roráte caéli désuper, et núbes plúant jústum aperiatur terra et germinet salvatorem
для чеко нет музыки милее псалма, которому вторит агнчий хор: «alleluja, alleluja, alleluja» – и голоса их сплетаются в терновый венец под сводами церкви. нет звучания нежнее: ноты, бусинами рассыпанные меж линеек на бумаге, напоминают о кароле; о нежных белых ладонях её в пухе волос сына; об асбестовых спокойных поцелуях, не предающихся слову (вся любовь – внутри). после лондона он вернётся домой. омоет кровь, выжигающую тело раскалёнными углями, вычешет жёсткие патлы, вденет любимые серебряные запонки в рукава и, взяв за крошечную ручку малышку карлоту, посетит мессу – клокочущая в лёгких и голове кровь стушуется – ave, María, grátia pléna растворится в беззаботном детском смехе. так есть и будет его жизнь: вечное покаяние, перманентная исповедь, беспрерывный цикл резиньяции и осознание, хомутом вонзённое в плечи – святая скрижаль навсегда разбита пороком, и воскресная проповедь не изменит исхода суда божьего. поэтому чеко здесь, в англии, приканчивает второй шот añejo текилы и против воли кладёт руку у бляшки ремня. коршуном смотрит вглубь ресторана, зная, по чью душу пришёл. он старается жить настоящим.