I'm the one to beat

Я потерял счёт времени. Совсем. И не помню, когда всё это началось. Я заболел и заболел душевно. Это когда ходишь к психиатру и рассказываешь о своём детстве. Но мне это не помогало: галлюцинации случались всё чаще и реалистичнее, достигнув того, что я лежал пристёгнутым к койке в смирительной рубашке целыми днями. Это помогло. Из-за седативных я в основном спал, а в комнате по моей слёзной просьбе никогда не было светоотражающих предметов. Курс лечения был пройден, я понял это, когда вместо пластикового подноса с едой мне принесли металлический. Он исчез. Его больше не было: ни за моей спиной, ни вместо меня. Последнее было самым пугающим и самой его любимой иллюзией. Пытался нарисовать его, как дети рисуют свои страхи. Похож на меня. Сильно. Пытается выглядеть, как я, принимает то же обличье, потом внушает, что он это я. Волосы красные, кровавые. Не то, что у меня — бледные, блёклые. Они длинные, и я могу увидеть свою чёлку. А вот свой цвет глаз не помню. Вроде карие, но мне всё кажется, что они стали такими же пустыми и серыми, как у него. Его серые глаза бездушные, дикие, опасные, мои серые — уставшие. Его больше нет. Я почти уверен. Почти. По крайней мере, дома безопасно — все новые зеркала занавешены. Прошлые зеркала побиты, осколки валялись по полу. Тогда я понял, что ему так же больно, как и мне. Решил, что буду убирать ткань постепенно, каждый раз открывая одно зеркало. Хочу быть осторожным, потому что знаю, насколько он опасен. Когда я вернулся домой, меня вновь настигло странное ощущение чьего-то присутствия. Кажется. Заведу кота, чтобы в доме не было так тихо. Слишком тихо. Проснувшись, хочется подышать свежим воздухом. Дом — моё самое нелюбимое место, но деваться мне больше некуда, а страхам в глаза смотреть надо. Мне так сказали. Мне много, что говорили, внушали. Он тоже внушал. Он в этом мастер. Иду умываться в ванную. Первое зеркало, которое я открыл, именно там. Смотрюсь в него — всё в порядке. Ничего, никого, кроме меня. И глаза у меня карие, только выгляжу болезненно худым. Надо есть. Нужно перестать думать о нём, это в прошлом. Открываю кран, чтобы умыться, и сердце пропускает удар, а по коже неприятно пробегают мурашки — в отражении крана что-то красное. В ужасе поворачиваюсь и сразу успокаиваюсь — расчёска для волос. Обычная красная расчёска на полке. Тихо смеюсь и принимаюсь умываться. Секунда. Вода из крана шумит. Две секунды, четыре… Я не держу никаких красных вещей в доме. Тот самый взгляд. Я ощущаю его всем своим телом. Теперь смеюсь чуть громче, прям как душевно больные, прям как я. Он просто затаился, ждал, когда я дам слабину, и я дал. Ошибся. Смотрю на себя в зеркало, а там не я. Нет, сначала можно подумать, что там я — бледные волосы с отросшими корнями, карие глаза, лицо худое, видно скулы. Только сам взгляд холодный. У меня уставший, а в отражении — прям как у него. — Я знал, что ты не ушёл, — говорю, а губы в отражении не шевелятся. — Не притворяйся. — Тебе не нравится твоя внешность? Ох, тебе нравился тот мой образ… — Он ухмыляется задумчиво, и я понимаю, что снова попал. Когда я закрываю глаза, всё временно проходит, ведь я перестаю его видеть. Зря я это сейчас сделал. Мотаю головой, пытаясь прийти в себя, и поднимаю веки вновь — отражения нет. Нет. Нет, нет, нет, нет… Тяжёлая ладонь опускается и давит на плечо ровно секунду. Ещё секунда — я поворачиваюсь. Никого. Это ещё хуже — он начинает играть. В один миг сильная рука обхватывает талию, прижимая к себе, фиксируя, не позволяя двигаться. Перед лицом мелькает стакан с тёмной, розово-бардовой жидкостью. Голова запрокидывается, и я чуть не давлюсь ею. На вкус и горечь, как вино. Крепкое вино. Он снова тут. Снова осязаем. Часть напитка проливается на светлую растянутую футболку, я кашляю, чувствую, как яркое пятно расплывается по груди. Он делает так же — прорастает сквозь тело, сливается с жизнью, становится неотъемлемой её частью. — Садист… — Перевожу дыхание, когда меня отпускают — но ненадолго. Он хватает меня за волосы, и я шиплю от неожиданной боли. Тут же слышу довольный сдержанный стон — он чувствует то же самое, но разница в том, что ему это нравится. — Как и ты. Прими уже наконец, от меня не денешься. — Заткнись. Он всё не отставал от меня. Я был слабее, поэтому меня с лёгкостью подняли на ноги и прижали к двери ванной. Снова боль — он зафиксировал мои запястья над головой, сдавливая. Пытаюсь не реагировать, но он знает, что я чувствую. Всегда всё знает. — Смотри на меня. Не хочу. — Посмотри. На. Меня. — Сжимает второй рукой подбородок. Мутнеет от вина рассудок. Не хочу его видеть. Как только смотрю на него, становится страшно до жути. Пускай уйдёт, оставит в покое. — Уйди. — Плохо соображаю. Дальше просить и умолять не выходит — бесполезно. Поцелуй прямо в губы, грязный, мокрый. Но он знает, что делает — я постепенно завожусь от этого. Он знает всё. Играет на страхах, использует слабости, ловко манипулирует мыслями. Ему нравится сопротивление. Держит мою свободу на поводке: уходит, исчезает на некоторое время, пока я не начну жить нормально, а потом появляется внезапно, погружая в кошмар, топя в нём, но не до смерти. Это его исчезновение было самым продолжительным. Настолько, что я подумал, что навсегда излечился. Колено оказывается между разведённых ног и прижимается к паху. Стону в поцелуй — приятно. Он везде. Пророс, слился. Стал со мной одним целым. Боюсь, что даже больше. Вначале думал, что он — обычная галлюцинация… Слёзы текут по щекам. Я устал. Устал быть игрушкой в его руках, но сделать ничего не могу. — Прекрати… — Всхлипываю, а в паху твердеет. Он возбуждается от унижений, это проклятое удовольствие сказывается и на мне. Я уже не знаю, принадлежит ли мне моё тело. На мгновение всё закончилось. Меня отпустили, но напряжение ниже пояса всё ещё ощущается. Сознание вернулось, и я вмиг понимаю, что нахожусь один в ванной. На меня смотрит моё обычное отражение, красное пятно от вина оказалось прозрачным, как вода, а в раковине лежал пустой стаканчик из-под зубной щётки. Из него меня поили. Это была вода… Не могу больше. Он придёт, и всё снова повторится… С криком пытаюсь локтем разбить зеркало перед собой — не бьётся. — Отстань от меня! Слышишь?! Снова истерю. Гнев вперемешку с безнадёжностью заполняет пространство вокруг, становится душно. Выбегаю из комнаты: всё темнее, чем обычно, стены давят, потолок будто бы стал ниже. Нельзя смотреть в зеркало. Догадываюсь позвонить в скорую. С трудом шевелю пальцами, набираю нужный номер, зажмуриваюсь. Сижу на полу и пытаюсь успокоиться, слежу за дыханием, слыша гудки. — Хёнджин, — тот самый голос. На том конце провода. Это уже чертовщина. — Зачем? Ты уже сам не видишь смысла в этом, так для чего эти звонки? Трясущейся рукой медленно откладываю телефон, открываю глаза и вижу перед собой пару чёрных кожаных ботинок. Осмеливаюсь поднять взгляд на его лицо и только успеваю встретиться с ледяными равнодушными глазами, как один из ботинок наступает мне на горло, откидываюсь из-за этого назад, на пол. Давление сильное, воздуха не хватает, могу лишь изо всех сил двумя руками удерживать подошву, чтобы мне просто не сломали шею. Хоть он не допустит моей смерти, всё равно страшно. — Все эти зеркала не сработают больше. Я всё равно сильнее. — Он запрокидывает голову, шумно глотая. Удушающее чувство доводит его до эйфории. Чуть не теряю сознание, по нему это тоже видно: он ногу убирает, отшатывается слегка, но быстро возвращает контроль. — Хватит… — Снова плачу, мотаю головой, говорю, что больше не могу. Он только улыбается тепло. Да, он сильнее. Побеждает во всём. Даже сейчас, когда я безвольной куклой лежу на постели, абсолютно нагой, позволяю ему все ласки и думаю о том, что когда-нибудь замолчу навсегда. Перестану думать, чувствовать, осознавать. Взгляд мой пуст и направлен в одну точку, пока он по очереди оставляет засосы и поцелуи на моей шее. Смешок — укус. Боль, удовольствие — всё это не моё. Он лучше, пусть он живёт вместо меня. Это я его тень, его галлюцинация.