По следам неофита
Как и год назад, безумствовали соловьи в опьяняющем аромате лип, отсылая память в ту фантастическую ночь, ночь посвящения, озарения, наивысшего единения душ. Счастливая пара укрылась в беседке того самого парка, с которым в их воспоминаниях было связано столько противоречивых страстей. Молодая женщина сидела, вглядываясь в безмерное звёздное небо и, затаив дыхание, вслушивалась в журчание ручья, соединившего когда-то сердца влюблённых. Он, в своём неизменном сером плаще, с ниспадающими на плечи чёрными вьющимися волосами, нежно смотрел в её глубокие, влажные от переполнявших её чувств, глаза. – Мой ангел, двор Байрейта и гостей Вильгельмины [Имеется в виду старшая сестра Фридриха Великого Фридерика София Вильгельмина Прусская, маркграфиня Байрейтская] совсем измучил тебя. Сама она росла в отсутствии любви и в суровых условиях воспитания своего отца [Фридриха Вильгельма I], страдая от перемен его настроения и от кулаков своей воспитательницы [«Не проходило ни одного дня, чтобы она не опробовала на мне силу своих внушающих страх кулаков», – вспоминает маркграфиня Байрейтская в своих мемуарах]. И ей трудно понять, как тяжёл гнёт такого общения для душ гораздо более чувствительных. – Не стоит, друг мой, сурово думать об этой чудесной женщине. Она не должна отвечать за амбиции своих родителей. К тому же нас связывает схожесть судеб: маркграфиня в юности чуть не оказалась в Шпандау, будучи заподозрена своим отцом в побеге наследного принца Фридриха [Фридрих Великий, король Пруссии, является младшим братом Вильгельмины Прусской] с бароном Катте. У неё счастливая семья, что редко бывает у венценосных особ, и супруг её, наш друг, зная моё истинное положение, нередко помогал выбраться из опасных ситуаций, создаваемых злостью, завистью и клеветой низких сердец. К тому же, душу грела близость твоего отечества, что давало возможность через проверенных людей в Вальдмюнхене издали наблюдать за почтенной тётушкой Венцеславой. Консуэло поднесла тонкую белую руку Альберта к своим губам и застыла в этой позе, любуясь прекрасным лицом своего мужа. – Возлюбленный мой, супруг мой! – она улыбнулась своей кроткой улыбкой, видя, в какой тревоге пребывал её спутник жизни и постаралась увести его от мрачных видений. – Могут ли беспокоить такие пустяки, когда под сердцем теплится плод взаимной любви наших душ?! Я носила в своём чреве частичку тебя и никакие интриги артистов и публики Байрейтского двора не могли поколебать моего спокойствия, хорошего настроения и надежды на скорую встречу с тобой и с нашим ребёнком. Подумай только, как велик Творец! Он материализует дух, воплощая нашу любовь в этих божьих созданиях! В этот миг Консуэло была неотразима, спокойна и задумчива, словно сошедшая с полотна Карла Дольчи Святая Цецилия. Благородная супруга Альберта прижимала к груди крошечного младенца, мирно покоящегося на груди у матери. Трисмегист стоял на коленях, пряча лицо в складках платья любимой, как в один из памятных вечеров, когда сердце её разрывалось между счастьем и долгом. Чувства их со временем не только не ослабели, но были до того синхронно накалены, что экзальтация их единой души оставляла вокруг четы ореол свечения. – Может ли человек быть более счастлив?! – Консуэло с нежностью смотрела в чёрную бездну глаз своего мужа. – Мир бы изменился сам собой, без усилий, без деятельности наших братьев, если бы все семьи, ожидающие или уже дождавшиеся своих отпрысков, испытывали то блаженство, которым Бог одарил нас. – Если и не сказано в Писании, что женщина с младенцем близка к Богу, то это лишь упущение тех, кто неверно истолковал слова Пророка. – задумчиво произнёс Альберт. – Ты сама пример этой истины, душа моя! – Я часто думаю о тех младенцах, которые, придя в этот мир, лишаются материнского тепла. Сердце моё разрывается, когда я представляю несчастных, брошенных на этом свете, ангелов. А вскармливание своего дитя! – Консуэло продолжила вслух ту мысль, которую вынашивала вот уже несколько недель со дня появления на свет дочери, и голос её зазвучал нотками тоски. – Альберт, как гордятся знатные дамы тем, что отдают кормилице новорожденного, дабы не испортить фигуры и не подорвать своего организма. О, сколько потеряли эти бедные женщины! Сколько счастья и безмятежного покоя не додали они своим детям! Выражение «Впитать с молоком матери» – это не метафора, я теперь это понимаю всем своим существом. Посмотри на нашу чудесную девочку. Почувствуй, как моя любовь, разливаясь с током крови, впитывается с молоком в новую жизнь, наполняя её, взращивая её дух и плоть… Долго ещё Консуэло изливала супругу свою тревогу за всех появляющихся на свет новорожденных, лишённых первых ласк матерей, этих данных Богом ангелов-хранителей своих детей. Она поведала, как неописуемо милы для слуха нежные звуки, издаваемые устами младенца во время таинства кормления, высказала свои догадки о том, что приложение к груди сразу после рождения наполняет маленькое существо спокойствием и силой, которых малыш лишается в священных муках родов, что он слышит то же биение материнского сердца, что и предыдущие девять месяцев под грудью, внемлет её нежному, родному голосу… Как знать, не у этой ли четы почерпнул свои убеждения Жан-Жак Руссо, некоторое время спустя проповедуя в своих произведениях естественное воспитание в лоне природы как что-то новое, вызывающее, тогда ещё неприемлемое в обществе аристократов. – Альберт, посмотри на неё. Её беспомощность приводит меня в трепет, переполняет глубокой нежностью и глубоким уважение к этому беззащитному существу, пришедшему к нам из дома Предвечного. – А беспомощны ли эти крошечные созданьица?! – после минутной задумчивости с вдохновением проговорил счастливый отец, прижимая к губам прелестные маленькие пальчики своего ребёнка, только что проснувшегося после благодатного здорового сна. – Посмотри в глаза нашей дочери. Что они говорят твоей душе? Я вижу в младенцах паломников, гостей, просветителей, пришедших на нашу планету, чтобы научить нас глубоким истинам: бескорыстной преданности, безусловной любви, не требующей ничего взамен, чтобы сделать чище наши помыслы и поступки и укрепить веру в великую силу природы. Они являются к нам как непосредственное доказательство Знания, Величия, Милосердия небесного. Приходят рассказать о тайнах Вселенной, но наш ум, затуманенный земной суетностью, зачастую не способен воспринять тот поток смыслов, который передают глаза новорожденного. Одной из наших задач на этой земле, Консуэло, отныне должна стать помощь тем блуждающим во тьме матерям и отцам, которые хотят отказаться от сокровища быть родителями… – О, Альберт! О, великий провидец! – она внимала его словам как откровениям Нагорной проповеди Мессии. – Ты напомнил мне о Корилле и об Анджеле. Сегодня, уже сегодня, ибо теперь за полночь, дорогой каноник принесёт нам добрые вести о нашей крестнице. Бедная, бедная Корилла! Эта женщина добра, что бы о ней не говорили злые языки. И она страдает, когда спрашивает о своей девочке или, что бывает крайне редко (к её большому сожалению) видится с ней. Бог одарил её силой чувств вместе со священными муками появления малышки на свет, как он одаривает каждую мать. В Байрейте она была очень огорчена, когда отец её ребёнка, неблагодарный Андзолето, лишь посмеялся известию о том, что у него есть прелестная маленькая дочка. – Значит ещё одна наша обязанность – помочь этому беспечному юноше повзрослеть, одуматься, встать на путь истинного предназначения. Только нужно дать ему время, когда он окажется забытым теми, кто сейчас так к нему благосклонен, и когда опьянение славой пройдёт. До самого рассвета наша счастливая чета строила планы, беседуя об истинах и заблуждениях человечества, наслаждаясь волшебством ночи и той властью чуда, что предрекла им Ванда. Любовь подруги Альберта не делилась между супругом и ребёнком, как часто бывает в менее счастливых семьях после рождения первенца, а лишь приумножилась вместе с благодарностью за ту полную, деятельную жизнь, какою она теперь жила. Ежегодное посвящение неофитов состоится следующей ночью, новые цели и задачи будут поставлены перед семьёй Невидимых. Проникновение шпионов к верхним ступеням братства, разоблачения, массовые аресты и, наконец, окончательный распад структуры Ордена – всё это ещё впереди. Один только барон фон Тренк со своей горячей молодой кровью не избежал повторного ареста и заточения и теперь предпринимал немыслимые попытки к бегству, надеясь на скорое воссоединение со своей царственной подругой и возможность изменить мир в сторону свободы от тирании, братства народов и равенства каждого. Но пока благородные надежды обитают в сердце хоть одного единственного человека (ибо и один в поле воин), идея и вера будут жить, будут подпитывать страждущих подвига и жаждущих самопожертвования на благо мира и благоденствие людей. Как и многое другое в судьбе наших героев, осталось загадкой, каким образом удалось Консуэло сохранить независимость и безнаказанность при дворе Вильгельмины, находящемся вблизи границ державы Фридриха Великого, за побег из крепости Шпандау. Есть мнение, что прусский самодержец закрыл глаза на страсть к музыке и искусству любимой сестры, украсившей новый оперный театр своего маленького имперского княжества бриллиантами Европы. К тому же война за австрийское наследство была закончена, а Байрейтский двор находился в вассальной зависимости от Священной Римской империи, бывшей противницы Пруссии, и Фридрих, «копилка» которого истощилась за годы войны, не хотел теперь ссориться с домом Габсбургов. Но ходят слухи, что скупой король за свободу невинно осужденной затворницы удовлетворился крупным выкупом для обмундирования своего войска, как в своё время за свободу от воинской повинности единственного наследника откупился граф Христиан Рудольштадт в пользу казны некогда заглянувшей в замок Исполинов Марии-Терезии.15.02.2022