Побудь со мной

      У Люцифера ладони мягкие-мягкие. Молиться — ему, кому ещё — хочется, чтобы он никуда их не убирал. Ричард прикрывает веки — они кажутся крохотными пустынями — и наслаждается темнотою.       Документы, экран, чёрные чертята-строчки — всё сливается в одно пляшущее пятно, прожигает голову ноющей болью, и Ричарду на удивление даже никого не хочется разорвать. Прогресс. Хотя пару часов назад все важные шишки-миллионеры смотрели на него испуганными глазами людей, чьи счета, карточки и телохранители ничего не значат перед разозлённым мистером Романом и не способны от него спасти.       Но сейчас Люцифер массирует ему голову, и пальцы скользят по вискам. Ричард трёт глаза ладонью. Кожа ощущается слишком сухою, как расколотое, высохшее дно исчахшего моря, и он морщится.       Морщится и от того, что рука Люцифера замирает на лбу. Она кажется выточенной из льда, напитанного ядом. Яд убил бы любого — кроме того, чья кровь была антидотом.       — Ты весь горишь, ящерка, — констатирует Люцифер, и Ричард лишь пару мгновений спустя из тысячи известных ему оттенков голоса выбирает и ловит нужный.       Ричард знал этот оттенок и прежде — то, чем можно было пользоваться, испытывая на других. Не на своей шкуре.       Люцифер, кажется, обеспокоен.       Подцепляет пальцами подбородок Ричарда, заставляя повернуть голову. Ричард выдыхает — вымученное терпение — и хочет уставиться ему в глаза, не моргая, но веки тяжелеют и предательски сдаются, слипаясь, через пять секунд. Вообще-то Ричард не моргать может десять минут — Джек и Софи проверяли. Его рекорд сейчас кажется недостижимым и далёким.       — Нет, я холоден, упрям и жесток, как океанский айсберг, — хмыкает Ричард, раздражённый предчувствием чего-то ужасного, что надвигается на него. Ага. Заботы. — Особенно, если ты сейчас пошутишь про Титаник.       — Заметь, я ещё ничего не сказал, — Люцифер качает головою, фырча. — Ящерка… тебе нужен отдых.       Ричард мычит что-то протестующе, утыкаясь в чужое плечо. Бормочет, что у него много работы, два интервью в четверг и после — самолёт в Париж. Ему ни в коем случае нельзя отвлекаться и тратить время впустую.       Он занятой человек.       Вернее, занятое современное чудовище. Не лишённое чувства ответственности и своеобразного долга.       — Значит, когда ты сидишь часами с богатенькими бездельниками — это важное дело? — Люцифер презрительно морщится. Ричарду не нужно открывать глаза, чтобы понимать его мимику — он многое в Люцифере выучил наизусть, даже не собирая досье. Но оказалось, Ричарду нравится отмечать то, что архангелу нравится, каждое слово его ловить и привычки запоминать. — Уделять время себе — не пустая трата, занятой-мистер-ящерка. Ты важнее, чем эти тупицы.       Где только подобных фразочек нахватался? От заботливого Габриэля, который со своего Винчестера едва ли не пылинки сдувает?       — Я в порядке, — бурчит Ричард, хотя сильнее всего ему хочется поддаться чарующему и заманчивому искушению повиснуть на Люцифере, как змейка — на яблоне. Задремать на нём, как дремлют ящерицы на раскалённых солнцем камнях. — Просто сбрось меня в воду. Как полудохлую рыбу. Полегчает.       — Я бы распереживался, не будь ты морским чудищем, — Люцифер посмеивается, целуя в висок, и Ричард, позорную слабость не утаив, обмякает в его объятиях. Он самому себе кажется нездорово-горячим — к сожалению, в плохом смысле — как раскалённая печка в июньский полдень. — Сбросить в воду? В дорогом-дорогом костюме?       — Не смей.       Ричард мог бы обязанности на заместителей скинуть (как делают богатенькие бездельники), пропасть с экранов на пару дней. Отправиться вглубь океана — проверить, каким темпом очистка идёт, насколько всё плохо и стоит ли откусывать кому-то головы — и раствориться в нём.       Он мог бы попросить Люцифера скинуть его в бассейн за домом. Пускай в дорогом костюме — у Ричарда нет ни сил, ни желания злиться, а за архангелом ему в любом случае не успеть. К чёрту всё.       — Может, ванну, ящерка?       Люцифер слишком ласков — и Ричарда не тянет язвить. Вообще-то ванна — отличная идея.       Он вспоминает, как Люцифер посмеивался, когда Ричард первое время с подозрением рассматривал этикетки всевозможных шампуней (пускай в химии разбирался прекрасно и состав знал давным-давно). Он вспоминает, как Люцифер выгибает каждый раз бровь, замечая, сколько уходовых средств тащит довольный Ричард — лежать в тёплой воде с комфортом и роскошью ему понравилось — в ванную. Он вспоминает, как Люцифер улыбается, когда приносит ему ароматные бомбочки, благоухающие лавандой и корицей. У Ричарда целая коллекция.       Вообще-то левиафанам они в силу химического состава вредны — но что поделать, бомбочки с блёстками его личный сорт героина. У всех свои слабости, а некоторые игры стоят свеч.       Ричард мычит что-то в его плечо, пытаясь кивнуть.       Он лениво задумывается о том, как забавно выглядел Люцифер, когда ему на нос попал кусочек пены. Пожалуй, было бы неплохо взять выходной и — гигантская ванна, похожая на маленький океан позволяла, не завидуйте — залечь там, валяясь в обнимку с Люцифером. Можно и коллекцию разорить.       Если Люцифер будет хорошо себя вести, конечно же.       Ричард улыбается, теряя нерушимую маску, и не сразу осознаёт, что Люцифер самым наглым образом похищает его из рабочего кресла. Подхватывает на руки — мягким, невесомым, еле ощутимым движением — и прижимает к себе так, что вырываться не хочется.       Ричард застывает в его объятиях, не шевелясь. Он напрягается одним изломанным, почти испуганным рывком, но родные касания заставляют расслабиться.       — Эй, — ворчит Ричард.       Ничего остроумного и едкого ему не выдать — пожалуй, он слишком доволен своим положением — но нужно ведь возмущённый голос подать.       Люцифер посмеивается. Его смех не режет уши, хотя весь отгоревший вечер Ричард морщится от малейшего шороха.       — Ты всегда был лёгким, ящерка, а в этом теле… как пушинка.       Левиафанам почти ничего (кроме чистящих средств) не страшно, но Люцифер отчего-то осторожен. Знает, что может не быть, но сейчас — держит так бережно. Как величайшее сокровище мира.       — Ты архангел, — устало напоминает Ричард. — Ты всю планету мог бы в руках держать.       Тычется носом в его щёку и наконец прикрывает глаза, позволяя себя Люциферу его отнести. Куда — неведомо, потому что проваливается он во тьму раньше, чем успевает понять, в какую сторону Люцифер направляется.       Тьма утягивает его, налипает на веки, руки, отрезает чёрным серпом от всего за нею, и Ричард вновь — беспомощный брошенный ребёнок, который всего-то хотел дотянуться и наполнить пустоту внутри манящим светом.       Ричард вновь цепляется за краешек тепла, прежде чем его скинут в наполненный мраком и тленом зверинец; воет на ослепшую луну. Оплакивая и себя, и дьявола, и погасших архангелов, и развороченную, изрубленную планету с исгнившими океанами и раненой землёй.       Ричарду вновь снится, как Люцифер выскальзывает из его рук. Как Люцифер соскальзывает с заледеневших небес, и они оба падают — потому что всё вокруг превратилось в сплошную бездну.       Ричард вскидывается, тянет вслепую руки — человеческие косточки кажутся тонкими, прозрачными, как обескровленное солнце — и пытается уцепиться, поймать, удержать, спасти хоть что-то, но…       — Ящерка, — вслед за вспыхнувшей болью оглушившую его пустоту взрезает взволнованный голос.       Ричард глотает воздух — он сочится ядом — и чувствует, как вязнет в чём-то, словно в сетях, как в предавшей его райской земле, и хрипит, скулит, зовёт отчаянное, умоляющее:       — Самаэль?       Он переходит на забытое имя почти неосознанно — в мыслях ли, во сне, наяву — и одёргивает себя, потому что, кажется… Оно говорит слишком многое.       Люцифер оказывается рядом; Ричард, с танцующим калейдоскопом перед глазами, вслепую нашаривает во тьме его руку и выдыхает.       — Ящерка, — фырчит Люцифер, позволяя стиснуть его ладонь, — ты с кровати свалился.       Ричард опускает взгляд. Он запутался всего-навсего в пледе, который ненароком утащил за собою вниз.       Луна тлеет за окном, закутавшись в дымчатое облако. Ричард пытается отыскать часы, но Люцифер вздыхает досадливо и помогает ему забраться обратно в постель.       — Тише, ящерка. Не смотри на время. Всё подождёт.       Время для них обоих когда-то застыло на вечной отметке «слишком поздно», но сейчас неведомым чудом вновь начало хромой и несмелый ритм. Даже короткая ночь кажется диковинным подарком.       — У меня в десять утра совещание, — с трудом вспоминает Ричард, находя в шелухе из кошмаров, лиц и дат необходимый час. — Мне нужен будильник.       — На совещании могу посидеть я под иллюзией, — пожимает плечами Люцифер и ловит сонный, вопросительный взгляд. — Что? Я образованный дьявол и в курсе дел, что ты проворачиваешь.       — С первым утверждением я бы поспорил, — хмыкает Ричард.       Ему грезится что-то неправильное в том, что Люцифер сидит на самом краешке кровати. Выглядя так, словно встать и уйти собирается — пускай даже в соседнюю комнату, недалеко, слабым голосом позвать — услышит и отзовётся.       — Могу пригласить Габриэля, если не доверяешь мне, — обиженно фырчит Люцифер, и Ричард проглатывает ленивое «он тебя пошлёт в ад, если ты посреди ночи полезешь к нему с просьбами». Всё равно от слов становится радостнее.       Если Ричард на Земле чему-то научился — так это осознавать и принимать, что есть существа, готовые ему помочь. Он знает, что Габриэль согласился бы.       — Ты зря заместителя держишь, в конце концов? — напоминает Люцифер, и Ричард окончательно ломается, позволяя себе кивнуть и уткнуться лицом в подушку. — В общем, никаких совещаний, ящерка. Твоя компания переживёт.       Шуршащая ткань похожа на раскалённый песок. Возможно, ему действительно нужен отдых. Люцифер поднимается, уходись собираясь; и Ричард медлит, колеблясь, а затем произносит — тихонько, почти вымученно:       — Люцифер, — уязвимость — не самое приятное чувство, — останься. Побудь со мной.       Ричард не открывает глаз, но слышит, как Люцифер, помедлив, возвращается на кровать. Чувствует, как он ложится рядом и пододвигается ближе. Ричард вздыхает (надеясь, что архангел хотя бы скинул ботинки) и оставляет в покое многострадальную подушку, ища носом прохладную кожу. Это отрезвляет — и головная боль унимается.       — Меня дьявол искусил не идти на работу. Гордись, Люцифер.       — Ага, вини во всём дьявола, — Люцифер, кажется, чувствует себя более неловко. Может быть, мстительно закинуть на него ноги, обвив всеми конечностями, как настоящая ящерица, совсем не плохая идея. — Ящерка, что ты делаешь?       Ричард мычит, довольный звучанием чужого голоса:       — Охлаждаюсь.       — …хоть на что-то девятый круг пригодился.       В словах Люцифера — скользнувшая тоска, схватившаяся ледяная корка, которая тает, стоит Ричарду прижаться ближе. В Клетке был невыносимый холод, вечный, сковавший перья и благодать, изрисовав её морозными клинками. Ричард не знал прежде, что Люциферу не суждено согреться и на Земле. Какими бы тёплыми ни казались его пальцы — в сосудах бился расплавленный лёд.       Поэтому Ричард — пускай его тепло мимолётное, трепыхающееся слабо и призрачно — старается греть Люцифера своим дыханием и кожей. Позволяет ему гладить разрумянившуюся от жара щёку.       Люцифер улыбается — густой воздух дрожит и звенит от его улыбки — и Ричард надеется, что в ней чуточку меньше горечи.       — Какой ты очаровательный, мистер ящерка.       — Не смей, — предостерегающе ворчит Ричард, сдерживая порыв цапнуть Люцифера за что-нибудь. Человеческие зубы тоже на это годятся. — Я миллиардер. Я чудовище. Я бизнесменовая акула.       — Я подарю тебе акулу из Икеи, — посмеивается Люцифер, и Ричард даже не сомневается: подарит.       Что же, Ричард вполне может отомстить, когда в следующий раз заснёт в обнимку с акулой, а не с архангелом.       (Пожалуй, засыпать вовсе не так плохо. Особенно — в чьих-то руках. Заботливых и отгоняющих любые кошмары. Пожалуй, компания без него не исчезнет и не разрушится за пару дней.       Пожалуй, во сне никакое чистилище и Бог Ричарда не утащат.)       — Никто тебя не тронет, — обещает его дьявол-хранитель. — Спи, ящерка.       Вспыхнувшее тепло, что ложится покрывалом на плечи, обвивает невесомым коконом. Ричард вновь скинул бы с кровати плед, если бы Люцифер решил им его накрыть, но крылья — это совсем иное дело.       «Крылья, — думает Ричард, нежась под перьями, — совсем иное дело, да».