Первый день; Я

Или как До Кёнсу держит рамки с сияющими улыбками на своих стенах. Кёнсу по-настоящему пытается быть мудаком. Он пытается и проваливается, но пытается снова, пока не понимает, что никогда не сможет оттолкнуть Чонина, когда тот будит его в четыре часа утра звонком в дверь, в сырой одежде и с измученным взглядом. – Там дождь, – говорит он, закидывая кеды в угол за дверью, который уже превратился в их собственное маленькое убежище на ночь. Как коробка для маленькой таксы, которую Кёнсу тайно пронёс в свою комнату, когда был маленьким. Кёнсу не отвечает, потому что очевидно, что капли воды на теле Чонина – это не слёзы. Вместо этого он направляется к огромному шкафу в гостиной, где последние следы Чунмёновской опрятности по-прежнему держат запасные одеяла, и достаёт самое плотное, самое тяжёлое. Хотя это и не важно, потому что в конце оно всё равно будет забытое лежать на полу, разгоняя пыль под кроватью Кёнсу. Чонин предпочитает накрываться теплом кожи Кёнсу, а Кёнсу позволяет ему это. Есть что-то невероятно потрясающее в том, как Чонин вжимается в Кёнсу в ночи, как эта, пропахший алкоголем и потом, потому что это так противоречит тому, как он обычно поступает. Сначала это было любопытство, думает Кёнсу, и ноющее чувство ответственности, которое заставило его хотеть заботиться о младшем. Глаза Чонина были настолько же тёмными и грустными, как сильный дождь, ищущий друзей на стекле окна ванной комнаты; бессмысленно, но так красиво. Иногда Кёнсу лежит, уткнувшись в изгиб шеи Чонина, и пытается не утонуть в аромате, потому что знает, что такие вещи никогда не заканчиваются хорошо. Вместо этого он думает о том, как сильно изменился Чонин, как сильно изменились они, и ему интересно, как сильно на самом деле изменился Чонин, потому что тот не разговаривает с ним много, в то время как Кёнсу не смеет спрашивать. Зима; последний день декабря и первый день свободы Чонина. ~~~ Лето, первый день июня, и Кёнсу не знает Чонина и неделю, но чувствует себя по-странному комфортно рядом с младшим. У Чонина есть привычка пялиться на людей, что принесло ему некий имидж чудака в их кампусе, но Кёнсу позже понимает, что этого не стоит бояться. – Мне нравится смотреть на красивые лица, – признается Чонин. Кёнсу думает, что может так же смотреть на лицо Чонина весь день напролёт. Через три дня он знает каждую черточку лица Чонина наизусть. Когда он не пялится, Чонин много думает о ненужных фактах и соображениях, в то время как Кёнсу любит копаться в неотсортированных выводах. В его квартире неприятно тепло, поэтому он открывает окна, чтобы вдохнуть влажный и тяжелый городской воздух. Всё, что они могут сделать, это сидеть на диване, пить самую холодную колу, которую только можно найти, и смотреть «C.S.I. Место преступления», которое Чонин так презирает, но его глаза всё равно прикованы к экрану каждый раз, когда Горацио снимает свои солнцезащитные очки. – Это глупо, – говорит он, держа шоколадное мороженое в своих вспотевших ладонях. – Они называют это идеальным преступлением, когда это просто нераскрытое дело. – В чём разница? – спрашивает Кёнсу, наблюдая как Чонин хмурится, пытаясь стерпеть холод, ползущий по внутренней стороне черепа. Он не говорит ни слова, пока лёд на его языке полностью не тает. – Идеальное преступление означает, что нет никаких улик, потому что преступник учёл каждую возможность, каждую маленькую деталь. Нераскрытые дела – это преступления, которые тупые полицейские не могут решить, – он подмигивает и добавляет: – Но, конечно, такого не происходит в сериалах, – прежде чем вернуться к замораживающему мозг холоду у себя на губах. Кёнсу знает, что Чонин не такой позитивный, каким позволяет себе казаться. Он не состоит из самоуверенности и понимающих ухмылок, они просто образуют кирпичи для баррикады, которую Чонин возвел вокруг себя. Но ни одна стена не держится без цемента, а Кёнсу боится спросить. (Между горько-сладким вкусом пива у него на языке и сигаретой Чонина в пепельнице Чонин бормочет, смотря на поверхность своего напитка: «Я боюсь будущего. Я думаю слишком много». На какой-то момент Чонин выглядит настолько же хрупким, как и стакан у него в руке). ~~~ Лето, первый день июля, первый день, когда Чонин встречает О Сехуна в классе современной литературы, первый день, когда Чонин звонит в дверь Кёнсу, и Чунмён матерится в ухо Кёнсу, пытаясь удержать того в постели. Кёнсу отталкивает человеческий барьер и идёт в сторону двери, скрипя босыми ногами по деревянному полу. – Я не гей, – говорит Чонин, сидя на тёмно-синем диване с кружкой горячего чая в руках. – Я правда не гей. В старшей школе у меня было много девушек. Кёнсу хочется засмеяться, потому что он вспоминает первую девушку, с которой переспал, но в конце концов это нихрена не значило. – Это нихрена не значит, – говорит он, но Чонин не хочет понимать. Кёнсу решает дать сердцу Чонина выполнить оставшуюся работу. Он позволяет младшему положить голову ему на колени, и они смотрят какие-то дурацкие романтические комедии, и Кёнсу уже почти заснул, когда Чонин тихим голосом повторяет, как будто пытаясь убедить самого себя: – Я не гей. Кёнсу старается не дышать. – Но он такой охренительно красивый. Кёнсу старается не дышать. На следующий день Чонин об этом не говорит, он никогда об этом не говорит, в то время как его взгляд бегает от лица Кёнсу к лицу Сехуна. Кёнсу теряет чувство горящего взгляда у себя на щеках и находит его на бледных щеках Сехуна. – Он влюбился, – говорит Чунмён, когда Чонин отходит от их стола в середине кампуса. Он говорит так, как будто знает, каково это - влюбляться, и Кёнсу внезапно вспоминает, что это так, вспоминает, что он держит Чунмёна за руку и улыбается в ответ, в то время как внутри всё кричит от отчаяния. Он винит свой материнский инстинкт, потому что знает, насколько он силён. Заботиться о людях – одна из немногих вещей, в которых он хорош, и это неудивительно, чувствовать, как все его внутренности скручиваются, когда он видит, как Чонин разговаривает с Сехуном. Он может пострадать. Сехун сделает ему больно однажды. Чонину будет больно, ему нужно защитить его. Кёнсу чувствует себя глупо, потому что ведёт себя как его мать, которая почти отказалась отпустить его на первое свидание. В конце концов Сехун говорит «да» и всё в порядке. И какое-то время Кёнсу думает, что может жить с этим, хотя Чонин светит улыбкой в сторону Сехуна, а не ему, но по крайней мере она светится, и это всё, что имеет значение в глазах Кёнсу. (Он не совсем честен с самим собой). Чонин неожиданно много говорит, и слова вылетают из его рта в отсортированном и хронологическом порядке, что звучит непривычно для ушей Кёнсу. Он скучает по спутанным мыслям и дрожащим губам, прижатым к стакану с пивом, скучает по тому, как Чонин ухом прижимался к его коленям, но Чонин начинает предпочитать ночные клубы вместо грязных баров с музыкальными автоматами в тёмном углу (предпочитает Сехуна вместо Кёнсу). Кёнсу не танцор. Чунмён тоже, но он так же не любит запах сигарет и голая кожа прилипает к ткани джинс. ~~~ Сейчас осень, и меланхолия любви, которой, он думает, что не наслаждается больше, душит Кёнсу до такой степени, что он уходит в бар топить себя в воспоминаниях о летящих мгновениях, которые он мог пережить с Чунмёном, мягких поцелуях, и даже о том, что было после них. – Я думаю, что мозг – это пустая комната с записями и картинками, приклеенными на стены, пол, потолок. Некоторые мы игнорируем, на некоторые наступаем своими грязными ногами, а когда больше не остаётся свободного места, мы заклеиваем старые записи новыми, более чистыми и аккуратными, – Чонин всегда был ответственным за метафоры, но это было только тогда, когда старые рок хиты эхом отражались от обитых деревом стен их (бывшего) бара. – Думаю, так мы забываем. Кёнсу отрицает картинки улыбки Чонина на своих стенах, пропитавшихся сигаретным дымом и воздухом бара. Он не отрицает того, что наступил на некоторые воспоминания, связанные с Чунмёном. ~~~ Первый день октября, и голос Чонина охрип от крика. Это всё, что он говорит Кёнсу, когда стучит костяшками по толстой двери. (Чунмён сказал ему, что если он ещё хоть раз позвонит в дверь, то он сделает так, что Чонину нечего будет есть до конца семестра, и никто не игнорирует редкие угрозы Чунмёна. Потому что последствия). – Почему ты подрался? – спрашивает Кёнсу, но Чонин бросает свою обувь за дверь, вместо того, чтобы отвечать. – Дверь не закроется, Чонин. – Без особого энтузиазма говорит Кёнсу, но тёмные глаза Чонина и запах алкоголя настораживают, поэтому он отходит, позволяя Чонину пройти и сесть на диван, коленями упершись в журнальный столик. – Почему ты подрался? – снова спрашивает Кёнсу, потому что молчание между ними крючками цепляется за его сердце. Чонин выдыхает и придвигается к Кёнсу, который внезапно пугается уменьшающейся дистанции, потому что нет. Он не должен смотреть на губы Чонина в этом тусклом свете, потому что нет. Он не должен радоваться тому, что Чунмён навещает своих родителей, потому что нет. Он просто не должен рассматривать то, что в конце концов делает Чонин. Кёнсу точно уверен, что Чонин плакал, потому что его губы на вкус как соль, пиво и сигаретный дым, который застилает мозг и жжёт глаза. Чонин дышит ему в губы, как будто сомневается, и на секунду Кёнсу хочется сказать это. «Нет», потому что у тебя есть парень, как и у меня. «Нет», потому что ты пьян, а я никогда не могу доверять себе, когда ты рядом. «Нет», потому что мы не любим друг друга. Но губы Чонина такие мягкие и полные, когда прижимаются к нему, и это так по-другому и заманчиво, что его язык отвечает за всё остальное тело. Кричащее, нуждающееся да. Чонин отбрасывает сдержанность, границы, одежду, все эти «мы не должны» в голове Кёнсу своими тёплыми ладонями и трясущимися пальцами, рисующими линии на бёдрах Кёнсу. Грустно, насколько это отчаянно. Невероятно, насколько это горячо. Это разрывает сердце Кёнсу на части, потому что это собирает их вместе, только для того, чтобы потом разорвать их снова. Горячее дыхание Чонина на шее, и Кёнсу теряет себя в волосах Чонина, покалывающих его губы, потных ладонях, прижимающих его к дивану, бедрах, трущихся о его задницу и чистом трении. Ему больно, физически и морально, но Кёнсу может только наслаждаться этим, жадно впиваясь ногтями в спину Чонина. Наряду с жадностью в него вселяется надежда. Поцелуй, который Чунмён оставляет у него на щеке на следующее утро, горит еще сильнее, когда Кёнсу видит, как в коридоре Чонин подходит к Сехуну, губы формируют сломанное извинение, а взгляд Сехуна никак не назовешь отталкивающим. В следующий раз не люби, говорит себе Кёнсу, переплетая свои пальцы с пальцами Чунмёна. Это того не стоит. ~~~ Осень, первый день ноября; температура в квартире Кёнсу изменилась, остальное осталось прежним. Ему всё еще больно, он всё еще в отчаянии, но больше зол, а Чонин не говорит, почему его голос хриплый. Когда Кёнсу чувствует рваное дыхание Чонина за своей спиной, а их кожа трётся друг о друга в холоде, Кёнсу видит еле заметную вторую руку, останавливающуюся на миллисекунду на цифровых часах, висящих на стене. Внезапно все руки тянутся вперёд, как будто пытаются ухватиться за время, пытаются поймать нужный момент. Если бы всё было так просто. Кёнсу пытается не любить, но заканчивает тем, что не любит не того человека. ~~~ Зима; пока Чонин приходит и уходит, Чунмён покидает его раз и навсегда. Сехун этого не делает. Кёнсу пугает то, как Чонин может смотреть в лицо своего парня без сожаления, вины, чего-либо, кроме привязанности. Кёнсу старается говорить как можно меньше с Сехуном и Чонином, но для секса не нужны слова. По крайней мере не когда ты с Чонином, потому что ему, похоже, больше нравится тихое дыхание и стоны, когда он трахает не того человека. Иногда Кёнсу интересно, понимает ли сам Чонин, что он делает. Понимает ли он, что изменяет Сехуну (это больше нельзя назвать одноразовым перепихоном), понимает ли он, что делает с Кёнсу. Понимает ли он то, что именно из-за него ушёл Чунмён. Кёнсу пытается привязать себя к другим друзьям, тем немногим, что остались со старшей школы, но с треском проваливается, потому что никто не хочет проводить долгие ночи в темных барах и сигаретном дыме. Ну, есть еще Бэкхён, но Бэкхён и есть причина, почему не стоит гулять с Бэкхёном. Дело не в том, что он ему не нравится – нет, как он вообще может ненавидеть человека, которому он обязан половине своей школьной карьеры – но зависать с Бэкхёном автоматически означало зависать с Чанёлем. Ну, это не так уж плохо, потому что Чанёль очень милый со своей зубастой ухмылкой и словами, приправленными улыбкой. Но объединение этих двоих обычно заканчивалось тем, что Кёнсу становился третьим колесом в их розовом тандеме с корзинкой роз, прикрепленной к рулю. И каждый раз, когда Бэкхён поднимается на носочки, чтобы украсть поцелуй с теплых Чанёлевских губ, Кёнсу чувствует, как сильные пальцы сжимают горло, и он задыхается. – Ты глупый, – однажды говорит Бэкхён с полной ложкой того, что, Кёнсу думает, должно быть омлетом, зажатой между зубов. Он сомневается, есть это или нет, потому что это приготовил Чанёль, а в последний раз, когда готовил Чанёль, Кёнсу рвало в туалете, который был таким отвратительно грязным, что Кёнсу даже не посмотрел бы на него, если бы это не было так срочно. – Почему? – спрашивает Кёнсу и протягивает Бэкхёну стакан воды, чтобы запить то, что он только что заставил себя проглотить. Бэкхён бормочет мягкое спасибо, тихо, чтобы Чанёль, который занят тем, что смеётся над каким-то развлекательным шоу по ТВ, не смог услышать. Лицо Бэкхёна кривится, и он быстро пьёт воду. – Ну, – начинает он, и Кёнсу может видеть как его язык всё еще пытается избавиться от соленого послевкусия. – Ты не можешь отрицать тот факт, что любишь его, но всё равно позволяешь иметь себя, как шлюху. – Я этого не отрицаю, – говорит Кёнсу, потому что это так. Даже когда он видит, как глаза Чанёля слегка скашиваются в их сторону, как у хитрой собаки, он не отрицает своих чувств, рискуя тем, что Чанёль может рассказать Сехуну. В конце концов Кёнсу наплевать, потому что это будет причиной Сехуну уйти. Наконец-то. – Ты должен сказать ему. Ты не можешь злиться на него за то, что он относится к тебе как к дерьму, когда он даже не знает, как ты хочешь, чтобы он к тебе относился. – Это ничего не изменит. Если ты скажешь Чанёлю, что ненавидишь его готовку, это не изменит того факта, что готовит Чанёль отстойно. – Эй, – говорит Чанёль со своего дивана, как побитый щенок. Бэкхён бросает на него извиняющийся взгляд, в то время как Кёнсу берёт тарелку со стола и бросает её в раковину. – Но он попытается измениться, – мягко говорит Бэкхён, подходя к дивану и нежно целуя Чанёля в волосы. Кёнсу пытается не дышать. Это знак к тому, что надо уходить. Чонин не будет пытаться. Кёнсу думает об этом. Если бы Бэкхён не упомянул это, Кёнсу бы никогда не заметил, насколько он действительно зол на Чонина, потому что это просто нечестно. Ни по отношению к Сехуну, потому что насколько бы сильно Кёнсу не ненавидел его, насколько бы ни считал блондина мелким отродьем, даже прислужник дьявола не заслуживает парня, который зажимает доверие между пальцами, пока оно не начинает визжать. Ни по отношению к нему, потому что Чонин продолжает вырывать контроль из рук Кёнсу, пока ничего больше не остается, держит Кёнсу близко только для того, чтобы снова оттолкнуть, и когда он наконец на грани ухода, руки Чонина снова притягивают его и всё, что может сделать Кёнсу, это прижаться ближе. Это нечестно, но любовь никогда не бывает честной, особенно когда лишь половина сердца жаждет её. – У тебя нет стыда, – говорит Кёнсу в ужасно дождливый день. Начало и продолжение – это две разные части предательства. – Думаешь, в любви есть что-то постыдное? – шепчет Чонин во внутреннюю сторону ладони Кёнсу, проводя по толстым и отчаянным узорам на его руке. Впервые старший отталкивает его и выгоняет из своей квартиры. – Ты не любишь, Чонин. Ты просто берешь. В конце месяца Кёнсу делает вывод, что предпочитает жить со шрамом, чем с открытой раной. Он должен закончить то, что еще даже не началось, но проблема в том, что Чонин намного быстрее его. Всегда был. ~~~ – Всё кончено, – говорит Чонин в первый день декабря. В его тёмных волосах запутались снежинки, а кожа намного бледнее, чем помнит её Кёнсу, но это может быть просто постоянная лёгкость дыхания зимы на их телах. – Что кончено? – спрашивает Бэкхён, разламывая картошку фри пополам для Чанёля, бессмысленная и немного странная привычка. Чонин смотрит на него, когда садится на диван, толстая воздушная стена отделяет его бедра от бедер Кёнсу. – Сехун и я, – бормочет он, пристально смотря на разломанную картошку, пока не крадёт одну с тарелки Бэкхёна. Бэкхён молчит. Кёнсу пытается игнорировать взгляд, который тот бросает на него. Так как Чанёль большой ребёнок и отказывается есть с Кёнсу, они с Чонином остаются одни за столом. Чонин вздыхает время от времени, пока Кёнсу не ставит свою тарелку перед младшим. Он ненавидит то, как хорошо он умеет читать язык тела Чонина. – Теперь мы совсем одни... – бездумно говорит Чонин, и Кёнсу интересно, понимает ли он, что в основном это вина Чонина. Что Чунмён ушел, потому что не смог смириться с тем, что Чонин всегда был первым в списке приоритетов Кёнсу. Что Сехун ушел по какой бы то ни было причине. (Косвенно он так же ответственнен за то, что Чанёль ведет себя как ребёнок). – Возможно ли, – в глазах Чонина все те же далекие проблески, все то же неопределимое послевкусие, как когда его голос охрип в их первую встречу, – что ты влюблен в меня? Чанёль сказал Сехуну. Сехун сказал Чонину. Кёнсу хочется засмеяться от иронии, но горечь в вопросе Чонина выбивает воздух из легких, и его мозг пытается придумать наилучший ответ. Оттолкни его, говорит он. Ты хотел покончить с этим, сделай это, сейчас. (Раз и навсегда). Признаваться кому-то – это как прыгать из самолета с парашютом. Ты прыгаешь, и когда воздух ударяет тебе в лицо, ты думаешь о том, когда ударишься о землю, приземлишься ли безопасно, или твои колени сломаются при ударе о землю, оставляя боль на дни, недели, месяцы, в некоторых случаях даже на годы. Хорошее приземление может быть самым прекрасным чувством на свете, потому что свободное падение может превратиться в одно из самых заветных воспоминаний на твоей стене. Но неправильное падение может сломать твои кости и жизнь. Кёнсу не любит рисковать. – Нет, – и огромная тяжесть падает с плеч Кёнсу, все еще прицепленная к его костям и тянущая его вниз еще сильнее. С губ Чонина слетает смешок, и он бормочет: – Ну да. С чего бы ты хотел связаться с чем-то настолько грязным и сложным, как я? ~~~ Кёнсу правда пытается быть мудаком. Несмотря на то, насколько он ненавидит промокшие ботинки Чонина за своей дверью, он любит дождь. Несмотря на то, насколько он ненавидит пыль под своей кроватью, он любит быть одеялом для Чонина вместо мягкого хлопка. Несмотря на то, насколько он ненавидит держать мысли и слова у себя под кожей, он любит тишину, в которой купаются их дыхания. Несмотря на то, насколько он ненавидит, он любит. Кёнсу перестает считать стук в дверь, в то время как Чонин перестает считать рёбра Кёнсу своим языком. (Он уже знает их наизусть). К моменту, когда Кёнсу привыкает к запаху Сехуна в волосах Чонина, он пропадает. К моменту, когда Кёнсу снова привыкает к собственному запаху Чонина, Чонин начинает пахнуть незнакомцами. Потом и солью, алкоголем и сигаретами, диоксидом углерода в напитках и сексом под кожей. И всё, что он может сделать, это засунуть в рамки воспоминания о часах, проведенных на диване, невинных прикосновениях и просмотрах ТВ шоу. Потому что, в конце концов, только один из них изменился. Чонин уходит, но лужа воды из под ботинок Чонина остается. ~~~ – Мы идём в клуб, – уверенно говорит Бэкхён. – Мы идём гулять, и если нам придётся заставить тебя пойти с нами, я самолично надену на тебя наручники и потащу в этот чёртов клуб. Кёнсу знает, что это не лучшая идея. Идти в клуб с ним, Чанёлем и Чонином – не самая лучшая идея. Противоречить Бэкхёну – тоже. Пункт их назначения находится в тёмном, но шикарном подвале. И в конце концов Кёнсу думает, что всё, может быть, не так уж и плохо, потому что пиво у них дешевле, чем в его любимом баре, и хотя музыка всё еще слишком громкая, хотя к нему всё еще прижимается слишком много народу, он не может отрицать, что ему нравится, как глаза Чонина бродят по его телу, когда незнакомцы начинают с ним разговаривать. Пока он не отворачивается и снова не концентрируется на человеке, с которым танцует. Потому что ни дешевый алкоголь, текущий по горлу, ни даже пульсирующее головокружение не могут стереть тот факт, что это не он. Это не он, пока Чонин не пьян и отчаянно нуждается в теле, которое знает, в теле, у которого он не должен спрашивать, всё ли нормально. И в этот момент Кёнсу уже всё равно, что Чонин подходит к нему через два часа после того, как они вошли в клуб – и два часа - слишком долго, на его взгляд, – потому что поздно – это лучше чем никогда. Кожа Чонина горячая, подол рубашки щекочет Кёнсу между пальцами, когда алкоголь в крови толкает его тело ближе, он проводит языком по губам Чонина, когда обычно всё наоборот, и кладет ладони на грубую ткань джинс на бедрах Чонина. Он как будто слеп, он теряет фокус и ему нужно продолжать жить, опираясь на последнее чувство, которому он может доверять. Но если бы он был слепым, он бы не увидел удивленное выражение лица Чонина, и на секунду Кёнсу подумал, что тот его оттолкнет. Потому что Кёнсу всегда отталкивали. Но Чонин хватает его за воротник и прижимает так близко, что Кёнсу может ощутить свое собственное дыхание, отражающееся от шеи Чонина, и на какой-то момент они стоят в полной тишине, потому что Чонин наклоняется, чтобы поймать язык Кёнсу своими губами. (Танцевать и целоваться одновременно не всегда получается, и отчаянное желание большего под закрытыми веками заставляет их остановиться). Ладони Чонина присоединяются к ладоням Кёнсу, когда он направляет, чтобы провести ими по липкой коже своей шеи, прижимая их там в отчаянной попытке стать ближе, быть ближе, чувствовать ближе. Музыка эхом звенит в ушах Кёнсу, когда он чувствует дыхание Чонина на своей коже. Они всё такие же странные, золотые пластиковые конфетти падают с низкого потолка, и Кёнсу ловит один, что запутался в волосах на затылке Чонина и засовывает его в карман своих джинс. Все равно воспоминания – это всё, что у него осталось. – Мир принадлежит тем, кто идет далеко вперед, вместо того, чтобы вернуться назад, – говорил Чонин в дни, когда рубашки на их коже, пока они лежали вместе на диване. Кёнсу думает, что наконец-то понимает это. Вызывающий привыкание вкус контроля сладок на его языке. «Я не туалетная шлюха», – говорит он себе, когда Чонин тянет его в конец клуба, и прежде чем тот успевает среагировать, он отталкивает его между зеркалом на стене и открытой дверью. Осталось немного гордости, так много жажды контроля, когда Чонин смотрит на него с раздражением. – Я не хочу, – говорит Кёнсу, а Чонин поворачивается к нему, развернувшись на гладком кафеле. – Почему внезапно нет? – Я нужен тебе только тогда, когда тебя что-то беспокоит. – Меня всегда что-то беспокоит, – глаза Чонина тёмные и ясные, голос наполнен алкоголем меньше, чем у Кёнсу. В следующий раз не думай, говорит он себе, ногтями впиваясь в ладони. Это позорно. – Ты всегда мне нужен.