Один день из жизни Четвёртой

      Я люблю дни, когда нет солнца, когда пасмурно. На кого-то такая погода нагоняет тоску, на меня же, приблизительно до семи часов вечера действует нормально. Хотя сказать, когда в Доме начинается вечер практически невозможно. У каждой группы в своё время. У Фазанов — в восемь (за час до общего и единогласного сна), у Птиц в одиннадцать, у Псов…сложно сказать, у Крыс…для них вообще, по-моему, не существует такого слова «вечер»!       А что же в Четвёртой? Тут «свободная страна», как говорится: каждый волен делать что хочет, когда хочет, где хочет и сколько. Понятие вечера у них размыто. Это их устраивает по всем статьям.       За окном накрапывал пока ещё мелкий дождик, который, однако грозился перерасти в ливень. Но до этого пока не дошло. В комнате было удивительно тихо. Магнитофон был приглушен, а голоса вырисовывались чётче в наступающей иногда тишине. Неизвестно боялись ли в Четвёртой, как например в Шестой, грозы. Даже, если бы их об этом спросили, они бы с уверенностью ответили, что нет.       Обстановка царила довольно спокойная и какая-то даже уютная: на большинстве тумбочек горели лампы, шторы были почти задёрнуты, верхний свет никто не включал. Шумела не умолкая кофеварка, шуршал чем-то в кухне Македонский. Словом, если вспомнить какой гам обычно был в этой группе и сколько шума они любят производить — этот вечер можно охарактеризовать так: «Тишь, да гладь…». Если бы, конечно, описание просторов было применимо к людям.       Каждый занимался своим делом, которое находил особенно важным, а кто-то подстраивал свои дела под погоду.       Хм, забавно: если бы я подстраивала, как некоторые свои дела под сегодняшнюю погоду, то моим единственным делом был бы сон!       Табаки сооружал бусы, попутно цитируя какого-то философа (лишь Шакал так может!), Лорд сидел на своей части большой общей кровати для «посиделок» и куря что-то читал, погрузившись всецело в книгу, Толстый резвился как мог в манежике временами замирая от громкого стука дождевых капель об стекло. Курильщик вовсю рисовал или по крайней мере, пытался рисовать. Сфинкс где-то исчез в недрах Дома. Лэри ускакал в эти «недры» громко стуча каблуками сапог ещё полчаса назад, Горбач, судя по всему, несмотря на непогоду, по обыкновению торчал во дворе. Не знаю с флейтой или без. Нанетта спала. Без Горбача она вообще не любила что-либо делать, хотя особой активностью не отличалась никогда. Из девушек в комнате была только я — мне нравилось проводить с ними время. Отношения у нас стали заметно лучше и за это большое спасибо Табаки, сразу всё плохое позабыл. Подозреваю, что он мне все наши с ним ссоры (даже шуточные) ещё припомнит, но лишь тогда, когда ему что-то понадобиться. Не припомнил ещё не одну. Значит пока ничего ещё не понадобилось. Но «ещё не вечер», так сказать. Припомнит. Это же Шакал.       Занавеска, почти закрывавшая меня от глаз окружающих, дёрнулась как от порыва ветра и отдёрнулась на миг в сторону. На подоконник влез Слепой — бесшумно и ловко, как всегда. Сел напротив меня, поджав ноги и замер. Можно было и дальше любоваться происходящим за окном безобразием в виде дождя — вожак не стал бы мешать — но отчего-то расхотелось. Возможно Слепой и считает иногда себя почти невидимым и равнодушным ко всему, а передвигается он легче и тише кота, но лично я никогда не могла усидеть рядом с ним без того чтобы не взглянуть на него. Бывает же такая внешность! Вроде ничего примечательного: белая, даже бледная кожа, длинные и неряшливо спутанные вечно волосы, длинные руки с до дрожи проворными пальцами. Словом, не красавец. Даже глаза… А, что глаза? В них ничегошеньки не разглядишь — белые как молоко и мутные как плёнка. Ну, в общем, нечего почти ровным счётом ничего сказать! А вот тянет же. Меня, во всяком случае. И всегда почему-то тянуло. Вернувшись из Наружности я, конечно, с новой силой поняла, что Слепой никак не эталон красоты, но и назвать его уродом никогда бы не смогла. Наверное, у него есть своя особая, недосягаемая для других красота. И я с этой красотою вожака свыклась и признаю её.       Пока я думала о внешности и её особенностях лично у Слепого, он сменил слегка положение: поджал колени, почти положив на них подбородок. Его руки при этом тоже лежали на коленях, а пальцы свешивались вниз. Усмехнувшись, своим мыслям, я чуть подалась вперёд и коснулась его холодных пальцев. Он не среагировал, но и не отгораживался. Снова лёгкая улыбка промелькнула по моим губам. — Эх, ты, вожак, — второй рукой я провела по ткани его джинсов, заметив большую дырку в них, на колене. — Опять за собою не следишь! Слепой ничего не ответил, даже не пошевелился. Не шевельнулся. Но пальцы его руки, которую сжимали мои собственные сжали их в ответ. А какой ещё ответ, спрашивается, от него нужен? — Эй! Я тут запутался в картах, не поможете? — раздался громкий шёпот Табаки, прерывая возникшую ненадолго в комнате тишину. — Ауу!       Я знала, что Лорд не оторвётся от книги, да и не интересны ему сейчас карты от слова «совсем», Курильщик вообще карты только начал осваивать, не поможет. Горбача, Сфинкса и Лери в данный момент нет. Толстого просить — слишком оригинальная идея даже для Табак, так что остаётся только… — Эй, вы там! За шторой! — закричал громко Шакал. — Помогите что ли?       Я слегка приоткрыла край шторы…и тотчас вовремя поймала какую-то банку с консервами, метко пущенную Табаки. Интересно, знал он, что я сейчас отдёрну штору или рассчитывал посмотреть, как разбивается на осколки несчастная банка? — С чего ты решил, Табаки, — кручу задумчиво в руках банку, — что я вообще разбираюсь в картах? Вдруг я в них не играю? — Ну, ты не разбираешься — Слепой подскажет! — не отставал Шакал. — Не подскажу, — почти тотчас отвечает вожак, чем вызывает у меня смешок.       Я открываю банку. Консервы ещё есть правда холодные. В дикарку, поедающую всё руками превращаться не хочется, но Слепой понимает — откидывается назад, невидимо для меня шарит рукой за пределами шторы. Знаю же, что там лишь пустота — воздух, а до ближайшей кровати или дивана приличное расстояние. И очень удивлена, когда вожак протягивает мне вилку. Киваю, зная, что он этого жеста не увидит, но ощутит, что я благодарна. Вилка пластиковая. Но всё равно — вилка есть вилка. Начинаю есть. Еда холодная, чуть не застревает в горле, но очень не хочется дёргать и без того занятого Македонского, поэтому стараюсь как могу получать удовольствие и от приёма такой пищи. Табаки, судя по всему, надулся. Засопел, посбрасывал с кровати несколько вещей. Я с усмешкой наблюдала за ним из-за края длинной шторы. Вот он перестал дуться — напоказ: завозился, запыхтел, забормотал что-то. Гнёздышко в одеяле устраивает. Рановато. Но у него плохое настроение — стремится уединиться. — Тоже мне друзья!.. — бормочет раздражённо.       Я закончила со своей порцией консервов. Кладу вилку на подоконник. Передаю банку Слепому. Вожаку вилка не нужна, он ест руками. Подозреваю, что наличие вилок его даже оскорбляет. Смешно. — Не помогли бедному Шакалу Табаки!.. — Табаки почти «свился» в своём гнезде, но всё ещё злой.       Вдруг подскакивает, как ошпаренный. Шарит вкруг себя. Замирает.       Тихо смеюсь, наблюдая за ним. Курильщик косится на него, отрываясь от рисунка и качая головой. Шакал, что-то нашёл. Вскрикнул. Непонятно — радостно или досадливо. Крутит что-то в пальцах. На что его там угораздило сесть? Пытаюсь приглядеться, да расстояние большое. И штора мешает. — Вот! — говорит довольно Табаки, демонстрируя нам всем что-то. — А говорили, потерялось! Кому-нибудь нужно?       То на что уселся Шакал оказывается обшарпанной и старой, как, наверное, сам камин в комнате у Стервятника, хлопушкой. Уж не знаю, где он её отрыл, ещё более не знаю, — как она оказалась в одеяле на кровати, если там совсем недавно делали уборку.       Хм, не знаю, может правда в Четвёртой вещи материализуются и появляются из воздуха? Очень может быть. Я думаю, что по мысли самого Табаки, так оно и происходит. — Табаки, если ты дашь себе самому установку и сосчитаешь сколько миллиардов лет этой хлопушке со времён построения первых египетских пирамид, то я, так и быть — заберу её у тебя и даже заплачу. Возможно. Если захочу, — говорю я.       Издаёт короткий гулкий смешок Слепой, скрытый от меня мраком с улицы, смеётся Курильщик. Так смеётся, что роняет карандаш и принимается теперь его искать. Я сама почти давлюсь от смеха.       Но Шакал он на то и Шакал: поверит всякой ерунде, которую ему скажут. Я уж не знаю действительно ли он всему верит или это у него такая «фишка» — делать вид что верит. Это в его характере. И я почти не сомневалась, что он сейчас и правда кинется считать. И насчитает же что-то! Впрочем, судить, врёт он или не врёт и откуда у него вообще такие подсчёты — явно не мне.       Так и вышло, как я и говорила. Табаки получив команду, взял какой-то клок бумаги неизвестно откуда, выудил из складок «всепрячущего одеяла» карандаш и стал, кинув на меня один взгляд полный решимости, что-то считать, временами дёргая себя за серьгу в одном ухе, что выдавало его волнение.       Всё теперь можно не сомневаться, что это у Шакала надолго: пока не закончит не прервётся! Улыбнувшись виду пишущего Табаки, перевожу взгляд на сидящего на другой кровати Курильщика. И он почему-то сразу отворачивается от меня, пряча свой блокнот для рисования. Это меня удивляет. Но пытать его расспросами не собираюсь. Киваю Слепому, — говорю тихое «Пока» и соскакиваю вниз с подоконника, мельком взглянув в окно. Там скоро начнётся ливень если не гроза. Дождик будет…обильный, прямо скажем. Надо бы выгнать со двора Горбача, да и не только это надо сделать… Проходя мимо улыбаюсь Табаки, но не желаю удачи с расчётами — обозлится; мельком гляжу на Курильщика, который всё также по непонятным мне причинам не глядит и даже боится глядеть на меня; прошу Лорда чтобы попросил Македонского сделать крепкий чай для Горбача и выхожу из комнаты.       Надо успеть до начала грозы, когда Дом будет трястись от напора ветра и злобно завывать старыми трубами, добраться до хорошего места откуда можно будет наблюдать за разбушевавшейся стихией, но для этого — нужно сначала подумать в какое из таких мест мне идти. А я сейчас слишком занята, чтобы думать об этом.       Едва выйдя из дверей комнаты Четвёртой, я почти сразу наткнулась на Лери. На мой вежливый вопрос, где он был и что делал, Лог ответил что-то невнятное и нечленораздельное. Уловив в его речи имя «Спица», я тотчас оставила его в покое, улыбнувшись и пожелав хорошо провести остаток дня. Он рассеяно кивнул и двинулся дальше по коридору. Думаю, что сам Шакал Табаки сейчас не смог бы добиться от Лери что у него, да как!       Горбач отыскался, как и думалось мне во дворе. Он сидел, прислонившись спиной к стволу дерева предусмотрительно скрывавшего его от глаз воспитателей. Он уже замёрз и промок. Но сидел. Не упрямо, но забывшись. Флейта была при нём. Я отправила его срочно в Дом и он, сразу подчинившись, убежал. Глядя ему вслед, я подумала, — как правда много в нём чего-то неземного, непохожего.       Горбун… «Ангел» Дома с флейтой. Под дождём. Поэтично. Поэзия Серого Дома. Так она и выглядит.       Первые раскаты грома прогремели над Домом. Я шла по коридору, попутно дыша на успевшие чуть окоченеть пальцы, зная, что через несколько раскатов хлынет ливень. Так всегда.       Гроза надвигалась, как часто бывает быстро. Уже через несколько минут после того, как загнала я в Дом Горбача, небо потемнело настолько, что в коридорах стало не видно совсем ничего. Классы — безлюдные и пустые выглядели, как зловещие просторные дыры, провалы. Раскаты грома начали сотрясать весь Дом и каждый его закоулок. В коридорах было почти до безобразия пустынно: все попрятались, юркнули в свои комнаты, плотно заперев двери. Мало кто шастал по коридорам — основное шевеление было в комнатах: там создавались миры. Миры из фантазий, сказок, предрассудков.       Я проходила по коридору мимо закрытых, прикрытых и открытых дверей. Заглянула в дверь Кофейника, он почти пустовал. Там сидел Сфинкс — молчаливой фигурой, погружённой в задумчивость.       Интересно, что заставило его быть сейчас здесь? — Привет, — обратился он ко мне. — Был в другой части Дома. Услышал дробь первых дождевых капель по стёклам и крыше, хотел вернуться в комнату, но понял, что не успею до начала ливня. А хотелось посмотреть. Решил тут остаться. — Привет, — присела на соседний с ним стул, чуть развернув его. — Зазывала Горбача домой, намеревалась на грозу из окна вашей комнаты посмотреть, да тоже поняла, что не успею. Увидела тебя. Подумала, не помешаю.       Сфинкс задумчиво кивнул, его взгляд от меня вновь переместился вглубь темноты, заполнившей Кофейник. Новый громовой раскат заставил задрожать оконные стёкла. Гроза набирала силу, а старые, почти допотопные Домовые трубы только и были этому, как видно рады — и с готовностью позволяли ветру выть в себе, производя на нервы всех слушающих ветровые завывания не самый приятный эффект. — А где интересно Кролик? — спросила я чтобы не молчать. — Покинул свой пост чтобы погрызть морковку? Ох, как бы кто не прознал! Налетят ведь, всё сметут! — Скажи, почему именно наши окна?       Я обернулась и посмотрела в лицо собеседника. Яркие, почти ослепительные зелёные глаза, пристальный взгляд этих самых глаз, безмятежное выражение лица. Гроза пробуждала в нём желание думать. Но я не поняла вопрос. — Не совсем поняла тебя, — призналась я. — Разве на Девчачьей Половине нет окон? — Есть, но это не то. — Почему не то? Стараясь не вслушиваться в отвлекающий шум за окном, я сосредоточилась на заданном мне вопросе. — Ты не поймёшь, — наконец проговорила я, — потому что я сама не понимаю. — А вдруг пойму? — в его голосе зазвучали смешливые нотки. -Ну, они у них как бы не живые, — наконец сказала я и чуть не рассмеялась над глупостью своего ответа. Сфинкс откинулся сильнее на спинку стула и задумчиво кивнул. Он похоже совсем не считал мой ответ глупостью. Напротив. — Да, всё не то чем является на первый взгляд. И ведь зависит-то от нашего же восприятия, — сказал он. — Что ты имеешь в виду? — заинтересованно спросила я. — Окна. Окна нашей комнаты и Девчачьей половины. По факту это ведь одни и те же окна, сделанные по одной той же конструкции. А мы воспринимаем их иначе. — И в чём ты думаешь дело: в нас или в окнах? — спросила я. Он одобрительно кивнул, мой вопрос ему понравился. Приятно. — Сложный вопрос, — сказал он наконец. — Ого, Сфинкс и не может на что-то ответить?! Да ты ли это? — чуть слышно рассмеялась я. — Пока не могу, — поправил он меня. Я выдохнула. — Ух, ну и напугал же ты меня! А теперь вижу: тот же!       Уголки губ Сфинкса дрогнули в улыбке. Мы сидели какое-то время молча, погружённые в свои мысли. За стенами Дома бушевала свирепо непогода. И Дом словно замер. Всё замерло. Мои пальцы посильнее сжали спинку стула, на котором я сидела. Мои руки всё ещё мёрзли, а я так и не добралась до какой-нибудь тёплой комнаты. Желательно с камином. — У тебя замёрзли руки, — заметил Сфинкс. — Есть немножко, — не стала отпираться я, надеясь всё же согреть пальцы своим дыханием, но это почти не помогало.       Он снял с себя шерстяную кофту, в который неизвестно почему был одет (он насколько я знаю не любил шерстяные кофты, хотя не так не переносил их, как скажем, Горбач), оставшись в рубашке с длинным рукавом. Я встала, отодвинула другой стул, пододвинула его ближе.       Молча. Сфинкс придерживал свитер, а я ловко поднырнула под его руку.       Безмолвно.       Таким образом, кофта покоилась на моих плечах и частично — самым краешком — на плечах самого Сфинкса. Я подвинулась к нему чуть ближе.       Так мы и сидели молча, деля одну грозу и одну кофту, слушая один шум разошедшихся природных стихий.       Когда кончилась свирепая гроза толком сказать не могу. Она, как-то сразу прекратилась. Дождь ещё капал, но это были уже просто остаточные моменты былой непогоды.       Чуть отодвинувшись и вынырнув из-под тёплой ткани шерстяной кофты Сфинкса, я посмотрела на широкое окно Кофейника и вдруг кое-что увидела. Кое-что отчего изумлённо ахнула: на оконном стекле, дождевыми струями и каплями…вырисовывалось лицо. Человеческое лицо. Я бы даже сказала больше, женское. Искажённое чувство высокого искусства у природы — не иначе! Сфинкса, то, что природа, руководствуясь каким-то тайным знанием нарисовала мой портрет на стекле не удивило, меня - очень.       А когда я возвратилась позже в комнату Четвёртой и стала попивать тёплый чай, заваренный Македонским, Курильщик, подползший ко мне по покрывалу кровати, протянул мне что-то. Удивлённая я взяла. Это был рисунок. Но приглядевшись, я поняла, что тут было чему удивляться: это был не просто рисунок — это был портрет! В самом деле! Мой портрет. Может быть природа обладает телепатией? Нет, скорее чувством юмора! Я сказала Курильщику, что портрет прекрасен.