммы? Или же дело было в другом?.. — Она была твоей пациенткой, — догадалась Кей и, не получив от доктора никаких опровержений её догадки, вспомнила о Рейчел и миссис Шортер. — Но никто из знакомых Эммы не упоминал, что она посещала психоаналитика. Когда начались ваши сеансы? — Незадолго до того, как у неё выявили иного рода болезнь. Никто из её знакомых не знал про терапию, — поправил Ганнибал, следом продолжив. — Ни Йенс, Ни сама Эмма не хотели нарушать конфиденциальность тех посещений. Эмма же… не одобряла и саму терапию, — протянул доктор, будто смягчая, — но Йенс настаивал. А она, как тебе, должно быть, уже известно, никогда не отличалась своеволием. — «Настаивал на терапии»? — Кей возмущённо посмеялась, передразнивая, и схватилась за голову, будто бы говоря, как тяжело было умести в ней тот бред, который предлагал ей Ганнибал. — Падла психованная… Что за абсурд?! Ему самому следовало пролечиться! — вскочив на ноги, Кей раздражённо прошлась по кабинету. И тяжело было сказать, что возмутило её больше: то, что такая личность, как Ларсен, позволяла себе настаивать на чьём-либо лечении; или же то, что на лечении самой Кей однажды кто-то настоял… Ганнибал равнодушно наблюдал за её хаотичными передвижениями по кабинету. И, если доктора и смутили безвкусные оскорбления в адрес его друга из её уст, виду он не подал, однако и своё несогласие с её заключениями не стал скрывать: — Отнюдь. Йенс не был болен… — … Скажи это своим коллегам… — … Болезнь рождается от непринятия. Йенс к тому времени уже был готов принять свою сущность, — Кей резко остановилась, и само её лицо застыло в напряжении. И, пока она не задалась вопросами, задаваться которыми ещё было не время, как полагал Ганнибал, он уверенно сменил тему. — А вот Абель Гидеон, думаю, ещё не готов мириться с тем, что он вовсе не тот, кем его было принято считать эти два года. Кей устало выдохнула, невольно поддаваясь той перемене, которую задал Ганнибал, и вернулась к нему. — Наоборот. Готовность Гидеона и подбила его совершить побег. Если опираться на сведения из отчёта Аланы, который она составила после их последней беседы, — Ганнибал ненадолго задержался взглядом на, оставленной Кей на столе, папке, которая, вероятно, помимо прочего содержала и тот самый отчёт, — Гидеон бежал как раз-таки за подтверждением того, что всё это время его вводили в заблуждение, — что он не тот, кем его считают… Кем считает себя он сам, — Кей, оперевшись бедром о край стола, пытливо посмотрела на Ганнибала сверху вниз. — А как ты относишься к нему? — У меня должно быть к нему особое отношение? — Ганнибал же, слегка приподняв голову, глядел на неё едва ли не с умиротворением, чем доказывал, что ничуть не был стеснем своим низким положением. — Мне казалось, что кража твоих «заслуг» кем-то сторонним оскорбляет твоё достоинство, — разве нет? — Я не столь озадачен необходимостью отстаивать своё достоинство, как Вы, мисс Эрли, — почти весело осадил Ганнибал, поднимаясь и обходя Кей, что беззвучно выругалась, расстеряв своё превосходство, когда плечо доктора на секунду мелькнуло возле её лица. — Я скорее стремлюсь помагать тем, у кого-то достоинства практически не осталось. — Чем же? — Тем, что не даю им утратить последнее. — Это, конечно, очень великодушно с твоей стороны, но… Ты так и не ответил на мой вопрос. Ганнибал задержался посреди кабинета, вынужденный что-то делать с настырностью Кей. — Джек проявил дальновидность, поручая тебе это задание. Уверен, теперь доктор Блум может не беспокоиться о своей безопасности, — Ганнибал улыбнулся, когда поза, которую приняла Кей, заискрилась надменностью. — Гидеон действительно явится к Алане, но она не сможет дать ему то, что он ищет. — Само собой… Это можешь дать только ты. — Непременно… — Ганнибал скрыл руки в карманах брюк и словно бы о чём то задумался, но после предложил невзначай. — Не желаешь перекусить? От перекуса Кей отказалась и, когда доктор вышел вслед за ней в коридор, чтобы проводить, услышала: — Я могу рассчитывать на скорую встречу? — Конечно, — она усмехнулась, резким движением застегивая куртку. — Расписание сеансов ведь никто не отменял, — странно… И когда она только начала так лояльно относиться к своей терапии? Наверное, с того момента, как проблему терапии начали вытеснять все прочие, что были весомее. — Расписание давно стало формальностью. Однако нам всё ещё есть, о чём говорить. Сообразив, что доктор имел ввиду, Кей протянула с демонстративным разочарованием: — Вот оно что… Теперь ты будешь давить на меня и этим?.. Подло, это было бы очень подло с его стороны. Даже она, подозревая какую ценность для Ганнибала несли воспоминания о его сестре — Мише -, никогда намерено не пользовалась этим, чтобы его уязвить. Глубоко внутри всё ещё хранилась надежда на то, что Ганнибал, познавший ту же утрату, отнесется к ней с тем же снисхождением, которое требовал и к себе. Хотелось, чтобы он опроверг её замечание в ту секунду, как оно было произнесено, но Ганнибал молчал. И время, которое он занимал, отнимало всякое преимущество у Кей. Вынужденная задержаться в стенах коридора, она не могла препятствовать воспоминаниям о том, что однажды случилось здесь. Дневной свет всё ещё пробивался сквозь матовое стекло дверного окна, но она помнила это коридор в пулутьме… Тогда она корила себя за содеянное, но недолго. Из-за наличия оправдания — просто была слишком пьяна… Но, как объяснить то, что происходил с ней теперь? Ни шантаж со стороны Ганнибала, ни её собственный характер, презирающий привязанности, не отменяли этого влечения. Она, проклиная себя, не могла прекратить попытки вспомнить вкус его губ и запах, от которого после ещё долго не могла избавиться. Ощущения от их недолгой, случайной, ошибочной близости столько времени преследовали её, а теперь она едва ли могла что-либо вспомнить из них. И теперь неосознанно тянулась к нему, будто надеялась снова пережить то, что растеряла за эти месяцы… Ганнибал, завидев беспокойный блеск в глазах Кей, заговорил с сожалением: — Мой психотерапевт находит романы с пациентами пошлыми… — она медленно подалась к нему в предвкушении того, что он намеревался сказать, — и я разделяю это мнение. Кей поникла в тоже мгновение, как последнее слово соскользнуло с его языка. Что-то произошло с ними между этим мгновением и тем, когда Ганнибал ещё мог вольно прикасаться к ней. Внезапно образовалась незримая стенка. Не сама ли Кей выстроила её? Может. Но вера в то, что одно её слово могло остановить Ганнибала от чего-либо, слишком наивна. Было ещё что-то, что теперь удерживало его… Ей следовало благодарить его за эту сдержанность в проявлениях к ней. Сдержанность, что ограждала саму Кей от сожалений… Вот только, сожалела она сейчас, — сожалела о том, что Ганнибал, очевидно, отверг то, что она не успела и предложить. Она редко увлекалась столь сильно людьми, но, если подобное и случалось, не могла контролировать это влечение. Теперь у неё появился достаточный повод, чтобы бояться вновь вспыхнуть знакомой одержимостью, но уже тем, кого она привлекала лишь в качестве соучастницы и пациентки. Отвергая её, Ганнибал говорил с такой доброжелательностью, которую Кей никогда не слышала от него, — и лучше бы сохранял прежний холод. Он смотрел на неё с едва выраженной жалостью, которую она не терпела к себе, оттого дернулась в отвращении, когда рука Ганнибала коснулась её лица. Вялых попыток Кей отстраниться оказалось недостаточно, чтобы прервать контакт их кожи. Она продолжала ощущать горячие пальцы, придерживающие её за подбородок, и, почувствовав, как один из них скользнул по щеке, рвано усмехнулась. Он, что, утешал её, словно бы свою подопечную?.. Предположение, что поначалу развеселило её, в следующее мгновение поселило в Кей неясный страх. И, сбитая с толку жестами Ганнибала, она и не заметила, как оказалась на улице, вышагивая по направлению к арендованной машине.***
Алана, занятая наведением порядка в своём домашнем кабинете, устремила выразительный взгляд на двух сотрудников бюро, посланных к ней вместе с Кей, и обратилась к последней: — Тебе не обязательно здесь находиться. — Ты бы предпочла видеть на моём месте кого-то другого? — язвительно бросила Кей и по-хозяйки растянулась в предложенном кресле в то время, как двое её коллег оставили их с Аланой наедине. Разумеется, вслух рассуждая о предпочтениях доктора Блум, она не говорила о ком-то конкретном, но так сложилось, что её слова клещами вцепились в нервные сплетения Аланы, наматывая их и нещадно оттягивая, — что, собственно, читалось и на лице самой женщин. — Если тебе так невыносимо моё присутствие, Алана, можешь изложить свои претензии в письменной форме и отправить их прямиком на стол Кроуфорда. Закончив перебирать папки, Алана поместила последнюю в шкаф и вернулась к столу. — Твоё нахождение здесь — не более, чем одна из его причуд, непонятных мне, — сделав несколько заметок в ежедневнике, она продолжила. — К тому же, не думаю, что Гидеон действительно решит прийти ко мне. По крайней мере, не к первой. — Я бы не рассчитывала, что в том внушительном списке психиатров, на которых озлобился наш горе-хирург, ты окажешься на последнем месте. Мне кажется, что он особенно неравнодушен к женщинам. Вспомнить хотя бы медсестру… — … Убивая её, он считал себя Потрошителем, — строго поправила Алана, осуждая насмешливое отношение Кей к произошедшему с Гидеоном. — А кто ему это внушил? — продолжала забавляться та и, придвинувшись ближе к столу, разложила на нём фотографии убитой темноволосой женщины, сделанные на месте преступления. — Не знаю, как ты, а я вижу сходство между тобой и его бедняжкой-женой. Алана недовольно поджала губы, демонстративно отворачиваясь от нахальных ухмылок Кей, терпеть игривой настроение которой было ненамного легче, чем дурное. И, когда она уже вознамерилась разом осадить Эрли, в кабинет вошёл третий, отвлекая на себя внимание обеих женщин. Доктор Блум, полностью изменившись в лице, с улыбкой поблагодарила его, когда на стол был аккуратно опущен поднос с двумя чашками кофе. — Занятная форма у твоего камердинера, — Кей не удержалась от комментария, с презрением поглядывая на жетон, что болтался на груди её вновь удаляющегося коллеги. Сначала охранники, теперь — прислуга?.. А доктор Блум не гнушалась по полной эксплуатировать их присутствие подле себя. Алана старалась игнорировать вызывающее поведение Кей, спровоцированное не иначе как скукой, но, когда та, бросив сомневающийся взгляд на кофе, вынула пачку сигарет, предупредительно протянула: — Не в доме… Кей ответила ей тем же упрямым взглядом, но, проиграв эту схватку, вальяжной походкой двинулись к двери. — Я была лучшего мнения о твоём гостеприимстве. Алану же ничуть не опечалили низкие оценки, данные её гостеприимству. Она лишь облегчённо вздохнула, зная наверняка, что ближайшие минут десять сможет провести в спокойствии. Вне стен дома стоял холод. Осторожно преодолевая обледеневшие ступени крыльца, Кей расправила воротник кожаной куртки, поднимая его выше. Из-за отсутствия ветра погода в целом ощущалось «мягкой». Мягким оказался и рассыпчатый снег под ногами, когда Кей, подпортив девственно-белое полотно своими следами, решила прогуляться вдоль дома. Обойдя его, она остановилась, увлеченная, открывшимися ей, просторами, видеть которые не доводилось в центре города. Зимнее небо этой ночью отчего-то особенно светилось красным. Кей с неохотой опустила взгляд вниз, отвлекаясь на две фигуры, выясняющие что-то между собой в нескольких метрах от неё. Поднявшийся ветер пробрался под запахнутый воротник, заставляя инстинктивно встряхнуться всем телом, чтобы разогнать по нему остатки тепла. — Уилл?.. — удивлённо прошептала Кей, признав в одной из фигур своего напарника. Успев сделать один единственный шаг к нему, она снова остановилась и увидела, как рука Грэма, державшая пистолет, вытянулась в сторону второй фигуры — определённо, мужской. — Уилл! — непроизвольно окликнула его Кей. Профайлер странного содрогнулся, услышав своё имя, и начал терять равновесие, однако прежде, чем упасть, сумел нажать на курок… Кей, неестественно для себя, сама вздрогнула из-за выстрела и заметила, как неизвестный, хватаясь за плечо, повалился на снег вслед за Грэмом. Подбежав к напарнику, она опустилась на колени рядом с ним, игнорируя шевеление сбоку от них. — Грэм?.. Ты слышишь меня? — тот не отвечал, и Кей, растягнув его куртку, принялась осматривать тело, рассчитывая застать увечья на нём. Краткий поверхностный осмотр ничего не прояснил. Кей озадаченно замерла, не представляя, что могло стать причиной обморока Грэма. Её извечно холодные руки остались на его лице. Анамально горячая кожа обжигала ладони. Начавший срываться с неба, снег опускался на, беспокойно подрагивающие, веки Уилла и мгновенно таял, скатываясь каплями к вискам. Тело его целиком отдавалось крупной дрожи, и Кей убрала от него руки, боясь навредить. Рядом с ними мелькнул возвышающийся силуэт, привлекая её внимание. Абель Гидеон, — наконец-таки она узнала его -, несмотря на пулю в плече, он всё ещё мог свободно передвигаться. Поднявшись на ноги, доктор двинулся к лесу противоположному дому Аланы. Кей дёрнулась в его сторону, но вспомнила о напарнике. Тот издавал измождённый хрип, будто что-то сдавливало его внутри. С сомнением взглянув на него в последний раз, Кей резко поднялась. Шум выстрела должен был привлечь тех, кто остался в доме, — она могла рассчитывать только на них, пробираясь через заснеженное поле. Холод металла пистолета обжигал тонкую кожу ладони не слабее прикосновений к Уиллу, охваченному лихорадкой. Кей держала оружие наготове, но, пока она металась между дружескими чувствами к Грэму и желанием схватить преступника, последний успел скрыться, оставляя за собой лишь редкие капли алой крови на снегу, — в тон неба над головами -, которым следовала Кей. Снег сугробов, достающих до щиколоток, забивался в заниженные ботинки. Что сказать?.. Она не была готова к ночным прогулкам за городом. Промокшая ткань джинс болезненно липла к ногам. Кожа на фалангах пальцев трескалась от холода, — из образовавшихся трещин выступала кровь. Кей тяжело дышала, стараясь не сбавлять скорость шагов, и проклинала свежесть загородного воздуха, что вонзался в горло ледяными иглами, а лёгкие заставлял гореть. Падающий снег таял на разомкнутых губах, оставляя тошнотворный привкус морозной сладости. Добравшись до деревьев, Кей, игнорируя болезненность, размяла пальцы, успевшие примерзнуть к пистолету, и двинулась дальше. Тяжёлое дыхание образовывало высокие столбы пара. Плотная дымка заполняла собой обзор, и Кей казалось, что всё вокруг было покрыто этой молочной пеленой, — этого было почти достаточно, чтобы окончательно дезориентировать её. Но зимний лес был хорош тем, что и в ночи там хватало света, чтобы не пробороздить себе щеку об обледеневшие ветви первого попавшегося кустарника. Глаза быстро принаровились к тому, что предлагало потустороннее свечение снега, но кровавые следы, что всё это время вели Кей, прервались на границе леса. Доктор Гидеон был быстр и живуч — это стоило признать, как и то, что, если бы Грэм не успел, даже в своём плачевном состоянии, подстрелить доктора, Кей совершенно точно не удалось бы нагнать последнего. Шансы пока что сохранялись, и она не могла позволить себе упустить их, как упустила самого Гидеона. Если бы она не окликнула Уилла, тот бы не промахнулся… Счёт следовало закрыть. Кей остановилась посреди деревьев, прислушиваясь к посторонним звукам. В лесу малейший шорох отдавал эхом. Даже эхо её собственных шагов всё ещё доносилось разом со всех сторон. — Чёрт… — прицелившись в одно из дальних деревьев, ветви которого едва могла различить среди прочих, она нажала на курок. Выстрел мгновенно заложил уши, — преобразовавшись в глухой звук, он стремительно охватил пространство вокруг. Кей тряхнула головой, стараясь скорее возвратить остроту слуху. Со стороны, куда был произведён выстрелил, раздался звук, похожий на хруст, — словно бы снег с сопротивлением проминался под чей-то подошвой. Звук этот быстро рассеивался, становился далёким, и больше походил на слуховые галлюцинации, но Кей, за неимением альтернативы, доверилась этим галлюцинациями и бросилась к их предположительному источнику. — Достаточно, — решительно произнесла она, готовая получить ответ на вопрос: что было снисходительнее к ней — реальность или воображение? — Вы, наверное, слышали, что нас в зрелости определяет то, что увлекало нас в детстве… Не думаю, что Вас в детстве увлекали прятки. Скорее набор юного хирурга… — Вы правы, — прозвучал спокойный голос, не лишённый неуместного веселья. Кей напряглась, крепче цепляясь за пистолет, будто убеждая себя в его наличии, когда из-за деревьев перед ней выдвинулась угрожающая мужская фигура. — Ещё я любил твистер. Был очень гибким и… ловким. — «Был»? Вы и сейчас весьма ловкий, учитывая, что осталось от конвоя, сопровождавшего Вас на суд с Чилтоном. — Видели бы Вы, что осталось от самого Чилтона. Абель удовлетворенно улыбнулся, наблюдая за напряжённым лицом Кей, озадаченной его заявлением. Неужели до визита к Алане он успел поквитаться с Фредериком? И, когда это Грэм поймал след самого Гидеона, что привёл их двоих к дому доктора Блум? Гидеон прошёл чуть вперёд, казалось, ни разу не стесненный, наставленным на него, оружием. Походка его была неустойчивой, ветровка — распахнутой; как и верхная часть рубашки, под краями которой покоилась рука доктора. — Не боитесь простудиться? — Не то чтобы я хвастался своим врачебным опытом… — рука доктора медленно выдвинулась из-под рубашки. — Не шевелитесь… — … Кровопотеря убивает стремительнее простуды, — закончив, Гидеон бросил под ноги Кей подтаявшую, окровавленную горсть снега, что ранее, по всей видимости, прижимал к своему ранению. — Что ж… Это было лишним, доктор Гидеон. — Не хочу показаться невежливым, — Абель запахнул куртку, поморщившись от резких движений. Дышал он сбивчиво, тяжело, но, кроме дыхания, более ничто не выдавало в докторе человека, что испытывал ощущение загнанности. — Мне не известно Ваше имя. — Думаю, мне нет нужды представляться… Наше знакомство будет недолгим. — А-а-а, — Гидеон вскинул голову, манерно исполнив какую-то, одному ему известную, мелодию ложного восхваления. — Вы откровенны — я это ценю, потому что в последнее время испытываю трудности в том, чтобы быть откровенным с самим собой… — Сожалею. У вас осталось не так много времени, чтобы занаво научиться искренности. Не затруднит ответь на один вопрос? — О, если есть время, пожалуйста, задавайте, — доктор взбодрился; и, несмотря на увечье и боль, встряхнулся всем телом, будто размялся перед вопросом. — Скажите, почему психопаты вроде Вас предпочитают женщин и детей? Мне всегда казалось, что из-за собственной слабости. Разумеется, практичнее и безопаснее идти по пути меньшего сопротивления. — Вы ведь из ФБР, — утвердил Гидеон, очевидно, разочарованный вопросом. — Слышать такие поверхностные домыслы от Вас даже несколько… неловко. — Оставим анализ психиатрам. Моё представление о вас гораздо проще. Уважьте меня — ответьте. — Ваша речь мне кого-то напоминает… — туманно протянул доктор, но уже скоро возвратил себе прежний собранный вид. — Детей Вы напрасно упомянули. Эти юные крикливые создания меня никогда не интересовали, — даже не знаю, разочарует Вас это, или нет… Моя жена многие годы докучала мне претенциозными речами о ценности родительства для любой супружеской пары. Полагаю, перед тем, как я убил её и остальных, она осознала ошибку своей настойчивости и была только рада, что все эти годы я не поддавался её уговорам. Всё же, Вы задали свой вопрос не тому. — Я читала Ваше дело… — … Тогда Вы должны знать, что я убил не только жену, но и её родственников, в числе которых был и её кузен Томми. Убивать его было почти так же приятно, как и супругу, — уверен, Вы бы меня поняли, — Абель сопровождал свой рассказ экспрессивными жестами; был выразителен в эмоциях, будто заново переживал час расправы над своей семьёй, но Кей не отпускало ощущение искусственности, устроенного им, представления, словно бы подлинного удовольствия от тех воспоминаний доктор не испытывал. — Кажется, теперь я начинаю понимать Ваш вопрос… — Гидеон затих, возводя взор к, сияющим в серебре, узорам верхушек деревьев. На лицо его опустилась усталость, и Кей подумалось, что это не она нагнала доктора, а часть его самого пожелала сдаться ей, устав от бегства. — Я люблю женщин… У вас многое можно взять. — Например? — спросила она, несдержанно усмехнувшись. Гидеон опустил на неё цепкий пронзительный взгляд, но так и не ответил прямой вопрос. — Вы когда-нибудь ощущали в себе присутствие постороннего? В своей голове, — поинтересовался он. — Нет. — Я хвалил Вас за откровенность, но, должен признать, Вы гораздо очаровательнее, когда лжете. Хотя, может, это и не ложь… Не с Вашей стороны, — взгляд Гидеона резко сделался отсутствующим, а на губах показалась сочувствующая улыбка. — Какой глупец станет раскрывать перед своим объектом то, что он воздействует на него. — Вы старались быть откровенным, — решительно прервала его Кей, не признавая в его словах подсказки. — Думаю, я могу сделать Вам одолжение, — пистолет в её руках показательно опустился. — Вы не Потрошитель, Гидеон. Доктор огорченно промычал, настораживая своей реакцией. — С этим заявлением Вас опередили. Кей пораженчески прикрыла глаза, как если бы в действительности была глубоко недовольна чем-то. — Вы говорили с ним? — спросила она, когда по лицу Гидеона скользнул слабый рассеивающийся свет фонаря. — Ваши друзья. Кей оглянулась, замечая, приближающиеся к ним, силуэты с фонарями. Гидеон сделал шаг в сторону, но ощутил, как на него вновь направили оружие. — Что он сказал Вам? — Такие женщины, как Вы или… доктор Блум, — снова увиливал он, — многое могут предложить… На Вашем месте я бы подумал: что есть у Вас, что можно было бы пожелать отнять? Голова Гидеона резко откинулась назад. Тело его почти плавно опустилось на бок. Вернув пистолет в кобуру, Кей подошла к неподвижному доктору. Кровь из его головы скользнула вниз по сугробу, что бесполезно смягчил падение, — как река в горной расщелине. Тонкие красные щупальца добрались к ботинкам Кей к тому времени, как она осознала, что не испытывала после содеянного обычное ликование. Только глубинную отчужденность, которая, казалось, и была тем единственным, что никем не внушалось ей, — тем единственным, что с первых дней сопутствовало ей. — Ничего из того, что я сама не пожелала бы отдать.***
Гидеон выжил, — узнала Кей вскоре после того, как собственноручно всадила ему пулю в голову. Прибывшие по большей части из-за Грэма, медики сообщили о том, заставляя её серьёзно усомниться в своей меткости… Не любила она бросать начатое на половине пути, и то, что Гидеона временно содержали в той же больнице, что и Уилла, соблазняло закончить дело, однако начилие дежурных у палаты доктора вынуждало забыть о «зачистке». Абель Гидеон был, к её глубокому огорчению, невероятно удачлив, — пуля прошла вдоль черепа и едва задела мозг -, Кей бы позаимствовать хоть малую долю его везения… В палате Грэма она, к своему удивлению, застала Алану; и ещё больше удивилась тому, как бережно доктор Блум держала его руку в своей. Между ними успело что-то произойти? Уилл ничем подобным с напарницей не делился, а она… Она, справедливо говоря, не делилась с ним многим в последнее время. — Что с ним? Уже известно? — поинтересовалась Кей, беззвучно прикрывая за собой дверь. Алана, услышав её голос, нехотя освободила руку Уилла, но своих печальных глаз от него не отвела. — Нет. Пока… — с тем же нежеланием ответила она, продолжая игнорировать взглядом Кей, будто в самом присутствии последней в палате было нечто неправильное; волнующее и оскверняющее покой больного. — Нужно ждать результаты анализов. — Он поправится, — твёрдо произнесла Кей, будто обесценивая беспокойство Аланы, в отличие от которой, старалась не смотреть прямо на Уилла. Он выглядел столь слабым и измождённым, что глядеть на него в таком состоянии, казалось, было сродни преступлению. — Подобные инциденты не проходят для него бесследно, как для тебя, — бросилась сравнением Алана, будто обвиняя. Кей хотела ответить ей, но, поняв, что без повышенного тона не обойдётся, смолчала. Она распустила, туго затянутые волосы, стараясь избавить себя от напряжения прошедшей ночи и забытой болезненной тяжести в голове; похоже, Лектер в кои-то веки прогадал, и причиной её головных болей было нечто другое, нежели злоупотребление различными средствами. — Уилл говорил мне, что… с ним что-то не так. Он собирался обратиться к специалисту… — Он был у него, — перебила Алана, наконец взглянув на Кей. Только взгляд её был одним из тех, от которого хотелось избавиться навсегда. — Ганнибал помог ему с направлением. Думаю, Уилл надеялся, что им удастся выявить инфекцию, но… Они ничего не нашли. Ганнибал, — снова не обошлось без него… Кей судорожно втянула ненавистный больничный воздух ртом, чувствуя, как он царапнул глотку. Значит, Уилл не послушал её… Нет. Это она — она не смогла быть достаточно убедительной в том разговоре с напарником из-за своей бесчестности. Внутри поднималась вина, и Кей привычно малодушно сбегала от этого чувства, как от, надвигающейся на неё, стены с заточенными колеями. — Что за специалист? Ты говорила с ним? Лицо Аланы вытянулось, словно она была ошеломлена неведением Кей; однако и избавлять последнюю от этого неведения не собиралась. — Зачем тебе это? Зачем быть здесь? — спросила она и, застав на лице Кей всё то же непонимание, добавила. — Мы обе знаем, что тебе нет дела до Уилла, ни до кого! Кей сцепила зубы, чувствуя, как болезненный испульс сразу же пополз к ушам. — Может быть, — защитилась она усмешкой. — Однако и твой интерес к Уиллу мне предельно ясен. И правда, прелестная подопытная свинка, — так наивна, что готова признать другом любого недоброжелателя. Алана резко встала, но тут же виновато покосилась на Уилла, чьё недвижимое тело по-прежнему разделяло их с Кей. — Твои слова отвратительным. Но возмутительней всего то, что ты, не имея представления о том, о чём говоришь, позволяешь себе делать выводы, — закончив, доктор Блум натолкнулась на ту же непроиницаемую надменность Кей, и удрученно качнула головой. Очевидно, все её слова проходили сквозь Эрли, как и чувства других, что ей не доводилось переживать. — Скажи Джеку, чтобы он оставил Уилла в покое, — потребовала Алана, возвращая себе способность к самообладанию. — Ты просишь об этом меня? — Кей прижала сжатый кулак ко рту, стараясь сдержать изумление, выраженное в нервных смешках. — Думаешь, Джек примет ко вниманию мои слова? — Ты не говорила с Джеком об этом — о проблемах Уилла, которые тебе известны. Ни разу не пыталась его отстоять! Вы с Джеком не справляетесь… — При чём здесь я? Не совсем понимаю… — Для чего тебя вернули в поведенческий отдел? Считаешь, Джеку настолько не доставало твоих выходок?.. Он вернул тебя для того, чтобы ты принимала на себя часть тех ударов, под которые каждый раз подставляется Уилл. Кей, неожиданно для самой себя, молча отступила к двери; позже и вовсе ушла, оставляя Алану без ответов… Почему доктор Блум, — а, может, и другие тоже -, в своём представлении выделяла ей место того, кому должно бросать спасательный круг? Кей неохотно соглашалась, что и сама была из тех, кому следовало бы его ловить… Она с раннего детства «не дружила» с водой. И даже осваивание плавания как навыка не положило начало этой «дружбе». Может, потому, что Кей не умела расслабляться по-настоящему. Чтобы почувствовать себя вольно ей всегда требовалось что-то ещё — алкоголь, наркотики… Нет, Кей не умела свободно держаться на воде и чувствовала себя в безопасности только в движении. Стоило лишь на мгновение остановиться, и к ступням словно бы крепился тяжёлый груз, что утаскивал на дно, оставляя вместо кислорода только осознание собственного бессилия. Бессильна она была и перед Ганнибалом. Не сумела удержать оборону во всех отношениях. Ганнибал не настраивал их с Уиллом друг против друга, но теперь Кей понимала, что всё это время Лектер только и делал, что создавал им двоим проблемы, решение которых ничуть не должно было их сплотить. Итогом интриг доктора стало то, что Кей радовал недуг Грэма, — и это сложно было отрицать. Неработоспособность напарника обещала ей безопасность на какое-то время. Увы, они с Уиллом не смогли довериться друг другу, — не хватило времени на то… А, может, недостаток времени был не единственной преградой к взаимопониманию и доверию, — возможно, она уже и не узнает… Как и не узнает и то, что отныне завладевало мыслями Эбигейл, упорхнувшей под крыло Фредди Лаундс. Уилл, Эбигейл, — Кей не следовало желать, чтобы они задержались подольше в её жизни… Она отпустит их с такой же лёгкостью, — с каким трудом приняла в свою жизнь.***
«Декорации пали», — ложь… Кей видела, что они сохранились, и надеялась в скором будущем хотя бы немного их пошатнуть. Кабинет Ганнибала она видела далеко не в первый раз, но теперь понимала, что во все предыдущие разы смотрела не на его стены, а сквозь них, — сквозь эти картонные декорации, отныне создающие завлекающее ощущение замкнутости. — Почему ты до сих пор не избавился от неё? — обезображенный лик Перо уже который час отвлекал Кей. Мешал, воцарившемуся между ней и доктором, подобию уединения. Ганнибал едва ли не лениво обернулся к картине, что не отпускала взгляда его пациентки. — У репродукций, в отличие от подлинников, нет собственной истории. Они лишь отражают то, что уже случалось с другими. Но эта репродукция отличается от прочих, — теперь у неё есть своя история, которую подарила ей ты. Быть может, однажды она подскажет и тебе, как окончить свою. Кей разочарованно вскинула бровь, но все же убрала взгляд от полотна, сталкиваясь им с покровительственной полуулыбкой на устах Ганнибала. Его объяснение, к чему ему испорченное полотно, не убедило. Но у каждого свои причуды, и та, на которую Кей обратила внимание, пожалуй, была одной из самых невинных и безобидных причуд доктора Лектера. — Ты метко стреляешь, — внезапно утвердил он, и Кей не сразу поняла, к чему было это замечание. — Я попала, — сообразив, ответила она в свою защиту, как если бы кто-то всерьёз усомнился в её меткости. — Однако Абель Гидеон всё ещё жив… Джек сказал, что высока вероятность его выздоровления. — Лучше бы ему не вставать с той постели. Это действительно лучше для него, — добавила Кей, будто бы снова оправдывая — на сей раз свою жестокость. Вот только, никто из них двоих, — ни она, ни Ганнибал -, никогда не нуждался в оправдании жестокости и смертей. — Прежде, чем получить пулю, Гидеон поделился со мной, что некто был столь милостив к нему, что развеял его представление о себе, как о Потрошителе. Но он по-прежнему не знает себя. Не знает, кто он без ложной маски… тебя. — Стремление Гидеона познать себя стало опорой его жизнестойкости. Он не одинок в том, что ему приходится преодолевать. И многим другим требуются долгие годы для полного самоопределения. — Нас определяет наше окружение, разве не так?.. Суд определил Гидеона в клинику Чилтона. Тот же в свою очередь запер Гидеона в темнице собственного разума, — поразмыслив немного, Кей добавила с безобидной усмешкой. — Ещё одно подтверждение, что вам не стоит доверять. Ганнибал поддержал её веселье сдержанной улыбкой, но с остальным соглашаться не стал: — Я говорил с доктором Чилтоном накануне побега Гидеона. Мы общались на тему тех неэтичных манипуляций, которым он подверг своего самого знаменитого пациента. И, могу сказать, вмешательство Чилтона, что едва не довело его самого до судебной тяжбы, переоценено. — Считаешь, не он внушил Гидеону, что тот Потрошитель? — Я абсолютно убеждён, что доктору Чилтону не достаёт таланта и умений, чтобы внушить что-либо кому-либо… В его руках всего-навсего оказался объект с чрезмерно «податливой» психикой. Стресс, полученный во время убийства жены и её родственников, поспособствовал обострению проблемы Гидеона с личностной самоидентификацией. Пережитое сделало его разум более «гибким», расположенным к постороннему вмешательству, — чем, должен признать, весьма успешно воспользовался доктор Чилтон. В чём он не был успешен, так это в закреплении результата, проделанной им, работы. — Я смотрю, ты не слишком лоялен к своим коллегам, критикуя их, — заметила Кей, не скрывая одобрения в голосе. — Я за то, чтобы каждый занимал своё место заслуженно, — Ганнибал устремил свой взгляд, который не ограничивали и стены кабинета, куда-то далеко, — так далеко, что невозможно было его отследить. — Возможно, однажды и Гидеон займёт своё… Кей задумалась, невольно погружаясь в, заданное доктором, меланхоличное настроение. — Твоё место там, где ты существуешь, — отстранённо заговорила она. — Иногда мне кажется, что никто из нас не существует по отдельности, — Ганнибал всем вниманием сопроводил движения Кей, когда она вытянулась к столику, оставляя на нём опустошенную чашку кофе, что доктор любезно подал ей в начале беседы. Голос её сделался тихим, и непривычно робким, — что создавало ощущение, будто вот-вот должен был завязаться разговор с кем-то новым, более интригующим. — Кажется, что все вокруг воображаемые друзья — концепция, к которой ты прибегаешь в юности, спасаясь от одиночества. И сам ты для кого-то… всего-лишь воображаемый друг. И, если в тебе прекратят нуждаться, ты исчезнешь… Каждый из нас в конце дня возвращается в свои декорации и, теряя силу посторонних взглядов, рассыпается, — Кей замолчала, наконец свободно вздохнув, и поняла, что всё это время прибывала с закрытыми глазами. — Считаешь это странным? — открыв их, спросила она неуверенно, что вновь напомнило Ганнибалу о её внутренней незрелости. — Нет ничего странного и предосудительного в том, что тебе необходимо озвучить, — Ганнибал медленно подался вперёд, и, если бы позволяло расстояние, коснулся бы её рук, — знал, что это успокаивало её в состоянии безоружности. — Мир, который ты создаёшь, живёт по твоим правилам, и нет нужды допускать в него чужие… Кейтлин, — настойчиво позвал он, когда она, казалось, совсем перестала слушать его. — Кем ты видишь себя? — Никем. Бесформенным мешком, сотканным из ошмётков плоти, сорванных с других… С тебя… С Джека… — Кей неестественно вытянулась, наполняя грудь воздухом будто перед продолжительным криком… Но замерла беззвучно. Уставилась пустым взглядом перед собой, словно нашла окно, открывающее вид на то, где не властвовало ни пространство, ни время. — У моей сестры были «зелёные пальцы». В её руках всё цвело… В моих — гниёт, — разом расслабившись, Кей обессиленно схватилась за голову. — Головные боли возвратились? — Похоже… Я не знаю. Мне иногда тяжело разобрать, какие из ощущений, что я испытываю, реальны… — Случались провалы в памяти? — Нет, нет… Разве что… При чём тут провалы в памяти?! — Кей внезапно ощетинилась, возмущённо выглядывая из-под ладони, которой пыталась охладить горячий лоб. Ганнибал сцепил руки, что всё это время тянулись к ней, у себя на коленях и размеренно произнёс: — Уилл как-то обращался ко мне с похожей проблемой… — Не сомневаюсь, что ты сделал всё возможное, чтобы ему «помочь». — Именно… Уилл — один из немногих, кого я могу звать другом. Кей, что до недавних пор прибывала в подавленном состоянии, — и выглядела так, словно постепенно погружалась в сон -, неожиданно оживилась, как если бы вспомнила о незавершенности чего-то важного и не терпящего отлагательств. — Могу представить, в дружбе ты достаточно инициативен… — Ганнибал признавал: Кейтлин отличалась постоянством в своей непредсказуемости. — Я недавно посещала могилу Эммы Ларсен. Хотела «пообщаться» с покойницей, но была очень удивлена, увидев, что общаться там не с кем. — Ты выкопала её могилу? — поинтересовался Ганнибал таким тоном, как если бы справлялся о самочувствии Кей. — Смотритель кладбища помог за символическую плату. Он и молчание своё оказался не прочь продать. — Ты довольно предприимчива, когда дело касается мёртвых. — Ганнибал, — перебила его Кей, распознавав попытки заговорить её. — Где Эмма?.. Где её тело? — Мне должно быть это известно? Кей поднялась и молча направилась в другую часть кабинета. Ганнибал не удостоил её взглядом даже, когда она собственнически начала рыться в ящиках его стола. — Я никогда не была сторонником убеждения, что читать чужие письма нехорошо, — заведенно пролепетала она, словно её язык наровил успеть за, лихорадочно перебирающими документы, руками, — и, когда в них оказалась небезызвестная открытка, Кей шагнула с ней обратно к Лектеру, но столкнулась с самим доктором посреди кабинета. Не растерявшись, она подняла открытку, чтобы её текст был на уровне глаз Лектера. — Сомневаюсь, что Ларсен стал бы писать послание своему другу на языке, который бы тот не смог понять… О чём здесь говорится? «Он был половиной чего-то. Сильной, красивой и даровитой… А она — небольшим, но совершенным целым…», — процитировала Кей, — вернее, повторила то, что смогла вспомнить из перевода. — Кого Йенс имел ввиду? Себя и Эмму?.. Чем он пытался исправить свою неполноту? Тем, что отправил Эмму к тебе? — Ганнибал не спешил с ответами, и его непроницаемый взгляд и молчание возбуждали гнев Кей как никогда. — От чего вы лечили её?! От здравомыслия, которого она не хотела лишаться?! — Не хотела, — согласился Ганнибал и с тем самым успокоением, перед которым сдавалась Кей, коснулся её руки, повисшей безвольно вдоль тела. Не встретив сопротивления, он разомкнул её пальцы и, вернув себе открытку, любовно провёл по тексту на ней собственными, отчего Кей в тоже мгновение захотелось выхватить обратно и разорвать осточертевшую картонку. — Как ты справедливо заметила, Йенс нуждался в единении. — Что это должно значить? — негодующей Кей требовалось пояснение, — хотя бы крохотная, расшифровывающая сноска от Ганнибала -, чтобы избавиться от собственных мерзких догадок, которые, возможно, были вызванны её же испорченностью и распущенностью. — Лишь то, что ты и сама уже знаешь, но страшишься озвучить, словно в твоей жизни осталось ещё хоть что-то, способное привести тебя в смущение… Йенса беспокоило ощущение неполноценности. Часть его, как он полагал, ошибочно отделилась от него. Он привёл Эмму ко мне, чтобы я помог ей вернуться… Когда началась терапия, она долгое время не открывалась мне. Вероятно, считала, что я разделяю мнение Йенса относительно её дальнейшего существования, или же несуществования. Так или иначе, мне удалось убедить её открыться, — в обмен на это я обещал ей новую жизнь… К сожалению, сама Эмма оказалась не готова к новому. На глаза Ганнибала опустилась непривычная туманная пелена, а сам он выглядел так, словно в настоящем времени переживал утрату… Только Кей относилась с сомнением к ценности этой утраты для самого Лектера, лицо которого всё ещё выдавало чувство, подобное чувству человека, обронившего в пути пару перчаток. Он в любое время мог приобрести себе новые, — ещё лучше, или, быть может, в точности такие же -, но за утерянными сохранилась такая неповторимая прелесть, что похожими вечерами, с ностальгической улыбкой на устах, их попросту приятно было оплакивать; оплакивать то тепло и комфорт, которые они когда-то дарили… Кей помнила: Ганнибал был склонен привязываться к вещам, но далеко не ко всем… Привязанность его, что говорится, носила избирательный характер. — Как я уже говорил, к тому времени Йенс был готов принять себя. Но ему мешала неготовность Эммы, — двойственность мышления, что не давала ей определиться. Она не могла оставить отца, — с какой-то особенной горечью вспоминал Ганнибал. — И не могла решиться позволить ему уничтожить её… Преданность Йенсу обратилась в ненависть к самой себе, и эта ненависть нашла воплощение в болезни… Позже я посетил Эмму, когда она проходила химиотерапию, и узнал, что она по-прежнему искала выход из своего положения, что в стенах клиники сделалось ещё мучительнее. — Это ты… — догадка самовольно рвалась вон из уст Кей. — Ты подвёл её к тому, чтобы она выбросилась из окна… Боже. — Он здесь не при чём, — резко отсёк Ганнибал; со столь выраженным благочествем, которое раньше за доктором не наблюдалось. — «Выбросилась из окна», — с многозначительной ухмылкой повторил он, стоя принимая нарочито вальяжную позу. — «Окно» было одним из выходов, — самым доступным из возможных … Желаемому свойственно сбываться, — если на исполнение того желаемого находятся силы. Эмме не доставало сил для новой жизни, но хватило на то, чтобы добраться до окна… Кей, будучи ошарашенной, отвернулась от Ганнибала. Вряд ли он, как специалист, имел право говорить о гибели Эммы, как об одной из своих профессиональнах побед. — Йенс знал о том, что это ты лишил его Эммы… Поэтому он ушёл от тебя. — Он ушёл потому, что мог обрести себя только в одиночестве, — поправил Ганнибал, наблюдая за напряжённым силуэтом Кей. — И ушёл он многим позже смерти Эммы. — После того, как вы двое съели её? — наконец-то она озвучила мысль, что не давала покоя с момента раскопки могилы младшей Ларсен, и настороженно покосилась на доктора через плечо. — Она ведь была больна… Лектер сделал медленный беззвучный вдох, наполнивший его грудь и представивший его фигуру ещё более внушительной. С видом человека, которому нечего стыдиться, Ганнибал ответил: — Я её не касался. Йенс же вкушал не плоть, а нечто большее — то, чего ему не хватало для ощущения полноценности… Та трапеза ознаменовала его становление. — Ты сотворил его, — с претензией бросила Кей, поворачиваясь к доктору всем телом. — «В моём начале — мой конец», — Йенс предсказал, что причиной его гибели станет вмешательство того, кто положил начало его становлению, — твоё вмешательство! — Я лишь помог ему. Помог обоим, — с безразличием подытожил Ганнибал, и после его слов ужас подозрений пробежался по спине Кей, оставляя за собой холодный липкий след. — Эбигейл ты тоже помогаешь… Ганнибал, что намеревался отойти в сторону, охладев к этому обсуждению, взглянул на неё с пронзающей осознанностью. — Ты видишь сходство между Эбигейл и Эммой? Напрасно. Я бы не стал сравнивать их. Эбигейл не жертва. — Помнится, ты говорил другое… — да, сцены, способные вывернуть её наизнанку, выжимая непрошенные слёзы, редко забывались Кей. — В те минуты Эбигейл было важно почувствовать себя жертвой, — эта роль избавляет её от вины перед другими девушками, пойманными Хоббсом -, но так будет не всегда… Эбигейл не жертва. Она — преследователь. — Ты хочешь сделать из неё… Кого? Себя? Убийцу! — Она уже убийца, — как я… И как ты… Подумай, чего ты действительно желаешь для Эбигейл.***
Беседа, состоявшаяся между ними в тот обыденный вечер, заняла и последующие вечера. Она началась с Гидеона, продолжилась Йенсом, Эммой и… Эбигейл. И Кей не представляла, на ком она окончится. Знала лишь то, что, сколь бы скованно она временами не ощущала себя в обществе Лектера, всё больше убеждаясь из его же рассказов какую власть он имел над другими, сама едва ли могла сопротивляться тому, что увлекало и губило её предшественников. Весь её мир постепенно, день за днём, сжимался до одного Ганнибала, — что Кей находила для себя неправильным и одновременно с тем закономерным. Ганнибал сделал то необходимое, что требовалось, чтобы задержаться в её жизни (то, что не сделали другие), — привязал её страхом. Кей знала, что Уилл шёл на поправку. Намеренно не интересовалась этой информацией, но та сама доходила до неё через разные источники. Она не навещала его, ни разу, но также знала, что в скором времени её напарника могли выписать, — и этот факт удручал. Служба все ещё обязывала их видеть друг друга, взаимодействовать, — но всё это теряло значение на фоне устойчивого чувства, засевшего внутри Кей и говорившего ей, что они с Грэмом стали совершенно чужды друг другу. Мир Уилла не был построен на лжи, как её. И Кей не могла снова ворваться в него, не запятнав обманом. С Ганнибалом она чувствовала себя… комфортнее. Ганнибалу она могла лгать, не ощущая вины. Ганнибалу она могла говорить правду, не боясь осуждения, а, возможно, даже закона, — для этого всего-навсего следовало не переходить черту… С Ганнибалом она могла всё. В его доме она чувствовала себя защищённой, огражденной от тех, кто вешал на неё ярлыки; тех, кто пытался навязать ей принципы и качества, которым она и при желании не могла бы соответствовать. — Давно хотел поинтересоваться… — М-м? — Почему именно «Кей»? Что стало с «Кейтлин»? — Её больше нет, как и остальных, — признание далось легко, как если бы ничего не значило для неё. — Осталась только Кей. — Идём, — Ганнибал пригласил её последовать за собой и привёл в винную. — Святая святых этого дома, — одобрительно посмеялась Кей и вошла первая в небольшое помещение, обходя Ганнибала, что вежливо задержался возле двери, уступая. Комната содержалась в безукоризненной чистоте, как и прочие в доме, — что подтверждал и ослепляющий блеск натёртых декоративных амфор. «Неизлечимый педант», — да, только это отчего-то более не раздражало. Кей всё чаще замечала, что не могла относиться к своему психотерапевту с отторжением, как прежде, а видела в нём… Кого же?.. Она искала хотя бы минимально подходящее определение тому, кем для неё стал Ганнибал, и не находила… Может, он был слишком сложен для неё? А она — она так же проста, как и те, кого обвиняла в серой незамысловатости. Ганнибал вынул из шкафа одну из многочисленных бутылок, — ловко и представительно прокрутил её, следом же, на чуть вытянутых руках, с какой-то торжественностью во взгляде, поднёс её Кей, которую сразу привлекла этикетка. Год розлива — год её рождения, — Кей присвистнула псевдовосторженно. Такое внимание к деталям, вероятно, должно было тронуть… Но не тронуло. Вполне возможно, этим подношением Ганнибал хотел подчеркнуть её исключительность, напомнить о самобытности, об уникальности, но он не учёл, что не было в Кей никакой уникальности. Всё, что всегда было при ней, — вторичность. Вторая во всём… День, что должен был стать её днём, принадлежал не только ей, как и год. Не существовало ничего, что она могла бы назвать исключительно своим. Даже утробой матери была вынуждена делиться… Она ненавидела делиться. В гостиной стоял комфортный полумрак. Стены её расширялись, теряя цвет и текстуру, — Кей казалось, что они с Ганнибалом были заперты в этом неосязаемом кубе, и выброшенны куда-то за грань известного им мира. Она могла бы выглянуть во окно и вместо привычной улицы увидеть чёрные просторы; увидеть далёкое мерцание звёзд, в которых прежде не находила ничего привлекательного, увернная, что небо не могло предложить то, что создавало её воображение. Ганнибал разместился в кресле, Кей — на ковре, стараясь быть ближе к камину, надеясь на его тепло. Она сидела едва ли не у самых ног доктора, но ничуть не была смущенна или же унижена выбранным положением. Вино, быстро распрощавшееся с бокалом в её руке, отчего-то не согревало, — как и жар камина. — Ты был прав… Бюро лишь временное решение моей постоянной проблемы, — безжизненно заговорила Кей, и, пока Ганнибал по новой наполнял её бокал, глядела на огонь. — Я будто топчусь на одном месте. Я ушла из отдела Джека, рассчитывая на перемены… Я вернулась, надеясь на всё то же. Но ничего не меняется… Эта мёртвая неподвижность, — она перевела взгляд на доктора, потерянно стукнув себя в грудь, — она внутри меня… Я словно вне времени. — Ты не чувствуешь само время, но чувствуешь следствие его траты — усталость, — Кей опустила глаза на его руки, свободные от бокала и закусок, к которым, впрочем, они оба не притронулись. — Отсутствие движения определяется твоими ощущениями. Тебе нужно вернуться назад и собрать то, что было разрушено, — она невольно прикрыла глаза, когда Ганнибал, смахнув с её лба взмокшую чёлку, легко коснулся его. Голова начала тяжелеть, но Кей заставляла себя терпеть эту тяжесть и игнорировать прибытие предвестников знакомой, почти что родной боли. — Если тебе удастся это собрать, ты сможешь вернуться в текущий момент. Кей вынужденно отстранилась от его прикосновения, чувствуя, как вес всего тела начал тянуть её в сторону — к огню. Пришлось упереться рукой, потерявшей бокал, в пол, зарываясь пальцами в пушистый ворс ковра, чтобы не оказаться опаленной. — Тебе нездоровится? — Нет, вовсе… — не открывая глаз, вымученно посмеялась она. И сама удивилась, как счастливо и удовлетворённо прозвучал её голос. Прелестное вино. Сколько она не пила? Дольше недели… Каким бы тяжёлым не было столь длительное воздержание, оно того стоило. Организм, истосковавшийся по стимулирующей дозе, теперь взрывался от восторга, а сознание вытесняло все серьёзные вопросы, размышление над которыми могло угрожать наступающему наслаждению. Ощущение неустойчивости всё сильней овладевало Кей, когда она и не думала противиться ему, готовая послушно упасть в пустоту. Жар камина наконец-то добрался до ступней вытянутых ног и горячим благоухающим сиропом начал растекаться вдоль всего тела. — Тебе следует вернуться домой. — Ты, что, выгоняешь меня? Кей захотелось открыть глаза, чтобы просмотреть на Ганнибала, неприлично напоившего её, а теперь ещё более неприлично пытающегося выдворить её из своего дома, — но веки покоились с такой непримиримой тяжестью, что желание то реализовать едва ли было возможно. — Это временное пристанище, — услышала она голос доктора и вознамерилась ответить, когда в ноздри вонзился, неизвестно откуда взявшийся здесь, сладкий аромат с едва различимыми нотками свежей росы. Кей неприязненно сморщила нос, обращаясь с жалобой: — Зачем ты притащил сюда эти поганые цветы? — Ты чувствуешь их аромат? — с промедлением поинтересовался Ганнибал. — Да… Убери их, — Кей старалась дышать реже; старалась по возможности не допускать в себя эту мерзость. — Ты не можешь задерживаться здесь. — Мне плевать, — Кей устало простонала, как если бы позади был день, полный физического труда, и уткнулась лицом в ткань брюк на своих коленях. Очевидно, что Ганнибал не стал делать ей и столь малое одолжение, убрав те проклятые цветы, но Кей была благодарна ему за то, что своим молчанием он сохранял образовавшуюся тишину, что так сподобилась ей, вовлекая в дремоту. Кожа, нагретая пламенем в камине, запоздало ощутила на себе тепло чужих рук. Цепкие пальцы ловко и без суеты пробрались под глубокий вырез блузки. — Ганнибал, — Кей схатилась за его кисть. Не для того, чтобы остановить, скорее — чтобы удержать собственное равновесие. Растерянность в голосе не смогла пересилить одобрение, также звучавшее в нем и посланное действиям Лектера. Его руки, ощущающие себя чрезмерно вольно на её теле, перебрались с декольте выше и прошлись по тонкой коже, где выпирали острые плечевые кости. — С чего такие… перемены? — вяло поговорила Кей, всё ещё помня отстраненное поведение Ганнибала во время одной из недавних встреч, и не отпуская обиду за то. Кажется, всё играло против неё: язык, лениво отзывающийся на команды, не давал произносить ровные убедительные звуки; тяжёлое дыхание, взволнованное близостью доктора, выдавала её желание, которое она зареклась держать в секрете после того, как Ганнибал отверг её; сам Ганнибал, молчание которого радовало до недавних пор, а теперь заставляло теряться. Блузка легко скользнула с плеч, отвечая чужой воле, следом освобождая и руки. Кей, напрочь позабыв о том, что, собираясь в этот день, привычно пренебрегла верхом белья, решительно раскрыла глаза. — Что ты… делаешь? — озвучивала она вопросы, преимущественное количество которых всё равно тонуло в её возбужденном дыхании. Ганнибал словно бы и не слышал её, или не хотел слышать, — по крайней мере, не те вопросы, которые она задавала. Не хотел объяснять перемены, завладевшие им, как не объяснял и прочие планы, затрагивающие их внешнюю жизнь. Близость Ганнибала ограждала от приторного, назойливого цветочного аромата. Кей усомнилась, нужны ли ей были те объяснения, когда её обоняние захватил аромат самого доктора. Он пах экзотическими специями, что издавна вызывали лёгкое головокружение у неё, и раскалённым металлом, способным принять любую форму в руках талантливого мастера. Сама его кожа походила на сверкающую медь, — Кей хотелось увидеть её всю, а не только те жалкие участки, что всё это время были доступны её взору. Хотелось видеть каждый изгиб, и играющую на нём тень. Разобрать на критику каждый недостаток, чтобы наконец-то убедиться, что и таковой имел место быть. Кей мёртвой хваткой вцепилась в ворот рубашки Ганнибала и с силой дернула его в разные стороны. Мелкие пуговицы с кратким треском простились с тканью, после чего беззвучно потонули в ворсе ковра. Кей судорожно стянула с тела, давно ставшего объектом её одержимости, рубашку, что сделалась её трудами непригодным тряпьем. Руки Ганнибала резко взметнулись вверх, крепко обхватывая её кисти. Кей посмотрела прямо в его глаза, что в полумраке обзавелись алым отблеском, и с усмешкой позволила ему увидеть собственные, в которых неприкрытым стоял бесстыжий гордый блеск. Кей испытывала на себе чужие взгляды, но немногие могла вспомнить. Бывали и пустые, не таящие ничего за собой, взгляды, что разом лишали всякого интереса к их носителям. Интеллект человека легко определялся по его лицу: выточенные из векового камня, строгие черты презентовали богатую родословную; умудренные опытом глаза; сдержанные улыбки, дразнящие и заставляющие испытывать неутолимый эмоциональный голод, — у Ганнибала всё это было, и даже больше… Он смотрел так, словно был способен наполнить тебя силой, но вместо этого предпочитал забавляться с твоим тщеславием. Кей вывернула руки, с остервенением сбрасывая ладони Ганнибала со своих кистей, и припала поцелуями к его груди, почти сразу почувствовав хватку пальцев, зарывшихся в её волосах. Её освободившиеся руки поползли к его шее, желая ощутить под пальцами биение крови, давно смешавшейся с чужой. Вкус его кожи вторил аромату, — всё тот же не остывающий металл -, и Кей представлялось, что она впервые смогла по-настоящему отведать чью-то плоть. На её же губах всё ещё теплился пепел недавно выкуренной сигареты, и, когда Ганнибал потянул её за волосы, привлекая к своему лицу, она была готова поделиться тем горьким вкусом и с ним. Одна рука с волос незаметно переместилась на шею, слегка сдавливая её. — Не хочешь домой, принцесса? — Кей широко раскрыла глаза, уставившись в его, — чёрные с красным -, что так близко были к её лицу… Ганнибал не говорил так… Она будто со стороны видела, как длинные музыкальные пальцы скользнули по её горлу, повторяя его изгиб; перебрались к острым углам основания челюсти и с силой сжали, призывая к ответу. — Не хочу, — пораженно призналась Кей, чувствуя, как желание начало спускаться обратно, стоило подумать, что Ганнибал затеял очередную игру с, неведомыми ей, правилами; и вновь поднялось, затаившись под рёбрами, когда его губы всё-таки накрыли её. Во время коротких перерывов между поцелуями, она слышала неизменно сдержанную, но не лишённую чувственности мелодию его изнывающих вдохов. Ганнибал медленно и неотступно надвигался на неё всем телом, вынуждая Кей покорно растянуться на ковре и позволить избавить себя от брюк. Она ещё помнила болезненный жар, что исходил от Грэма в припадке. Ганнибал горел иначе. Не только она, но и пламя в камине покорялось ему, медленно оседая. Чувствовать его всецело, — плоть к плоти -, каждым миллиметром своего тела и охладевшей души было почти больно, как если бы она была куском льда, небрежно и бессмысленно брошенным в чан с кипящей водой. Ганнибал был самой болезнью. Он горел, и он сжигал своей безапелляционной настойчивостью. Близость с ним грозила растратить себя без остатка. Его преступная сила растапливала ледники, содержащиеся в ней годами… Он целовал её кожу, подцеплял зубами, но тут же отпускал, подавляя инстинкты. Спускался к груди и наверняка ощущал вкус тлена, поселившегося у неё под рёбрами, — пускай запомнит его, как запомнит и она то ревностное чувство, рожденное одной единственной мыслью: если она однажды окажется закуской на его банкетном столе, её плоть будет не первой и не последней, познавшей его губы. Ладони неспешно повторили изгиб талии, поражаясь хрупкости покоренного тела. Кей вытянула собственные руки, выставив их на свет, и счастливо улыбнулась, удовлетворившись увиденным: угасающий свет камина был снисходителен к ней, выравнивая цвет кожи, высветляя старые глубокие шрамы… Огни беспокойно подрагивали от их с Ганнибалом общего — одного на двоих — интенсивного дыхания. Змеевидные чёрные узоры на её руках оживали и плесали в диком первобытном танце в этом полумраке. Тонкая цепочка со стеклянным мотыльком под наклоном сползла чуть ниже по запястью Кей, — такая невесомая, она почти не ощущалась на руке, отчего так легко забывалась… Кей и не помнила, когда последний раз отдавалась мужчине не только телом. Она действительно была до нельзя неразборчивой в связях; и унизительно нетребовательно относилась к тому, что предлагала постель. Ганнибал непрерывным шёпотом звал её «Кейтлин», — словно бы пытался что-то вызволить из неё. В его движениях и прикосновениях чувствовался исследовательский интерес. И то, что он находил, становилось открытием и для неё. Теряясь в его поцелуях, к которым относилась, как к отравленному источнику, из которого тем не менее хотелось отпить, Кей посматривала на непроглядную темноту, стоящую за окном, и жалела, что не могла наблюдать за ним предрассветные сумерки. День обличал все пороки, накопленные за ночь, — Кей больше всего хотелось дотянуть до утра, чтобы застать Ганнибала в своих объятиях обнаженным не только телом, но и разумом, что оставался неприкосновенной тайной для неё. Тяжесть его тела становилась нестерпимой. Кей закрыла глаза, стараясь освободиться от объёмного всепоглощающего звона, застывшего в ушах. В груди поднялась сильная вибрация, затрудняющая дыхание. Кей слышала, как уныло посвистывали её прожжённые лёгкие, бесполезно расстрачивая остатки кислорода. — Я не могу дышать, — слабо пожаловалась она, почему-то уверенная, что Ганнибал сможет что-то сделать с этим. — Можешь, принцесса, — ответил ей чей-то заскивающий голос. Не его голос. Кей с опаской открыла глаза, ощутив на себе пустоту и прежний холод, и застала гостиную в полной темноте. В камине всё ещё тлели угли — чёрные, с редкими слабыми вспышками угасающего красного, — они походили на глаза Ганнибала, оставившего её… Кей повернула голову, надеясь найти его, сросшийся с темнотой, силуэт взглядом, но увидела другой, что разом сковал её ужасом, смешанным с презрением и отголосками давней страсти. Она попыталась дёрнуть рукой, чтобы отмахнуться от презренного образа, но не смогла пошевелить ни ей, ни другими предательскими частями своего тела. — Ты была половиной совершенного целого… Но тебе всегда этого было мало. — Убирайся… Она узнавала это широкое скуластое лицо; узнавала строгие, выдающие неспособность к компромиссу, черты; узнавала чёрные волосы, уложенные назад, и такие же чёрные глаза, мрак в которых не рассеивал и свет дня. Об одном она всё же забыла: её всегда влекло к психопатам… Задолго до знакомства с Лектером.