***
На следующий день Алва, долго благодаривший нашу матушку за теплый прием, а также Ричард и Энтони, отправившиеся его провожать к нагорьям, вернулись через пару часов обратно всё тем же составом, только уже на машине неожиданного гостя, что вызвало во мне приятный восторженный трепет. Я не ошиблась, загадав перед сном, чтобы гость не исчез, промелькнув на нашем пороге лишь быстрой вспышкой. У Дикона же смешно и одновременно пугающе раздувались ноздри, будто бы у разъяренного быка, когда мы с ним нелепо подсматривали из приоткрытой двери, как мужчина просил у нашей матери возможности задержаться во флигеле ещё на пару недель, до конца лета, ведь лучше места чем наша деревня для проведения отпуска ему не найти, а также сулил ей любую необходимую для этого плату. Подумалось, что если подобная дыра и могла кого-то заворожить, то разве что такого загадочного человека, как Алва. По лицу матери легко считывалось, что её запаса христианского благочестия хватило на единственную ночь, но в голосе Рокэ сквозила уверенность, словно дело уже решенное, и этому невозможно было противостоять. Матушка всё-таки согласилась, а Ричард намеренно громко хлопнул о дверной косяк, привлекая к нам обоим внимание, ведь его важного мнения вновь не учли. Мои щеки мгновенно залила краска, но душу грели мысли о том, что, если бы вопрос о присутствии Алвы в нашем доме выносился на голосование, я бы не встала на сторону брата. Но все же, мечтая сбежать из нашей маленькой деревеньки столько времени, сколько себя помнила, я не могла понять причины возникновения веселых искорок в кристально-синих глазах Алвы, когда мы с противящимся Диконом, из-за того вечно бредущим в отдалении, показывали ему окрестности. Я часто задумывалась, что может быть моя жгучая потребность сменить место жительства возникала не только из-за деревни, но ещё и из-за течения времени в родном доме, которое будто бы застыло в покрывшемся пылью моменте, произошедшем пару десятков лет назад, когда родители только познакомились и, наверное, ещё были счастливы, и в панихиду по которому матушка превращала каждый день нашего существования, но в целом, вся жизнь в родных краях мне напоминала цветущую стоячую воду, готовую превратиться в болото в скорейший момент. С появлением Алвы же время для меня потекло прозрачным ручьем. Череда дней сменяла друг друга. Рокэ, поначалу державший благодушный нейтралитет, свободно входил в наш дом, ужинал в нашей компании и, казалось, завораживал всех: от не признающей этого факта матушки до слишком закрытых для их возраста сестрёнок. Он даже был будто бы совсем не против того, что я несколько навязчиво липла к нему под предлогом экскурсий по местности и демонстрации деревенских красот. Лишь брат громким шепотом закатывал мне скандалы на этот счёт, продолжая относиться к Алве с какой-то противоестественной ненавистью, но тоже вечно шатаясь поблизости. Мужчина не мог не замечать его недовольства, и позволял себе подтрунивать над Ричардом. С Алвой мне было легко говорить. Вернее, говорила в основном я, а он оставлял замечания – вроде бы незначительные, но настолько весомые, что мои собственные мысли на задворках сознания самостоятельно выстраивались правильно, как должно. Но так было, кажется, только у меня. Дикон злился и отвергал каждое суждение Рокэ, даже столь незначительное, как вкус в музыке. Это, с одной стороны, доходило до абсурда, с другой же становилось муторной обыденностью. Реджинальда, нашего кузена, часто появляющегося у нас в гостях, присутствие чужого человека в доме смущало и сковывало. Но мне было легко, даже когда мы общались о чём-то сложном, вроде угольных шахт Окделлов. – Почему бы тогда не продать их, если они давно не приносят дохода? – Это семейное дело нашего отца! – Ричард взвился, будто Алва предложил ему нечто непристойное или постыдное, на его осунувшихся в последнее время щеках горели пятна нездорового румянца. – Бизнес, не приносящий доходов владельцу – это не бизнес, юноша. – Этот бизнес не нужен никому, кроме нас, – я уронила эти слова тихо, едва слышно, но во взгляде мужчины появилось одобряющее выражение, отличающееся от привычной отстраненной благосклонности. Он точно понял, что я имела ввиду. Вся страна знала, что Великобритании выгоднее использовать уголь, выкупленный за рубежом. Вся страна знала, что шахты – дело, что более не будет приносить той прибыли, что приносило ещё пару десятков лет назад. Вся страна, но не члены моей семьи, цепляющиеся за прошлое, являющееся балластом. Пусть не являющийся экспертом дядя Эйвон управлял шахтами не самым лучшим образом, выжать из них больше не смог бы и экономический гений. Рокэ неожиданно протянул руку, накрыв мою ладонь своей и поддерживающе сжав ее. Сердечный ритм напомнил о себе шумом в голове и тут же сбился, пропустив пару ударов. Боковым зрением я увидела, как ходуном заходили желваки на скулах брата. Сумрачными днями брат усаживался во дворе, брал свои учебники и тревожно мял страницы пальцами, но не отрывал лихорадочного, шалого взгляда от нас с Рокэ, наблюдая исподлобья, когда тот по-испански вел счет во время наших с ним партий в бадминтон. Я же все чаще обращала внимание на бледную кожу мужчины, контрастировавшую с чёрным мягким поло, на его набухшие вены, потому постыдно пропускала подачи и проигрывала, а он белозубо смеялся в ответ, запрокидывая голову. Что-то надвигалось на нас всех, и я это чувствовала по усилившемуся скрипу потолочных балок и половиц, в том, как душно становилось по ночам, когда за закрытыми веками вставали воспоминания о том, как Рокэ бродил по вересковому полю, прикладывался губами к зеленому бутылочному горлышку, а я будто бы наяву ощущала винную горечь, оседающую на кончике чужого языка, и слышала его приятный голос.***
Я все чаще намеренно касалась Алвы: усаживалась рядом с ним, брала под руку и утыкалась лбом в плечо при каждой удобной возможности, вдыхая запах мягкой ткани и его пряного парфюма. Находясь рядом с ним на скалистом пляже, дотрагиваясь обнаженным коленом до его бедра, я забывала обо всем, что волновало меня раньше. Ричард же, стремительно превращавшийся в безмолвную тень, вечно болтавшуюся поблизости, кидал на меня осуждающие, полные презрения взгляды, таким образом, казалось, стараясь образумить, но я начинала смотреть на мир чужими, полными свободы и блестящей небесной синевы глазами. Мне хотелось рвануть к тихо покачивающейся воде, хотя от нее тянуло прохладой, и я тащила обоих мужчин за руки к небольшому обрыву, с которого мы с братом прыгали ещё в детстве, но Рокэ отшучивался, оставаясь на месте, а Ричард закутывался в наброшенную джинсовую куртку. Неясная царапающая тревога мешала мне оставить их наедине, но я все равно направилась к склону. Зажмурив глаза, я рухнула вниз солдатиком, и ледяная зеленоватая вода сомкнулась над головой и проколола легкие. Выплыв на поверхность, первым делом я постаралась рассмотреть силуэты на холодных камнях. К моему удивлению, они сидели рядом друг с другом, о чем-то тихо переговариваясь. На долю секунды я почувствовала себя лишней, показалось, что без меня вечно напряженная атмосфера будто бы разрядилась, но Рокэ на берегу приветливо помахал мне рукой, и глупые мысли выветрились из головы. В один редкий вечер, когда крыльцо ещё было освещено косыми солнечными лучами, мы с Диконом и Налем разложили игральные карты прямо на прогретых за день шершавых досках, со смехом и спорами разыгрывая кон за коном. У брата на лице появлялась тень той улыбки, которую я видела уже слишком давно, но ровно до того момента, пока к нам не присоединился Алва. Не притронувшись к картам, то ли в шутку, то ли всерьез сказав, что таким образом может перетянуть нашу удачу, он впервые самостоятельно устроился вплотную ко мне, касаясь спины своей грудью в немного распахнутой легкой рубашке. Все вокруг будто бы шло рябью, когда Рокэ наклонялся к моему уху, советуя, какой именно сделать ход, перстни на его пальцах переливались в лучах ускользающего света, а раскатистые звуки голоса в смешливом обращении «сеньорита Айри» проходили разрядами тока по моей коже. Мои уши были заложены звуками чужого размеренного дыхания, перед глазами стелился туман, а поверхность подо мной словно тихонько плыла, поэтому я даже не отметила тот момент, в который Ричард, и так с озлобленностью кидавший карты на доски, швырнул их целой колодой в нас с Алвой. – Какого дьявола ты творишь? – наши с братом голоса прозвучали в унисон, когда мы синхронно вскочили со своих мест, только он обращался к Рокэ, а я к нему. – Ваша сестра права, хотелось бы задать аналогичный вопрос, юноша, – Алва же изящно поднялся, будто его это вовсе не тронуло, Дикон словно бесноватый рванулся к нему, а я наперерез. Между всеми нами пытался встрять потерянный кузен, прилежно старающийся успокоить накаляющийся конфликт, но его усилия напоминали тушение пожара в уже бурно горящем лесу. Ему удалось перехватить мои руки поперек локтей, неловко, но крепко, и оттащить меня в сторону. Поток злых, недоступных моему пониманию фраз Ричарда вместе с сумерками заливал все вокруг чернильной грязью, Рокэ смотрел на него с непроницаемым выражением лица, туманным взглядом сверху вниз, хотя, когда они стояли рядом, то были практически одного роста. – Ты – гнусный мерзавец, – Дикон захлебывался собственными словами и внезапно возникшим кашлем, но вдруг замолчал. Тишина повисла в воздухе, зазвенела и тут же разбилась от резкого замаха, но Алва уверенно отклонился в сторону и кулак лишь скользнул по его скуле, все равно оставив заметный след на бледной коже. Я запомнила свой грудной вскрик, глаза брата, будто бы ошарашенного тем, что он совершил, и мгновенно скрывшегося дома, как испуганный мальчишка. Заметив кривую ухмылку мужчины, прижимавшего длинные пальцы к наливающемуся кровоподтеку, я впервые ощутила гадливость и бросилась вслед за Ричардом. Я догнала его только на верхних ступенях лестницы, желая обрушить на его голову собственные накопившиеся мысли, выяснить, что с ним происходит, но они никак не хотели облечься в слова, звуча лишь бесконечным обращением по имени среди ручья слез, предательски хлынувших по щекам. Он продолжал подниматься молча, игнорируя мое нахождение рядом, и я схватила его за руку, тут же остолбенев от прикосновения. Его ладонь, несмотря на то что весь вечер был теплым, согретым тягучими солнечными лучами, оказалась ледяной и влажной. Лишь приблизившись к его лицу в сумраке лестницы, я заметила крупные бисеринки пота на посеревшем лбу, покрытые сеткой лопнувших капилляров глаза, в которых тлело отчаяние.***
Далеко за полночь я бродила по своей комнате из угла в угол, чувствуя себя то ли загнанным, то ли и вовсе раненным зверьком. Я так ничего и не выяснила, ведь Ричард вырвал свою ладонь из моих окаменевших пальцев и вновь запер передо мной дверь. Как только я в прострации спустилась на крыльцо, Алва с ледяным спокойствием и безукоризненной вежливостью попрощался и направился во флигель. От его тона мне почудилось, что я стою на ветру, облитая студеной водой с головы до ног. Матушка требовала от меня объяснений, но я была обессилена и не знала, что ей ответить. Выручил Наль, отвлекавший её на себя. Я же поступила ровно тем же способом, что и брат – закрылась от окружающего, треснувшего на кусочки мира в собственной комнате. Все мы будто бы расползлись по крысиным норам. Тревога скручивала внутренности тугим узлом, скреблась под ребрами, мысли об обессилевшем виде Дикона не покидали голову. Наверху вновь послышались шорохи, в этот раз меня напугавшие. Вокруг меня будто треснул панцирь из стекла, в котором я счастливо жила последние дни, теперь казалось, что это не дом дышит, а скребутся когтями по кирпичной кладке монстры, замурованные в его стенах. Четко слышны были шаги на втором этаже. И приглушенное шипение, едва напоминающее слияние голосов. Я тихо выбралась из комнаты, направившись на источник звука. Дверь в кабинет отца была приоткрыта, помещение заливалось серебристым светом слишком яркой луны. На цыпочках подобравшись к самому порогу, я разобрала поток из единственного бесконечно повторяющегося слова. Этим словом было «прости». Брат с запрокинутым к потолку лицом сидел в любимом отцовском кресле, выдвинутом на середину комнаты, другая мужская фигура находилась на старом ковре и падала лицом в его колени, трепетно обнимая их. – Мальчик мой, прости, – услышав полушепот, я застыла каменным изваянием, опираясь о дверной косяк. У ног Ричарда был Алва. Именно он выпрашивал прощения, утыкаясь лбом в ткань чужих брюк, именно его мягкие волосы Ричард нежно перебирал пальцами. Я видела блестящие в лунном свете влажные дорожки, бегущие по щекам брата из-за полуприкрытых век, его подрагивающие плечи, – Я приношу только боль. Убиваю всех тех, кого люблю. Слова о любви звучали так просто, уверенно, как и всё из уст Алвы. Слова о боли выворачивали наизнанку. Я медленно сползла по стене вниз, закусывая костяшки пальцев. – Мне все равно, – хриплая фраза Ричарда скатилась камнем, сорвавшимся с гор в пропасть. Он согнулся, опустившись лицом в чужие волосы, и в комнате остались лишь два силуэта, слившиеся в одно целое. Не думая о том, что они могут меня услышать сквозь наступившую мягкую тишину, я бросилась прочь, подавляя вой, рвущийся наружу. Следующее утро началось с мыслей о странном туманном сне, но я знала, что видела это в реальности. Я знала, что мой брат любит Рокэ, потому что с такой обнажающей теплотой можно касаться только любимого человека. Сидя перед зеркалом, я царапала руки расческой вместо того, чтобы проводить ею по спутавшимся от метаний ночью волосам. Нужно было догадаться, что только любимого человека можно настолько сильно показательно ненавидеть. За завтраком мать застывшим, невозмутимым голосом сообщила мне, что Алва уехал: забрал свои вещи из флигеля, оставил на кухонном столе сумму даже за ещё непрожитые у нас дни и бесследно исчез ещё ночью. Участок двора, где обычно была припаркована его машина казался неправильно опустевшим. Ричард же сказался матушке больным и к нам не спускался, хотя из его комнаты вновь на повторе крутился альбом его любимой группы. Младшие сестры закружили меня водоворотом, требуя должного внимания и утаскивая на вересковое поле. Механическими движениями собирая венки для Дейдри и Эдит, вновь вслушиваясь в их щебетание, на которое позорно не обращала внимания последнее время, я не могла не думать о том, что же заставило Рокэ сорваться прочь. Может быть, в чем-то виновата была я сама? Вернувшись домой, я сразу поняла, что внутри произошло что-то страшное. Дверь оказалась открыта нараспашку. Мать сидела в коридоре с восковым лицом, сжимая телефонную трубку в ладони. Скрип половиц подо мной с сестрами заставил её подскочить, но она тут же разочарованно отвернулась, вытирая слезы. – Айрис, – её голос дрогнул, – Ричард серьезно болен. Его лихорадит. Несколько дней сменяли друг друга в бешеном темпе, брат, хотя и оставался на лечении дома, находился в тяжелом состоянии, его то температурило, то накрывало приступами тяжелого кашля, который доносился до нас из-за стены. Я прятала слезы от сестер, стараясь успокоить их. Матушка практически жила у постели Дикона до тех пор, пока на повторный прием к нам не пришел местный доктор. – Почему вы не сообщили о болезни Ричарда? – его голос, несоразмерно ситуации суровый и грубый, отскакивал от стен гостиной вместе с надоедающим тиканьем часов. – Что вы имеете ввиду? – матушка сидела на диване с настолько ровной спиной, будто бы она проглотила жердь, – Мы вызвали вас тут же, как заметили признаки заболевания. По всей видимости, на наших лицах отразилось достаточное недоумение, что врач смягчился, его взгляд и тон голоса сменились на сочувствующие, успокаивающие, но ничего не могло уменьшить эффект от его слов, поразивший нас будто раскат грома. – Судя по анализам Ричарда, воспаление легких возникло на фоне иного серьезного заболевания. Вирус иммунодефицита человека. Вы понимаете, что это значит? Сдавленный вздох матери, её рванувшаяся к высокому вороту блузки рука продемонстрировали, что мы понимаем. Я вонзила пальцы в обивку дивана, удерживаясь на ногах только из-за его крепкой спинки. Болезнь, о которой ранее мы слышали только с телевизионного экрана и которая представлялась чем-то далеким и отчужденным. Чума гомосексуалистов, тех, кого матушка так исступленно поносила, несмотря на уже доступную по всей стране вседозволенность, уверяя, что такое поведение противоречит католическому учению. И вот это заболевание пришло в наш дом. Оно стремительно плодилось и паразитировало в теле моего брата. Врач предельно четко объяснил, что Ричарду осталось не так много времени, расписал соответствующий уход, который облегчит его последние дни. Мать будто бы постарела на несколько десятков лет сразу. Она запрещала мне входить в комнату брата, но я часто нарушала её нелепые запреты и подолгу сидела у его постели. Ричард словно бы поминутно исчезал, на его лице остро выделились скулы, под глазами пролегли тени, большую часть времени он проводил в забытьи. Вернувшись из школы, где все уже переговаривались о том, что произошло в нашей семья, я тут же просочилась в душную комнату Дикона и раскрыла плотные шторы, чтобы последние осенние лучи солнца сопровождали его даже в таком состоянии, в них тут же закружились пылинки. Обернувшись, я увидела его слабую улыбку и осмысленный взгляд, ставшие большой редкостью. Он едва слышно подозвал меня, и я присела на краешек кровати. – Прости меня, Айри, – его тонкие, почти прозрачные пальцы сплелись с моими, – Мне давно стоило все объяснить. Я хотела сказать, что все в порядке, что он ни в чем не виноват и не заслуживает на пороге смерти выслушивать ставшие ежедневными молитвы матушки о спасении его грешной души, но он смешно шикнул на меня, будто бы в детстве. – Я думал, что проживу ещё долго, как Алва – его глаза, так напоминающие мои собственные, погрустнели при упоминании этого имени, а щека едва заметно дернулась, – Он ведь… Он давно с этим. Мне хотелось вскочить с постели и возмущенно кричать о том, что именно этот двуличный человек виноват в состоянии Ричарда, о том, как сильно я хотела бы его растерзать, вырвать длинные волосы, вспороть ногтями бледные скулы и утонуть ими во впадинах синих глаз, а лучше бы вернуться в начало августа и захлопнуть дверь перед тем мокрым ублюдком, но лишь сильнее сжала ладонь брата, отводя взгляд к потолку. – Я знаю, о чем ты думаешь, Айри, но не смей, слышишь? Забудь о том, как я относился к нему, – по лбу брата вновь пошла испарина, голос ослаб. Пора было оставлять его медленно проваливаться в пустоту, но он поманил меня к себе свободной рукой. требуя склониться к самому лицу. Меня обдало жарким, нездоровым дыханием, сбивающийся шепот пополз в уши, – Я знаю, что матушка уничтожит все мои вещи, даже если они не заразны. Под матрасом есть кое-что... Успей забрать это, и ты все поймешь. Я успела. Черный блокнот в плотной обложке, теперь был спрятан у меня под кроватью, когда тело Ричарда только увезли в морг, а матушка в медицинских перчатках уже сорвалась вытаскивать вещи из его комнаты на задний двор, исступленно зачитывая обрывки молитв и распаляя кострище. Многим было известно, что ВИЧ не передается бытовым путем, но дело было не в этом: в доме просто не должно было остаться никаких воспоминаний о не оправдавшем надежд сыне, предавшем божий путь, поэтому я содрогалась от звука лопавшихся в огне пластинок, столь любимых моим братом. Я открыла блокнот, заполненный убористым почерком примерно наполовину. На первой же странице я увидела имя, выбившее воздух из моих легких, и дату, от которой меня забило мелкой дрожью. Дикон описывал свое знакомство с восхитительным, невероятно умным, красивым и гордым человеком, которого звали Рокэ Алва. Это знакомство, судя по старательно выведенным на верней строчке числам, произошло в Лондоне ровно год назад, спустя пару недель после того, как брат уехал учиться. Сердце, запрыгавшее в груди, заставило захлопнуть этот дневник. В костеле было душно, он заполнился множеством знакомых лиц, смотреть на которые стало удивительно мерзко, ведь каждый из них считал своим долгом обсудить то, чем мог заниматься мой брат в свободолюбивом Лондоне, если вернулся из него с подобным позором, и ехидно перешептывался об этом за спиной, но постыдно отводил взгляд от нас с матерью, стоило только поднять на них глаза с остатками гордости. Мне было не за что стыдиться собственного брата, но я больше не могла слышать это шипение ядовитых змей, у меня кружилась голова и я посреди панихиды выбралась на улицу, тут же встретившую меня коротким ударом охлаждающего ветра и обрывками коричневых листьев. Неподалеку медленно курил незнакомый мне человек со слишком ухоженными для мужчины, явно завитыми волосами. Холеной рукой он отбросил тлеющую сигарету, отделился от белой стены и стремительно направился ко мне. – Приношу вам свои соболезнования, мисс Окделл, – его лицо не выражало какой бы то не было теплоты, наоборот, сквозь маску вежливого равнодушия пробивалось некоторое неприятие ко мне. Я не могла вспомнить, видела ли этого человека раньше, но была уверена, что он не является дальним родственником или знакомым отца, поэтому напрямую спросила, что ему нужно. Мужчина аккуратно вложил в мою ладонь приятную на ощупь визитку, – Меня просили передать, что Алва к вашим услугам в любое необходимое время. Захотелось метнуть прямоугольник черного картона вслед за крутящимися листьями, выкрикнуть что-то злое и обидное вслед незнакомцу, всем своим видом демонстрировавшему желание покинуть церковные окрестности как можно скорее и исчезнуть так же внезапно, как и появился, но я остановила себя и ровным, бесцветным голосом задала единственный возникший у меня в тот момент вопрос. – Вы знали моего брата? Лично, я имею ввиду. – Милая леди, кто в окружении Рокэ Алвы мог не знать Ричарда Окделла? Они были очень близки весь последний год. Ноги подкосились, я пошатнулась, и мужчина механически удержал меня под локоть, в его глазах впервые мелькнуло выражение, отдаленно напоминающее сочувствие и мутную печаль по чему-то, неведомому мне. Даже этот чужой, незнакомый, далекий на тысячи миль человек видел в Диконе то, чего слишком долго не замечала его родная сестра.***
Я читала дневник всю ночь, обгрызая ногти до крови, пачкая ею и скатывающимися по щекам слезами молочно-белые страницы. Передо мной открывалась история, в которую я вряд ли бы поверила, если бы прочла на страницах глупых романов, которыми была увлечена ещё совсем недавно. История юного мальчишки, впервые влюбившегося и влюбившегося в мужчину, мальчишки, готового жертвовать ради него всем тем малым, что он имел в своей жизни. Я видела в кривых строчках своего брата, будто живьем рассказывающего мне о своей боли, мечтах и чувствах. Я легко представляла, как мы могли бы обсудить это, сидя в его маленькой комнате с низкими потолками, прячась от окружающего мира за оглушающей музыкой, и жалела об этой, теперь уже навсегда упущенной возможности. Алва был попечителем учебного заведения, в которое поступил Ричард, и случайно познакомился с ним на одном из мероприятий. Рокэ поощрял стремления моего брата получить достойное образование, поддерживал его и медленно открывал мир того Лондона, который не был бы ему доступен. Ричард сам не знал, что нашел в нем этот мужчина, вызывавший поклонение и зависть всех, кого встречал на своем пути, о чем честно признавался на страницах дневника. Но они общались до тех пор, пока «юноша», как обращался к нему Алва, не захотел чего-то большего. Они гнуснейшим образом разругались, чернила на повествующих об этом строках растеклись и размазались, а слова шли вкривь и вкось. Дикон не понимал, в чем дело, почему мужчина грубо отстранил его, причинив едкими словами бескрайнее море боли, хотя до этого всем своим видом показывал свою благосклонность, а также вновь начал ощущать себя неправильным и грешным, ибо тень матушки реяла над ним и его чувствами всё время. Гораздо позже оказалось, что Алва не хотел подпускать к себе Ричарда по причине того, что серьезно был болен. ВИЧ на фоне их жизни превращался в эпидемию, захватывал Лондон, словно хорошо подготовленные войска, но Рокэ противостоял ему изо дня в день без особых внешних потерь – Ричард описывал лишь россыпь лиловых пятен, временами возникающих на чужой пояснице. Мой брат уверовал, что можно быть непобедимым даже в борьбе с болезнью, ведь Алва был, и хотел сдаться лишь единожды, упав в руки самого Рокэ. Мужчина спустя время принял его решение. Дикон заполнял страницы описанием чужого тела, которое я пролистывала, раскусив губы до жгучей боли. Ричард ревновал, метался в собственном отчаянии, мыслях о том, что не дотягивает. Рокэ будто специально дразнил его, проводя время то с обворожительными женщинами, то со своими знакомыми, не принимавшими мальчишку, выглядевшего для них не личностью, а глупой прихотью. В описании одного из них я узнала мужчину, передавшего визитку Алвы у церкви. Марсель действительно хорошо знал моего брата, потому что хоть и неприязненно, но долго общался с ним. Лондон всех затягивал в единый цветной водоворот. Совсем незадолго до того, как у Ричарда начались летние каникулы, он почувствовал изменения в своем организме. Появилась одышка, температура, боли в голове и слабость в теле. До последнего он не хотел верить в то, что вирус уничтожает его, он хотел жить как Алва, будто не заботящийся болезнью, он хотел просто жить, но уехал умирать домой, ни о чем не сказав Рокэ. Меня трясло, когда на страницах своего дневника брат обращался ко мне. Писал, что отстранялся то специально, стараясь ранить меня так, чтобы потом мне было легче его терять, то просто не выдерживая того, что с ним происходило. Так было до тех пор, пока в наш дом не явился Алва. Дикон продолжал скрывать свою болезнь, а Рокэ не понимал, почему его юноша сбежал, почему усиленно игнорирует его и раздражается. Ричард сдавался по ночам, все те шорохи, что я слышала перед сном, были отголосками их тайных встреч. Я сама со своей зарождающейся влюбленностью в мужчину только перетасовывала карты и запутывала чужие, и без того сложные отношения, становясь при этом инструментом в руках Алвы. Измотанные болезнью нервы Ричарда не выдержали, сорвались тем вечером на крыльце. Ночью он рассказал Рокэ все, и тот сорвался в Лондон, надеясь договориться со знакомыми врачами, но было уже поздно. Вся эта история напоминала бы глупый фарс, если бы не закончилась для моего брата так трагически и нелепо. Спустя два десятка лет я, самодостаточная взрослая женщина, управляющая семейным бизнесом, который лично смогла перевести на другие рельсы, сижу на подоконнике своего старого дома, сжимая в руках блокнот с пожелтевшими от времени страницами и нелепо рыдаю в такт с хлещущим за окном дождем. Я уехала тогда, устроившись в учебном заведении на место Ричарда, которое любезным образом было мне предоставлено не без настойчивой протекции Алвы. Матушка не хотела отпускать меня из дома, даже не догадываясь, кто именно мне способствует, но однажды я просто сбежала в столицу, ставшую для меня такой же бесцветной, как и родная деревня. Годы сменяют друг друга, медицина шагает вперед, Рокэ во время наших редких случайных встреч кажется все таким же полным сил. Несмотря на оказываемую по началу моего обучения поддержку, он всегда предпочитал оставаться за кадром моей дальнейшей жизни. Общий призрак вины перед Ричардом не может связать нас ничем, кроме безграничной боли, оставшейся с нами навсегда.