*** 10 февраля.
Люда не знает, что происходит в соседних палатах. Ей мало разрешают вставать — только до туалета и обратно. Хотя сердце уже ноет от незнания. Ей страшно, что кто-то мог не пережить, потерять эту ниточку, связывающую с реальным миром. За Колю очень страшно. У них ведь только-только началось, должна была быть целая вечность впереди! Она так давно ждала, пока кто-нибудь полюбит ее. Разглядит в ней то, во что можно влюбиться. Да и ждала, пока сможет полюбить. Поэтому все новые ощущения — смущение, которое пряталось за мягкими улыбками, смех не от какой-то шутки, а от присутствия того самого человека рядом, внезапная потребность сжать его ладонь, почувствовать тепло его дыхания у себя на макушке — она бережно хранила у себя в груди, в коробке с наклейкой «Осторожно, хрупкое». Не терпелось рассказать все Коле, признаться в чувствах, которые впечатлительную девичью душу волнуют. Знала, что не отвергнет, ей так естество подсказывало. Хотя… Это они смогут обсудить потом. Сейчас здоровье Коли в разы важнее. И о своем, думает Люда, тоже забывать не надо. И усмехается грустно, понимая, что ребра вряд ли дадут забыть. — Салют! — раздается громкий девчачий голос в палате, отчего Люда вздрагивает. Это Зина. У Зины все легче. Самое тяжелое — обморожение. Но она быстро на ноги встала, ей разрешили ходить по палатам и, как шутила сама Зинка, доставать всех. Сейчас ее уже выписали, поэтому она в больнице не числится как пациент. Люде нравится, что к ней кто-то заходит. Она мечтает, чтобы ей уже тоже разрешили вставать, и она могла дойти до той самой, наиболее важной палаты, потому что до сих пор нет вестей. — Ну, рассказывай, как тут у тебя, — Зина садится на стул, приготовившись слушать. У нее улыбка на лице, и Люда думает, что ей все нипочем — и снег, и лавина, и несколько часов на морозе. Потому что Зина не изменилась — как была радостной, так и осталась, и красота ее ни капельки не убавилась. А мысли все равно мечутся к Коле. Как он там? Вспоминает ли? Спрашивает про нее? Сдерживает ли желание встать на ноги и дойти до ее палаты? — Да ничего не меняется, Зин. Пью микстуры всякие, вставать разрешают только до туалета и обратно. Скукота смертная, — слетает с ее губ вместо этого. В голове проносятся все мечты о турпоходах, о которых на время забыть придется. Но она подслушала, что врачи вообще не хотят ее когда-либо допускать. Мол, травмы слишком тяжелые, и организм второго такого удара, не дай Бог, не выдержит. Люда чуть ли не плачет от досады — всю жизнь свою провела в походах, а теперь вынуждена лежать на койке, почти что связанная по рукам и ногам. Зина протягивает теплую ладонь и смахивает пару прядей с лица подруги — косичка Люды за ночь совсем растрепалась, надо новую заплести. Улыбается как-то снисходительно, мягко, но не жалеет. Колмогорова как никто другой знает, какая подруга у нее бойкая. — Как ребята? — слетает с губ Дубининой. Зина отводит взгляд. Наклоняет голову, пряча тускнеющие глаза. У Люды сердце в пятки уходит и начинает биться в несколько раз быстрее. Голубизна глаз оттеняет подступающим страхом. — У Госи все хорошо, просто обморожение, — улыбка Зины больше не кажется легкой — скорее натянутой. Ничего, пока Люда готова купиться и на эту. — У Криво ожог, но он идет на поправку. У него и у Юрки Дорошенко еще царапины, но это ерунда. Да у нас у всех же ссадины! Сказали, быстро сойдут. Люда чувствует толику успокоения. Как минимум, теперь она знает, что с Госей и двумя Юрками все хорошо, и за них можно не переживать. Этого все равно, конечно, мало, чтобы ее сердце перестало колотиться как бешеное, но это уже хоть что-то. Зина продолжает: — У Золотарева ребра сломаны, но он быстро лечится. Наверное, потому что инструктор и учитель физкультуры. Подготовленный ведь, — пытается шутить подруга, но у нее плохо получается — нервозность слышится в ее сухом смехе, и попытки скрыть это с крахом проваливаются. — Забыла совсем! У Сашки Колеватова тоже только обморожение, он и на ноги уже встал. К нему Таня приезжала, невеста его, представляешь! Люда слегка уголки губ приподнимает. Радуется за Сашу — это же замечательно, что хоть у кого-то из них все сложилось? Да и с Таней тоже свидеться бы хотелось — ну, ладно, может он их еще познакомит. — Она прекрасная. Тебе очень понравится! Волосы такие кудрявые и рыжие, — Колмогорова руки отнимает от Люды и крутит ими возле собственной головы, имитируя кудряшки. Люда изо всех сил старается улыбнуться. Знает ведь, что Зина намеренно все рассказывает проще, чем оно есть — чтобы ее не нагружать. Но их взгляды все-таки пересекаются. Зина знала, что надолго отвлечь не получится, и к расстраивающей части однажды придется перейти. Она делает выдох, и, опуская руки на колени, заламывает пальцы. Глупая привычка, но отвязаться не может. Люда терпеливо ждет. — У Рустика травма головы, он ходить пока не может. Вялый, но разговаривает. Врачи гарантируют, что скоро ему станет лучше. Там все не так плохо, — Люда не видит ее глаз из-за опущенной головы, и где-то далеко, на подсознательном уровне знает, что хороших вестей больше не будет сегодня. — Коля не просыпался. Ну, вернее, просыпался, в сознание не возвращался. Так, бормотал что-то и опять заснул. Тишина заполняет комнату. Люда только слышит, как сердце отмирает и начинает стучать. Слезы на глаза наворачиваются, хотя она и без того плакала недавно. От безысходности и беспомощности. Все события заново настигают ее мозг, оно разом валится, давит хрупкую девчонку своим весом. Потому что, как бы Люда ни храбрилась, она не может полноценно ходить — грудная клетка начинает болеть уже через пару минут. Дышать все еще бывает тяжело, и иногда Люде кажется, что она снова в снегу, и снова каждый вдох и выдох даются с большим трудом. Люда порой ужасно хочет к маме, хочет снова стать маленькой девочкой, хочет кататься у папы на шее и читать детские рассказы. Она очень устала. От того, что не может, от того, что сил нет, от того, что теперь ей запрещено. А теперь и про Колю знает. И сердце за него разрывается, потому и слезы литься начинают. Она бы очень хотела, чтобы он был сейчас здесь, чтобы она уже могла хотя бы немного поговорить с ним. И рассказать о том, что гложет, и получить пару нелепых шуток в его стиле. Они всегда находили отклик в ее душе. Рука Зины возвращает ее внимание. Ладонь у подруги спасающая. Как будто все, что нужно — это достаточно крепко схватиться, и она вытянет тебя отовсюду. Люда позволяет себе расплакаться. И Зина поймет. Никто лучше Зины этого не сделает. — С ним все будет хорошо, Люд. Это же наш Коля Тибо! Он на стройке ведь работает, здоровье отличное, — начинает лепетать Колмогорова, но Люда почти не слушает. Это все не имеет значения. Это не разбудит Колю. — Ты не переживай раньше времени. Он вернется, обязательно вернется. Ради тебя точно. Дубинина забывается, пытается ноги к груди притянуть. Ребра отдают жгучей болью. Она кричит. Задыхается. Слезы продолжают течь. Люда чувствует себя почти так же плохо, как в ту ночь. Зина по голове поглаживает и что-то про врачей говорит, Люде все равно. Потом ей таблетки какие-то дают. Она послушно глотает, не отдавая себе отчета в том, что происходит. Потому что последствия перевала — это больно.*** 22 февраля.
Люде хочется стенать. От скуки, от бездействия, от непрекращающихся ограничений, от бессилия. Ей было трудно справиться с тем, что она не могла делать и базовых действий. Иногда эмоции брали верх, как тогда, и она плакала. От этого тоже ребра болели. Однажды Люда даже пошутила, что теперь все в ее жизни сводится к ребрам, но шутка звучала слишком уж обреченно, и Зина, сидевшая напротив нее, лишь потупила взгляд. И спала она мало. Кошмары следовали за ней и во сне, и наяву. Ужасные картинки в голове чуть ли не удвоились, частота увеличилась, часы сна уменьшились. Уже синяки под глазами стали появляться. Ещё немного и станут такого же цвета, как и радужка. Люда часто просыпалась посреди ночи и ждала рассвета. В феврале, представляете? Больше глаз просто сомкнуть не могла — обязательно свет нужен был. Единственные новости ей приносили ребята. В основном Зина, конечно. И то ей врачи запретили после прошлого раза, но и Люду, и Зину это мало волновало. Заходил Гося, крепко-крепко сжимал руку — пока еще не разрешалось обниматься. Заходил Сашка Колеватов, обещал пригласить на свадьбу, а у самого улыбка до ушей! Люда сама заулыбалась — он еще рассказывал всякое про Таню и про их планы на жизнь. Хорошо, когда у других все сказочно! Навещал ее и Юра Дорошенко. Они мало говорили, но Люда не жаловалась — даже плохо клеящийся разговор был лучше, чем давящая на уши тишина палаты. Или незамысловатые разговоры соседок. За окном солнце светит. Погода будто всех оповещает, что скоро весна. Люда бросает взгляд на календарь, мысленно отмечает, что до ее дня рождения всего ничего. Потом ловит себя на мысли, что ей лишь бы пережить эти дни, а что дальше будет не важно. Кажется, что она уже со всем справится. Дверь распахивается. В палату заходит Юрка Кривонищенко — весь бодрый, веселый, уши торчат, глаза светятся. Люда, садясь в кровати, ловит себя на мысли, что очень рада видеть его таким. — Эй, Людка! — он шагает к ее койке и расцеловывает в обе щеки. Улыбка сама по себе растягивается на лице, и щеки становятся какими-то пунцовыми. Люда не думала, что настолько соскучилась по Юре до этого момента. — Привет, Юр, — смущенно, оттого и тихо говорит, пока Юра на известный стул рядом с ней усаживается. — Я смотрю, ты уже здоровый совсем. — А что мне? — улыбается, ямочками красуется. — Я — железный турист из УПИ! Никакая метель нипочем! Она смеется. Заливисто и по-настоящему. Тепло медленно растекается по ее телу, будто напитываясь им, чтобы функционировать. Юра выглядит очень по-живому, Люда постарается запомнить. Он смотрит на нее долго, но ничего не говорит. Словно вглядывается в черты, хотя они виделись до этого сто раз. Люда наклоняет голову, в груди растет любопытство. Она ждет, что он вот-вот скажет какую-нибудь шутку и снова заставит ее усмехнуться. Но его взгляд лишь смягчается, становится сочувствующим каким-то, вызывая у нее непонимание. Юрка руку протягивает, чтобы по макушке ее потрепать. — Ты не спишь совсем? Вопрос чуть ли не прошибает ее током. Потом чувствует, как в уголках глаз слезы опять выступают, и она быстро-быстро моргает, чтобы их прогнать. — Сплю, почему же, — улыбка выходит слишком натянутой и неправдоподобной, сама догадывается. Криво головой качает и по плечу хлопает, совсем братский жест. — У тебя мешки под глазами, словно ты каждую палату сутками караулила, — в своей шуточной манере возражает он, но Дубинина знает, что за этим стоит нечто более глубокое. Она опускает глаза, не имея слов, чтобы ответить, хотя никогда в жизни не жаловалась на это. Но Люда не любит в своей слабости признаваться. Ее еще в детстве научили, что если хочешь быть со всеми наравне — не показывай слабости. Ударят ведь по ним однажды. Может быть, она не всегда слушалась этого правила. Такие моменты всегда ощущались остро, словно она стояла перед всеми голая. Юра снова нарушает тишину. Его голос низкий, пробирает до мурашек и успокаивает. — У меня тоже кошмары. Иногда, знаешь, вы там все мертвые. Иногда вижу, как ты к Коле ползешь на последнем издыхании. Иногда Юра с Рустиком меня поднять пытаются, а я даже ног и не чувствую. Он говорит тихо. Аккуратно, но каждое слово в сердце глухо отдает. Люда начинает пальцы заламывать, у Зины насмотрелась. — Это очень страшно, — почти шепчет из-за слез душащих. А Юра слушает, каждое слово ловит. — Мне каждый раз страшно, что будет дальше. Я не готова никого потерять. — И ты не потеряешь, — он перехватывает ее ладонь, сжимает. Люда голову поднимает. Видит, что у Криво тоже в глазах слезы невыплаканные стоят. — Потому что мы пережили это. Половина из нас уже даже здоровы. — Но во сне все по-другому. Люда головой качает. Мысленно пытается картинки прогнать. Они ужасают, все до единой. И мысли невольно возвращаются к Коле — он, скорее всего, до сих пор не знает, что они в Свердловске, а не на горе Отортен. И что у него травма головы, а у нее ребра переломаны. В голове раз за разом прокручивается тот момент, когда показалось, что Коля мертв. Каждый раз чувствует, как в груди пустеет, ноги и руки начинают дрожать, глаза жжет от новой волны слез. Чувствует крик, который сдержала. На него попросту сил уже не было, и так хотелось сдаться, в тот момент особенно. — Ложись, — Юра помогает ей улечься, пока Люда не особо задумывается над происходящим. Уже привычка, выработавшаяся здесь, — делай, что говорят, и не задавай лишних вопросов. Ответов все равно не получишь. — Я буду сторожить твой сон. — Правда? — Люда смеется несмело. Мысли возвращаются к живому Кривонищенко. Он снова улыбается ей, и на лице ни капли грусти, но она знает, что она просто внутри спрятана. Глубоко-глубоко. Когда она окрепнет, то вернет Юре его доброту. — Конечно. Слово железного туриста из УПИ! — он театрально прикладывает руку к сердцу, и она улыбается шире, менее робко. Юра всегда умел настроение за считанные секунды поднять, в этом его особенность была. Люда это ценит, очень-очень ценит. — Ты мне как сестра, Люд. Теперь уж точно. Запомни это, ладно? Люда активно кивает, вместе с соглашением ещё и пытаясь глупую соленую жидкость из глаз прогнать. Уже засыпая, на грани реальности она вдруг понимает, что не сказала самого главного: — Ты мне тоже как брат, Юрка. Но очень надеется, что он услышал. Дай Бог услышал. Тем не менее, последствия перевала — это страшно.*** 27 февраля.
Сегодня у Люды прорыв. Она наконец-то встала с постели и смогла походить дольше, чем две минуты. Вставать сложно. Без помощи медсестры не получается, но пока Люде и этого хватит. Она не может нарадоваться — ходит по палате туда-сюда, будто у нее был перелом ног, а не ребер. Тьфу-тьфу. Весна вот-вот наступит. У Люды улыбка на лице растягивается — время идет, она сама не стоит на месте. В лечении, конечно. Она до жути устала от больницы, но выписываться пока страшно, если быть честной. Вдруг ребра однажды заболят так, что она ничего не сможет с этим сделать? Будет слезами давиться и молить, чтобы ее побыстрее отвезли в больницу обратно. Нет, думает Люда, она лучше здесь пока побудет. Усаживается на кровать. Отдышка раздражает, но она ничего не может сделать; прилагает усилия, чтобы делать размеренные вдохи и выдохи. Ей сразу жить хочется в несколько раз сильнее, чем до этого. Прогресс дает ей силы бороться дальше, она вырывает свое сознание из клетки удручающих мыслей. Они мешают ей и спать, и находиться в сознании. Но ничего, она с этим справится, обязательно справится. Люда смотрит на солнце, которое лучами освещает ее палату. Улыбается. Невольно Колю вспоминает и что у них началось. Это «что-то» так сильно напоминает ей приход весны! Природа начинает чувствовать после ледяной зимы — деревья становятся краше, распускаются листья, цветы растут на клумбах и полях. Все вокруг трепещет, заставляет радовать каждую секунду. Волны тепла окатывают с ног до головы, люди становятся улыбчивее. Люда очень любит весну, и Колю тоже любит. И она ему скажет об этом, как только будет возможность. Медсестра приносит ей новую порцию таблеток, и Люда не успевает язык прикусить, как уже говорит: — А можно мне в другую палату зайти? — Можно, — кивает Галя, — но только послушай инструктаж. Дубинина мало слушает — прилив счастья чуть ли не подрывает ее с койки. Она утвердительно кивает и мычит в знак согласия, но слова едва ли доходят до ее ушей. Сейчас, прямо сейчас она увидит Колю! Спустя практически месяц она наконец-то сможет взять его за руку. И нет никаких преград! Он ведь живой, дышит, а все остальное уже не важно. Люда не может и улыбку подавить, та застыла на лице как бетонная. Поправляет порядком растрепавшуюся косу, одергивает больничную ночнушку. Руки уже дрожат в нетерпении. Люда знала, что среди этой череды сложных дней будет хороший. Верила, хранила эту крупицу надежды у себя внутри. Потому что там, внутри, Люду Дубинину тяжело сломать. — Поняла? Люда активно кивает, не доверяя голосу. Медсестра осторожно подхватывает ее под руку, Люда ногами передвигает. Раз-два, раз-два. Ребра не болят совсем — таблетки, видно, действуют. Люда головой вертит, рассматривает все вокруг. Она же не часто выходила из палаты, да и больницу до этого не приходилось посещать. Вокруг снуют пациенты — кто выходит из палат, кто заходит. Врачи в традиционных халатах и колпаках, другие товарищи кто в чем — некоторые в таких же больничных костюмчиках, как и сама Люда, некоторые в своей привычной одежде. Один из врачей ее приветствует и спрашивает про самочувствие, на что Люда вежливо отвечает, улыбаясь и глазами, и губами. У врача усы даже дергаются, он говорит, что ему словно бальзам на душу видеть ее такой бодрой. Они останавливаются перед нужной палатой. Люда давно номер выучила, еще из рассказов Зинки. — Сама справишься? — вырывает ее из мыслей медсестра. Люда молча кивает, пальцами обхватывает ручку двери. Делает глубокий вдох и выдох, на что ребра практически незаметно реагируют, и дергает дверь на себя. У Коли все пахнет медикаментами, хотя окна приоткрыты. Больничные полупрозрачные шторы задернуты, но сквозь них все равно пробираются приветливые лучи солнца. Одна из соседних постель разворошена — вероятно, он лежит тут не один. Люда почти боится обращаться взглядом к самому Коле — все чувства кипят внутри нее, все невысказанные слова ищут выход наружу. Она быстро качает головой, отгоняя все наваждение. Глупости. Коля лежит на боку, спиной к ней. Его волос на видно — они все оказываются скрыты повязкой из бинтов. Одеяло натянуто чуть ли не до подбородка, и Люде хочется рассмеяться от этой картины. Возле койки стоит капельница, на тумбочке какая-то баночка таблеток и небольшой пакетик мандаринов. Теперь Люда уж точно улыбается — от символизма, от воспоминаний, согревающих ее как рукавицы в зимнюю стужу. Она, наверное, стоит в дверях слишком долго, потому что Коля начинает ворочаться. Несмело подходит к кровати и садится в ноги так осторожно, как только умеет. Боится задеть, до жути боится задеть что-то, хотя знает, что у него нет травм ног. Не важно. Люда протягивает свою ладонь, чтобы дотронуться до его плеча. Прикусывает губу, потому что будить его не очень хочется, но кто же знает, когда Люда в следующий раз будет способна дойти до него? — Коль. Ко-о-оль, — ее голос разрезает устоявшуюся тишину, хоть и говорит она на грани слышимости. Он слышит. Ложится на спину и только потом протирает глаза. Она видит это в его глазах — не узнает. Фокусирует зрение, и только потом карий взгляд пропускает ее образ в его мозг. Он пытается привстать на кровати, но морщится. — Тише. Не вставай. Он медленно кивает — вероятно, резкие действия запрещены. Прочищает горло и возвращает ей несмелую улыбку: — Люда. И от этого «Люда» у нее внутри все цвести начинает. Бутоны ее нежных чувств распускаются, ищут то самое, ради чего цветут. Дотягиваются до его сердца сквозь все преграды. Люда позволяет себе думать, что цветы души Коли не окажутся розами с острыми шипами. Надеется ведь, что он любит ее ромашки. — Живой, — шепчет она, не веря собственным глазам. У него взгляд мягкий, теплый. Краснота ползет по ее щекам. — Слава богу. Он усмехается не сильно. Не острит, не пытается уколоть. И усмешка добрая. — Живее всех живых, — голос у него хрипит, до мурашек пробирает. Она опускает голову, взгляд на его руки, лежащие над одеялом. Он одну ладонь, правую, переворачивает внутренней стороной наверх. Люда знает, что он делает — Коля дает ей выбор. Он не настаивает, не требует, ни в коем случае не принуждает. Позволяет ей самой решить, что делать дальше. И Люда могла бы пропустить этот жест, сделать вид, что не заметила, если бы сама не искала знаков. Она дважды не думает: свою мягкую ладонь поднимает, вкладывает в его. И сжимает крепко-крепко, удерживает с собой. Боится, что теперь никогда в жизни не отпустит, готова пройти так через все трудности — с его ладонью в охапке. — Ты не плачь, пожалуйста, — вдруг говорит Коля, и Люда не понимает сначала. А потом поднимает свободную кисть к лицу, и на пальцах остается влага. Расплакалась все-таки. — Прости, — быстро утирает слезы, слегка смеясь, и вдох делает. Он выходит тяжелым, отчего ребра дают звоночек. Люда игнорирует это, все ее мысли направлены на Тибо. Хотя вряд ли кто стал бы ее винить. — Это я от счастья. А потом смех заполняет звуком все пространство. Коля и сам улыбается шире своей лучезарной улыбкой. Люда смотрит на него не отрываясь, запечатлевает каждую деталь в своем сознании. Потому что каждая деталь — это фундамент для будущего. И она пообещала себе запомнить все-все, связанное с Коленькой. Последствия перевала — это не всегда плохо.*** 8 марта.
Наконец-то наступила весна! Долой снега, минусовые температуры, шапки, рукавицы, ботинки! Люда очень любит весну, особенно май — во-первых, у нее день рождения, во-вторых, воздух прогревается настолько, что можно носить платья и туфельки, и, в-третьих, выходить на улицу хочется чаще просто так, без особой надобности. Но май будет потом. Сейчас нужно пережить март. Ходить разрешили по всей больнице. Ребят всех выписали, кроме нее, Коли, Рустика и Саши Золотарева — у них четверых травмы самые тяжелые. Остальные же навещали их еженедельно, приносили все, что просили. Так постепенно пространство неживой палаты наполнилось личными вещами — книжками, газетами, записями. Соседки Люды — взрослые женщины, с которыми говорить абсолютно не о чем — только глаза закатывали и говорили: «Ох уж эта молодежь!» Люда таких комментариев искренне не понимала — все же когда-то были молодыми. Виновата она что ли, что ей выпало прожить это чуть позже, чем им? Но она мало внимания на них обращала. Когда Зина приходила, то рассказывала множество историй из института и общежития — и смешные, и поучительно-грустные. Люда все слушала с упоением, давясь желанием вернуться обратно к обычной жизни. И, возможно, она бы попросилась, если бы Коля не лежал здесь, и врачи не прогнозировали бы ему ещё месяцок-другой. Поэтому она терпеливо ждала, не просила о скорой выписке, хотя понимала, что вполне себе здорова. Конечно, ребра иногда напоминали о себе — резкой болью отдавали во всем теле, но, уже наученная, Люда знала, что пить и как правильно дышать. И даже время, которое это все будет продолжаться, знала. Колю старалась навещать каждый день. Кошмары по-прежнему мучили ее сознание, в чем она не признавалась, но все и так подозревали. Из-за них она, бывало, проваливалась в сон посреди дня и пропускала часы посещения Коли. Потом на следующий день слезно извинялась, хотя была уверена, что он обид на нее не держит и ни в чем не обвиняет. Но чувство в груди все равно вынуждало извиняться и читать ему чуть больше, чем обычно. Колю мучили мигрени. Она научилась их распознавать — он руки к вискам прижимал, лицо сморщивал, зубы сцеплял. Должно быть, это было больно. Люда не знала, что делать, да и врачи плечами пожимали. Сказали, что последствия травмы, и они, возможно, со временем и пройдут, но тоже без гарантий. Поэтому Дубинина делала единственное, что умела — просто была рядом. Прижималась спиной к изголовью, клала голову Коли себе на колени. Одной рукой в густые волосы зарывалась, перебирая их, другой перехватывала напряженную ладонь. Это всегда производило нужный эффект — Коля успокаивался, челюсть расслаблял и свои пальцы с ее переплетал. Но они все еще не давали происходящему никаких названий. Не говорили ни о чувствах, ни об их проявлениях. Как будто это была тема на будущее. Люда не настаивала. Боялась сама эту тему поднимать, даже если умом знала, что глупит. Если бы он ее не любил — не сжимал бы руки после приступов мигрени, не смотрел бы на нее таким глазами, не улыбался бы такой улыбкой. И она надеялась, что он тоже знает, что если бы она не любила — не приходила бы почти каждый день, не читала бы понравившиеся рассказы, не помогала бы справляться с мигренями. Да ведь Люда любит! Очень любит. До слез, до безумия. Любит настолько, что каждая свободная мысль все равно устремляется к Коле. Мечтает оказаться дома, но чтобы он тоже тут заперт не был. Мечтает о свиданиях, которые у них могли бы быть. Уже даже знает, какое платье надела бы на самое первое! И прическу миллион раз успела в мыслях поменять — то две косички, то одна, то высокий хвост, то передние пряди, заплетенные и убранные назад. Мечтает есть мороженое вдвоем на скамейке в парке возле УПИ, там место замечательное! В самые самоуверенные моменты Люда мечтает о поцелуях. И сразу тысячи вопросов в голове возникают, но самый главный из них — как вообще люди целуются? Сталкиваются ли носами? Что говорят после? Это должно быть приятно? Какие ощущения? Люде некому эти вопросы задать — в таких мыслях она даже Зине признаваться не хочет. Что-то внутри ей подсказывает, как будто она сначала должна с Колей поговорить, а потом и подружке рассказывать. Только Коля тему эту не заводит, а Люда смущается сильно. У нее это все впервые, она многого не знает, но о том же, о многом, жаждет узнать. Дубинина засыпает и просыпается с такими мыслями. Жаль, что они не всегда спасают ее от кошмаров, которые, казалось, не желают прекращаться. Юрка Криво ей тогда помог, и после этого не раз заходил, проверял, узнавал, как она поживает. Будто видел ее насквозь, каждое слово прямо в сердце попадало. На то он и поэт, видать. Но Люда с тех пор кошмаров не так боялась — всегда знала, что они не вечны, и совсем скоро это закончится. А иногда просыпалась и размышляла подолгу, смотря в больничный потолок. Тишина по ушам давила. Сон не шел. Так и валялась до рассвета, а бывало и до самого утра. Все забывалось, как она переступала порог его палаты. Его присутствие действовало на нее как лекарство, его смех проливал бальзам на ее душу, и слова, которые он говорил, врезались в ее сознание, вытесняя оттуда ужасные сны. Люда ничего не говорила о них Коле, будет еще переживать. Она сама справится, тем более, что Юрка и так знает. Если что, она Криво расскажет обо всем плохом на душе. Колю нечего отрицательными эмоциями загружать, она не для этого здесь. Ему нужно на поправку идти, а врачи говорят, что еще далеко. — Я люблю весну, — говорит Люда, забравшись с ногами на его койку. Он сидит напротив — свои карие глаза с нее не сводит, только иногда отвлекается на их руки переплетенные. — На улице тепло, гулять хочется. Про учебу забываешь совсем! Мороженое круглыми сутками есть можно, покуда студенческой стипендии хватит. Она смеется, запрокидывая голову, и не видит, как у него улыбка с лица сползает. Не видит, как он голову отворачивает, утыкаясь взглядом в окно. А когда замечает, боится что-то сказать. Только лишь рукой шевелит в какой-то глупой попытке обратить на себя внимание, а потом и совсем теряется, когда он не реагирует. — Я что-то не то сказала, да? — неловко переспрашивает, уже тоже теряя приподнятое настроение. Какая-то тяжелая тишина повисает, а он ничего и не говорит. Совсем ничего. — Извини. Смущенно убирает руку из его хватки и кладет себе на колено, а глазами все равно старается его найти. Он словно замер — только моргает, и грудь приподнимается, говоря о том, что он дышит. Продолжает молчать, навевая ей все худшие и худшие мысли. — Ты в порядке? — толкает его в плечо уже капельку отчаянно. Нет, ну что это такое? Застыл и все. Ни привет, ни пока. — Да-да, все нормально, — отмирает, наконец. Переводит на нее взгляд, а тот глубокий, грустный. Вдруг замечает, что она руку из его хватки высвободила, и глазами стреляет то на свою пустую, то в ее глаза. Люда путается, не понимает ничего. Что ей делать? Что сказать? И пауза затягивается, становится все более неловкой, смущающей. Ей ничего не остается, кроме как принять это за безмолвную просьбу уйти. Она встает с кровати, стараясь не слишком сильно торопиться, что выходит плохо. Чувствует на себе его взгляд прожигающий, но собственные глаза не осмеливается поднять. Надевает на ноги тапочки, которые Зина принесла из общежития, да поправляет платьице больничное. — Ну, до завтра тогда, — деланно храбриться, натянуто улыбаясь. Взгляд Коли совсем тоскующий, потому у Люды сердце удар пропускает, это загоняет ее в еще большее смятение. — Да, ты извини еще раз. Я мало слежу за тем, что говорю. Вот и несу всякую ерунду. Она пытается шутить, но выходит сухо. Коле не смешно. Он чуть подвигается в постели, садится прямее, как будто отпускать ее не хочет. Но Люда быстрее убежать мечтает, спрятаться, поэтому торопливо покидает палату, голову опустив. Она не увидит, как Коля от отчаяния глаза потирает и голову запрокидывает. Сосед головой качает, цокает: «Такую девчонку упускаешь». Он тоже не увидит, как она непрошеные слезы смаргивает.*** 13 марта.
Люда Дубинина официально самая большая трусиха в мире. Она после того раза так и не зашла к Коле. Так напугалась тем, что же теперь будет, что поступила наиглупейшим образом — просто спряталась от проблемы. Как будто так она исчезнет! Дура. Сама себя в зеркало тысячу раз обозвала. Так ведь делать нельзя. Ну, подумаешь, не заладилось у них один раз, разве это повод избегать встречи еще несколько дней? Что теперь Коля подумает! Бедный, и так лежит с черепно-мозговой травмой, теперь и она свалилась со своими неоправданными страхами, как снег на голову. Люда уже подготовила миллион извинений, и сама подготовилась к тому, что он прогонит ее из палаты. И она даже препираться не начнет — сама ведь знает, заслужила. Но зайти к Коле все равно хочется, хотя бы одним глазочком убедиться, что с ним все в порядке. Она, если что, договорится с Зиной или с кем-нибудь из парней, чтобы они ему вместо Людки читали, раз уж вышла она такой непутевой. Собирается с духом. Делает глубокий вдох и выдох, руки пытается успокоить, а то их мелко потрясывает от нервов. Выходя в коридор, Дубинина оставляет за спиной смешки невежливых соседок и, надеется, что и страх. Она даже не прилагает никакие усилия — ноги сами тянут к палате с заученным номером. Маршрут уже достаточно хорошо отпечатался в памяти. А внутри снова то самое чувство, которое Люда так воспевала, за которое так крепко хваталась. Она только надеется, что оно не исчезнет, будет греть ей душу еще долго-долго. Другое дело, что оно подпитывается ответными улыбками Коли, их разговорами в его палате — будет плохо, если он оборвет их так и не начавшееся «что-то». Но это проблема на будущее. Сердце глухо отбивает свой учащенный ритм, Люда может чувствовать это через тонкую ткань одежды. Достаточно только приложить руку к груди. Она рада, что сердце бьется. Было бы досадно, если бы оно перестало. Номер его палаты расплывается перед глазами от волнения. Ладошки вспотели, из-за чего она быстро вытирает их. Глубокий вдох и выдох делает чуть ли не затем, чтобы почувствовать ноющие ребра — это отвлекает ее от терзаний в голове. Сжимает руку в кулак, поднимает его и крепко-крепко зажмуривается перед тем, как постучать. Из-за закрытой двери доносится Колино «Войдите!» Люда войдет. Обязательно войдет. Раз… два… три. Знакомый запах ударяет ей в нос. В глазах на пару секунд темнеет от того, что она слишком сильно зажмурилась. Сразу отмечает, что Кости — Колиного соседа — в палате нет. Значит, он один. Мандраж никуда не исчезает. Дубинина переводит взгляд на Колю. У него волосы растрепались, видимо, после сна. Глаза потускневшие, более расстроенные, чем обычно. Люда это сразу может сказать. Невыносимые мысли сразу заполоняют все ее сознание, насмешливыми криками раздаваясь в голове. Что если он грустит из-за нее? Она ведь оставила его одного на несколько дней, а до этого исправно навещала раз в сутки. Убежала, стыдливо пряча глаза, толком и не спросив, что его так потревожило и нормально ли, что он резко отключился от внешнего мира. Делать шаг вдруг стало сложнее — ноги, несшие ее до этого без подключения мозга, словно прилипли к одной точке, не желали идти дальше. Слезы обжигают глаза, заставляя моргать чаще. Ком в горле практически мешает говорить. Коля садится в кровати, все еще не говоря ни слова. И не смотрит на нее. Ограничился одним взглядом, когда она только вошла. В сердце щемит, будто Люда была каким-нибудь сердечником. — Коль, я… — задыхается на собственных словах, набирает новую порцию воздуха. Весь мир, казалось бы, затих вокруг нее. Либо же сузился до парня, чувства к которому согревали каждый уголок ее израненой души. — Ты прости меня, пожалуйста. За то, что убежала. Я так испугалась, что глупость какую-то сморозила, и сделала первое, что пришло на ум. Мне очень стыдно, правда, я… Громкий всхлип разрезает тишину палаты. Люда не знала, что плачет, но ее это мало волновало. Быстрым взмахом руки утирает всю влагу под глазами и носом, а затем несмело шагает к его койке. Коля молчит, и это молчание бьет ее ударом за ударом — по больным костям, по расшатанной нервной системе. Все слова вылетают из мозга, мысли мечутся с невероятной скоростью. Люда в который раз проклинает свою неопытность. За то что не знает, что сказать, что сделать, чем помочь. За то что, в первую очередь, вообще позволила себе так поступить. Коля свешивает ноги с кровати, прямо к тапкам на линолеуме. Люда хмурится, пытается понять его действия. То ли мозг затуманен, то ли она глупая, но осознание того, что он встает с кровати, приходит поздно. Она ахает, подлетая к нему, протягивая свои руки к его: — Ты чего, Коль? Не вставай, лежи, — говорит быстро и скомкано, но он ее не слушает. Поэтому она просто помогает подняться, не желая начинать новый конфликт. Да и вообще, сама прекрасно знает — она ему не указ, даже если это обыкновенная забота. Казалось, что в тот момент Люда потакала бы каждому его слову, если бы это означало, что он ее простит. Она почти забывает каково это, когда он стоит в полный рост. Ей приходится сделать шаг назад, чтобы столкнуться с его глазами. Почему-то вспоминает давний момент, когда они только собирались в турпоход — он ее с этой дыркой в палатке донимал, не давал пройти, а все чтобы ее взгляд словить. Люда тогда, конечно, не плакала, да и на нем не было больничной пижамы. Коля обхватывает ее ладонь на своем локте своей. Она резко голову наклоняет, чтобы посмотреть. Это странное чувство в животе ликует, но пока у Люды мало радости. Все это до сих пор очень непонятно. — Посмотри, — Коля сглатывает, — посмотри на меня. Она не спорит. В глаза смотрит, а они — прямо в душу. Но взгляд этот не заставляет ее съежиться, смутиться, наоборот же. Она чувствует тепло, пятнами проникающее под кожу и расползающееся по всему организму. Коля все еще выглядит серьезным, но Люду это пугает меньше почему-то. — Врачи говорят, что это тоже один из побочных эффектов травмы с психологической стороны. Я… Я перестаю слышать внешний мир, у меня в ушах сердце стучит, я начинаю все острее чувствовать. Это длится недолго и обычно ночью, просто тогда так выпало. Нахмуренные брови Люды медленно расслабляются, губы открываются в негласном «О». Тогда это действительно объясняет то, что она увидела. Значит, она не расстроила его своими словами? Она кивает. Не понятно на что и зачем, но чувствует, как будто это ему поможет. — Я не знаю, почему ты убежала, и я не стал и не буду тебя винить. Прости меня, что так вышло. Он глаза отводит, смотрит на ее руку. У Люды все в душе успокаивается, как природа после урагана. Столько дней выдумывала себе разные причины, а ответ оказался не так уж и глубоко. Вновь обретая контроль над собственным телом, она нежно двигает большим пальцем вправо-влево по ткани ночной рубашки на локте Коли. Другой вопрос селится в ее сознании: — Почему ты не рассказал? О том, что такое случается? — она не звучит обвиняюще или обиженно, в словах сочится искреннее любопытство и забота. — Не хотел, чтобы ты волновалась. Люда вспоминает свои кошмары — быстро сменяющиеся картинки всплывают перед глазами. Чувство вины снова добирается до нее — разве может она просить Колю рассказывать ей обо всем, если сама молчит о том, что спать ей мешает? Но она ничего не говорит, неотрывно глядит на него. Взгляд Коли мягок и нежен. Эти чувства пробираются ей под одежду. — Я же и так волнуюсь. — Я знаю, — он губы в улыбке растягивает. Ей очень хочется его поцеловать прямо сейчас. Они молчат. Глаза в глаза, рука в руке. И этот момент останется в ее воспоминаниях еще на долгие годы. Ничто не помешает ей забыть какую любовь к нему она чувствовала, какую ласку жаждала проявить, как сильно хотелось спрятаться вдвоем от всего мира. Хотелось кричать о любви так же сильно, как и говорить об этом ему одному голосом на грани шепота. Как хотелось расцеловать каждую костяшку на его руках, каждую мозоль, каждую линию на ладони; пальцем обвести все-все царапины, а особенно ту, что в углу лба красуется; ухом приложиться к его сердцу и слушать, как оно выбивает свой ритм: тук-тук, тук-тук. И если бы Люда умела красиво говорить, она бы обязательно об этом сказала. Но она поддерживала тишину. Смотрела на него с робкой улыбкой на лице и краснеющими щеками, на которых все еще чувствовались следы недавних слез. — Ты такая красивая, Люд, — тихо-тихо говорит Коля, а глаза едва заметно блестят. Слова проникают в каждую клетку ее естества. Целые соцветия распускаются в ее душе, и каждый цветок она готова отдать ему. Он, сам того не зная, достает для нее звезду, приносит на ладонях. Он дарит ей крылья, и она чувствует, что может летать. Он — это летний луг. Он — это каждое созвездие на ночном небе, каждый красивый вид гор. Он — это редкая книжка. Он — это теплое пуховое одеяло. Он — это каждая идеальная вещь в этом неидеальном мире. И Люда подается вперед, вставая на носочки, и приближает свои губы к его. Чаша нежности, заботы, ласки переполнена — она думает, что сильнее полюбить просто невозможно. Коля целует ее в ответ. Кладет свои руки ей на щеки, она чувствует его прикосновение. Это происходит быстро, но со всеми бурлящими чувствами. Это не сравнится ни с чем, что Люда когда-либо испытывала — ни с восторгом от похода, ни с получением награды за хорошую учебу, ни со встречей с родней после долгой разлуки. Это ново, необычно, оно заставляет ее улыбаться шире, чем когда-либо в жизни. Она могла бы рассмеяться от легкости на душе, от того, насколько счастливой себя чувствовала. — Я люблю тебя, — говорит она просто. Слова так естественно слетают с губ, будто ей всю жизнь предназначалось их произнести. Слезы снова брызжут из ее глаз. Коля улыбается широко-широко, и Люде кажется, что он никогда не выглядел красивей, чем сейчас. Она двумя руками обхватывает его правую кисть, все еще лежащую на ее щеке, жмурится словно от солнца, хотя шторы были привычно задернуты. Коля — ее убежище в ненастную погоду, ее спасательный круг в глубоком море, свет в конце туннеля, буханка хлеба в блокадном Ленинграде. С Колей она чувствует себя спокойно, как дома. Ей не хочется бегать, что-то делать, она отчаянно желает остановиться и насладиться моментом. С Колей ей не страшно, с Колей ей не больно и не грустно. — Я так люблю тебя, Люда. В конце-концов, некоторые последствия перевала стоили того, чтобы ради них жить.