00

       Она не любит смотреть в зеркало. Это выводит из себя, распыляет и мешает отвлечься, успокоиться. Собственное отражение вызывает лишь отвращение. От своей слабости и немощности хочется выйти, вцепиться в лицо сколотыми ногтями, до крови, так, чтобы содрать эту маску, — это нечто уродливое и неприметное. То, что она так ненавидит. То, что так и не сумела полюбить. Ноги-щепки, обтянутые в дырявые колготки дрожат сильно. Боится, что однажды они не выдержат, и она всё-таки упадёт мешком костей на пол, как падала когда-то в юношестве, будучи юным дарованием на канате, но тогда ей удалось пережить свою первую травму, — искалеченное запястье. Теперь же, она вряд ли переживёт. А сломанная когда-то кость трещит по швам, ломается, и даже обезболивающее давно не помогает. Раньше она все время просыпалась в слезах, дрожала и ненавидела себя и свое тело. И сейчас все так же.        — Тэ, ты в порядке? — девушка от чужого голоса вздрагивает. Поднимает голову и встречается взглядом с чужими глазами, сонными, но не менее любимыми и родными. Тэ чувствует себя пойманной на месте преступления, скомпрометированной. Ей хочется спрятать глаза, но атмосфера комнаты давит на неё и отпираться уже некуда.        — Опять кошмары? — спрашивает спутница жизни, потягиваясь на месте. Она одета в обычную розовую футболку и спальные пижамные штаны. Такая заспанная, немного теряющаяся в пространстве, зевающая, девушка вызывает у Тэ лишь прилив нежности. Этот прилив захватывает её с головой, и она улыбается. Впервые за долгое время.        — Чонгук-и, а тебе почему не спится? Тоскуешь по мне? — Тэ все в шутку переводит, заигрывает, подходит ближе. Притягивает девушку к себе, губами щеки касается, а потом снова смеётся, когда Чонгу-ки к губам её тянется, но не получает взаимности, таращится. Тэ губу закусывает и отстраняется. Целоваться ей не хочется. Ей вообще отношений не хочется. Но Чонгу-ки же любит, в глаза преданно смотрит. И хрен знает, когда между дружбой и болезненной любовью стёрлась неведомая граница.        — Я волнуюсь за тебя, — просто отвечает Чонгу-ки. Так просто говорит о привязанности и страхе, не таясь, а Тэ снова плакать хочется от осознания собственной нужности кому-то. Ведь семью давно потеряла, когда ожидания матери не оправдала и не стала девочкой-аптечкой, спасающей жизнь остальным. И телефон давно не звонит. Молчит. А Чонгу-ки снова подступается. Такая близкая и родная, любимая до дрожи. Смотрит с улыбкой, касается также, смеясь, а Тэ ведь боится. Боится этого узла внутри себя, дрожит. Ей страшно к кому-то быть привязанной, сломанное запястье саднит и хочется выть. Но Тэ сильная девочка. Никогда хрупкой не была, хоть и девчонка, пускай и тоненькая, как дощечка, но сильная и независимая. Поэтому о боли своей молчит и не говорит ни слова. Не научена.        — Я очень боюсь тебя потерять, поэтому, пожалуйста, дай знать, как совсем сорвёшься, — Тэ лишь кивает. Не совсем понимая, зачем, но кивает. Хочет дать кому-то надежду. Или же какую-то веру. Мать Тэ ей говорила, что она лишь способна делать больно, руками размахивала, а пощёчина, которой она одарила напоследок, как нож в сердце, резко и больно, также, до крови. Поэтому Тэ лжёт. Обещает что-то, а сама пальцы скрещивает. Ей нечего сказать правдивого. Только от собственной лжи тошнит, оскомину сама себе набила, натёрла.        А Чонгу-ки верит. Целует её в щёчку и верит. Тэ обнимает её в ответ, прижимает к себе. И не подозревает, что Чонгу-ки тоже лжёт. И в первую очередь, о том, что верит.