Brothers and sisters back-to-back against whatever the world threw at us.
— …и тогда тысячи белоснежных лепестков посыпались из-под сводов залитого солнцем Храма. Верховная Жрица возложила венцы на головы Принца и Синевласки, и с тех пор они правили Королевством справедливо и мудро до конца своих дней. Силко закрывает потрёпанную временем книгу сказок и, запрокинув голову, с улыбкой поднимает глаза на Аву за своей спиной: — Ну и что ты делаешь? — Я делаю из тебя принца. Ава уже минут пять заплетает ему волосы в косички — со всей своей восьмилетней старательностью и любовью. Силко подозревает, что теперь он гораздо больше похож на коня после ночного визита домового, чем на принца, но кто он такой, чтобы спорить со знатоком. Ава обожала распускать этот ужасно скучный, по её мнению, узел на его затылке и делать вместо него просто шикарные причёски. — А такое вообще бывает? — Она набирает, вычёсывая, три новые тонкие прядки. — Ну, в жизни? Чтобы совсем бедная девушка могла стать принцессой и править целой страной? — Конечно, бывает, Мышастик, — заверяет Силко, незаметно устраиваясь удобней под её руками. Прикосновения без намерения высмеять, обокрасть или убить были огромной редкостью для Зауна, и он всегда втайне наслаждался этими минутами покоя рядом с сестрой. — Если верить в мечту и делать ради неё всё, рано или поздно она обязательно сбудется. Не говорить же ей правду, в самом-то деле. Заслышав на лестнице грохот и лязг вперемешку с матом, Силко уже знает, что это поднимается Вандер: в их с Авой тесной клетушке не было места для таза и ведра со шваброй, так что приходилось держать их на лестничной клетке, и в полутьме этот лось непременно об них спотыкался. По правде говоря, Силко его сегодня не ждал, но когда Вандера это волновало. Бум! Бум! — долбится тот в косяк, так что сыплется пыль с трухой: — Силко, ты тут? Не дожидаясь ответа, он с душераздирающим скрежетом сдвигает сто лет как покосившуюся дверь-гармошку, пригнувшись под притолокой, входит внутрь и тут же сшибает вешалку с одеждой. Дормен в посудной лавке, мать его. Силко улыбается устало, когда Ава бежит обнимать дядю. Проходчик четвёртого разряда Вандер, к вашим услугам — шесть футов жизнелюбия и крепкого табачного амбре. Вот уж действительно, противоположности притягиваются. Силко неизменно считал себя в их смене самым умным, а Вандер — самым сильным, и их благодушно-язвительные выяснения, кто же из них при таком раскладе самый главный, переросли со временем в довольно-таки странную, но крепкую дружбу. — Собирайся, — говорит Вандер, зазывно махнув рукой. — Пошли. — Куда бы это? — интересуется Силко, даже не думая двигаться с места. — В «Берлогу», — отвечает тот так недоумённо, вроде «А я разве не сказал?». — Там сегодня ишталийки на стойке танцуют. Тебе даже собираться нечего, ты вон, уже при параде, — и он с усмешкой указывает взглядом известно куда. — Он принц, — поясняет Ава, демонстрируя наоттяг косичку в цветных колечках. — Я вот так сразу и понял, — со всей серьёзностью кивает Вандер. — Прости, брат, но я пас. — Силко поднимается с забросанного тряпьём матраса, чтобы подпалить фитиль старой химической горелки. Ему до смерти не хочется тащиться на ночь глядя решительно ни-ку-да, и даже к танцующим ишталийкам. — Вообще-то я собирался отдохнуть после смены… — Так я и зову тебя отдохнуть! — патетически разводит руками Вандер. — …а мне ещё надо Мыши дискобег починить, стоит уже неделю. Это гордое название носила стёртая тракторная шина с примитивным ножным приводом, которую он ей сам же когда-то и сделал. — Завтра починишь, — отмахивается Вандер нетерпеливо. — Давай, ну! Хочешь, вся закуска с меня? Вот же настырный репей. Грохнув чайник на решётку, Силко разворачивается, складывает руки на груди и испытующе щурится: — Признавайся — тебя Бензо отшил, да? — Чего вот ты сразу… — бормочет Вандер, тут же стушевавшись под его слишком уж проницательным взглядом. — Конечно же… да. Да, да, да ну прекращай, Силко, я бы тебя всё равно позвал! Силко продолжает молча смотреть на него с ухмылкой — Вандер оправдывается перед ним так потешно, как будто это не Аве восемь, а ему. — Мы же завтра выходные оба, пошли уже! В конце концов, ты кто, мужик или нянька? — и Вандер хлопает его по плечу так, что чуть не сбивает с ног. Силко очень не любил, когда вопрос ставился так. Он вообще-то тоже работал в долбаной шахте — не в забое, конечно, как махина Вандер, а на вентиляции, но чёрт возьми. Собственным трудом заработал на то, чтобы выбраться из Сточных Ям хотя бы в низы Мезонина. Мог постоять за себя, умел обращаться с ножом и никогда с ним не расставался. Он взял под опеку свою единоутробную сестру после того, как та осиротела, чтобы она не угодила в Дом Надежды или ещё куда хуже. И да, он искренне её любил и отдыхал с ней от ада Зафабричья, проводя порой время в нехитрых детских забавах. Но всё равно Вандер считал настоящими мужиками только тех, кто надирался с ним в «Берлоге» или «Глотке свободы», горланил похабные песни дурными голосами и обсуждал баб за глаза и в глаза. Силко не больно-то жаждал следовать этому крайне романтичному образу жизни, хоть в глубине души прекрасно его понимал. В химшахтах было откровенно страшно. Молодые, сильные парни, все не старше двадцати пяти, калечились, задыхались и умирали — каждый день, — и их попросту заменяли новыми, словно шестерёнки, вышедшие из строя. Опускаясь в ядовитую духоту и жар земли в ржавой, дребезжащей клети, никто из них не знал наверняка, поднимется ли сегодня обратно. Так что ещё бы. Если не почесать кулаки, не упиться допьяна и не засосать девку каждый раз, как в последний — чтобы почувствовать, что жив, жив, жив, — этот ежедневный ужас смерти, эта Бездна сожрёт их всех вместе с костями. — Иди с ним, Сивка, — говорит Ава, обнимая брата за талию. — Тебе ведь тоже надо веселиться иногда. — Она доверчиво поднимает на него большущие тёмные глаза. — А я просто лягу спать, и со мной ничего не случится. Вандер обеими руками указывает на неё: — Вот! Видишь? Устами младенца! Силко гладит её признательно по мягкой макушке. Заботливая маленькая кнопка. Ну как её можно не любить?.. — Хрен с тобой. Перекури иди, я её уложу. Ава далеко не первый раз оставалась ночевать одна: когда Силко работал в четвёртую смену, она тихонько спала в их норе, ничего не боялась и даже готовила для него под утро несложный, зато почти горячий завтрак. И всё же ему каждый раз было непреодолимо тревожно уходить от неё. Он знал, что в один прекрасный день не вернётся домой — жизнь в Зауне была той ещё лотереей, и вечно везти ему не могло. Поэтому, наливая себе в жестянку чая покрепче, Силко на самом деле ловит напоследок ещё хотя бы несколько минут этого хрупкого семейного уюта — прежде чем снова бросить кости. Когда Ава кутается, ёрзая, в тощее одеяло, он задёргивает занавеску на единственном окне, садится рядом на матрас и по традиции вешает у изголовья оберег — Око Сола, — купленный когда-то в лавке на Пограничном Рынке, чтобы в его отсутствие приглядывал и защищал. Ава заворожённо смотрит в полутьме на округлый, голубой рептилий глаз, поправляет беленькой ручкой петлю. — А ты споёшь мне про Дракона? — вдруг просит она. Силко теряется, спрятав сомнение за очередным глотком. — Это… не колыбельная, Мыш. Да и певец я… — Всё равно, спой. — Кхм… ладно. Кашлянув, он опускает в обеих ладонях кружку и, помолчав немного, чтобы поймать настрой, заводит негромко: — В эту ночь не уснут у шального костра, Ворох мыслей танцует у ветра в шелках. Этой ночью никто не уснёт до утра, В крепкой браге скрывая свой страх… Допев, Силко целует её в лоб — это тоже часть ритуала. Пока он шарит по комнатушке в поисках целых или хотя бы чистых штанов, Ава уже засыпает. Во сне у неё становится особенно хорошо видна эта характерная складочка у края губ, такая же, как у него — намёк на неправильный прикус, последствия нехватки солнца и витаминов. Всё, что осталось им в наследство от общей матери. Ни одного из отцов Силко в лицо не знал. Переодевшись, он со вздохом принимается расплетать косички — вслепую: ни зеркала, ни света, — потому что красота несказанная, конечно, но в баре вряд ли оценят. Наскоро перехватывает волосы обратно в узел, набрасывает жилет, проверяет кошель и ножны. Подтыкает Аве одеяло — под утро в низах сильно холодает. И не без труда задвигает туго скребущую по полу дверь как можно тише, чтобы не потревожить безмятежный детский сон. Вандер трётся внизу возле монументально старого, в потёках, резервуара химтоплива — единственного источника энергии в их сером пятиэтажном улье. — Ты бы не курил возле него, — замечает Силко. — Полыхнёт только так. — Зануда, — фыркает Вандер дружелюбно. Они берут подъёмник и тремя уровнями выше окунаются в сердце Мезонина: пульсирующее, неутомимое, яркое даже по ночам, хотя смог здесь всегда гуще, чем на самом дне. Отсюда насосы качают сточный яд Променада прямо в глотку Трущобам и Зафабричью, а те в ответ изрыгают тлетворный дым и пар, поднимающийся вплоть до самого Променада. Заун насквозь отравлен пилтоверским дерьмом и давно уже должен быть мёртвой зоной, и всё же — здесь кипит бурная, разноцветная жизнь разложения: шевеление плесени и насекомых. В «Берлоге» яблоку негде упасть. Гремит музыкальный автомат, не в силах перекрыть голоса, смех и звон посуды. Свободных столиков нет, и парням приходится, толкаясь, протиснуться к бару. От шума и яркого света норному зверю Силко почти физически больно, но он уже знает, что спустя пару бокалов анестезии сможет притерпеться, и будет самое то. Взглядом он сразу выцепляет барменшу за стойкой — явно новое лицо с его последнего визита. Рослая, широкобёдрая, тяжёлые черты. Вороной хвост до крестца, перехваченный латунными кольцами по заунской моде, но видно, что в девке чужая кровь, и много. Смуглая, а глаза прозрачно-серые не в масть, ещё и подведены чёрным, как будто своих ресниц мало. Такие всегда выглядят старше своих лет. Интересно, сколько ей, восемнадцать-то хоть будет?.. Вандер машет ей приветственным жестом, подзывая к себе. Ну конечно, они уже знакомы. Тут и гадать не надо. — Сможешь уложить меня — выпивка всем за мой счёт, — и он ставит перед ней свою здоровенную ручищу на локоть. Разумеется, Вандер не делал бы такой ставки, если бы не был на сто процентов уверен в победе. Но барменша смело принимает вызов, закидывая тряпку-полотенце на плечо. — А если ты меня? — Голос у неё грудной и приятно низкий. Сразу хочется, чтобы она сказала им что-нибудь ещё. Вандер недвусмысленно указывает себе по центру губ, вторую неделю как обросших щетиной. Девка усмехается снисходительно: ну и дурак же. Тёмная ладонь влетает в светлую, мозолистую мужскую. На «раз, два, три» синхронно напрягаются под тканью плечи, и после непродолжительной, хотя азартной борьбы Вандер предсказуемо укладывает руку соперницы на стойку. Признавая своё поражение без особенных сожалений, та всласть чмокает его в губы. Силко смотрит на этих голубков с кислой миной, для пущей демонстративности подперев рукой подбородок. Девка косится, с улыбкой окидывает его взглядом, наклоняется ещё ближе к Вандеру через стойку и спрашивает, видимо, думая, что Силко за музыкой не слышит: — А это что за крысёнок с тобой? Очень приятно. Очень. — А-аэ-э… это мой друг, — разворачиваясь корпусом, спохватывается Вандер и одной ладонью накрывает ему всё плечо целиком. — Силко. Силко, это Севика. Иногда Силко кажется, что Вандер специально берёт его с собой, чтобы выглядеть более внушительно на его фоне. Вот как сейчас, например. — Что будешь брать, Силко? — на шаг сдвигается вдоль стойки Севика, выжигая его этими своими слишком серыми глазами. — Билджуотерский. Двойной, — отвечает Силко глухо. Он вот что, щегольнуть перед ней решил? Кретин. Сейчас растратится так, что до получки будет кормить Аву одними лепёшками на воде. Севика отворачивается к стеллажам, демонстрируя лоснящийся рельеф спины в вырезе чёрного чоли. Плещет тёмный ром в короткий бокал, скользящим жестом двигает к нему. — Классная причёска, Силко, — улыбается она и поворачивается к следующему клиенту. Он испуганно проводит рукой по волосам и понимает, что не расплёл одну из косичек Авы. Именно ту, что с цветными колечками, да. Полный кретин. Но уж теперь-то он этого делать точно не станет — пусть, нахрен, все думают, что так и надо. А потом он очень целенаправленно пьёт, быстро набираясь на голодный желудок и так же быстро трезвея. Пляшет раза три или четыре вместе с другими работягами, потому что кто-то просто хватает его за руку и тянет в круг, и пол дрожит, прогибаясь, под их сапогами. Вандер встречает каких-то своих знакомых, и они с Силко подсаживаются за их столик, берут огромный таз креветок на всех, балагурят, чокаются и хохочут. Захмелевший Вандер просит его рассказать что-нибудь из своего репертуара — Силко славится своим умением рассказывать тупейшие анекдоты с абсолютно серьёзным лицом. Блюдо с закусками идёт по кругу, кто-то травит рыбацкие байки. Какая-то задорная девчонка лезет к нему, трётся, щебечет и кладёт руку на грудь, но Силко тут же хватается за кошель — обычно так ведут себя воровки, а он не теряет бдительность, даже будучи пьяным в дрова. Глубоко за полночь под гром аплодисментов и улюлюканье выходят полуголые танцовщицы, и Силко получает уважительную причину смотреть, не отрываясь, в сторону стойки — туда, где Севика протирает бокалы, поглядывая на ишталиек странно тягучим взглядом. Потом они снова пьют. Вандер всё порывается угостить чем-нибудь Севику, на что та с неизменной улыбкой возражает, что она на рабочем месте. Силко пихает его локтем в бок и говорит, что надо жеж просто вытащить её с этого клятого места, и Вандер на полном серьёзе пытается перетащить Севику через стойку. На шум приходит недовольный толстомордый охранник, и Силко с Севикой, давясь смехом, пытаются убедить его, что всё нормально — а заодно и удержать Вандера, который явно не прочь пободаться с громилой. Потом, ближе к утру, все поют а капелла «Шкиперскую» и «Два ножа», и Силко безошибочно различает сильный и низкий голос Севики в общем хоре. И ему, качающемуся в такт, зажатому в обнимку между Вандером и ещё каким-то славным парнем, становится под конец очень-очень всё равно, очень легко и хорошо — ни разу он не вспоминает ни про потраченные деньги, ни про Аву, ни про шахты. Когда Севика сдаёт смену, они уже ждут её у чёрного выхода из «Берлоги». Идут, шатаясь, по улице в зеленоватом свете химфонарей. Вандер делится с подругой папироской и огоньком, и Силко в который раз думает, что надо бы и ему научиться курить за компанию — хотя у него, всё детство дышавшего ядовитой пылью и паром, одна только мысль о лишнем дыме в лёгких вызывает удушье. Проходя мимо одного из круглосуточных тату-салонов, Севика и Вандер принимаются подкалывать друг друга — пойдём, может, сделаем? Парные. Сейчас, а? Слабо? И перебирают какую-то пошлятину: Овечка и Волк? Гайка и болт? Ключ и замок? Луна и Солнце?.. Да потрахайтесь уже, устало-беззлобно думает Силко, зевая. Ему очень хочется добраться наконец до лежанки, обнять спящую Аву и подремать часов пять-шесть в тишине и покое. Когда Вандер отлучается, чтобы отлить у стены ближайшего же дома, Силко на пару минут остаётся с Севикой наедине и молчит как-то очень тягостно и неловко. Вандер вроде как уже заявил свои права на неё, и ему здесь ничего не светит. Почему же тогда она тогда с таким… интересом на него смотрит? Они заваливаются в подъёмник, замотанные, мятые, встрёпанные по-птичьи. К рассвету Серое Небо становится влажным и липнет холодом под рубаху. С лязгом кабина погружает их всё ниже и ниже в Заун, возвращая в привычную реальность, и Силко до зубной боли ненавидит этот ржавый, глоточный, шахтный звук. Он чует — что-то не так, — ещё не доезжая до уровня. — Опять, что ли, мусор кто-то жжёт?.. — принюхиваясь, морщится Вандер. А потом они видят его. Одновременно. Зарево. Прямо над своим кварталом. Слышат крики, пальбу и оба трезвеют моментально, хотя Силко ещё никогда так сильно не хотел, чтобы всё происходящее оказалось лишь мороком пьяного угара. Он выпрыгивает из кабины ещё до того, как та остановится у платформы, и вместе с друзьями несётся вдоль по переулку. Вандер ловит по пути кого-то, чтобы выяснить, что случилось, и буквально на минуту отстаёт от них с Севикой. Силко насрать, что случилось. Ему нужно знать, где Ава. За сотню ярдов до цели путь им пытается преградить пилтоверский силовик с винтовкой: «Туда нельзя!», но Силко просто отпихивает его на бегу с обеих рук: — Да пошёл ты!.. На повороте к дому, замерев, он уже понимает: катастрофа. Пламя полыхает в дюжину пустых проёмов, доедает впритирку соседнее с их гнездом жилище, перекидывается через крышу, жарко лижет резервуар. Верхние окна — их этаж — столбы чёрного дыма. Под домом, врассыпную — целый отряд грёбаных полицаев. Какого хрена они здесь забыли?.. Силко выдыхает почти без голоса: «Мышь», очертя голову бросаясь вперёд. Севика резко тормозит его: «Стой!», хватая за рубашку, и та с треском расходится по шву. Силко вырывается, дёргая плечом, упирается в землю, чуть ли не на взвизге бешено скалит зубы: — ПУСТИ, С-СУКА!!! ТАМ МОЯ СЕСТРА!!! Я СКАЗАЛ, ПУС-СТИ!!!.. Севика только перехватывает крепче, и пальцы его прыгают на бедро привычным нырком, рвут за рукоять клинок, вполоборота норовя всадить наугад — не думая, куда и как больно, лишь бы отцепилась. Севика удивительно бесстрашно перехватывает запястье атакующей руки, выворачивая в момент под — ахтыжблядь! — таким углом, что Силко вынужден выронить нож. — ТАМ ВСЁ СЕЙЧАС ВЗЛЕТИТ НА ВОЗДУХ, ИДИОТ!!! — орёт она, пытаясь скрутить его с неожиданной для девушки силой. — ЛОЖИСЬ, ТВОЮ МА…!!! Грохот тут же сотрясает землю, волна удушливого жара бьёт вдоль переулка, и сверху градом сыплются осколки, обломки, и клубы непроглядной пыли заволакивают обзор. В ушах звенит вата, вата, вата, стеклянная вата. … — АВА!!!.. — кашляя, надрывается в неё Силко, ничего не видя вокруг, не слыша себя. Он даже не отследил тот момент, когда Севика бросила их обоих под защиту ближайшего угла, но его всё равно достало. Спотыкается, падает, шаря в дыму, лезет в эпицентр. — АВА-А-А-А!!!.. Смуглые руки находят его в тумане, тянут обратно — захлебнёшься, утонешь, малахольный, вернись! Кляксы разбрызганного химтоплива пылают под ногами, словно напалм, и, влипнув, плавится, занимаясь, подошва его сапога. Силко даже не понимает, что горит, пока Севика, крича что-то через три вселенные, не начинает сбивать с него пламя. — Ава… моя сестра… — обращается он к ней растерянно, виновато, хватает за плечи, словно только сейчас заметил. — Ты не видела её?.. — Она найдётся, найдётся!.. — заверяет Севика торопливо, наполовину читая по губам, наполовину кивая — едва ли он толком слышит. Тащит его инстинктивно из-под шлейфа дыма, на ощупь вдоль стены, выныривает на хоть сколько-то чистый промежуток. — Она наверняка убежала… кха-кха-кха… ещё в самом начале… — Дверь… а вдруг она… не открыла бы… — сбивчиво, задыхаясь, давится Силко. — Её даже Вандер… с трудом… а я… а я не починил… И тут, кажется, до него доходит, что произошло. Он утыкается в Севику, не зная, где ещё найти приют от этой накатившей вдруг под рёбра боли, и как-то тонко подвывает — нет! нет! нет! — ссаживая кулак о стену позади неё, словно и сам бьётся в двери — уже без шанса. Кричит пережжённым горлом ей в плечо, цепляется, комкая, за одежду, содрогается крупно и сухо, без слёз. Севика только прижимает его к себе — с жалостью, уверенно, плотно. Это шок. Это пройдёт. Пройдёт. — СИЛКО!!! — гремит голос Вандера где-то совсем рядом, перекрывая весь остальной шум. — СИЛКО, ёб твою… СЕВИКА!!! ВЫ ГДЕ?!.. — Мы здесь! — хрипло кашляя, откликается она. — Живы??? — Вандер выныривает из тумана серой громадой, порывисто хватает их обоих в объятье. Севика кивает, при этом взглядом молча указывая на Силко, мол, все целы, но не все в порядке. Вандер вздыхает сочувственно, горько. — Позаботишься о нём? Севика кивает снова, опуская ресницы. Вандер бегло, но крепко её целует, стягивает с шеи через голову отжатый у кого-то из пилтоверских респиратор и суёт ей. А потом закатывает рукава и бросается в расцвеченную зеленью завесу искать других выживших — и да помилуют боги тех из них, кто не окажется заунитом. Видно по теням, как за ним бегут и другие — удивительно, насколько быстро за его спиной всегда собирались люди. — Мне никто не сказал… если… я знал бы… сразу… почему… — лепечет Силко бессвязно, едва отстранившись от неё. Жмурится, словно то ли от досады, то ли от слишком яркого света. Его явно ведёт. — У тебя кровь, — перебивает Севика, поднимая его лицо, заглядывая из-под низу, замечая чёрно-блестящую дорожку от носа к верхней губе. — Пошли, тебя нужно вывести отсюда… — Мне нужно… найти Аву, — с нездоровым упорством твердит он, отталкивает бестолково заботливые руки. — Я без неё никуда… не уйду… — Я тебе въебу сейчас, Силко! — свирепеет Севика. — Не дури! Серьёзно, я понимаю тебя, но… — Да что ты понимаешь?! — огрызается он в ответ, вырываясь. — Умная самая, да?! Вандер, значит, побежал на защиту квартала, а с ним, как с ребёнком, оставил нянчиться девку? Кто она такая вообще, чтобы им командовать! Он старше неё, умнее и сам знает, что ему делать!.. Он делает пять или шесть шагов и падает лицом в грязь. … — Силко! В себя он приходит от того, что его тошнит. — Силко, блядь! — тормошит его Севика. — Ты что устроил? Давай, вставай!.. Здесь нельзя оставаться… Идти сам сможешь? Я тебя не дотащу! — А-а… Ава… — утираясь, хрипло вспоминает Силко и тут же принимается беспокойно вертеть головой. Прошло, похоже, всего пару минут. — Где…? — Он ищет её, Вандер ищет её, всё будет в порядке! — Севика тянет его за плечи. — Пошли, я отведу тебя домой. Нужно, чтобы ты дошёл и не отключился, слышишь? И она делает несколько тягучих вдохов через респиратор — химтопливо чадит прямо в их сторону, ядовито и очень густо. Силко потерянно шарит взглядом вокруг. Куда надо идти? Домой? К кому домой? Получается, что у него больше… нет дома?.. Лёгкие горят огнём от шершавого, горячего и злого дыма. Мутит. Кружится голова. Всё кажется бесконечным дурным сном, лишённым всякого просвета. Какой ему смысл подниматься?.. — Смотри на меня… эй! — Севика за щёки разворачивает его к себе, и Силко смотрит прямо в эти светло-серые глаза в отблесках пламени, и они держат его на поверхности, в сознании, на плаву. — Ты не сможешь помочь ей, если будешь мёртв, понял? Вставай… надо убираться отсюда, иначе мы оба задохнёмся! Почему она до сих пор не бросила его? Только потому, что Вандер ей так сказал? Откуда в ней столько терпения? И столько силы?.. Силко подчиняется наконец, смирившись с её правотой. С облегчением помогая ему подняться и подставляя плечо, Севика подсовывает ему респиратор: — Только не вздумай в него блевать, — серьёзно предостерегает она.~
Когда они добираются до сквота в здании давно распавшейся малярной артели, уже рассветает — где-то там, наверху. Севика проводит Силко через него насквозь, сворачивает в уютно обжитой угол в пристройке бывшей мастерской и дёргает занавесь на высоченном, но страшно грязном окне. На «кровати» из четырёх деревянных ящиков, застеленных мешками, недовольно и сонно шевелится одеяло. — Ну чего надо? — сипит оно с неохотой. — Поднимайся, — Севика треплет одеяло по плечу. — Севика?.. Который час? Ты же сказала, что у тебя можно… — Поднимайся, — с нажимом повторяет Севика. Повозившись, на постели садится растрёпанный, коротко стриженный парень и трёт глаз ребром указательного пальца. Моргает несколько раз и замечает Силко, без сил осевшего на скамью. — Оу… опять подобрала кого-то? — Осторожно, — предупреждает Севика, открывая настенный шкафчик. — Он кусается. Когда парень спускает ноги с кровати и выпрямляется в полный рост, то вдруг оказывается девушкой — вне всяких сомнений. Стройной, татуированной вдоль спины — созвездие Хорька, как мило — и абсолютно голой. Никогда ещё обнажённое женское тело не вызывало у Силко такого тупого равнодушия, как сейчас. — Это от вас так горелым несёт?.. — уточняет она с инстинктивной неприязнью, ныряя в тонкий бесформенный свитер. И тут до неё, видимо, доходит наконец, в каком они оба виде. — Святая Жанна!.. Севика! Подожди, а что случилось?! — Ночка выдалась жаркой. — Севика ставит на ящик-стол бутыль тёмного стекла и сгибает руку — кулаком к плечу, — осматривая широченную кровоточащую ссадину от запястья до локтя. Надо же. Не пожаловалась ни разу, пока шли. Силко даже ничего не заметил. — Помочь? — подруга озабоченно льнёт к ней, тоже глядя на рану. — Нет, — Севика смягчается от ласки, второй рукой огладив её голое бедро. — Нет, я в норме. Нам просто нужно выспаться, ладно?.. Можешь пойти и лечь в доме. Там сейчас никого. — Да я лучше к себе пойду, — покосившись на Силко, говорит та. Натягивает драные на коленях штаны, бросает на плечо холщовую сумку-мешок. — Ты же сегодня работаешь? — Севика устало кивает. — Тогда увидимся в баре. Девица чмокает Севику в губы и, сунув ноги в явно мужские ботинки на пороге, выбирается через задний двор. Когда Силко, впавший в какое-то оцепенение под чужой крышей, чувствует, что стало очень напряжённо-тихо, он понимает, что должен всё-таки это сказать. — Прости… — он прокашливается, потому что слово выходит практически неслышным. — Прости, что наорал на тебя. И что обозвал, и… — Всё в порядке. Крысёнок, — останавливает его Севика и ухмыляется еле заметно. Мстит. Ясно. Он заслужил. «Крыса» было тяжким оскорблением в Зауне, но у Севики получалось произносить это удивительно ласково и почти не обидно. Ладно, могло быть и хуже, в конце-то концов. У шахтёров, например, крысы и вовсе пользовались уважением. Сообразительный, умный и чуткий народец. И никакой химией их не потравишь — только крепчают. — А ты прости за рубашку, — добавляет она. — Хочешь, снимай, я зашью. Силко понимает, что рубашка у него теперь осталась всего одна, и зашить её действительно придётся, но не хватало только, чтобы это делала Севика. Ещё и раздеваться перед ней… сейчас… нет уж. Потом разберётся. — Спасибо. Не надо. Я сам. Он, напротив, тащит со спинки скамьи какую-то тряпку, похожую на видавший виды мебельный чехол, заворачивается в неё, обхватив колени руками. Находит снова границы личного пространства, перебарывает озноб — больше нервный, чем от прохлады. Провожает взглядом движение смуглой руки, вынимающей пробку. И спрашивает странно недоверчиво: — Почему ты помогаешь мне? — Мы — зауниты, — просто отвечает Севика, салютуя ему бутылью. Хотя Силко успевает уловить крохотную паузу, об которую споткнулись в начале её слова. — И должны держаться вместе. Севика прикладывается к горлышку и опрокидывает пойло в себя. А потом, с решительным выдохом — щедро льёт прямо на ссадину. Рычит по-женски низко, сцепив зубы, зажмурившись, резко дёргает головой. Запрокидывает её назад, глуша боль. И почему-то кажется Силко просто потрясающей в эту минуту.~
Вандер приходит к ним на излёте суток — с разбитой скулой и драными от кастета костяшками на правой. Силко, ещё издали заслышав шаги, встречает его порывисто на пороге, упершись в косяк по обе стороны от себя, смотрит снизу вверх, даже, кажется, не дыша: — Ну? Вандер лишь разводит перед ним своими большими руками. Со вздохом. Силко смотрит на него ещё несколько секунд, очень долгих, а потом просто гаснет, молча уходит за фанерную перегородку, сползает по ней и садится на полу. — Прости, брат, — извиняется Вандер, хотя понимает, что ни в чём не виноват. И Силко тоже это понимает. Но ничего не может с собой поделать. — Ты сам как? Я там… сказал ребятам, что ты не придёшь, — ещё пытается поддержать разговор Вандер. — Дали отгул на неделю. Табо тебя подменит. Ответом ему служит всё то же молчание. — Оставь его, — негромко говорит Севика, и Силко очень ей за это благодарен. А потом Вандер шуршит ящиком по полу, садится сверху — со скрипом, — и терпко закуривает перед тем, как рассказать: в прошедшую ночь силовики вылавливали на их уровне дочь богатого пилтошки, которая влюбилась в заунского пацана и сбежала с ним в низы к страшной ярости главы семейства. Беглецы спрятались у друзей парня — в том самом злополучном соседнем доме, — наивно надеясь, что их не найдут. Когда они поняли, что оцеплены со всех сторон, то забаррикадировали входную дверь, уйдя в глухую оборону. Однако у легавых был чёткий приказ не возвращаться с пустыми руками, и они сдуру решили выкурить бедолаг из улья, не подумав о последствиях. Деталей Вандер не знал, но тесные соты, набитые хламом, химтопливом и тряпьём, вспыхнули за считанные минуты. Девка кричала силовикам, что на них будет кровь десятков невинных, но те орали в ответ, что спалят столько домов, сколько нужно, чтобы достать её, и неважно, сколько заунских крыс при этом сгорит. Паре удалось в конечном итоге чудом бежать через крыши, но пожар уже было не остановить. Вот тебе, Мышка, и реальные сказки о любви. Пилтошки попросту не считали их за людей — выводком больше, выводком меньше, какая к чёрту разница? Да что там, у заунитов даже родовых имён не было — больно много чести. Так, звериные клички. Был бы он хотя бы химбароном… будь у него деньги, люди, связи — он бы показал им, на что способен Нижний Город. Им всем. Как же унизительно чувствовать себя бессильным. Не иметь права распоряжаться даже собственной жизнью, не то что чужими. Не иметь права голоса. Не иметь никакой власти. Силко больше не хочет ничего слушать, услышав достаточно, и оставляет друзей одних, зная, что они едва ли заметят момент его ухода. Он пробирается тусклыми переулками назад, к родному кварталу, петляет в сумраке собственной головной боли, отыскивает наконец вывороченную рану их не существующего больше гнезда. Ходит вокруг медленно, как призрак, перебирая колотые камни в саже, рваный металл и невесомо-ломкий пепел, опустошённый, неприкаянный, чужой — зачем он пришёл сюда? Что надеется найти?.. Когда он бесцельно подцепляет носком сапога кусок тяжёлой, хрустнувшей до щепок доски и переворачивает, отбросив, из-под него вдруг смотрит прямо в душу ярко-голубой округлый осколок — половина запылённого, ослепшего глаза-талисмана. Не защитил. Не уберёг. Не спас. Предатель. Силко отдаёт половину оставшихся у него денег, чтобы купить в лавке уровнем выше новый нож — найти старый не стоит и пытаться. Разворачивает грубую упаковочную бумагу, разглаживает бережно заломы и пишет на ней объявление кусочком угля. Лепит на обратном пути к уцелевшей стене фасада. Мышка наверняка успела сбежать, она же умница, ему просто нужно как-то отыскать её, вот и всё… Он пишет, пусть она приходит в «Берлогу», если увидит это — хотя и прекрасно знает, что Ава почти не умела читать, и что это вряд ли поможет. Расплести теперь тоненькую дурацкую косичку в колечках кажется ему невозможным святотатством, и Силко заправляет её за ухо, привычно увязывая волосы назад. Она становится драгоценностью, реликвией, последней ещё связующей их нитью. Словно, пока она заплетена, всё остаётся по-прежнему, как раньше — Ава где-то здесь, просто отлучилась ненадолго. Вот-вот вернётся и обхватит его ручонками, смеясь: «Сивка! Я так скучала!..» Желая хоть чем-то оправдать своё присутствие в доме Севики, Силко в её отсутствие наводит порядок, убирая по мере сил абсолютно неженственный и неприкрытый бардак — Севика явно не была аккуратисткой. Идёт на рынок, берёт рыбу и кое-каких овощей на ужин. Монотонность этих рутинных действий помогает ему отвлечься, вернуть хоть какое-то чувство контроля. Когда он ищет в чужих завалах сковороду поглубже, то случайно находит упрятанный в щель у стены меч, завёрнутый в ткань — настоящий, изогнутый и широкий, навроде фалькаты, с затейливым кузнечным клеймом. Силко озадаченно оглаживает пальцами хорошо отточенный, зеркально-чистый боевой клинок. Денег купить такой у рядовой заунской девки в жизни бы не хватило. Непростая, однако… барменша. Через пару дней, когда он снова приходит навестить место взрыва, под его бумагой уже лежат живые цветы, свечки, простенькие заводные игрушки, чьи-то ещё записки, и Силко, стискивая зубы, не выдерживает — срывает.~
Вандер наведывается к ним снова, под вечер, с новостями, бумажным пакетом с рынка, нехитрыми шутками и словами поддержки, но для Силко всё это назойливый белый шум, пустые звуки. Он знает, что друг искренне хочет ему помочь, но даже пять дней спустя не находит в себе сил обсуждать то, что случилось, и избегает разговора. Всё заканчивается тем, что Севика и Вандер вместе готовят, пробуют какую-то наливку от Бензо, играют в карты на желания, увлечённо флиртуют, и Силко уходит на задний двор. Садится там на покосившийся штабель ненужных досок у стены, упирается локтями в колени. Умел бы он курить, вот правда, был бы хоть предлог какой-то… Из пристройки доносятся голоса и смех, мелькают тени в занавешенном окне. Конечно, думает Силко, меланхолично охаживая новый нож точильным камнем. Севика с Вандером звери одной породы. Его она приютила только из сострадания и вовсе не обязана соблюдать его траур. Но он всё равно чувствует себя очень… одиноко. С полчаса он шарится по основному дому в поисках какой-нибудь одежды, оставленной бывшими обитателями — сейчас это самый насущный вопрос, потому что ни одной тёплой вещи у него больше нет. Когда он возвращается, то обнаруживает, что Вандер остался ночевать, и они с Севикой, погасив свет, уже в обнимку устроились на полу — ещё бы, с этой тушей вдвоём никому на одной кровати не уместиться. Силко вынужден лечь на ящики один, чувствуя себя до крайности неловко. Может, он им тут мешает? Может, стоит пойти и приткнуться где-нибудь ещё?.. Сон не идёт. Бессмысленная, напряжённая тишина давит на уши. Ни одно положение тела не кажется удобным дольше пары минут, а любая смена позы отзывается отвратительным скрипом реек. Ему жутко тяжело засыпать без маленькой, тёплой Авы под боком, и стоит только задремать, как чувство невыносимой пустоты вновь выбрасывает его из сна взрывной волной, заставляя вздрогнуть. — Не спится? Шёпот доносится с пола. — Прости. — Силко виновато прочёсывает волосы пятернёй. Садится на постели. — Я тебя разбудил? — Не страшно. — Севика шевелится в темноте, перебираясь через мерно сопящего Вандера. — Я всё равно по ночам из-за работы редко сплю… — Она поднимается на ноги, тянется, разминая затёкшую спину, и довольно выдыхает. — Не хочешь пойти проветриться? — В смысле? — не сразу понимает Силко. — Лучшее средство от бессонницы — это хорошая прогулка. — Севика уже набрасывает куртку поверх топа. — Так ты со мной, нет? — Севика… — он умоляюще поднимает брови. Ну что она устроила? Как ей теперь отказать? Он этого не стоит… — Силко, — только и передразнивает она, кидая в него своим балахоном. — Надевай, там прохладно. Пока они трясутся в подъёмнике и мерят шагами знакомые, а потом и незнакомые улицы, Силко всё ещё думает, что они сейчас просто прошвырнутся туда-сюда по ночному Мезонину и вернутся назад. Но когда Севика в одном из переулков перебирается вдруг на уровень крыш и уверенно направляется в самый центр Старого Зауна по таким гребням и скатам, что в дымке смога сам Чо’Гат ногу сломит, он всё-таки чувствует, что должен спросить: — А куда мы идём? — Ещё не понял? — Севика даже не оборачивается. — На Голодуху. Да она с ума сошла? — Но… в неё же нельзя попасть. Севика фыркает, перемахивая через очередной парапет: — Это если не знать дорогу. Через пару минут крыши кончаются и утыкаются в циклопические опоры старой водонапорной башни. Севика закатывает рукава куртки и, прыгнув на горизонталь каркаса, карабкается вдоль периметра до лестничных скоб с такой непринуждённой, звериной грацией, что завидно смотреть. Силко корячится вслед за ней на прутьях, до белизны сжимая пальцы, и понимает в который раз, что всё это уличное трюкачество — вот вообще не про него. Они поднимаются к самому резервуару и останавливаются на площадке, чтобы перевести дух. Здесь Серое Небо обступает их со всех сторон так плотно, так что все соседние здания полностью теряются в тумане. Севика прокручивает несколько раз какую-то явно чужеродную и ржавую лебёдку, и из мутной хмари, поскрипывая, выезжает им навстречу простенькая, хлипкая тарзанка, прицепленная за карабин к натянутому тросу. Вся эта самопальная конструкция выглядит просто чудовищно ненадёжной, и в тот самый момент, когда Силко уже собирается взмолиться: «Ты же не хочешь сказать, что…», Севика хватается, подпрыгнув, за рукояти и с ветерком — взззт — скатывается в никуда, исчезая во тьме. Ну блеск. Через несколько секунд её голос зовёт с той стороны: — Ты идёшь или как? Силко застывает на краю и не может даже сдвинуться с места, парализованный безумием затеи. Трос держится на одном честном слове, впереди смог, внизу мгла. Сколько под ними футов, сотня? Что вообще на том конце?.. — Тут что… никакой страховки? — спрашивает он у темноты. — Какая ещё страховка? — смеётся из тумана Севика. — Ты пилтошка, что ли? Прыгай давай! Она вылезла ради него из объятий Вандера посреди ночи, притащила сюда какой-то тайной тропой, а теперь верит в него — в то, что он не спасует. Идти на попятный уже откровенно поздно. Неделю назад Силко ни за что бы не согласился на подобную дикость, боясь, случись что, оставить Аву совсем одну, но… теперь-то, если подумать, без него никому уже хуже не будет. Он обречённо крутит на себя стрекочущую лебёдку, и через какое-то время из тумана, покачиваясь, выезжает обратно пустая перекладина. — Главное вниз не смотри! — весело кричит темнота. Сердце бьётся сильно и гулко. Пересыхает в горле. Но это волнение, а не страх. Его ждут. Севика ждёт. Он должен решиться на это. Силко глубоко вдыхает. Берётся за рукояти понадёжней. Выдыхает. И делает шаг. Каретка соскальзывает по тросу с ещё одним приглушённым «взззт», и Силко стремительно проносится через дымку в разбитый оконный проём, приземляясь на твёрдую, надёжную плитку. Весь полёт занимает от силы секунд пять, и он даже испугаться не успевает — только с непривычки захватывает дух. — Я знала, что она тебя впустит, — с улыбкой потрепав его по плечу, говорит Севика, и Силко предпочитает не задумываться, что она имеет в виду. А потом поднимает голову — и сразу понимает, где они. Внутри. Голодуха уходит вверх на десятки этажей, ярусная, огромная до мурашек, словно Заун, опрокинутый в небо. Судя по стенам, расписанным граффити, они здесь действительно далеко не первые гости. Как же тогда, интересно, ей удалось сохранить славу закрытой и неприступной крепости при таком количестве визитёров?.. Они идут на площадку подъёмника, и Силко глазам своим не верит, когда тот послушно приходит в движение по нажатию рычага. Севика говорит, что лифт работает на той же энергии, что и часы, а у них запас на сотни, если не тысячи лет. Что это за энергия — никто не знает и, что самое важное, категорически не советует выяснять. Но это точно не химтек. На самом верхнем ярусе, с лязгом сложив раздвижную решётку кабины, они поднимаются по шаткой лесенке ещё немного, до упора, к механизму башенных часов, где качается гигантский маятник и чётко, с тиканьем, передвигаются шестерни и зубчатые колёса. Севика, не задерживаясь, толкает последнюю низкую дверцу со взломанным замком, и, пригнувшись, друзья один за другим выходят наружу. Невероятно. Простор на миг оглушает Силко, ошеломляет его, потрясает воображение. Он привык к тесноте, узости, подземельям, крысиным лазам, духоте и толпам, а здесь… Невероятно. Севика с удовольствием, глубоко вдыхает и преспокойно садится на крохотном пятачке карниза перед часами, свесив ноги прямо над головокружительной бездной. Но Силко пока даже смотреть на неё страшно, и он просто стоит, прижавшись спиной к стене, потеряв дар речи, глотая холод и синеву. Отсюда Серое Небо выглядит вовсе не серым. Переливчатый, перламутровый туман лежит где-то внизу, поверх крыш, скрывая под собой город из стекла и железа, а над головой, от края до края, мерцают крохотные, ясные звёзды — зрелище, которое никогда не увидеть с уровней ниже Променада. Вдалеке, над Пилтом, медленно, словно китовьи тени, плывут к белокаменным башням Верхнего ночные дирижабли. Подумать только, что в городе, где столько воздуха и столько места, люди вынуждены ютиться в клетушках и дышать отравой. — Говорят, иногда здесь время идёт вспять, — закуривая, сообщает Севика. — Поэтому она никогда не показывает правильные часы и минуты. Силко задирает голову на монументальный циферблат астрономических часов — обнажённая система шестерней, исполинские острые стрелки, когда-то золотая окольцовка. Идея слишком соблазнительна и слишком горька. Он осторожно садится чуть позади и сбоку от Севики, подобрав под себя ноги — свесить их так же всё не хватает духу. Молчит какое-то время, глядя на серебрящийся канал и огни на том берегу. Качает опущенной головой. — Если бы я тогда не ушёл… Если… представляешь, я мог бы всё вернуть… — Давай не будем думать, что могло бы быть, — говорит Севика. И дружелюбно протягивает ему тлеющую самокрутку. — Держи. А то от чистоты воздуха окосеешь. Силко нерешительно смотрит на неё, вовсе не уверенный, что это хорошая идея. Но всё же аккуратно берётся двумя пальцами за конец. Он ведь хотел научиться — так вот его шанс. Правда, запах у этой её цигарки какой-то странный. Совсем не табачный. Взявшись за тонкий бумажный мундштук губами, он честно пытается через него вдохнуть, но горячий дым тут же адски дерёт горло, и Силко заходится в кашле. Севика смеётся — приятным грудным смехом, ласково хлопая его по спине. — Что… а-кха… кха-кха!.. — давится Силко, так, что аж глаза слезятся. — Что это?! — Кое-что с Верхушки, — вовсю улыбается Севика. — Они ведь там не только высокими материями занимаются. И им нужно расслабляться. Надо же. В Питловере тоже есть свой нарко-рынок. Он никогда не думал об этом. — Давай, давай, — приободряет она, даже губу закусив в азарте. — Сначала будет непривычно, а потом пойдёт. У заунских глотки травленые, ничего не будет. Едва продышавшись, Силко с её подачи вновь упрямо набирается дымом и пытается удержать его внутри, но нестерпимый зуд за грудиной всё же заставляет сдаться раньше, провоцируя новый приступ кашля. Севика, сжалившись над ним на время, забирает папиросу. — Что думаешь делать дальше? — спрашивает она, затянувшись послаще. Вопрос, такой предсказуемый и очевидный, застаёт Силко врасплох. Он перхает несколько раз в тыльную сторону ладони, скрывая замешательство за этим по сути излишним жестом. И правда, что он будет делать? К двенадцати он хотел отдать Аву хотя бы в подмастерья в какую-нибудь цирюльню, чтобы она не закончила в доме терпимости или торговкой на рынке, но теперь… Снимет очередную халупу, вернётся в шахту и будет дальше гнуть спину на тех ублюдков, что спалили его дом? На благо чужого прогресса, который для низов обернётся лишь ещё большим количеством смертей, токсичных отходов и дыма? И Силко, прочёсывая волосы, спутавшиеся на ветру, честно отвечает: — Я не знаю. В паузе потрескивает на затяжке тончайшая папиросная бумага. Силко понемногу чувствует какую-то неизъяснимую негу, лёгкую и очень приятную, как будто проснулся ранним утром в тепле и понял, что никуда не надо. В мареве дрожат звёзды, речная рябь и огни на вершине холма. Красиво так, что кажется — нереально. — Можешь пока оставаться. — Севика передаёт ему самокрутку, и Силко машинально берёт. — Хотя бы вопрос с жильём решишь… — Она с пониманием пережидает его сухой, жестокий кашель. — Знаешь… к нам тоже как-то приходили легавые. Вооружённые, при параде. В намордниках. Хотели «зачистить» сквот — мол, по бумагам это здание какого-то их богатея, и оно ему нужно под фабрику, а мы сброд, шушера и нелегалы. Так вот, мы его отстояли. Горстка крыс с самопалами и ножами выперла целый отряд полицаев, сечёшь? — Она распаляется; дрожат взволнованно широкие ноздри. — И я им так и сказала, что бумаги свои они себе могут засунуть в жопу. Мой дом — весь Заун, и я не намерена платить им за то, что живу в нём. Ни одной грёбаной шайбы. Севика сводит брови, голос её ожесточается, глаза блестят, и она выглядит неожиданно восхитительно и грозно. Непримиримо. Силко вдруг понимает, что может и даже должен спросить это, прямо сейчас: — Слушай… Меч, который у тебя в комнате. Ноксианский? Не подумай, я не рылся, но… Севика одобрительно хмыкает носом. Искоса смотрит на него из-под полумесяцев-ресниц. — А ты соображаешь. — Читал кое-что по военной истории, — пожав плечом, признаётся Силко. — «Читал кое-что по военной истории», — повторяет Севика, забирая самокрутку. — Тебе не место в шахте, а? — Как и тебе в баре. Она улыбается легко, касается пальцами губ. Тянет и, закинув голову, выпускает дым. — Мой отец, — она стряхивает пепел, — был тем ещё мудаком. Но он научил меня одной важной вещи. Бороться. За своё будущее. Своё… достоинство, чёрт возьми. Я каждый день тренируюсь. — Севика поворачивает правую руку ладонью кверху, опускает взгляд и обводит большим пальцем старые мозоли. — Верю, что однажды Заун поднимется с колен и всем им покажет, чего стоит… Мы здесь вечно грызёмся друг с другом, а должны драться с теми, кто смешал нас с грязью. — Она широко обводит горизонт тлеющей папиросой. — Это ведь всё наше. Пилтовер сидит там, как ёбаный паразит, и только сосёт всё, только тянет. Мы держим их на своих плечах, мы их кормим, мы разгребаем их дерьмо. И мы, блядь, имеем такое же право на чистый воздух, как и они. Если не больше. Силко как никто понимает, о чём она говорит. У него до сих пор в ушах стоял натужный лязг работающей на предельной мощности вентиляции в воздухоподающем стволе и надсадный кашель мальчишек-горнорабочих немногим старше Авы, которые гнили в трущобах Стоков, никогда не видя солнечного света. Люди в респираторах сгоняли их туда ещё детьми, отбирая у матерей, словно на войну, потому что Пилтоверу нужно было больше сырья для своего пресловутого прогресса, больше рабочей силы, больше, больше, больше, а потом эти дети, ничего больше не умея, застревали в химшахтах на годы — если выживали. И этот цикл казался бесконечным, как бесстрастное и сокрушительное вращение шестерней на вершине Голодухи. — Но одна я мало что могу, — с досадой заключает Севика. Ей явно тошно чувствовать себя бессильной. Она передаёт Силко то, что осталось от самокрутки, и есть что-то очень интимное в том, чтобы делить с ней один мундштук. Вкрадчивый дым гуляет по телу, добирается до каких-то потаённых уголков в мозге, заполняя пустоту в голове сладостным дурманом. Хочется прижаться к тому, кто рядом, и тереться друг о друга, как вастайи. — Ты не одна. С тобой сотни, тысячи, нас… очень, очень, очень много. Сложнее всего всё организовать. Нужно обеспечение. Нужен лидер. Символ. Тот, за кем пойдут люди… — Силко затягивается ещё, увлечённо и жадно, перебарывая этот чёртов раздражающий рефлекс на кашель. Он, кажется, знает, где им взять деньги. И ещё он точно знает, кто… — Вандер, — вдруг говорит он возбуждённо. — Что Вандер? — Севика, похоже, не поспевает за его мыслью. — Вандер. Он такой… свой парень. С характером. Здоровенный. Суровый. И ребята его любят. И… он говорит с ними на их языке, понимаешь? Нужно только научить его правильным словам… Мы начнём через него, с шахт, с самого низа, а потом будут и другие… и типография… Надо зайти к Бензо. Слушай, нам надо всё с ним обсудить. Объясним ему всё, прямо завтра? Он поймёт, он нас точно поймёт и обязательно согласится… Силко несёт, кажется, что-то не очень связное, смотрит на Севику лихорадочно блестящими глазами, на эмоциях берёт её за запястье. Но оба чувствуют это: назревает что-то грандиозное. Эпохальное, великое, но ещё настолько хрупкое, что сейчас даже страшно разрушить словами. Одно Силко знает точно — спустившись с этой башни, он уже никогда не будет прежним. Никто из них больше не будет прежним. Они замолкают, и вместе с ними торжественно молчит весь Заун, распростёршийся внизу. Севика делает самую последнюю затяжку, щелчком выбрасывает окурок, и рыжая искра тает во мраке у них под ногами — падающей по дуге звездой. Опьянение, кажется, достигает пика. Силко с интересом разглядывает широкий кожаный браслет на смуглом запястье Севики, касается по всей длине её кисти и почему-то замечает невпопад, секунду назад даже не собираясь говорить ничего подобного: — У тебя такие красивые руки. Севика улыбается, смыкая ладонь на его пальцах. — А у тебя очень красивые глаза… Крысёнок. Силко понимает запоздало, как это всё звучит. Отводит взгляд от греха подальше — в сторону и вниз. Но Севика мягко, боком привлекает его к себе, и он, всё же поддавшись, припадает головой к её плечу — так, словно давно этого ждал, — находя в её близости странный, но очень правильный уют. Как будто, пока она рядом, ничего плохого с ним случиться не может. Прислушиваясь к этому доверительному знакомству тел, Севика размеренно и осторожно гладит его по волосам, каждый раз цепляясь за крохотные кольца по длине косички. В какой-то момент она просто молча и очень бережно тянет их на себя, снимая по одному. Распускает аккуратно спутанные прядки. И Силко не сопротивляется, закрыв глаза. Больше нет. Вместе с ними уходит наконец этот тугой, болезненный узел в груди, который так мучил его все эти дни. Словно сама милосердная Жанна целует его в макушку, осенив дуновением свежего ветра в момент перемены. Отпусти. Пора признать: он потерял Аву, и её не вернуть. Но чтобы стать сестрой, необязательно быть родной по крови — достаточно быть родной по духу. Этой ночью Севика заронила в нём семя совершенно нового смысла. Он может дарить чистый воздух не только подземщикам Зафабричья, но всем, кто хочет дышать. Бороться за счастье не одного ребёнка. Но за счастье всех детей Зауна. Звучало потрясающе. Ава ведь хотела, чтобы он стал принцем. Почему бы ему не сделать сказку былью ради неё? Хотя бы… попытаться. — Знаешь, я жила с ворожеями, — рассеянно поглаживая его висок, признаётся Севика. — Их табор ушёл к Таргону почти две луны назад, поэтому дома сейчас так тихо… Одна из них мне как-то нагадала, что я встречу Короля Крыс и должна буду пойти за ним, если хочу найти своё место. И что я его сразу узнаю. — Нагадала? И ты веришь в эту чушь? — маскируя своё смущение, фыркает Силко, который до недавних пор искренне верил, что Око Сола защитит Аву от любой напасти. — Не знаю… но мне кажется, попробовать стоит. Они какое-то время молчат. Севика медленно чешет его за ухом, перебирает осторожно тёмные пряди — редкие для Зауна прикосновения без скрытых намерений, ласка во имя ласки. — Хочешь, выбреем тебе затылок? — предлагает она, собирая и приподнимая его хвост повыше. — Будет круто. Тебе пойдёт. Она что, хочет сделать ему… причёску? Совсем как… — А ты разве умеешь? — кашлянув, спрашивает Силко. — Я — нет. Но Джая умеет. Она стрижёт у Рема на Сорок третьей. — Это та, у которой Ловкач на спине? — И Силко понимает, что это не его собачье дело, но всё-таки добавляет через пару секунд. — Вы с ней…? — Иногда, — пожимает плечом Севика. Ясно. Они молчат ещё немного. Силко пытается выгнать из головы невольно возникающие там картинки. Синева на востоке постепенно становится разреженной и прозрачной. Холодает — как и всегда перед восходом солнца. Прямо у них над головой проплывает брюхо длинного грузового дирижабля, качающего на ветру костистыми плавниками. — А ты можешь… спеть мне про Дракона? — вдруг странно охрипшим голосом просит Силко. — Что, прямо сейчас? — Ну да. Севика кажется слегка озадаченной, но и только. — «В эту ночь не уснут» которая? Эту? — лишь уточняет она, не задавая больше никаких ненужных вопросов. Силко кивает, благодарно сжимая ей пальцы. У Севики красивое и глубокое контральто — и сейчас, когда её не глушат десятки фальшивящих пьяных глоток, его наконец-то становится слышно. — И не каждый герой обнажит свой клинок, Лишь храбрейший, лишь тот, что для чести рождён. Каждый верит в свой славный лавровый венок, Чтоб подняться в ущелье, где дремлет Дракон. Песня разносится далеко над крышами, шпилями и пеленой Серого Неба, на той высоте, где слышать её могут только разве что целестиалы и скальные птицы. И когда Севика переходит к припеву, ей вторит вдруг второй, мужской голос, надтреснутый и смелый: — И расправит он крылья темнее, чем тьма, И огонь будет жарче, чем солнце, в сто крат. Смолкнут песни и смех. Расцветает заря. Мы вернёмся с победой назад... Она ничего не говорит, когда Силко, спрятав лицо у неё на груди, принимается вздрагивать — очень редко, мелко, взахлёб и при этом совершенно беззвучно. Только лишь крепче обнимает его во тьме, подставляя плечо.~
Вернувшись, Вандера они уже не застают — ушёл на первую смену, оставив после себя не только грязную посуду и свежий окурок, но и немного кипятка, что очень кстати. Разуваются, продрогшие и усталые, греют руки о жестянки с чаем, борются не всерьёз за единственное нормальное одеяло, отчаянно зевают при свече. Наконец, Севика падает поверх ящиков на мешки, блаженно потянувшись, и хлопает рядом с собой ладонью — вдвоём теплее. С ним-то она тут уж точно поместится. Силко принимает приглашение: ложится за её спиной, устраивается поудобней, тянет на себя одеяло. И через минуту кажется страшно глупым лежать вот так, не касаясь друг друга, словно они совсем чужие. Он кладёт руку ей на плечо в каком-то неуверенном полуобъятии, гладит по-дурацки и говорит негромко: — Севика? — М-м? Силко закрывает глаза и утыкается лбом ей между лопаток. — Спасибо. За всё. Словно зверёк в гнезде, он зарывается животным движением ближе, носом ей в волосы — они неуловимо пахнут её горьковатым куревом и чем-то ещё, уютным, тяжёлым и тёплым. Севика накрывает его пальцы своими. А потом, слегка подтянув к себе, прижимает тыльную сторону его ладони к губам. И Силко моментально цепенеет — буквально до столбняка, когда она переходит вторым поцелуем на его запястье. — Ты… что делаешь? — спрашивает он растерянно. Севика мягко перекатывается на спину и поворачивается к нему. — А ты? Угольно-чёрные ресницы провожают движение её глаз — вниз по его лицу и снова вверх. Силко не находит, что ей ответить; просто лежит и пялится на неё, как полный болван — секунды три. И когда Севика очень уверенным движением сокращает дистанцию между ними до нуля, он сперва даже подаётся назад, но — его рот накрывают уже мягкие, полные губы. Силко впускает её в первую секунду чисто инстинктивно, но крупно вздрагивает, едва они соприкасаются языками, и, зажавшись, пытается невольно отстранить её — за оба плеча. Севика понимает это по-своему, опускаясь влажными поцелуями на его шею — под ухом, — привставая на локте, на ладони, подминает его под себя. Она горячая, очень. Ладная, крепкая. И решительная — точно знает, чего хочет. Силко помнит, что она любит быть сверху с девочками, похожими на мальчиков, и этот факт почему-то вот совершенно не придаёт ему уверенности в себе. Прозрачно-серые глаза затягивает дымчатой поволокой, дыхание, сбиваясь, становится слышным — Севика заводится легко. Она задирает с жадным любопытством его рубаху, вот только Силко в своём ступоре даже не поднимает рук, так что та нелепо застревает под мышками, но Севику это не смущает. Она припадает губами к его груди, пробует охотно и жарко, опускается ниже, прихватывая кожу в запале. Силко лежит, касаясь её талии так идиотски-осторожно, будто она стеклянная, абсолютно не понимая, как себя вести. Они же как… …брат и сестра? Это почти так же дико, как если бы на её месте был сам Ванд… О чём он думает вообще?! — Ты что, девственник? — уточняет Севика, приподнимаясь. — Нет, — отвечает Силко так быстро, что это звучит как чистейшее «да». Севика хмыкает, одной рукой ловко распуская шнурок на его штанах. — Так может, расслабишься тогда, Крысёнок?.. Она гладит его по бедру, скользя вверх, а потом, ощутимо потирая, обжимает через ткань, целует со вкусом внизу живота. Тело отзывается на горячее ощущение чужого рта и руки совершенно однозначно, и Силко почему-то безумно стыдно за этот примитивный рефлекс, никак не поддающийся его сознательному контролю. Прогулка по башне. Звёзды. Пилтоверская дурь. А теперь вот спонтанный и необдуманный секс, всё ясно. Она хочет помочь ему — и себе заодно — забыться в самых простых удовольствиях, и похоже, что для неё это обычное дело, но… Силко не умеет так. Он только начал доверяться ей, видеть в ней соратницу и подругу, а это словно… предательство? — Подожди… — Силко хватается за пояс, который Севика уже стягивает вниз, и нервно возвращает его наверх. — Я думал, что… ты с Вандером… Севика фыркает: — И что я теперь, его собственность, что ли? — Нет, но… — Он понятия не имеет, как ей объяснить. — Просто… не надо. Он смотрит на неё с молчаливой мольбой, как будто впервые видит: на матовую бронзу её тела, на вздымающуюся вместе с дыханием грудь, туго лежащую в бандо, на перехваченный кольцами тёмный хвост — мотай на кулак и не спрашивай. Огонь, а не девчонка, любой был бы счастлив завалить такую. Своими руками полезла ему в штаны, а он… Какой же ты тупоголовый осёл, Силко. Севика садится на постели и спрашивает спокойно и терпеливо: — Что-то не так? Я слишком…? — Нет, — перебивает Силко, садясь тоже в каком-то нелепо целомудренном полуметре от неё. Не знает, куда деть беспокойные пальцы, поэтому просто роняет их, сдавшись. — Нет, ты… замечательная. И он беспомощно замолкает. Вежливо изогнув бровь, Севика, очевидно, ожидает от него какого-то «но». Но — что? Я боюсь девушек, которые делают первый шаг, но делать его сам боюсь ещё больше? Я правда не готов сегодня. Может, давай в другой раз, а ещё лучше — никогда? У меня такое чувство, что я пытаюсь перепихнуться с братом? Я слишком тебя уважаю? Сейчас я хочу революцию больше, чем тебя? Бред обсаженной Сивки, один забористей другого просто. И он не находит ничего лучше, чем сказать ей абсолютно бездарно: — Прости. Севика ждёт ещё немного, но понимает уже, что это всё. И, остывая, отвечает смиренно и мягко: — Ладно. Ничего. Я поняла. В этот момент Силко тоже понимает, что это всё. Второй попытки не будет. Надо бы вот прямо сейчас взять её за руку, ободрить и сказать «спасибо», но вместо этого с языка срывается самое важное: — Мы ведь поговорим с Вандером, когда он вернётся? — Конечно, — кивает Севика, опустив веки. — Поговорим. За окном медленно занимается янтарно-зелёный, туманный заунский рассвет, и очертания комнаты понемногу светлеют. Севика ложится, отвернувшись лицом к стенке — задета, конечно, иначе и быть не может. Но когда Силко виновато опускается рядом, тоже отвернувшись, она вдруг сдвигается совсем немного и прижимается спиной к его спине, так что он облегчённо расслабляется всем телом — она не держит зла. Севика здесь, с ним, несмотря ни на что. Со своими сильными руками, тёплыми словами и горячим сердцем. — Спи, Крысёнок, — выдыхает она устало. — Скоро заря. От ощущения глубочайшей признательности к ней Силко жмурится, улыбнувшись еле-еле, поджав один уголок губ. Укладывается щекой на ладонь и смотрит в разгорающееся небо за пыльным окном, не мигая. Чувствует её за собой так надёжно и плотно — спиной к спине. — Да, — вполголоса повторяет он, словно желая распробовать эти слова на вкус. — Скоро заря.