***
В Индии его прошлого не очень-то жаловали кошек. Если встретишь одну по дороге куда-нибудь — это плохая примета, ничего не выйдет, посетуй на судьбу и смирись с неудачей, такова уж воля богов. Если кошка раз за разом приходит к дому — это вообще к несчастью, нужно гнать ее, чтобы не возвращалась, и чем дальше, тем лучше. Хочешь завести кошку? Какой ужас, ты что, сошел с ума и хочешь умереть? Еще люди верили, что кошки ревнивы и любят внимание, поэтому могут накликать беду, если им кто-то не понравится. Могут проклясть детей и привести с собой болезни. Могли. Кажется, они много чего могли, почти как ками или екаи из японских сказок, но немного иначе, с поправкой на колорит. Когда сокурсники, ученики и иногда даже уважаемые преподаватели с криками гоняли кошачьих, Сай думал, что это все-таки странно. В Японии, в которой он провел детство, кошек почитали и уважали, и вообще, суеверия были не тем, за чем он уехал так далеко. Он… просто хотел быть не тем, кого в нем видели. Кем-то другим. Свободно учиться хотел и заниматься тем, что нравится именно ему. Хотел освободиться и, может быть, тратить больше времени на хобби. Простых, не сверхъестественных вещей. Но суеверия все равно проникли даже в него. Въелись, как въелся в кожу загар, запах специй и мелкие привычки: сложив ладони, кивать вместо поклона, не гнушаться никакой работы, странно размашисто писать, будто подвешивая буквы и даже иероглифы, открыто жаловаться и фальшиво бурно реагировать, пряча настоящие проблемы. Хотя хорошо лгать, как местные, Сай так и не научился. Не то чтобы это его расстраивало. Индия и так стала для него новым домом, дала больше, чем он мог просить, будучи нежеланным блудным сыном, и ему никогда не мешали местные предрассудки, но… Сейчас, спустя несколько лет после раскаменения в новом мире, Асагири Ген тревожно напоминает ему кошку. И как только он приходит — просачивается, словно утренний туман, в незакрытые двери, в незапертый разум, находя его всюду, как всегда находил в детстве вездесущий Рюсуй — начинаются проблемы. К примеру, мозг Сая перестает работать исправно. Глючит, неправильно обрабатывая информацию, выдает странные эмоции и аналитические результаты. Ген приходит — и Сай не может отвести от него взгляд. От белой челки, тонкой шеи, укутанной в несколько слоев ткани, от мелькающих в цветастых рукавах запястий. Ген яркий, но не слишком — не такой, как Сай привык, и хоть он и называет себя бывшим шоуменом, фокусником и менталистом, он не похож ни на одного из тех, кого Сай когда-либо встречал. Он привлекает внимание, когда ему это выгодно, но стоит только заинтересоваться им, начать искать ядро истины среди лжи, как приходится столкнуться с целым узором из новых обманок. Это… словно шкатулка-головоломка, которую так просто не открыть. Когда-то Саю нравилось такие решать. К нему Ген обычно приходит, чтобы поболтать ни о чем, но это кажется скорее дежурной рабочей проверкой: как и чем Сай занимается, как идут дела, как продвигается написание программного обеспечения, не надо ли принести еще болванок или пригнать кого-нибудь на помощь, и сколько еще нужно времени, чтобы закончить. Ген — одна из свай, на которых держится команда Рюсуя и Сенку, он ничего не делает просто так и слишком хитер, чтобы от него было легко отделаться. И чтобы его по-настоящему заинтересовал кто-то вроде Сая. Таких людей Сай понимает хуже всего. Но в Индии Ген прижился бы как родной. Одно только отличает его от старых индийских хитрецов: Ген почему-то делает это все не для себя. Не для… личной выгоды, о которой говорит так часто? И где-то внутри Сая от этого начинает медленно собираться тяжелое непонимание. По логике у всего же должна быть причина? Первый раз его улыбку — настоящую улыбку — Сай видит, когда Сенку объясняет, что такое параметроны. Его заносит, а Ген от этого улыбается, затем послушно машет флажками, совершенно по-особенному произнося свое извечное «Сенку-чан», даже искренне смеется, походя на ребенка, а не на опасного менталиста, и почему-то никому больше это не кажется странным. Второго раза хватает, чтобы заподозрить неладное. Королевство Науки много плавает, путешествует, раскаменяя людей, прокладывая кабели и добывая ресурсы. Иногда Сай тоже присоединяется, и сколько бы времени ни проходило, где бы они ни находились, в свободное время Гена всегда можно найти рядом с Сенку. Это неизменно. И они вроде бы не друзья, их точно ничего не связывает, но они словно притягиваются друг к другу, как те магниты. Ген всегда другой рядом с ним, и в целом Королевстве Науки это тоже почему-то напрягает только Сая. Третий раз ставит точку, все проясняя. После того, как Сай видит первый компьютер, Ген смотрит на него очень внимательно, его взгляд прилипает, словно смола, и остается на коже до самого вечера. Тогда же он находит Сая и спрашивает, как, при всей нелюбви к математике, он умудрился так сильно влюбиться в программирование. И Сай рассказывает: у него мало кто этим интересуется, и он, может быть, слегка перебарщивает, когда ловит себя на вдохновенном разъяснении отличий объектно-ориентированного программирования от функционального, но когда заканчивает, извиняясь и потерявшись во времени, это неожиданно окупается. Наклонив голову, Ген смотрит сквозь него с улыбкой — той же искренней, немного грустной улыбкой, с которой всегда смотрит только на Сенку, и говорит: — Все-таки вы с Сенку-чаном действительно одного поля ягоды. И для Сая все части этой головоломки наконец встают на свои места. Наверное, только кто-то настолько же слепой не заметил бы, почему Ген все это делает. И судя по тому, как непроницаемо усмехается Рюсуй, когда Сай спрашивает его за очередной партией в шахматы, об этом давно знают все. Каждый из Королевства Науки — знает. Почему-то не говорят об этом вслух и предпочитают отводить глаза, но абсолютно точно, наверняка знают. И Саю, наверное, в общем и целом тоже нравится Сенку. Он умный, прямолинейный и понятный, он дает возможности и внятные технические задания, воплощая в реальность такие вещи, которые кто-то другой назвал бы невозможными в нынешней ситуации, а еще — Сай, кажется, даже во время учебы в университете не встречал никого, кто любил бы науку так же сильно. И это его горение отзывается в сердце, зажигает всех, кто его окружает, заставляет стремиться в недостижимое небо и по-настоящему любить свое дело — еще и за возможность быть настолько полезным. Настолько нужным. Да, Саю нравится Сенку. Поправка: нравится с ним работать. Но от непонимания никуда не деться. Оно проникает в сон после долгих тяжелых дней, мешается на периферии, густыми кляксами пачкая его коды, цифры и стройные логические цепочки, отравляет память и реальность, и, что еще хуже — заставляет чувствовать себя больным и несчастным. И никак от этого не избавиться. А Ген приходит к нему снова и снова — и в один из вечеров, когда Сай корпит над методом сжатия данных со спутника и портит кучу перфокарт, совершая совсем уж глупые ошибки. Поставив на стол рядом две дымящихся чашки без ручек, поднос и низкий чайник, Ген заглядывает ему через плечо, беззвучно интересуясь: «Ну как?» — и, понятливо улыбнувшись, уже вслух добавляет: — Перерыв? Уже поздно, Сай-чан. Сай устало улыбается в ответ и отодвигает стул. Вот вроде научился говорить «нет» всем — настойчивым и навязчивым, давящим и обманывающим, требующим и шантажирующим, а Гену — Гену, с которым познакомился относительно недавно и который к нему так обезоруживающе добр, почему-то не может. Наверное, не просто так все вокруг зовут его менталистом. Магия какая-то. И еще Саю удивительно комфортно в его компании. Ему не очень нравятся люди, особенно когда их много — он больше по компьютерам, они понятны и последовательны, к ним легче найти подход, и, по сути, они требуют только двух вещей: знаний и умений. А Сай кучу лет посвятил программированию, может не просыпаясь написать калькулятор на чем угодно и воскресить пару высокоуровневых языков, если напрячься, не говоря уже о машинных кодах, и он любит свое дело. Ему нравятся логика и определенность электронных мозгов. Любые задачи можно перевести на их язык, и вы прекрасно поймете друг друга — без оговорок, скрытого смысла и глубокого подтекста, который, в зависимости от ситуации, может перевернуть все вверх ногами или даже кого-нибудь обидеть. В конце концов, человек так и не смог научить компьютер делать выбор по-настоящему случайно. Хаос — это не про код и вычисления. Хаос — это про то, что возможно только в человеческой голове. А Ген воплощает собой многоуровневый, постоянно меняющийся квест без правильного ответа и, при этом, строго следует скрытой логике в принятии решений. Говорит одно, поступает совсем по-другому, а причины у него вообще третьи, и это только еще больше все путает. Белая челка колышется, когда он присаживается рядом. И он снова берет на себя ведущую роль, втягивает Сая в разговор, расспрашивает — так, что верится, что ему действительно интересно, даже если на самом деле он ничего в программировании не смыслит. Ген вообще прекрасный слушатель: уточняет, искренне пытаясь разобраться, добавляет что-то, не перебивая, а помогая нащупать мысль, остроумно шутит и поддерживает беседу невесомо-приятной, не позволяя ей свернуть с колеи. А еще он облокачивается, подпирая щеку ладонью, и криво улыбается, сощурив синие глаза. Между ними целый стол, сантиметров шестьдесят, а то и больше, но кажется, что этой преграды нет вообще. Сай сглатывает, опуская глаза, и доливает себе чай. От Гена пахнет сладко — какими-то цветами, чувствуется даже на расстоянии, и любопытно, он действительно их зачем-то с собой носит — под одеждой, у тела — или это что-то другое… Мысли вспыхивают, и Сай чувствует, что вспыхивает тоже, крепче стискивая теплую чашку. — Сай-чан? — вкрадчиво зовет Ген, вырывая его из мыслей, и Сай ойкает и вздрагивает, понимая, что молчание затянулось. А еще — что он прослушал все последние вопросы, которые вообще-то важнее того, чтобы заглядываться на чужого стратега. Чужого. Очень точное объявленное свойство. И, тем не менее, почти в двенадцать ночи Ген сидит тут с ним, таская ему еду, не зевая и кропотливо запоминая всякие мелочи, о которых даже понятия иметь не должен, ведь это не его сфера деятельности. Потому что это важно. Важно для Королевства Науки, но еще важнее — лично для Ишигами Сенку. И Ген сделает для него что угодно, если так будет нужно. Что угодно. Совсем. Все об этом знают. Так почему же самому Сенку настолько… Непонимание внутри густеет и нагревается, ползет по венам, обугливает руки, пальцы — такие же темные, будто испачканные, и жалит неприятием. Сай сжимает кулаки и нервно прячет их под стол, подальше от глаз. Несчастно хмурится. Да что же с ним не так? — Наверное, я пойду, — говорит Ген, поднимаясь. Шуршит ткань его халата, голос звучит виновато. — Я и так слишком тебя отвлекаю. Схожу узнаю, как дела у Сенку-чана и остальных. Что-нибудь передать? Темнота внутри колышется неопределенностью, пульсирует, доходя до плеч, и Сай не успевает передумать: ловит ускользающий широкий рукав. Ген останавливается, удивленно обернувшись, и он осторожно перехватывает его за запястье. Сердце только сейчас, кажется, осознает произошедшее и тут же разгоняется за сотню, заливая кожу кипятком. — Я… Погоди, я хотел спросить… — тихо бормочет Сай. Лицо Гена превращается в неживую маску: глаза пустеют, улыбка выглядит приклеенной, а маленькие брови неподвижно замирают. Это жутко и завораживает одновременно — то, как он просчитывает варианты событий, пытаясь заглянуть Саю в голову и предсказать его действия. Сай и сам не понимает, что там творится. Только думает вдруг: он еще ни разу не играл с Геном в карты, но, наверное, это было бы интересно. А еще интереснее — умеет ли он играть в шахматы? — О чем, Сай-чан? Спрашивай. — Как давно ты знаком с Сенку? — выпаливает Сай. От одного только звука этого имени маска меняется: зрачки расширяются, улыбка течет, становится насмешливой, перекашиваясь на одну сторону, словно вопрос кажется Гену издевательским. Он долго молчит, склонив голову набок и отведя взгляд, и Сай уже готов начать неловко извиняться за то, что лезет не в свое дело, но потом тот все-таки отвечает: — Я познакомился с ним еще до нашей встречи, в первый же день моего раскаменения. Заочно, если можно так выразиться. Сай замирает. — Так вы не знали друг друга до окаменения? — Конечно, нет, — Ген задирает брови и машет свободной рукой. — Сенку-чан еще в школе учился, а у меня уже было свое шоу. Мы бы и не встретились никогда, у него были свои дела, у меня — свои… Темнота заполняет живот, ползет по легким и вырывается через рот: — А почему вы… — Сай сам себя обрывает, виновато хмурясь. Что он вообще хочет спросить? Почему их отношения такие странные? Почему Сенку такой, какой есть? Почему Ген так себя ведет? Почему все остальные просто наблюдают? Все это совсем не его дело. Почему Ген так заинтересован в успехе Королевства Науки? А это уже личное, неприличный вопрос, к тому же, глупый: они все здесь так или иначе заинтересованы, каждая единица множества под названием «Человечество». Почему он не стал заниматься тем же, чем раньше, сейчас, когда есть возможность раскаменить куда больше подходящих для строительства ракет людей и необходимость именно в нем уже отпала? Вряд ли Ген ответит. Почему ты столько делаешь для него? Ген вдруг тихо вздыхает, повернувшись всем телом, беззвучно обходит стол, встав вплотную, и у Сая в голове становится ужасно пусто. Незаметно отцепив руку от своего запястья, Ген берет его за подбородок теплыми твердыми пальцами — заглядывает в глаза, слишком глубоко, будто прямо в душу, и вкрадчиво говорит: — Мне кажется, ты задаешь неправильные вопросы, Сай-чан. — Нет, я… — растерянно мямлит Сай, не в силах отвести взгляд. Кажется, у него пылают скулы, уши, шея, даже лоб до самых волос. — Я действительно… ты просто… Ген мягко хмыкает. — А на правильный вопрос мой ответ: хорошо. Я не против, знаешь. Ты мне нравишься. Темнота внутри от этого закипает, переполняет захлебывающееся сердце, обволакивает жаром грудь, и дышать становится трудно. И Сай, наверное, и хотел бы сбежать, сделав вид, что ничего не понял, но он понимает все сразу же — по изменившимся тягучим интонациям, по неозвученному предложению и вполне озвученному согласию. Он не дурак и не ребенок, чтобы не понимать такие вещи. Наверное, для Гена все его метания и сомнения были не сложнее, чем «Hello World». Его улыбка превращается в хищную — и хитрую, как у той самой сказочной кошки, натворившей пакостей. Будто мышь уже попалась в когтистые лапы, выхода нет, и они оба это знают: стоит ей отбежать хоть немного, её поймают снова и вернут на место, чтобы съесть, когда надоест. Потому что это такая игра. Не компьютерная и не детская, смертельная — и проигравшие известны заранее. Потому что силы не равны. Ген замирает, наклонившись совсем немного, будто позволяя Саю самому выбрать, что будет дальше — пока все еще можно откатить назад. Но отказываться не имеет смысла: он хочет этого всей своей бурлящей, голодной тьмой. Сай сухо сглатывает, нерешительно моргает и тянется вперед. А потом может думать только о том, что губы Гена не похожи на женские, они тонкие и жесткие, и опыта у него явно больше, чем у самого Сая, который целовался только однажды, и то, скорее, по нелепой случайности. А еще это очень внезапно, и жарко, и приятно, и заставляет дышать через нос, и когда Ген деликатно опускается на его колени, руки сами находят его талию и бережно сжимают. Под слоями она тонкая — это чувствуется даже так. И жесткая — как и ткани, в которые Ген обернут. Сай никогда не считал себя особенно крупным, но даже по сравнению с ним Ген кажется хрупким. Хотя целовать Сая так, словно он хочет похитить его душу, это ему не мешает. Он и здесь направляет его: его язык, его губы, его руки — на себя, туда, где на шее — медленно, почему же так медленно? — стучит пульс. Под слои одежды, которые кажутся бесконечными, к узлам, которые, тепло хмыкнув в щеку, развязывает сам, потому что Сай бы ни за что не справился. Сай тяжело дышит, жалобно сведя брови. Ген не дает ему ни секунды передышки, ерзая, раздеваясь и раздевая, прикасаясь губами к челюсти и выемке на горле в вороте расстегнутой рубашки, и это похоже на ласковое убийство — настолько приятно. Грудь и шею затапливает жаром. Места, которых Ген касается своими длинными пальцами, вспыхивают, как тревожные кнопки, и в легких быстро выгорает весь кислород. Сай мечется взглядом по потолку, увитому проводами, по забытым на столе чашкам, двери… Чему угодно, лишь бы не смотреть на Гена. Потому что это невозможно смущает. И он не уверен, что больше: то, что он сам боится увидеть, или то, что Ген может прочитать в его глазах. Собрав клочки воли в кулак, Сай все-таки смотрит. Прямо в бездну. Вблизи глаза у Гена красивые — синие, как бескрайнее, холодное ночное небо, а черты лица кажутся острее и жестче. Но это его совсем не портит. Наоборот. Когда Сай только успел настолько сильно вляпаться? — Ге… — слабо начинает он, сам не зная, что хочет сказать, но тот ему не позволяет: плотно закрывает рот ладонью, непроницаемо улыбаясь. — Все разговоры потом, хорошо? Я никуда не денусь, Сай-чан. Просто не время. Сай осторожно кивает и тут же распахивает глаза, нервно застывая. Потому что Ген медленно поднимается с него, отворачивается и раздевается — сразу целиком, разворачивает хаори, стягивает нижнюю рубашку, сматывает пояс, аккуратно укладывая одежду на стульях. Его не смущает горящий свет или незакрытая дверь, темные провалы незанавешенных окон, он двигается уверенно, даже слегка скучающе, будто для него это сущий пустяк. Сай сглатывает и пялится, вцепляясь руками в сидение стула под собой. У Гена белая кожа — едва заметный загар покрывает только узкие полоски на запястьях и загривке. У него худые длинные ноги и руки, такое же длинное тело, довольно узкие плечи и видно линию позвоночника. А еще косточки щиколоток выступают. Но он хорошо сложен. Очень… изящно, если это применимо к мужчине. «Красиво», — шепчет что-то внутри Сая, истекая горящей смолой и капая прямо в пах. Ген бросает на него темный взгляд через плечо и улыбается, прищуривая глаза. Удовлетворенно кивает, будто раздел догола Сая, а не разделся сам. Он это специально. Все — специально, и то, что казалось странным, то, что казалось цепляющим только его, вся эта забота и присмотр, все, каждая деталь находит свое место в логическом полотне. Просто его ловили, как пугливого зверька — и поймали. Теперь Сай не сомневается. И больше не сопротивляется. Когда Ген подходит к нему, перекидывает ногу и опускается сверху — пока поверх штанов — мозг начинает коротить. От чужого голого тела сбоит все: причинно-следственные связи, эмоции, ритм сердца. Сай чувствует, как подрагивают напряженные руки, как влажнеет под ладонями дерево стула, как бьется жилка на шее и стучит в висках кровь. И, острее всего — как голые бедра Гена горячей тяжестью давят на его колени, пока тот неспешно расстегивает его пояс и ширинку. Это невозможно, мельком думает Сай. Сюрреалистично. И еще: разве ему можно? Разве так, вообще — можно? Вот так просто? Зачем это Гену? И Ген словно знает, о чем он думает, у него такое терпеливо-ласковое выражение лица, будто он возится с нерадивым и не очень умным, но послушным и трудолюбивым учеником. А еще у него мокрые, вымазанные чем-то скользким пальцы — откуда? Когда? Опять эта его магия. Этими же пальцами он проводит по члену Сая, пуская искры вверх, оглаживает невыносимо плотным кольцом, вырывая из него резкий вдох, а потом оставляет. И направляет их в себя, приподнимаясь. И Сай не может отвести взгляд. Потому что ему видно, видно все — ровно стоящий тонкий аккуратный член, поджавшиеся некрупные яйца, вытянутый пупок, напряженные крошечные соски и ярко проступившую диафрагму. Падающую на лицо белую челку. И то, как пальцы исчезают внутри, появляясь снова. И снова. И снова. И он посмотрел бы вблизи, если бы было можно. Но Ген такого точно не позволит: он уже ткнул его в границу и, кажется, собирается все делать сам, а Саю страшно что-то испортить. Он не уверен, что так правильно, но не против, чтобы его вели. Его гордость молчит. Его воля молчит. Ему и самому приказали молчать. И его руки оказываются на бедрах Гена точно без участия разума. Он сжимает их — черным по нетронутому белому — тянет на себя и так завороженно ждет каждый миллиметр, что почти пропускает тихий смешок. Ген усмехается, упершись свободной рукой в его плечо. Качает головой, цокает языком и поднимает его руки чуть выше. Так, чтобы самые кончики пальцев, верхние фаланги, касались мягкого низа его ягодиц. Это убивает. Сай задыхается, пытаясь дышать через нос и, кажется, забывает моргать, потому что перед глазами плывет, и они начинают болеть. И все равно он не может перестать смотреть, когда Ген, все так же опираясь на его плечо, чуть наклоняется, шире разводя ноги, и направляет в себя член. Это не похоже ни на что из того, что Сай раньше испытывал — не потому что у него никогда не было секса, а потому что с ним проделывают что-то чудовищное, ломают все его желания, выворачивая волю наизнанку, и ему это ужасно нравится. Ген опускается ниже, не постепенно, наоборот, слишком быстро, и это почти неприятно для них обоих. Он морщится, и Сай испуганно дергается, не выдержав. Вцепляется в его ягодицы, притормаживая: — Больно? Но Ген только беззвучно смеется. У него слегка пьяные глаза. Он почти закрывает их, опускаясь еще чуть-чуть. — Нет. Все правильно, так и должно быть, С… ай-чан. Все замечательно. Больше Сай не спрашивает, потому что когда Ген насаживается до конца, касаясь его ног раздвинутыми ягодицами, и начинает покачиваться, ритмично приподнимаясь, перед глазами все белеет. Будто со стороны до него доносится громкий жалобный стон, и он понимает, что Ген молчит, поджав губы. Значит, это может быть только его собственный. Все кажется таким нереальным. Остается только Ген перед ним, и вокруг него, и внутри него очень горячо и тесно, и Сай что-то шепчет, не разбирая, поэтому Гену снова приходится его затыкать. Губы у него такие сухие и горячие. И спрятанные за ними зубы остры. Они целуются, и в этот раз у Сая точно получается лучше, потому что он даже не задумывается над тем, что делает, стараясь сделать им обоим хорошо. Он просто хочет отвечать. И хочет взять, пока можно. Ген обнимает его за шею, прижимаясь грудью, утыкается лицом в плечо и задает четкий ритм. Ускоряется, жарким дыханием прожигая сквозь рубашку — напряженный и плотный, как согнутый бамбук. Он так и не поднимает на Сая глаза. Словно он вообще не здесь — не с Саем, может быть, даже не в компьютерной мастерской, уж точно не на стуле и не затем, чтобы вместе снять напряжение. Его пальцы бездумно и как-то интимно гладят место под ухом Сая, бедра двигаются все быстрее, и он шевелит губами, что-то шепча, но Сай никак не может расслышать, не способен даже сосредоточиться, хотя и очень хочется. Кажется, он вообще сейчас ослепнет и оглохнет, столько на него сразу обрушилось ощущений. И когда разрядка настигает его резкой пощечиной, это становится неожиданностью. Потому что это болезненно — столько терпеть и в итоге получить так много. Так много, что почти ничего. Ген на нем длинно и как-то рвано выдыхает, отклоняясь и несколькими незаметными движениями руки доводя себя до грани. Почти сразу замирает, расслабляясь. Он так близко — кожей к коже, пусть даже через ткань, дыханием к дыханию, доверчиво рядом… Они еще соединены, но Сай этого не чувствует. Там, где должен быть ответ, оказывается просто очередной тупик. Не то чтобы что-то из этого сделало все более понятным, думает он, пытаясь отдышаться. Но это точно не сделает его счастливее.***
Собираясь, Ген одевается так быстро, что Сай еще даже не успевает толком застегнуть штаны, когда тот уже завязывает платок. — Это не мое дело, — хрипло начинает Сай, и с каждым звуком его голос становится увереннее, — но это ты тоже сделал ради него? Ген замирает вполоборота, равнодушно задрав брови. Будто оценивает, в каком он состоянии, чтобы отвечать и совершать опрометчивые поступки. Что-то решив, текуче пожимает плечами и говорит, смотря сквозь: — Нет, Сай-чан, это я делаю ради себя. Но из-за него. Налить тебе свежий чай?***
И от случившегося будто бы ничего не меняется: Ген все так же наведывается к каждому в поселении, помогая и поддерживая, приходит к Саю, оказываясь близко — но не слишком. Окутывает его запахами, присутствием, собой, задает вопросы, почти искренне интересуясь — и совсем, никак к нему не прикасается. Ускользает, прищурив холодные синие глаза и едва мазнув пушистой шерстью, хранящей тепло. «Доброй ночи, Сай-чан». От этого в голове творится неразбериха, от которой не спасают даже партии с Рюсуем и полное погружение в работу. И Рюсуй тоже не делает лучше. Задумчиво смотрит на него несколько вечеров подряд со своим этим лицом маленького ребенка перед непростым конструктором, потом болтает с заглянувшим их проведать Геном, и после его ухода все-таки понимающе качает головой, загадочно сообщив: — Знаешь же, что жадность — это наша семейная черта? Сай несчастно морщится и прикрывает глаза ладонью. — Кто бы говорил… — Ха! — восклицает Рюсуй, азартно ударяя по таймеру и скалясь. — Именно! В конце концов, я самый жадный человек на Земле, что в этом плохого? Сай ставит ему мат даже в таком раздрае, а потом снова уходит к себе, задерживаясь на улице и невольно высматривая между зданиями сиреневое хаори. Он так и не понял, почему пахнет цветами: Ген показал ему ровно столько, сколько посчитал нужным, не пустив дальше высоких непроницаемых стен. Позволил касаться тела и кожи, позволил себя целовать и даже больше — но не пустил глубже, все еще оставаясь завернутым в свои слои. Из маленькой мастерской выходит Сенку: что-то обсуждает с Касеки, жестикулирует, потом замечает его и машет рукой. Сай выдавливает из себя улыбку, машет в ответ, а потом недовольно выдыхает и горбится, сложив руки на груди. Сенку, наверное, должен знать все: и что за цветы Ген носит под одеждой, и как и зачем он это делает. Что имеет в виду, когда недоговаривает, и как непостижимо плетет прочные связи между людьми, которые находятся рядом. И все о его прошлом. И даже то, о чем он думает, когда остается наедине с собой… От всех загадок у него есть ключи. У него одного. Только самому Сенку, кажется, совершенно несправедливо все равно. На душе неспокойно — темно, как на дне океана, и так же нечем дышать. Просто это такое суеверие, дурная примета. И люди в Индии, может быть, даже были правы, когда говорили: если кошка облюбовала дом, в нем быть несчастью. И никто здесь, в Королевстве Науки, больше об этом не знает. Никто.