Барвинок крайола

Когда запутаешься, как рыба в сетях, главное — не делать резких движений. Замри на какое-то время — и что-нибудь произойдет. Обязательно начнет происходить. Вглядись в мутный полумрак пристальней — и жди, пока там что-нибудь не зашевелится.

— И что — неужели у тебя вообще никогда не встает в процессе? Прям ни разу не было? Тэхён вздыхает, откладывает на деревянный столик карандаш, который до этого не выпускал из рук часа три подряд, с сожалением отрывает взгляд от эскиза и смотрит прямо в глаза своему лучшему, но такому ужасно любопытному натурщику. Чонгук сидит на специальном стуле прямо посреди небольшой комнаты, на нем — ни одного предмета одежды, солнце слабо освещает его фигуру, подсвечивает пылинки в воздухе и заставляет их танцевать вокруг его тела. Надо сказать, Чонгук действительно хорошо сложен. Не худой, но и не слишком мускулистый — совершенство для древнегреческих скульпторов, не иначе, только детородный орган великоват по тем меркам. Но Чонгук ведь даже и по росту подходит, не слишком низкий или высокий, а в меру, примерно как сам Тэхён — а если так призадуматься, то он вообще попадает по всем нужным параметрам, что Тэхён для себя определил как идеальные в плане выбора партнера. Только, разве что, вопросы порой задает слишком странные. — Нет, — он берет клячку и осторожно, почти невесомо прикасается к затемненным графитом участкам бумаги. — Я ведь вижу тебя, как объект картины. — Но я же здесь голый. — Это неважно, голый ты или нет. Я воспринимаю тебя, как часть рисунка, понимаешь? Как учебный материал. — Значит, ты не видишь меня, как человека? — Когда рисую — нет. Чонгук хмыкает. — Прикольно. Минут через пять добавляет: — И не скучно тебе часами вот так делать одно и то же? — Если бы мне было скучно, разве бы я выбрал это своей профессией? — Ну, нет, наверное. — Вот видишь. — А почему ты рисуешь не с фотографии? Это же проще, да и платить не пришлось бы.. — Потому что рисунок по фото получается неживым. — А в чем разница? — Я не могу объяснить, — пожимает он плечами. — Это просто чувствуешь. — То есть… с фотографией не то. — Нет. — А ты никогда не нанимаешь своих натурщиков повторно? Для разных картин. — Ну, если работа продвигалась хорошо, то почему бы и нет? — А со мной — хорошо? — Пока не знаю, — Тэхён прищуривается, наносит один за другим короткие, грубые штрихи на нарисованный где-то фоном комод и поясняет: — Только под конец всегда понятно, удачно или нет. Чонгук спрыгивает со стула, зевает, растягивает затекшие мышцы. — Перерыв? — Тэхён поспешно откладывает очередной карандаш, смотрит как-то виновато. — Прости, я совсем увлекся. — Да ничего. Здорово получается. — Нет. — Почему нет? — Не здорово, а нормально. — Художникам что, нельзя принимать похвалу? — Почему же? Принимать можно, самому восхищаться своей картиной нельзя. — Это что, негласное правило всемирной ассоциации художников? Тэхён пожимает плечами, достает из микроволновки сваренный когда-то с утра кофе. — Если кто-то считает свое произведение шедевром, то он либо самозванец, либо идиот. — Да почему? — Эффект Даннинга-Крюгера. — Так среди художников принято быть максимально скромным? — Я считаю, что все творческие люди должны стремиться к этому. Скромность побуждает работать лучше. Самоуверенность вызывает стагнацию. — То есть, нельзя верить в собственный талант? — В том, что касается живописи — нет. Понимаешь, есть разница в том, чтобы уважать мастерство, форму, исполнение, и тем, чтобы считать себя гением. — Нет, не понимаю. Так ты гордишься формой? — Я горжусь своими усилиями, которые я вкладываю в каждую из своих работ, не более того. — Но ты очень хорошо рисуешь. — Это не мне судить, а людям. Чонгук хмурится, накидывает на себя халат и берет свою кружку. Кофе Тэхён предоставлял бесплатно. За позирование он платил ему скорее символические деньги — как-никак, оба студенты, оба особо средствами не располагали. У Тэхёна были ярко-синие волосы, чистый лоб, красивый разрез глаз. Но — странный. Все творческие люди странные, и Чонгук еще раз в этом убедился. Иногда Тэхён в шутку звал его La Sans Pareille, и Чонгук так и не понял, почему. У него часто менялось настроение, иногда он много матерился, иногда он часами мог рассказывать о каком-то малоизвестном художнике, в котором он увидел «отражение его собственного внутреннего мира», но чаще всего он молчал, сосредоточенно работая и лишь невпопад отвечая на вопросы, которые задавал ему скучающий от долгого стояния на одном и том же месте Чонгук. Работать натурщиком было не то чтобы слишком сложно, скорее, утомительно. Хотелось скрасить долгие часы хотя бы беседами с этим странным, чересчур сложным для понимания парнем. Воистину, все творческие люди больны в душе. — И ты никогда не спишь со своими натурщицами? Тэхён устало вздыхает. Чонгука что, заело? Все одно и то же… ну не может он смириться с тем, что со своим спортивным телосложением он на свидании в последний раз был, по его словам, лет сто назад, а Тэхён полуобнаженные тела на своей художке чуть ли не каждый день видит. Академическая живопись, видите-ли… — Я сплю по три часа в день. Думаешь, у меня есть время и силы на то, чтобы с кем-то трахаться? Чонгук какое-то время молчит, переваривает информацию. — Значит, ты ни с кем не встречаешься? — Нет. — И тебе не одиноко? — Я слишком занят, чтобы думать о том, одиноко мне или нет. Скажу так, мне комфортно. — А почему так мало спишь? — Да как бы объяснить, — Тэхён садится на подлокотник кресла, а Чонгук — на подоконник залезает. — Понимаешь, вечером я ложусь и начинаю думать. Ко мне приходят идеи, они занимают мозг. Я начинаю все время переживать… потом я начинаю тревожиться оттого, что не могу заснуть…. И в итоге лежу четыре часа, ворочаюсь, и не могу. А потом — в шесть вставать на учебу, и так каждый день. — Мда… — Звучит дико, я знаю. — Да нет, просто… тяжело. — Тебя все еще удивляет, что я ни с кем не встречаюсь? — Тэхён подмигивает. — С художниками вообще встречаться — самое гиблое дело. Не советую. — Почему? — Мы — ужасные партнеры. Даже если я думаю о тебе, какая-то часть моего мозга все равно постоянно размышляет о работе. А потом раз! — и осеняет что-нибудь. А другой человек злится, потому что я снова о своем болтаю. — Что тут такого? Ты просто любишь свое дело. — Я бы так не сказал. Я не люблю это, и не ненавижу. Я не выбирал, кем мне стать — оно само живет своей жизнью посредством меня. По сути, я больше-то ничего делать и не умею, кроме этих рисунков. — А мне кажется, что ты просто боишься отношений. Тэхён пожимает плечами. —Может и боюсь. Я не думаю об этом, знаешь. Кого бы я не встретил, свою работу я всегда буду любить гораздо больше. Кто бы хотел с таким встречаться? Любой нормальный человек станет держаться подальше. — Но разве тебе не хватает? Ну, секса, общения, поцелуев там. — Говорю же — я сплю по три часа в день. У меня нет сил даже учебники читать, не то что целоваться. Чонгук с интересом разглядывает его. Ну что за человек? Так свободно общается на любые темы, не стесняется, говорит все, что на душе лежит. Хотя, Чонгук только что перед ним голым сидел, какие уж тут могут быть стеснения. — И что, ты всю жизнь вот так, наедине с собой? — Была у меня девушка, — он высыпает в кофе пакетик тростникового сахара, размешивает. — Она сказала, что я не уделяю ей достаточно внимания, и мы расстались. — А ты уделял? — Откуда мне знать? Мне нужно было гораздо меньше общения, чем ей. В тот момент я над одной крупной вещью работал, мне было не до болтовни. Только не считай меня последней тварью, я правда с самого начала предупреждал ее, что из нас ничего путного не выйдет. И не вышло. — Так может, не так уж она тебе и нравилась, на самом деле. — Нравилась. Но дело вовсе не в этом. Понимаешь... когда на меня накатывает вдохновение, я ни о чем другом не думаю. Меня ничто не волнует, кроме как воспроизвести на картине то, что в голове сидит. Даже близкие люди уходят на второй план, как бы плохо это ни было. — Прям как одержимость. — Наверное. Если я не сделаю то, что надумал, не успокоюсь. Так всегда было, с самого детства. — А когда работа готова, то что тогда? — Тогда приходит новая идея, и все начинается заново. — Мда... — Иногда я думаю, что смогу встречаться только с кем-то вроде меня. С тем, кто меня поймет. — Потому что сам будет испытывать то же? — Именно. Но вряд ли тогда эти отношения продлились бы хоть день. Мы бы оба заперлись в разных комнатах и начали рисовать. — Тебе нужен технарь, — Чонгук очаровательно улыбается и показывает рукой на себя, мол, вот он, лучший кандидат. — Чтобы равновесие восстановилось. Ты будешь говорить об искусстве, я буду таскать продукты. Идиллия. — Будь моим парнем, Чонгук, — Тэхён смеется, толкает его в плечо и веселится. — Переезжай ко мне, будем трахаться по четвергам. — Только по четвергам? Он пожимает плечами — типа не его вина, что так редко. — В остальное время я занят. Работа все-таки виснет, потому что снова залезать на стульчик и выставлять напоказ самого себя как-то не хочется уже сегодня, да и прохладно слишком становится. Чонгук проверяет почту, пролистывает инстаграм, потом откладывает телефон и обнимает себя за колени, все еще сидя на подоконнике. А на улице вечереет. Из задумчивости его вырывает чужой голос: — Красивый член. Чонгук кашляет. — Что ты сказал? — Что слышал, — Тэхён аккуратно сдувает с бумаги лишнюю пыль и парой движений подправляет эскиз. Да уж, Чонгуку идет быть объектом картины. Тут даже в черно-белом наброске отслеживается его необыкновенная красота. — Нравится? — Пожалуй, лучше я еще не видел. — А ты много повидал? — Чонгук хмыкает, но в глубине души ему приятно. — Ты не поверишь, сколько. На сайтах знакомств все время присылают фотки. — Сидишь на сайтах знакомств? Не ожидал. — Раньше бывало, сейчас нет. — Можешь потрогать, если хочешь. — Да нет, он чисто эстетически правильно смотрится. Думаю, в заднице такой длинноват будет. — Да ты эксперт. — Я теоретик. — А я — за практику. Хочешь мой член? Тэхён смотрит на него, и во взгляде скользит удивление. — Не знаю, — тянет он. — Честно говоря, так прямо мне еще не предлагали. — А мне надоело уже тянуть кота за хвост, — Чонгук краснеет, отводит взгляд в сторону — и стесняется, черт его побери, но не замолкает, — мне кажется, это очень даже упрощает жизнь. Ну, говорить прямо. — Ты не пойми превратно, но это не очень хорошая идея. Если мы это сделаем, я слишком сильно… вложусь, что-ли? Понимаешь, ты мне станешь не все равно. Я не смогу закончить эту работу, я буду хотеть еще и еще. Или наоборот, начну тебя проклинать. — Почему? — А что, если ничего не выйдет? — О господи, думаешь, я не смогу сделать так, чтобы тебе понравилось? И вообще, закончить ты сегодня все равно не сможешь, — он опускает взгляд на свой пах, а потом снова смотрит в глаза. — Да черт с тобой, — Тэхён вздыхает. — Это просто секс, да? Ничего больше от меня не жди. Я не гожусь для отношений, Чонгук. — Никто и не предлагает тебе отношения. Слушай, ты совсем задолбался со своей работой. Тебе нужно отвлечься. — Так ты предлагаешь выебать меня в качестве, так сказать, расслабляющей медитации? — Тэхён приподнимает одну бровь, а затем смеется. — Даже не знаю. — Ну знаешь, никто еще не отказывался. — А ты не боишься, что, пока ты будешь пытаться вставить его в меня, я неожиданно замечу, что где-то плохо растушевана тень и пойду ее исправлять, а ты останешься ни с чем? — Поверь мне, у тебя будут другие заботы в этот момент. — Правда? Хотелось бы. — Когда ты последний раз ел? Тэхён смотрит на часы. — Вчера. — Тогда все ок. — Погоди… ты что, не шутишь? Чонгук слезает с подоконника, оставляя там пустую кружку, и подходит поближе. Тэхён тоже привстает, оказывается на одном с ним уровне. А в глазах плещется сомнение, и слова как-то пропадают вдруг. — А может, и не шучу. Тэхён вздрагивает. — Ты и впрямь согласен? — Я давно этого хочу, если честно. — Я не уверен… — он сглатывает, упирается кулачками в чужую грудь. Кажется, что-то пошло очень сильно не так. — Позволь мне сделать тебе приятно, — Чонгук говорит теперь мягко, успокаивающе. — Просто закрой глаза. Тэхён мнется, долго не может принять решение, но в конце концов сдается и делает то, о чем просят. Теплое дыхание обдает лицо. Чонгук обнимает его, поправляет растрепанные волосы и приникает к губам. Тэхён чувствует кофе, яблочную жвачку и что-то еще, но, честно говоря, он совсем уже не против. — А говорил, что сил нет целоваться, — Чонгук отрывается, гладит его по щеке — и кто его научил этому, змея-искусителя…? — Рано собой гордишься, — глухо отвечает Тэхён. — Вот если я смогу кончить, вот тогда поговорим. — А что? У тебя с этим проблемы? — Обычно нет, но я дико устал. — Как давно у тебя было? — Не знаю. Может, месяца три никого. — И ты не… ммм… не растягиваешь себя? — Иногда, — Тэхён тяжело выдыхает, прижимаясь к нему всем телом, и за шею обнимает — очень соскучился по простой близости, по теплу. Чонгук поглаживает его по спине, что-то мурлычет в ухо. У них, на самом деле, вся ночь еще впереди. — Можно сразу два, — произносит Тэхён и морщится, когда Чонгук вводит второй палец. Узковато. — Вот мне интересно, — он с любопытством рассматривает аккуратно сложенную стопкой бумагу, палитры и кисти, неторопливо растягивая вход, — а как вы, например, решаете, чем рисовать? У тебя же столько красок, мелков, карандашей… — Просто чувством. — Как это? — Нутром ощущаю. Вот как ты понимаешь, что тебе человек нравится, так и я понимаю, что мне нужно каждый раз. — А любимый инструмент есть? — Уголь. — Почему именно уголь? — А почему ты все время носишь джинсы черного цвета? Чонгук на секунду перестает двигать пальцами, задумывается. — Не знаю. — Вот и я не знаю. Просто акварель и масло мне не очень зашли. Темперы — тем боле— ох… — Вот так? — Д-да… Чонгук двигается на коленях, опускается лицом к возбужденному члену и, обхватив его рукой, погружает головку в рот. Пальцы продолжают двигаться в горячем сжимающемся проходе. Тэхён уже не так спокоен, как обычно — он едва заметно дрожит и остро реагирует на каждое касание. Но Чонгук, чтоб его черти взяли, внезапно выпускает член изо рта и со всей серьезностью на лице спрашивает: — А как ты руки потом отмываешь? — Когда? — голос становится слабым, тихим. — Ну, от угля же пальцы такие черные. Ты мне, кстати, халат запачкал. — Могу новый купить… о-ох, да, вот так… боже… — А если мне понравился художник, как мне к нему подкатить? Дай совет. Вот что бы ты сам оценил? Тэхён откидывается на спину и пытается расслабить мышцы. По телу протекают волны горячего удовольствия, а мозг почти отказывается работать. — Спроси у него, какое произведение он обожает до смерти, и выслушай его от начала до конца. Можешь не понимать. Просто выслушай. Молча. — А ты какое обожаешь? — Ммм… ты все равно не знаешь… — Я загуглю. Мне правда интересно. — Из старых — Босха, «Сад земных наслаждений». Из более поздних — Альфреда Кубина. Из современных — Джоанну Карпович. Любое ее произведение. — Почему именно ее? — Чонгук укладывает его на диван, залезает рядом и разводит чужие колени в стороны. — Давай я потом тебе объясню… — Хорошо. Чонгук, вопреки всему, не торопится, и его тоже не торопит. Сначала просто головкой давит на вход, потом, ощутив, когда мышцы чуть ослабли, осторожно вводит внутрь. Медленно так, поглаживая чужой живот и второй рукой придерживая бедро. Тэхён напряжен, но не отодвигается. Член входит дальше и дальше, миллиметр за миллиметром погружается в тело. Охуенное чувство, на самом деле — только он об этом не заговорит, конечно. Все-таки стыдно любить это ощущение, будто изнутри что-то теплое распирает, будто принадлежишь другому парню и делать он с тобой может все, что пожелает. — Тебе не больно? — Чонгук осторожно наклоняется вперед, инстинктивно ищет его губы. — Нет. И это забавно, потому что ему действительно не больно. А значит, все сделали правильно. Чонгук, зараза, постарался устроить все так, чтобы Тэхён ни капли не сожалел о произошедшем. Он даже двигается в таком темпе — неторопливо, лениво, не доставляя дискомфорта совсем. Он мог бы быть и пожестче, но его самого тогда надолго не хватило бы, а в этом деле, как ни крути, нужна выдержка. Тэхёну хорошо вот так — без чертовой спешки, без вечного стресса, без попытки разорвать задний проход в мясо и кровь, как некоторые почему-то стремятся сделать. Он расплывается в удовольствии, гладит Чонгука по шее, притягивает поближе, чтобы он залег его своим телом, ногами обнимает торс и бедра приподнимает, чтобы глубже можно было проникнуть. Кажется, ему просто-напросто в обычной жизни хватило напряжения, нервов. Он просто хочет нежных движений, хочет, чтобы его мягкими толчками довели до оргазма. — Ну как тебе? Достаточно эстетично? — Не издевайся… — А по моему — верх искусства. Тебе идет, знаешь ли. — Что идет? — Я, — Чонгук улыбается, целует его в шею и аккуратно входит еще глубже. Тэхён давится стоном, сжимает его руки и хрипло выдает: — Пойду тень растушевывать… — Вот еще. Толчки становятся чуть короче, чуть быстрее. Головка будто бы случайно задевает простату; Тэхён невольно ахает, выгибается в спине и с мольбой смотрит в глаза. Чонгук все понимает. Тело на грани невероятно чувствительное, каждое движение, будь оно хоть немного неосторожным, причинило бы сейчас безумную боль. Тэхён помутневшим взглядом блуждает по чужому лицу. Чонгук же тяжело дышит, собирается с силами и мягко, но настойчиво вбивается в нужную точку. Тэхён слабо осознает, что произошло, но почему-то он полностью доверяет себя его рукам. И Чонгук не разочаровывает. Откуда такая доверчивость, такая покорность? Тэхён не помнит, чтобы он что-то особенное чувствовал к нему, но Чонгук берет его так, будто они это по любви. — Я почти, — Тэхён едва способен заговорить. — Чонгук… Горячая рука прикасается к перевозбужденному члену, и этого вполне достаточно. Что-то обрушивается на них со страшной силой; весь мир становится таким ярким и переполненным красок, что сложно разобрать что-либо вокруг. Тэхён медленно открывает глаза, приходит в себя. Тело словно растрясло на части, конечности обмякли и вставать не хотелось больше никуда и никогда. Чонгук плюхнулся рядом, обнял его одной рукой и оставил смазанный поцелуй на щеке. — Я же говорил. Прав он был, вот что. А Тэхён, уставший, но донельзя счастливый, прямо там и вырубился. Не спал, глупый, целые сутки. Следующее утро — как пощечина по лицу и плевок вдогонку, честно. Первый удар — будильник, заведенный на шесть. Второй — осознание того, что сегодня на учебу. Третий — пустая постель. Тэхён садится на кровати, вырубает телефон, оглядывается по сторонам. Он в комнате один. Кто-то бережно собрал свои вещи, оделся и ушел. И Тэхён говорит себе, что он не будет переживать по этому поводу, что ему, в общем-то, все равно, с сожалением убирает начатую картину в угол комнаты, ведь Чонгук не вернется. Наверное, ему не понравилось. А может, он просто не хочет обременять себя обязанностями и решил по-тихому уйти, чтобы не было потом с утра неловко обоим. Что-ж, это к лучшему, наверное, да… Тэхён хмыкает и забирается с ногами под одеяло — идти никуда не хочется. Хочется залезть в кровать и спрятаться от всего дурацкого мира. Опять все идет коту под хвост, вот ведь. Зря он так. Все равно после секса всегда все меняется, нет больше дружбы, ну нельзя дружить с тем, кого хочешь. Не работает это так. О том, что вчера у него была лучшая ночь за последние пару лет уж точно, Тэхён старается не думать. О том, как нежно и тепло его обнимали чужие руки, тоже. Отношения — это что-то из разряда нормальных затей для людей нормальных, а Тэхён — не такой. Он жалеет, вообще-то, иногда о том, что родился тем, кем родился. Пусть его работой восхищаются некоторые, пусть кому-то очень нравятся его картины — но плата неизменно высока, он жертвует почти всем — и спокойствием, и здоровьем, а теперь еще и простой такой человеческой радостью. Что уж тут, ему понравилось очень. И с Чонгуком было безопасно. Уютно. Это дорого стоит, на самом деле. Тэхён кутается в одеяло и грустью заполняет все свое маленькое гнездышко. По оконному стеклу отбивает мирской ритм дождь. Второй раз Тэхён просыпается поздно, часам к девяти, понимает, что безнадежно проспал все пары, но ему уже все равно, если честно. Он, как медвежонок, из своей берлоги не вылезет. Куда ему? Там холодно, волки воют, ливни льют, да и не ждет его никто. Тэхён чувствует мокроту на ладонях и горько улыбается сам себе. Вот так вот. Сначала убеждаешь человека, чтобы не привязывался, а в итоге нечаянно привязываешься сам… И внезапно утреннюю тишину нарушает звонок в дверь. Тэхён быстро вытирает глаза, нехотя вылезает из постели и босиком топает в коридор. Наверняка Хосок его ищет. Он всегда приходит, когда Тэхён прогуливает лекции, блюститель порядка, блин. И как ему объяснишь, что— Тэхён распахивает дверь, застывает на месте и забывает все существующие слова. На пороге стоит Чонгук, в руках у него — букет кремово-нежных ландышей, во второй — какой-то бумажный пакет, судя по рисунку — из кафе напротив, а на лице — самая смущенная и очаровательная улыбка, какая вообще в этом мире может быть. Тэхён открывает рот, пытается что-то сказать, передумывает, закрывает, снова оглядывает гостя с головы до ног и наконец останавливается на лице. Чонгук опускает взгляд и неловко спрашивает: — Зайти-то можно? Тэхён медленно выходит из ступора и кивает. А Чонгук с порога проходит на кухню, ставит пакет на стол, разворачивается и протягивает ему букет. — Откуда ты знаешь? — Тэхён, кажется, сейчас в обморок упадет. Ну не может этого быть. — Да ты же только их и рисуешь все время. Рисовал бы розы, притащил бы розы. Тэхён опускается на стул, бережно прижимает бутоны к груди и еле сдерживается, чтобы не удариться в сопли и слезы. Черт побери. Чонгук видел. Видел и запомнил ведь… — В общем, я помню то, о чем ты говорил вчера, — Чонгук озадаченно осматривается, чешет затылок, сцепляет руки в замок и краснеет, господи, он так сильно краснеет. — Ну, про художников, что все очень плохо и все такое. Я, в общем, готов рискнуть. — Готов рискнуть? — Я хочу встречаться с тобой. Тэхён замирает, поднимает на него свои бессонные, блестящие черные глаза, и дышать не может, потому что в легких, кажется, птички запели какую-то дурацкую мелодию. А на губах у него — улыбка, улыбка до ушей. Глупый. — А ты уверен? — он делает шаг вперед, ловит его руки, и, кажется, заново учится говорить. — Что, если я и впрямь слишком трудный? Еще вынесу тебе мозг своими фантазиями. — Отношения с художниками — самое гиблое дело, — Чонгук кончиками пальцев ведет по его щеке, очерчивает родинки на коже, смотрит серьезно, без тени шутки. — Я знаю. Но… Он сглатывает, набирает побольше воздуха в легкие и выдает: — Но я все равно твой совет не послушаю. Ты будешь моим парнем? Тэхён не понимает, зачем он вообще об этом спрашивает.